Ипподром Акведук, Куинс, Нью-Йорк

 

– Я хочу тебя.

Доктор Мануэль Манелло повернул голову вправо и посмотрел на обратившуюся к нему женщину. Едва ли первый раз он слышал подобную комбинацию слов, и губы, их произносившие, были накачаны достаточным количеством силикона, чтобы обеспечить хорошие ласки. И все же, он удивился.

Кэндес Хансон улыбнулась ему, поправляя шляпку в стиле Джекки О.[2] рукой с идеальным маникюром. По всей видимости, она решила, что сочетание манер леди и похабных словечек было соблазнительно… может, для некоторых мужчин.

Черт, в другой период своей жизни он бы принял ее предложение, следуя теории «А почему бы и нет?». Сейчас? Запишите под грифом «Скорее нет».

Не замечая отсутствие энтузиазма с его стороны, она наклонилась вперед, демонстрируя грудь, которая не столько противоречила законам гравитации, сколько показывала ей средней палец и оскорбляла ее мамочку, помочившись перед этим на туфли.

– И я знаю, куда мы можем пойти.

Еще как знает.

– Гонка вот-вот начнется.

Она надула губки. А может, они просто оттопыривались после инъекции силикона. Боже, лет десять назад возможно у нее было свежее лицо; но годы наложили отпечаток отчаяния… наряду с нормальным процессом старения, сопровождающимся появлением морщинок, с которыми она, несомненно, боролась аки боксер.

– Тогда после.

Мэнни отвернулся, не удостоив ее ответом, гадая, как она умудрилась попасть в секцию владельцев. Наверное, рада была вырваться из паддока[3]… и, без сомнений, Кэндес не в первую пролезать туда, куда ей вход заказан: Кэндес принадлежала к тому манхэттеновскому типу женщин, которых от проституции отделяет лишь отсутствие сутенера. Она напоминала надоедливую осу… игнорируй шум, и она приземлится на что-нибудь другое.

Кого-нибудь другого, точнее говоря.

Подняв руку, не позволяя ей приблизиться ни на дюйм, Мэнни оперся на перила, ожидая, когда его девочку выведут на скаковой круг. Она прогуливалась снаружи, и Мэнни не имел ничего против: его лошадь предпочитала держатся особняком от собратьев, и некоторая дистанция никогда не заботила ее.

Акведук в Куинсе, Нью-Йорк, – конный клуб не столь престижного уровня, как например в Бельмонте или Пимлико[4], не сравнится он и с почтенной матерью всех ипподромов – Черчилл-Даунс[5]. Однако, он не был и третьесортным заведением. Ипподром растянулся на добрых две мили, здесь были и полный, и сокращенный скаковые круги. Общая вместимость – девяносто тысяч. Еда была не айс, но сюда приходили не для того, чтобы набить желудок. К тому же здесь часто проводились большие скачки, например, как сегодня: денежный фонд «Вуд Мемориал» составлял 750,000 $, и так как соревнование проводилось в апреле, оно служило хорошим подспорьем для кандидатов на «Тройную корону»[6]…

О, да, вот она. Вот его девочка.

Когда Мэнни уставился на ГлориГлориАллилуйа, для него исчезли шум толпы, яркий солнечный свет и другие лошади. Он видел лишь великолепную черную кобылу, ее шерстка ловила блики и мерцала, она перебирала своими тонкими ногами, хрупкие копыта отрывались от земли и снова опускались на нее. С ее ростом в почти семнадцать кистей, жокей восседал на ее спине, словно сухой кренделек, и такая разница в размерах показывала разделение власти. С первого же дня тренировок она ясно дала понять, что не станет бунтовать против надоедливого человечишки на спине из чистого любопытства. Заправляла всем она.

Ее доминантный темперамент уже стоил Мэнни двух тренеров. Что с третьим? Парень выглядел немного расстроенным, но в нем говорило желание управлять, затоптанное ее копытами до смерти: выступления Глори были невероятны… жокей просто не имел к ним никакого отношения. И Мэнни не волновало прижатые яйца этого парня, который зарабатывал на жизнь, командуя лошадьми. Его девочка была бойцом, она знала что делает, и Мэнни был не против, чтобы отпустить ее на волю и наблюдать, как она предается соревнованию.

