Глава 8. – Это Хемингуэй сказал, верно?

 

– Это Хемингуэй сказал, верно?

Норман Бомонт покачал головой – Нет! Скотт Фицджеральд.

Я не стал спорить. Норман редко ошибался в таких вещах. Собственно, это и было в нём особенно привлекательным.

Мне очень нравилось, когда студенты ветеринарных колледжей проходили у нас практику. Они приносили, они подавали, они открывали ворота и скрашивали долгие поездки. Взамен они много узнавали от нас во время этих автомобильных бесед и получали бесценный практический опыт в избранной профессии.

Однако после войны мои отношения с этими молодыми людьми заметно изменились. Я обнаружил, что узнаю от них не меньше, чем они от меня.

Разумеется, причина заключалась в том, что ветеринария как наука сделала огромный прыжок вперёд. Вдруг стало ясно, что мы не просто коновалы, и внезапно открылась совершенно новая область работы с мелкими животными. Да и в сельской практике появились передовые хирургические методики, а потому студенты оказывались в более выгодном положении, так как знакомились с ними в современных клиниках и операционных.

Писались новые учебники, превращавшие в музейные экспонаты мои зачитанные до дыр справочники, в которых всё давалось в сопоставлении с лошадьми. Я и сам был ещё молод, но многие переполнявшие мой мозг знания, предмет моей недавней гордости, стремительно утрачивали значение. Флегмона венчика, нагноение холки, заковка, ламинит, шпат – все они отошли куда-то на задний план.

Норман Бомонт учился на последнем курсе и был истинным кладезем сведений, из которого я готов был черпать без конца.

Но кроме ветеринарии нас объединяла любовь к книгам и чтению.

Когда мы оставляли профессиональные темы, разговор обычно переходил на литературу, и общество Нормана приносило мне много радости, а расстояния от фермы до фермы, казалось, стали много короче.

Он был на редкость обаятелен, а манера держаться, не по годам солидная, смягчалась мягким юмором. В двадцать два года он явно обещал обрести немалую внушительность. Это впечатление усиливалось и чуть-чуть грушевидным телосложением, и упрямым желанием обязательно курить трубку.

С трубкой у него что-то не ладилось, но я не сомневался, что он преодолеет все трудности. Я словно видел, каким он будет через двадцать лет: дородный отец семейства покуривает наконец-то покорившуюся ему трубку у топящегося камина в окружении жены и детей. Прекрасный, надёжный человек, преуспевающий специалист.

Мимо мелькали каменные стенки, а я опять заговорил о новых операциях.

– Так в университетских клиниках коровам правда делают кесарево сечение?

– Господи, ну, конечно! – Норман выразительно взмахнул рукой и поднёс спичку к трубке. – Чик-чик, и готово! Самая обычная операция. – Его слова прозвучали бы весомее, если бы их сопроводил клуб сизого дыма. Но он так плотно умял табак в чашечке, что ему не удалось затянуться, как он ни втягивал щёки и ни выпучивал глаза.

– Нет, вы даже не понимаете, какой вы счастливчик, – сказал я. – Подумать только, сколько часов я пролежал на полу в коровниках из-за неправильного положения плода! Производил разъятия, надрывался, чтобы повернуть голову или добраться до ножек. Нет, наверняка я укоротил себе жизнь. А умей я так от скольких хлопот избавился бы благодаря простенькой операции!

Но, собственно, как её делают?

Студент снисходительно улыбнулся моему невежеству.

– В сущности, пустяки. – Он снова запалил трубку, прижал табак пальцем и, обжёгшись, охнул. Отчаянно помотав головой, он вернулся к теме. – И вроде бы никаких осложнений. Занимает около часа и не требует особых усилий.

– Заманчиво! – Я грустно кивнул. – Пожалуй, я родился слишком рано. И с овцами, наверное, тоже?

– Ну, конечно, – небрежно ответил Норман. – Овцы, коровы, свиньи – каждый день то те, то другие. И никаких проблем. Проще, чем с собакой.

– Что же, везёт вам, молодым. Насмотревшись, самому потом делать куда легче.

