Колеса поезда ласкали рельсы,
Вернуться в прошлое, чтобы забыть,
Билет, который утерял всю ценность,
Искать кристалл любви, но утопать во лжи.
И Джимми помнил ее смех,
Он нежен, бережен и чист,
Когда зимой ловили талый снег,
Чтобы придумать яркий бриз.
Тогда и осень на жизнь оставила права,
Чтобы влюбленный пульс не потухал,
Ты расскажи, как погибают Дюны из песка,
Ты расскажи, как этот мир пропал.
Оставил нам лишь отголоски,
Но Джимми помнил и жалел,
Как треснули гнилые доски,
Чужой квадрат, а за окном – апрель.
Он помнил, как летели чувства стаей,
Подобно тысячам красивых диких птиц,
И выше неба, к «богу», значит,
Несли слова тех песен, сладостную пыль.
А за окном горело солнце,
Июнь обнял за талию мечту,
Какое дело этим незнакомцам,
Кого любил или люблю?!
Судьба дарила шепот тихих струн,
Играл рояль внутри его разрушенной души,
А алкогольный сон так мило умирал к утру,
Оставив лишь огонь, а ты его туши.
И снова осень разбежалась,
И золотыми листьями кружа,
Опять начнет давить на жалость,
Стирая грани не шутя.
И кто бы знал, как медленно погаснут чувства,
Подобно оку в ясном синем небе,
Ну, а потом, раздарят им искусство,
Любовь жила, а может, вовсе не было.
Акт 3.
«Генри».
«Я слишком ненавижу всех этих людей!
Подумай!»
Генри встал со стула, создав мельчайший звук, отбросив пепел в урну.
«Ты помнишь, как они смеялись?!»
Его слова летели жалом мелких пчел, лаская слух, убив печаль.
Пьеро хотел что-то сказать, но остановлен был, выкриком:
«Молчать!»
«Дай мне с ним обсудить дальнейшие дела! Как жизнь похожа на театр,
Не говори! Заткнись! И пей свой чай!»
А Джимми закрывал лицо ладонью, впитав вкус соли,
Что рисовала на щеках моря.
Искать себя в тех черных днях, о чем-то думать, сожалеть,
А за окном играли звезды, храня секрет.
«Ты вынужден душою постареть!»
«Ищи меня не в темноте, ведь я уж тут, с тобою рядом!
Зачем тебе была любовь, что обернулось черным ядом?!
Не сожалей, скажи мне взглядом -
О чем ты думаешь, царапаясь за жизнь!
И надо жить, чтоб потрошить этих больных!
Вот нож тебе, а за окном мелькают дни. Ведь мы друзья?!
Не я, не ты! Лишь мы и мир!
Впитай всю лирику в себя, чтобы я смог ее убрать,
Сожрать в безмерных месяцах,
Вот мой маяк. Я не отдам тебя в ладони мерзкому, разбитому,
Потерянному, словно в океане с книгами,
Кто так о смерти здесь мечтал! Ведь ты не хочешь уходить,
Тогда будь добр меня впитать! Я покажу тебе лишь мир,
Где скальпель – самый громкий звук!»
А на стене часы так медленно рисуют новый круг,
Чтобы спастись, сбежать из ямы предрассудков,
Длинною в сутки, где Джимми не сходил с ума -
Увы, лишь прошлое, а прошлое – тюрьма
«Ведь, разве это не прекрасно?
Когда разденем похотью очередную леди,
Держа ее за волосы, пусть станет на колени! И кровь бежит по венам!
Она горит, сжигает грани! Затем, под пошлостью уснет,
А мы утопим сына ее в ванной!
Пусть задыхается, трясется, жалкий мусор!
Вернемся после, чтобы порезать ее глотку!
Пусть захлебнется черной кровью в постельной красоте и мягкости перины!
Давай, скажи мне, ведь это так красиво! Это искусство – убивать и быть убитым!»
Пьеро качал своею головой, так намекая нежно,
Что есть надежда, есть любовь и смерть,
Но не сказал, увы, ни слова, так бережно,
Укутав самый легкий свет, в объятия липкой комы.
В квартире пахло алкоголем, пустых бутылок сотни,
Коньяк плескался в стопки, обжигая снова десна,
Но Джимми не поднял глаза, он слушал,
Как Генри объяснял ему свои слова, так будет лучше.
«Ведь разве это не прекрасно, Джимми?
Когда почувствуем в ладонях горячую, чужую кровь,
Достанем нож, что вскроет холод нежной кожи,
Опять до дрожи…
Так долго ты искал свой кров, где тебя примут и согреют!
Но люди – звери! Им чужды человеческие чувства,
Убийство – лишь искусство. И если так, то покажи мне, как талантлив ты,
Да ладно, Джим. Ну, разве ты не хочешь стать слишком чистым? Или стать подобием богов,
Хотя, об этом мы поговорим потом!»
А за окном смеялись звезды, Луна хохочет до упаду.
Они, будто смотрели в эту жизнь, в ладонях закрывая правду,
Что бережно ласкала все моря, а прошлое – маяк.
В нем слишком много тайн и памяти, увы, не я.
И из-за черных штор виднелись светлые значки,
Вселенная без спроса разрывает нам зрачки,
Окутывая бесконечной красотой, увы,
Но Джимми чувствовал лишь памятную боль.
«Искусство – Генри выдохнул из легких – Ведь, понимаешь ты?
Как кровь взрывает перепонки, биением и криком в небеса,
Кричать что-то богам, но ты услышишь сам?
Поймешь ли ты? Хотя, ответ мне очевиден – я это видел по глазам твоим!
Тебе нужны ласки двоих?! Да брось, ведь мир уже давно прогнил!
Нам нужно рисовать кровавыми чернилами ноябрь!
Искусство не умеет тут мечтать, в нем красота и только!
Налей еще нам всем по стопке, чтобы быть шире кругозором,
Печальным взором провожать гробы.
И мы бы наслаждались этим, даря улыбки мокрым тем глазам,
Потом назад: пирон, вокзал, стоять в очередях, высматривая жертву для ночи.
Ты хочешь отказать?! Подумай! Замолчи!».
И Джим молчал, стараясь разобрать, который час.
А на часах крутились стрелки, царапая большое зеркало,
В нем отражение мечты и грез,
Увы, но Генри подбирал очередь нелепых поз.
Для рук и губ, для чистоты искусства убивать,
Он не смотрел Джимми в глаза, ведь приказал молчать,
Не созидая ту печаль, что из души катилась за окно,
Искусство – убивать, но что расскажет нам Пьеро?