Не отрывая от нее взгляда, Мэнни вспомнил придурка, у которого купил Глори чуть больше года назад. Учитывая ее родословную, двадцать штук – это почти халява, но ему также повезло с ее темпераментом и тем фактом, что не было ясно, сможет ли она получить пропуск на скачки. Она была столь непослушна, что могла прозябать в стойле… или хуже – превратиться в собачий корм.

Но он не прогадал. Если отпустить поводья, предоставить ей возможность все контролировать, кобыла выступала изумительно.

Когда состав участников оказался у ворот, некоторые кони начали бить по ним копытами, но его детка пребывала в стальном спокойствии, будто знала, что было бесполезно тратить энергию на эти выделывания перед игрой. И Мэнни на самом деле любил гандикап[7], несмотря на поул-позицию[8], ведь жокей на спине Глори был звездой: он точно знал, как управляться с ней, и, следовательно, был более ответственным за успех, чем тренеры. Его стратегия по отношению к кобыле была такова: убедиться, что она видит лучшие направления, потом позволить ей выбрать и – вперед.

Мэнни поднялся на ноги и схватил окрашенные железные перила перед ним, присоединяясь к толпе, когда та подскочила с кресел, доставая бесчисленное количество биноклей. Его сердце начало гулко биться, чему он несказанно обрадовался: вне тренажерного зала его биение держалось чересчур низкого уровня. Он жил в ужасающем оцепенении на протяжении последнего года, и может, поэтому черная кобыла была так важна для него.

Может, она – все, что у него осталось.

Но он не станет об этом думать.

У ворот возникла суета в духе «давай же, двигай»: когда пытаешься затолкать нервных лошадей с ногами тонкими, словно зубочистки, и надпочечными железами, сигналящими будто гаубицы, в крошечные металлические стойла, не станешь тратить время впустую. Примерно через минуту ограничили доступ на поле, а работники ипподрома вовсю улепетывали к ограждениям.

Одно мгновение.

Звонок

Бах!

Врата открылись под рев толпы, и лошади ринулись вперед, будто вылетели из пушек. Условия были идеальными. Сухо. Прохладно. Скаковой круг был легким.

Не то, чтобы его девочку это волновало. Она побежит по зыбучим пескам, если придется.

Чистопородные пронеслись мимо, коллективный топот копыт вкупе с неистовым голосом комментатора довели возбуждение трибун до уровня экстаза. Мэнни же оставался предельно спокойным, не выпуская перила из рук, он не отрывал взгляд от поля, когда лошади табуном переплетенных хвостов завернули за первый угол.

Широкий экран показал ему все, что он должен был увидеть. Его кобыла шла второй с конца, она бежала вприпрыжку, в то время как остальные животные неслись на полном ходу… черт, она даже шею вытянула без напряжения. Однако ее жокей делал свою работу, держа Глори подальше от ограждений, предоставив ей выбор – бежать на отдаленном краю табуна или же устремиться в самую гущу, когда она будет готова.

Мэнни знал наверняка, что она собиралась сделать. Она собиралась нырнуть прямо в тесный ряд из других лошадей, словно ядро для разрушения зданий.

Это ее стратегия.

И, конечно же, когда они вышли на финишную прямую, Глори ударила «по газам». Она опустила голову, вытянула шею, ее шаг становился все длиннее.

– Обалдеть, – прошептал Мэнни. – Ты сделаешь это, девочка.

Проникнув в густой строй, Глори превратилась в молнию, пронесшуюся мимо других участников гонки, кобыла так мощно увеличила скорость, что стало ясно, – она это сделала обдуманно: скорости было недостаточно, чтобы обогнать всех соперников, но она сделает это в последние полмили, оставив за бортом всех этих чмошных наездников, выбив седла из-под них в последний из возможных моментов.

Мэнни низко засмеялся. Она принадлежала его типу женщин.

– Господи, Манелло, ты посмотри на нее.

Мэнни кивнул, даже не обернувшись к обращавшемуся к нему парню, потому что во главе табуна разворачивалась борьба за лидерство: жеребец, некогда идущий первым, потерял движущую силу и снизил скорость, будто исчерпал все свои возможности. В ответ жокей начал подгонять его, хлестнув заднюю часть туши… успеха столько же, как у человека, ругающего электромашину. Жеребец, который раньше шел вторым, здоровая гнедая лошадь с отвратительными замашками и шагом длиною в футбольное поле, тут же воспользовался заминкой, его жокей пустил его во весь опор.

