Бряцанием боевона врывалась в стих… (Владимир Маяковский «Облако в штанах») В 1950 году в поселок Майское Гусевского района Калининградской области, в котором мне и суждено было родиться 24 октября 1948 года, начались перемены. И связаны они были с избранием нового председателя колхоза им. Молотова. Точнее было сказать – с назначением, в народе так и говорили: «Нового председателя нам прислали из района». Им оказался бывший фронтовой офицер – с войны прибыл в звании капитана – Ковалёв Иван Павлович. И в Майском начали происходить чудеса – из почти самого захудалого отстающего в районе колхоз им. Молотова очень быстро переместился в разряд крепких середняков. В Майском И. П. Ковалёв, можно сказать, положил начало «Восточно-прусскому экономическому чуду местного масштаба». Оно предшествовало немецкому и японскому экономическим ЧУДЕСАМ. И мой отец Афанасий Варфоломеевич Тимонин (15.05.1924 – 14.06.2002) стал активным участников давних тех событий, да причём таким, что немного погодя его даже избрали заместителем председателя колхоза. Но не только на судьбе моих родителей, но также и на моей, влияние Ковалёва Ивана Павловича оказалось очень даже заметным. Именно по его приглашению в 1975 году я с женой переехал в Тольятти, где и живем по сию пору. Через три года родился сын Алексей, а в 2003 году – внучка Вика. Большая часть нашей – моей и моей жены Людмилы – трудовой жизни оказалась связанной с заводом «Волгоцеммаш», устроиться на который нам помогла Вера Ивановна Гарина – дочь Ивана Павловича и Ольги Павловны Ковалёвых. В главе «ФИЛОСОФИЯ УСПЕХА. Качество по-российски» рукописи книги «Ключ к успеху», материалы для которой я долго собирал, уделено внимание и молодому инженеру из Тольятти. Так уж получилось изобразить в этой роли себя – Леонида Тимонина. В городе Абакане, куда инженер прибыл по работе, его заинтересовал фотоальбом «Ленин на Енисее» о сибирской ссылке Ленина в Шушенском. В альбоме на фотографиях музейного комплекса представлены и сибирское село Российской империи конца XIX – начала XX веков, и экспозиции крестьянских дворов, и этнографически точно воссозданные интерьеры их домов, и богатые коллекции предметов быта и традиционного народного творчества, по которым можно составить представление о занятиях, жизни и культуре сибирского крестьянства. Сибирь – места юности отца. Глядя на фото добротных крестьянских домов с деревянными полами, хорошей мебелью и посудой из фарфора инженеру вспомнилась поездка студенческой поры к родственникам в Орловскую область. Вместо рассказов о жизни народа в тех краях отец показал крытую соломой избу, в которой жил родившийся еще при царе бодрый старик. И такую картину можно было увидеть в центре Черноземья России едва ли не через век после сибирской ссылки Ленина? Было чему удивиться – как едва ли не в центре Европы такое возможно в стране “развитого социализма”: космическая эра и жалкая хибара с земляным полом * ?! В селе же Шушенское в конце XIX века при скудности обстановке даже в доме безлошадного крестьянина, занимающегося сапожным ремеслом, полы были деревянными. Дом торгующего крестьянина, тем более, местного купца Лауэра, в сравнении с лачугой из Орловской глубинки они и вовсе показались бы роскошными дворцами. * Михаил Михайлович Пришвин в автобиографическом романе «Кащеева цепь» описывал свою малую родину: «Родился я в 1873 году в селе Хрущево Соловьевской волости Елецкого уезда Орловской губернии… Село Хрущево представляло собой небольшую деревеньку с соломенными крышами и земляными полами». В сравнении с западными губерниями, перед крестьянами которых опыт соседних европейских стран был на виду, пример далекой Сибири начала XIX – XX веков более показателен. Чем же можно было объяснить высокий уровень качества жизни сибирского крестьянства? Чем угодно, но только не суровым климатом окраины России. Не случайно Сибирь была избрана местом ссылки декабристов и других противников самодержавия. Но ведь, с другой стороны, выжить там могли только самые трудолюбивые, выносливые и предприимчивые люди. Кроме того, успехам сибиряков способствовали, возможно, также знания и умения просвещенных ссыльных политпоселенцев – декабристов. Сражаясь с наполеоновским нашествием, они не просто только прошли через всю Европу, но еще многое там увидели и познали. Так или иначе, но задолго до реформ Столыпина богатство России, как и предсказывал М. В. Ломоносов, стало прирастать Сибирью – сибирским крестьянством. Но есть и еще одно объяснение впечатляющих успехов крестьян-сибиряков, никоим образом не связанное ни с климатом, ни с интеллектуальной помощью ссыльных дворян. В этом убеждает опыт работы толстовской земледельческой коммуны «Жизнь и труд». Вытесненные произволом властей из окрестностей Москвы коммунары-толстовцы, прибыв весной 1931 года на необжитые земли у берегов Томи в двадцати километрах от Новокузнецка, сравнительно быстро достигли впечатляющих результатов. Каким образом это стало возможным? Вначале коммунарам действительно казалось, что на новом месте они, наконец-то, могут почувствовать себя оторванными от суетного мира бесконечных трений с местными властями: на востоке и окрест на сотни километров безлюдная, нежилая, непроходимая тайга по горам и только на западе ночью видно было зарево от огней новостроек Кузнецкстроя. В воспоминаниях председателя коммуны Бориса Мазурина записано: «На запад от места нашего поселения до Старого Кузнецка, если идти под горами, не встречалось ни одного домика, а если идти низами, по реке, то было только одно большое селение Феськи (ныне Бойдаевка). …Деревянный городок Старый Кузнецк с улицей и домиком Достоевского, в котором он жил здесь в ссылке, с заброшенной каменной крепостью на горе под городом. Крепость эту в давние годы строили пленные шведы. От всех этих мест, от всей природы, жителей, уклада жизни веяло еще стариной, глухой Сибирью, но населенной крепким, бодрым, предприимчивым народом». Через всего несколько лет положение изменилось, и в лице местных чиновников толстовцы снова почувствовали на себе тяжелую руку государственной опеки. В конце концов, от коммуны «Жизнь и труд», переведенной 1 января 1939 года, не мытьем так катаньем, на устав сельскохозяйственной артели, по сути, сохранилось лишь только одно название. После разгрома коммуны один из старых толстовцев написал:
|
