Й год, Международный Институт Внеземных Культур при Чернобыльской Зоне Посещения.

Разговор между профессором Ежовым В. Ф., доктором из Киевского филиала института внеземных культур и уполномоченным к расследованию аварии на Чернобыльской АЭС Криворучко В. В. продолжался уже более двенадцати минут, но в предбанник, где сидела секретарь, доносились лишь рубленные приглушенные фразы.

- По-моему вы не понимаете. При всем уважении к вам, Владимир Федорович, я излагаю все как есть. Вас публично отстранили от расследования аварии еще весной и при этом вы не боитесь продолжать рассматривать это дело на открытых конференциях. - Виктор Васильевич перестал ходить по кабинету из стороны в сторону. Он был невысокого роста блондином в строгом черном костюмчике. Профессор же сидел на вращающемся стуле и тихо слушал, пока что не пытаясь переспорить собеседника. - Это дело в руках Консультативного комитета по вопросам ядерной безопасности. Все, что вы, Владимир Федорович, нашли, может просочиться в народ и тогда поток не остановить. Вы же знаете как это происходит. На это дело наложен гриф совершенной секретности и вы не имеете права его нарушать.

Профессор покачал головой, постепенно понимая, почему на верхушке все разом всполошились, как только он описал в своём последнем докладе новую теорию о Посещении, которая была напрямую связана с секретной лабораторией, находящейся в УССР в Чернобыле. Однако открыто заявить он ничего пока не мог, ибо конкретики в его работе пока было мало.

- Знаете что... - Профессор легонько постукал пальцем по столу, на ходу очерчивая в голове грядущее заявление, после чего поднял взгляд на собеседника, в придачу ехидно улыбнувшись. Отличный психологический маневр. - О Чернобыльской Аномальной Зоне стало известно только после инцидента на станции, который, как я считаю, на прямую связан с Посещением. Но власти еще до этого происшествия оградили территории бывших секретных полигонов близ городов, предварительно стерев их с карт. Но если вам все было известно с самого начала, то какого, простите, черта вы тут стоите? Как я понял, вы только делаете вид, что пытаетесь расследовать причины катастрофы, но секретность для вас - приоритет номер один. И при этом вы мешаете людям из международного института в действительности понять, что к чему. Люди узнали о Чернобыльской Аномальной Зоне в последнюю очередь, при этом все эти годы жили в двух шагах от нее. Вернее в двух прыжках. Вы и несчастные случаи все это время так же само списывали? Этот разговор бесполезен и никуда нас не приведет. - профессор взял свою сумку с бумагами и поднялся со стула, демонстративно отвернувшись от собеседника. Тот никак на это не отреагировал и изложил уже на автомате заранее подготовленное заявление.

- Вы можете продолжать изучение Аномальной Зоны, как это делают и с пятью другими по всему миру. Курирует эти действия МИВК. Авария и ее следствия - наша забота. Всего доброго. - Виктор Васильевич указал рукой в сторону выхода и профессор, в последней раз оглянувшись, вышел из кабинета.

"На месте ему не сидится..." - подумал Виктор, слегка послабив воротник рубашки.

***

Он отвел замусоленную колоду карт, которую от нервов и безделья тасовал уже двадцать минут, в сторону. На очереди была сигарета. Пододвинул к себе пальцем керамическую пепельницу со специальной ложбинкой. И хоть в этой пепельнице уже было с горкой дымащихся бычков, остановиться он не мог. Весь кабинет буквально пропах запахом табака. Не время было церемониться, это раньше повадно было выходить на лестничную площадку. Он откинулся на обтянутую кожей спинку, затянувшись и выпуская колечки сизого дыма. На стене позади висел календарь, 19** год.

- Ну ей богу то, товарищ подполковник. - тоскливо промолвил Темка, знакомый его старый, капитан, стоявший напротив стола. В войнушку играть уже давно не хотелось. - Ну Сергей Владимирович, ну нельзя же так.