– Справедливо! – Студент поднял ладони. – Но, собственно, большинство отёлов обходятся без кесарева сечения, а потому я всегда рад занести ещё одно в свою сводную тетрадь.

Я кивнул. Сводная тетрадь Нормана заслуживала уважения – толстый том в плотном переплёте, куда записывались все сколько-нибудь интересные сведения под заголовками, тщательно выписанными красными чернилами. Экзаменаторы всегда обращали большое внимание на эти конспекты, и Норман был вправе рассчитывать, что его тетрадь сыграет самую положительную роль на выпускных экзаменах.

Было последнее августовское воскресенье, за которым следует традиционный свободный понедельник, и рыночная площадь в Дарроуби весь день кишела туристами и просто любителями длинных прогулок. Всякий раз, лавируя между туристскими автобусами, я с завистью поглядывал на оживлённые толпы. Так мало людей вынуждено работать и в праздники!

Под вечер я высадил нашего практиканта у его квартиры и поехал в Скелдейл-Хаус выпить чаю. Я ещё не допил чашки, когда Хелен встала на телефонный звонок.

– Мистер Бушелл из Сайкмор-Хауса, – сказала она. – У него корова телится.

– Чёрт бы её побрал! А я-то размечтался, что мы хоть вечер проведём вместе! – Я поставил чашку. – Скажи ему, Хелен, что сейчас приеду, будь так добра. – И улыбнулся. – Ну, хотя бы Норман обрадуется. – Он только что говорил, что ему нужен материал для его тетради.

Я не ошибся. Когда я заехал за ним, он даже руки потёр от удовольствия и всю дорогу оживлённо болтал.

– Я как раз читал стихи, – сообщил он. – Люблю поэзию.

Всегда найдётся что-то прямо о тебе, о твоей жизни. Ну, точно по заказу, я ведь жду чего-нибудь особенного! "В душе у человека всегда надежда правит!"

– Александр Поп, "Опыт о человеке", – буркнул я, не испытывая в отличие от Нормана ни малейшего радостного предвкушения. С отёлами никогда наперёд не угадаешь.

– Ловко! – студент засмеялся. – Вас не поймаешь!

Мы въехали в ворота фермы.

– С вашей лёгкой руки и меня на стихи потянуло, – сказал я. – Прямо на языке вертится "Оставь надежду всяк, сюда входящий!"

– Данте, естественно! "Ад". Но откуда такой пессимизм? – Он ободряюще потрепал меня по плечу, а я достал резиновые сапоги.

Фермер проводил нас в коровник, и из стойла с соломенной подстилки на нас тревожно посмотрела маленькая корова. На доске у неё над головой было написано мелом "Белла".

– Крупной её не назовёшь, мистер Бушелл, – сказал я.

– А? – Он вопросительно оглянулся на меня, и я вспомнил, что он туговат на ухо.

– Маловата она! – гаркнул я.

Фермер пожал плечами.

– Это уж так. С первым телёнком ей трудно пришлось. А доилась потом хорошо.

Снимая рубашку и намыливая руки по плечи, я разглядывал роженицу. Узкий таз мне очень не понравился, и я мысленно вознёс молитву всех ветеринаров – пусть хоть телёнок будет крохотным!

Фермер ткнул носком сапога в рыжеватый бок, чтобы заставить корову встать.

– Ничем её не поднимешь, мистер Хэрриот, – сказал он. – С утра пыхтит, и силёнок, думается, у неё уже нет никаких.

Эти слова мне тоже очень не понравились. Если корова долго тужится без всяких результатов, значит что-то очень неладно! Да и вид у неё был совсем измученный. Голова поникла, веки устало опустились.

Ну что же, если она не встаёт, значит, придётся мне лечь.

Когда моя обнажённая грудь упёрлась в булыжники, я подумал, что время их ничуть не умягчило. Но тут я ввёл руку. И забыл про всё остальное. Тазовое отверстие оказалось злодейски узким, а за ним... У меня похолодело внутри. Два гигантских копытца, и опирается на них великанья морда с подрагивающими ноздрями.