Пара шла ноздря в ноздрю всего секунду, прежде чем гнедая вырвалась в лидеры. Но его первенство длилось не долго. Девочка Мэнни выбрала нужный момент, чтобы обогнуть группу из трех лошадей, и села ему на хвост плотнее, чем наклейка на бампер.

Да, Глори была в своей стихии, она прижала уши к голове и обнажила зубы.

Она съест его на ланч. И было невозможно не вспомнить первую субботу Мая, скачки в Кентукки…

Все произошло чересчур быстро.

Все подошло к концу… в мгновение ока.

Преднамеренно уйдя вбок, жеребец врезался в Глори, и жесткое столкновение отбросило ее к ограждениям. Его девочка была сильной и большой, и все же не была предназначена для подобных силовых приемов на скорости сорок миль в час.

На мгновение Мэнни показалось, что она придет в чувство. Несмотря на то, что она накренилась, Мэнни ожидал, что она восстановит равновесие и преподаст нечестному ублюдку урок хороших манер.

Но потом она осела. Прямо перед тройкой коней, которую обогнала ранее.

Столкновение произошло немедленно, лошади отклонились вправо, чтобы избежать препятствия на их пути, жокеи сменили свои сгруппированные позы, надеясь удержаться в седлах.

Справились все. Кроме Глори.

Когда толпа с шумом вдохнула, Мэнни ринулся вперед, перепрыгнув через перила, он перескакивал людей, кресла, баррикады, пока не достиг самой кромки поля.

Перемахнул через ограждения. Опустился на землю.

Он подбежал к Глори, годы занятий легкой атлетикой несли его вперед на головокружительной скорости к разбивающему сердце зрелищу.

Она пыталась встать. Благослови Боже ее большое, неистовое сердце, но она боролась, чтобы оторваться от земли. Она не спускала глаз с гонки, будто ее совсем не заботило ранение; она просто хотела нагнать тех, кто оставил ее посреди облака пыли.

Трагично, но ее передняя правая нога имела иные планы: она болталась ниже колена, и Мэнни не обязательно было годы отработать ортопедом, чтобы понять, что Глори в беде.

В большой беде.

Когда он подошел к ней, жокей сидел в слезах.

– Доктор Манелло, я старался… о боже…

Когда подоспели ветеринары, и вокруг драмы установили ширму, Мэнни рухнул наземь и потянулся к поводьям.

Трое мужчин в униформе приблизились к Глори, и ее глаза стали дикими от боли и смятения. Мэнни успокаивал ее, как мог, позволяя ей метаться головой столько, сколько она хотела, пока он гладил ее шею. И она успокоилась, когда ей вкололи транквилизатор.

По крайней мере, она прекратила отчаянные попытки встать.

Главный ветеринар один раз взглянул на ногу и покачал головой. Что в мире скачек было универсальным выражением «ее нужно усыпить».

Мэнни обозлился на парня.

– Даже не думай об этом. Укрепите перелом и отвезите ее в Трикаунти, прямо сейчас. Ясно?

– Она больше никогда не сможет участвовать в скачках… это выглядит как множеств…

– Уберите мою гребаную лошадь с этого поля и отвезите ее в Трикаунти…

– Она не стоит…

Схватив ветеринара за куртку, Мэнни потянул его вниз, пока они не оказались нос к носу.

– Сделай это. Сейчас же.

Последовало мгновение полного непонимания, будто этот мелкий педик впервые сталкивался с грубым обращением.

И добиваясь полной ясности и взаимопонимания между ними, Мэнни прорычал:

– Я не потеряю ее… но я более чем готов прибить тебя. Прямо здесь. И прямо сейчас.

Потом ветеринар отпрянул назад, будто знал, что находится в опасности.

– Хорошо… хорошо.

Мэнни не потеряет свою лошадь. Последние двенадцать месяцев он оплакивал единственную женщину, о которой когда-либо заботился, сомневаясь в своей адекватности, он заливался виски, хотя раньше ненавидел это дерьмо.

Если Глори умрет… в его жизни останется не так много, не так ли?