Дальше можно было и не ощупывать, но, напрягшись, я продвинул руку ещё дюйма на два и ощутил под пальцами выпуклый лоб, загнанный в узкое пространство, словно пробка в бутылку.

Я начал извлекать руку. И мою ладонь вдруг лизнул шершавый язык.

Сидя на корточках, я задрал голову.

– Там слоненок, не иначе, мистер Бушелл.

– А?

Я повысил голос:

– Телёнок огромный и протиснуться наружу он не может.

– Значит резать будете?

– Боюсь, что нет. Телёнок живой, а к тому же ничего не получилось бы. Просто нет места, чтобы работать.

– Да-а... – протянул мистер Бушелл. – А ведь доится она хорошо. Не хочется её под нож-то.

Я вполне разделял его чувства. Самая мысль о таком исходе была мне глубоко отвратительна. Но... но ведь горизонты распахнулись и уже занялась новая заря! Это был решающий, исторический миг. Я повернулся к студенту.

– Никуда не денешься, Норман! Идеальные показания для кесарева сечения. Как удачно, что вы тут. Будете мной руководить.

От волнения у меня даже дух захватило, и я не обратил внимания на явную тревогу в глазах студента.

Вскочив на ноги, я вцепился мистеру Бушеллу в руку.

– Мистер Бушелл, я хочу сделать вашей корове кесарево сечение.

– Чего, чего?

– Кесарево сечение. Вскрыть её и извлечь телёнка хирургическим способом.

– Через бок его вытащить, так что ли? Ну, как у баб бывает?

– Совершенно верно.

– Ну-ну! – Брови фермера полезли вверх. – А я и не знал, что и с коровами так можно.

– Теперь можно, – убеждённо сказал я. – За последние несколько лет мы далеко ушли.

Он медленно провёл ладонью по губам.

– Уж и не знаю. Она же наверняка сдохнет, если вы в ней дырищу вырежете. Так, может всё-таки лучше к мяснику? Хоть что-то за неё получу, а что-то, как ни гляди, лучше, чем ничего, я так думаю.

Я почувствовал, что у меня отнимают мой звёздный час.

– Но ведь она совсем худая и маленькая! Ну сколько вам за неё дадут, если пустить её на мясо? А так мы можем получить от неё живого телёнка!

Я нарушил одно из своих самых священных правил: никогда не уламывать клиента, чтобы он поступил по-моему. Но мною овладело какое-то безумие. Мистер Бушелл молча уставился на меня, а потом всё с тем же выражением неторопливо кивнул.

– Ну, ладно. Так, что вам надо-то?

– Два ведра тёплой воды, мыло, полотенца, и, если можно, я прокипячу у вас на кухне кое-какие инструменты.

Фермер направился к дому, а я хлопнул Нормана по плечу.

– Удивительно всё удачно складывается. Света достаточно, телёнок жив, и мы его спасём, а мистер Бушелл, к счастью, плохо слышит, и не заметит, если я буду задавать вам вполголоса вопросы по ходу операции.

Норман промолчал, и я попросил его составить из тючков соломы столик под наши инструменты и разбросать солому вокруг коровы, пока я буду кипятить эти инструменты в кастрюле на кухонной плите.

Вскоре всё было готово. Шприцы, шовный материал, скальпели, ножницы, состав для местной анестезии и вата заняли свои места на тючках, застеленных чистым полотенцем. Я подлил антисептического средства в воду и сказал фермеру:

– Мы положим её на бок, а вы держите голову. Она так измучена, что не будет особенно сопротивляться.

Мы с Норманом упёрлись Белле в плечо, и она покорно опрокинулась на бок. Фермер прижал её шею коленом. Я ткнул Нормана локтём и шепнул, глядя на широкое пространство рыжей шкуры передо мной.

– Где делать разрез?

Норман кашлянул.

– Э... Вот, примерно... – Он неопределённо повёл рукой.

Я кивнул.

– Там, где мы оперируем рубец, а? Но только чуть ниже, верно?

Я принялся состригать волосы широкой полосой на протяжении фута. Чтобы извлечь телёнка, отверстие понадобится порядочное!

Затем я быстро анестезировал операционное поле.

Теперь мы в подобных случаях ограничиваемся местной анестезией, и, пока длится операция, корова спокойно лежит на боку, а то даже и стоит. Она просто ничего не чувствует. Однако кое-какими своими сединами я обязан двум-трём норовистым коровам, которые в самый разгар операции вдруг вскакивали и бросались прочь, а я мчался рядом, стараясь не допустить, чтобы их внутренние органы вывалились наружу.

Но всё это ещё мне предстояло. А в этот, первый, раз у меня ничего подобного и в мыслях не было. Я рассёк кожу, мышечный слой, брюшину, и в разрез выпучилось нечто бело-розовое.

Я потыкал пальцем и ощутил внутри что-то твёрдое. Неужели телёнок?

Что это? – прошипел я.

– Э? – Норман, стоявший на коленях рядом со мной, нервно подпрыгнул. – Я не понял...

– Ну, это! Рубец или матка? По положению тут вполне может быть матка.

Студент судорожно сглотнул.

– Да... да матка. Конечно, она.

– Отлично. – Я даже улыбнулся от облегчения и смело сделал разрез. Из-под скальпеля выполз плотный ком пережёванной травы, с шумом вырвались газы и брызнула бурая жидкость.

– Чёрт! – взвыл я. – Это же рубец! Господи боже ты мой! – Грязный вал перекатился в брюшную полость и скрылся из вида.

Я не сумел сдержать стона. Что это за штучки, Норман, чёрт вас дери?

Я почувствовал, что он трясётся, как в ознобе.

– Да пошевеливайтесь же! – рявкнул я. – Давайте иглу.

Живей, живей!

Норман вскочил, кинулся к импровизированному столику, вернулся и трясущимися пальцами подал мне иглу с длинным шлейфом кетгута. Я молча зашил разрез, который сделал не в том органе. Во рту у меня пересохло. Потом мы вдвоём схватили ватные тампоны, чтобы убрать содержимое желудка из брюшной полости, но значительная его часть уже стекла туда, куда мы не могли добраться. Массированное загрязнение!

Когда мы сделали всё, что было в наших силах, я выпрямился, посмотрел на студента и с трудом прохрипел:

– Я думал, вы эти операции знаете, как свои пять пальцев.

– В клинике их делают довольно часто...

Глаза у него были испуганные.

Я ответил ему свирепым взглядом.

– Вы-то сколько кесаревых сечений видели?

– Ну... э... по правде сказать, одно.

– Одно! А рассуждали, как специалист. Но пусть и одно, что-то ведь вы же должны о них знать?

– Дело в том. – Колени Нормана заерзали по булыжнику. – Видите ли... Я сидел в самом заднем ряду.

Мне удалось придать своему хрипу саркастический оттенок:

– А-а! Так что толком ничего не разглядели? Так?

– Почти. – Он уныло поник головой.

– Щенок! – шепнул я злобно. – Даёт указания, а сам ни черта не знает. Да ты понимаешь, что убил эту прекрасную корову? Перитонит ей обеспечен, и она сдохнет. Единственно, что мы ещё можем, это извлечь телёнка живым. – Я заставил себя отвести взгляд от его растерянного лица. – Ну, давай продолжать.

Если не считать моего первого вскрика, весь разговор вёлся пианиссимо, и мистер Бушелл только вопросительно на нас поглядывал.

Я улыбнулся ему – ободряющей улыбкой, как мне хотелось верить, – и повернулся к корове. Извлечь телёнка живым! Легко сказать, но вот сделать? Мне скоро стало ясно, что извлечь его даже мёртвым – задача чудовищная. Я погрузил руку поглубже под, как мне теперь было известно, рубцовый отдел желудка, и наткнулся на гладкий мышечный орган, лежащий на брюшной стенке. В нём находилось что-то огромное, твёрдое и неподвижное, точно мешок с углем.

Я продолжал исследование и нащупал характерные очертания заплюсны, упёршейся в скользкую стенку. Да, бесспорно, телёнок, но как же до него далеко!

Я вытащил руку и вновь уставился на Нормана.

– Но из вашего заднего ряда, – осведомился я со жгучей иронией, – вы всё-таки, может быть, изволили заметить, что делают дальше?

– Дальше? А, да-да! – Он облизнул губы, и я вдруг обнаружил, что лоб у него весь в бисеринках пота. Необходимо экстрагировать матку.

– Экстрагировать? Приподнять к разрезу, что ли?

– Да-да.

– Господи! Да это никакому Геркулесу не под силу! Мне её ни на йоту не удалось сдвинуть. Вот сами попробуйте!

Студент, который разделся и намылился одновременно со мной, покорно запустил руку в разрез, и минуту я любовался, как он натужно багровеет. Потом он смущённо кивнул.

– Вы правы. Ни в какую.

– Остаётся одно! – Я схватил скальпель. – Сделаю разрез у заплюсны и ухвачу за неё.

Орудовать скальпелем вслепую, погрузив руку по плечо в тёмные коровьи недра и высунув язык от напряжения – что может быть кошмарнее? Меня леденила мысль, как бы ненароком не полоснуть по чему-нибудь жизненно важному, но, к счастью, примериваясь к бугру над заплюсной, я лишь раз-другой порезал собственные пальцы. И несколько секунд спустя уже ухватил волосатую ногу. Уф-ф! Всё-таки зацепка.

Осторожно, дюйм за дюймом я расширил разрез. Ну, авось, он теперь достаточно широк. Но когда работаешь на ощупь, никакой уверенности быть не может. В том-то и весь ужас.

Однако мне не терпелось извлечь телёнка на свет. Отложив скальпель, я вновь взялся за ногу, попробовал её приподнять и тут же убедился, что с кошмарами ещё далеко не покончено. Тяжелым телёнок оказался неимоверно, и чтобы его вытащить, требовались очень мощные руки. Теперь в таких случаях у меня всегда рядом наготове какой-нибудь дюжий парень – раздетый, с обеззараженной по плечо рукой, – но тогда в моём распоряжении был только Норман.

– Давайте же! – пропыхтел я. – Попробуем вместе.

Мне удалось отогнуть заплюсну так, что мы могли оба разом ухватить ногу над копытцем, но всё равно приподнять эту тяжесть к разрезу в коже стоило нам дикого напряжения.

Стиснув зубы, мучительно кряхтя, мы тянули, тянули, пока я наконец не сумел взяться за другую заднюю ногу. Но и тогда телёнок не сдвинулся с места. От обычного трудного отёла отличие было лишь одно: тянули мы его через разрез в боку. И когда, откинувшись, задыхаясь и потея, мы собрались с последними силами, меня охватило чувство, знакомое всем ветеринарам. Ну, зачем, зачем, зачем мне понадобилось делать эту жуткую операцию?

Я от всего сердца, от всей души сожалел, что воспротивился намерению мистера Бушелла прибегнуть к услугам мясника. Ехал бы я сейчас тихо, мирно по очередному вызову, а не надрывался бы тут до кровавого пота. Но даже хуже физических мук, было жгучее сознание, что я совершенно не знаю, чего ждать дальше.

Тем не менее телёнок мало-помалу поддавался нашим усилиям. Вот из разреза появился хвост, затем немыслимо массивная грудная клетка, а затем на одном рывке – плечи и голова.

Мы с Норманом плюхнулись на булыжник, телёнок скатился нам на колени, и словно солнечный луч озарил кромешный мрак: он отфыркивался и тряс головой.

– Ну, прямо великан! – воскликнул фермер. – Да и боек.

Я кивнул.

– Очень, очень крупный. Таких крупных мне редко доводилось видеть. – Я ощупал новорожденного. – Ну, конечно, бычок.

Обычным путём ему бы ни за что не протиснуться.

И тут же моё внимание вновь сосредоточилось на корове. Куда, во имя всего святого, девалась матка? Исчезла без следа.

Я вновь принялся отчаянно шарить в брюшной полости. Мои пальцы тотчас запутались в клубке плаценты. О чёрт, самое ей место среди кишок! Плаценту я вытащил, бросил на пол, но матки всё равно не нащупал. На одно пронзительное мгновение я представил себе, что будет, если я так и не сумею её нащупать. Но тут мои пальцы задели рваный край надреза.

Насколько это было возможно, я приподнял матку к свету, и у меня ёкнуло сердце: разрез для такого огромного телёнка оказался всё-таки маловат, и по стенке в сторону шейки змеился длиннющий разрыв, конца которого не было видно.

– Иглу? – Норман сунул мне в пальцы новую иглу. – Стяните края раны, – буркнул я и начал шить.

Шил я, как мог быстро, и всё шло отлично, пока я видел, что делаю. Но затем начались муки. Норман как-то умудрялся сводить края незримой раны, а я слепо тыкал иглой, вонзая её то в его пальцы, то в собственные. И тут, к моему вящему отчаянию, возникло совсем уж нежданное осложнение.

Телёнок встал на ноги и, пошатываясь, сделал первые шажки.

Меня всегда умиляло, как быстро такие новорожденные начинают проявлять самостоятельность, но в данном случае она была явно излишней.

Ища вымя, по зову ещё не объяснённого инстинкта, телёнок тыкался мордочкой в бок коровы, время от времени попадая головой в зияющую там дыру.

– Назад ему приспичило забраться, не иначе, – с широкой ухмылкой объявил мистер Бушелл. – Ну, боек! Вот уж боек!

Это излюбленное йоркширское определение вполне отвечало случаю. Я шил, прищурив глаза, стискивая зубы, и то и дело отталкивал локтем влажный нос. Но телёнок не унимался, и с тоскливой покорностью судьбе я замечал, как всякий раз он добавлял к содержимому брюшной полости всё новые и новые порции соломинок и грязи с пола.

– Вы только поглядите, – охнул я. – Как будто там и без того мусора мало!

Норман ничего не ответил. Челюсть у него отвисла, по забрызганному кровью лицу струился пот, но он продолжал сводить края невидимой раны. И в его неподвижном взгляде я прочёл нарастающее сомнение: не свалял ли он большого дурака, решив стать ветеринаром?

В дальнейшие подробности я предпочту не вдаваться. Зачем терзать себя воспоминаниями? Достаточно сказать, что по истечении вечности я зашил разрыв матки до места, куда доставали мои руки, затем мы очистили брюшную полость, насколько это было возможно, и засыпали там всё антисептическим порошком.

Отражая непрерывные атаки телёнка, я сшил мышцы и кожу, и наконец операция завершилась.

Мы с Норманом поднялись на ноги медленно-медленно, точно два дряхлых старца. Ещё дольше я распрямлял спину, следя, как студент нежно растирает свою поясницу. Затем мы приступили к долгой процедуре соскабливания и смывания запёкшейся на нашей коже крови и грязи.

Мистер Бушелл покинул свой пост у коровьей головы и оглядел длинный ряд стежков на выстриженной полосе кожи.

– Аккуратная работка, – одобрительно сказал он. – И телёнок преотличный.

Да, хоть это-то было верно. Бычок успел обсохнуть и выглядел красавчиком. Туловище чуть покачивалось на неверных ногах, широко расставленные глаза взирали на мир с кротким любопытством. Но о том, что прятала "аккуратная работка", мне страшно было и подумать.

Антибиотики всё ещё не поступили в широкое употребление, но и в любом случае я знал, что положение коровы безнадёжно.

Только для успокоения совести я вручил фермеру сульфаниламидные порошки – давать ей трижды в день. И поторопился убраться с фермы.

Некоторое время мы ехали молча. Потом я остановил машину под деревом и упал лбом на баранку.

– Чёрт! – простонал я. – Словно в дерьме весь обмазался! – Норман только застонал в ответ, и я продолжал:

– Нет, вы когда-нибудь видели такую операцию? Солома, грязь, содержимое рубца в брюшной полости бедолаги! Знаете, о чём я под конец думал? Вспоминал старинный анекдот про хирурга, который забыл шляпу в животе пациента. То же самое, только похуже.

– Угу, – придушённо шепнул студент. – И всё по моей вине.

– Вовсе нет, – возразил я. – Я сам натворил бог знает чего и начал сваливать на вас, потому что был в панике. Я наорал на вас и должен извиниться.

– Да что вы! Право же... мне...

– В любом случае, Норман. – Перебил я, – от души вас благодарю. Вы мне очень помогли. Работали как одержимый, и без вас у меня вообще ничего бы не получилось. Давайте-ка выпьем пивка.

Мы удалились в тихий уголок деревенского трактира, озарённый косыми лучами заходящего солнца, и припали к нашим кружкам. Мы оба совсем вымотались, и нас мучила жажда.

Первым молчание нарушил Норман.

– Как вам кажется, есть у коровы шанс выкарабкаться?

Я уставился на свои порезанные, исколотые пальцы.

– Нет, Норман. Перитонита не избежать. А к тому же почти наверное в матке осталась порядочная дыра. – И я хлопнул себя по лбу, прогоняя мучительное воспоминание.

Никаких сомнений, что больше Беллу живой я не увижу, быть не могло, но болезненное любопытство погнало меня утром к телефону. Протянула она хоть сколько? Или нет?

Гудки в трубке раздавались невыносимо долго, но наконец мистер Бушелл подошёл к телефону.

– А, мистер Хэрриот! Белла? Да встала и начала есть. – В голосе у него не слышалось ни малейшего удивления.

Миновало несколько секунд, прежде чем до меня дошёл смысл его слов.

– А как она выглядит? Понурой? Тревожной?

– Да нет. Бодрая такая. Полную кормушку сена очистила, а я с неё надоил два галлона.

Будто сквозь сон я услышал его вопрос:

– А когда вы приедете швы снимать?

– Швы?.. Ах, да! – Я с трудом взял себя в руки. – Через две недели, мистер Бушелл. Через две недели.

После ужасов нашего первого визита на ферму я был рад, что Норман сопровождал меня, когда я приехал туда снимать швы.

Белла выглядела совершенно нормально, и, пока я щёлкал ножницами, она продолжала безмятежно жевать жвачку. В соседнем стойле прыгал и брыкался телёнок. Но я не удержался и спросил:

– И по ней ничего видно не было, мистер Бушелл?

– Да нет. – Фермер покачал головой. – Такая же была, как всегда. Не хуже и не лучше. Словно бы и не её резали.

Вот так я провёл моё первое кесарево, сечение. С течением времени Белла принесла ещё восемь телят без всяких осложнений и посторонней помощи. Чудо, в которое мне и сейчас трудно поверить.

Но тогда мы с Норманом, естественно, этого знать не могли.

И ликовали просто от огромного облегчения, на которое не смели и надеяться.

Когда мы выехали за ворота, я покосился на улыбающееся лицо студента.

– Ну, вот, Норман, – сказал я. – Теперь вы знаете, что такое ветеринарная практика. Жутких переживаний хватает, но зато вас ждут и чудесные сюрпризы. Я много раз слышал, что брюшина у коров не легко поддаётся инфекции, и, славу богу, убедился теперь в этом на опыте.

– Нет, это просто волшебство какое-то, – пробормотал он задумчиво. – Не знаю, как выразить, что я чувствую. В голову так и лезут цитаты вроде "Пока есть жизнь, есть и надежда".

– Совершенно верно, – ответил я. – Джон Гей, э? "Больной и ангел"?

Норман захлопал в ладоши.

– Отлично.

– Ну-ка, ну-ка... – Я на секунду задумался. – А, вот например: "То славная была победа".

– В точку! Роберт Саути, "Бленхеймская битва".

Я кивйул.

– Она самая.

– Ну, а это: "В крапиве опасности мы рвём цветок спасенья".

– Великолепно! – отозвался я. – Шекспир, "Генрих Пятый".

– А вот и нет. "Генрих Четвёртый".

Я хотел было заспорить, но Норман предостерегающе поднял ладонь:

– И не возражайте. Я прав. На этот раз я действительно знаю, о чём говорю.