Казалось тот его не слышал. Потягивал все дым, губы облизывал, да в пустоту глядел беззаветно. Затем взял уже приевшуюся колоду и, буркнув что-то себе под нос, убрал ее в стол.

- Они там уже который день стоят, с плакатами, бастуют. Ну в самом то деле, Сергей Владимирович. Ну не успокоятся же они. - все пытался убедить подполковника Артем, чтобы тот, являясь координирующим действия оперативников в этом округе и армиии, которая Зону в оцеплении держит, а значит и сам поселок при Зоне, отказаться от переселения жителей городка. - Угроза то не велика, ну подумаешь, ну пара гравиконцентратов за периметром образовалась. Ну не в первые же, Серг...

Договорить он не успел, будучи прерванным наконец-то ожившим собеседником, деловито жестикулирующим пальцами с сигаретой, словно это была дорогая кубинская сигара, недвусмысленно намекающая на важное положение человека.

-Если здесь люди глупые, то нельзя, чтобы из-за их упрямства другие гибли, там, дальше. Пусть хоть в Зону идут, хоть в ведьмином студне пусть стоя спят. Одичали они совсем здесь, понимаешь? Думают никто не понимает, что наживы они хотят, Зона тут рядом. А если увезем мы их, то перекроем краник то золотой, к которому они благополучно присосались. - Сергей Владимирович снова затянулся, клубки дыма вяло кучковались под потолком.

- И что делать то теперь? Нас же обоих то потом... Всех нас потом... С этим Посещением все с ног на голову перевернулось.

Сергей Владимирович взял в руки деревянную рамочку, в которой находилась старая фотография его супруги с дочерью. В другой руке все так же испускала тоненькую струйку дыма сигарета. Фильтр почти сгорел, пепел благополучно падал на стол.

- Значит... - неуверенно, раздумывая на ходу, начал подполковник. Поставил рамку на место, достал карту из стола, разложил, докурил и ткнул куда-то в нее пальцем. - Оцепим здесь по периметру... - он обвел пальцем окружность. - Вместе с Дитятками. Давно пора клоповник этот закопать. Старый кордон оставим как есть, часть военных перекинем на новый. Думаю за неделю управимся.

Последние слова Сергей Владимирович протянул из последних сил, низко, тревожно. Знал, что безнаказанным это не останется, хоть и понимал, что выбора нет.

Артем уставился круглыми глазами на подполковника, тот уже держал наготове новую сигарету.

- Вы чего? Помрут же. Узнают же!

- Не узнают. Наплевать им там всем. Давно уже наплевать. Поселком больше, поселком меньше. Забили все на Зону уже, ясно? Там только деньги наши загребают, на Зону никто не раскошелиться. Но распространение гостайны не допустят. Черт его знает, что у нас тут происходит. Посещение было уже сколько лет назад, и словно в лету кануло. Спокойно все было же. А как рвануло...

- А люди? Что говорить то им будем?

- Сами все поймут. Хотели остаться - пусть остаются...

Карта осталась лежать на столе и через плечо подполковника Артем, задумавшись, рассматривал ее так же, как рассматривал сотни раз до этого, в уме прогоняя всю информацию, известную ему о том или ином месте. Вот пунктирная линия тянется, извиваясь, слева направо, пересекая рощу и следом проходя через пятнышки зафиксированных спутником домишек. Это село Залесье - Рубикон при входе в ад, проклятое место, обитель смерти и страха, недвусмысленно обозначенное красным кружочком и тремя восклицательными знаками внутри. Смотрим дальше: пунктир закручивается в некую петлю на месте изгиба старой пожелтевшей бумаги, после чего приподнимается, безвозмездно утыкаясь в синий канал, кажущийся таким маленьким, но являющийся на деле огромным руслом реки Припять. В некоторых местах запечатлелись силуэты ржавых кораблей, хорошо видных на синем фоне. Здесь линия обрывается и возобновляет свое странствие лишь на другом берегу, беря курс на север, огибая крыши выщербленных безымянных построек и следом, пройдя через еще одну рощу, прибывая в село Андреевку - преддверье покинутого города Чернобыль. Здесь пунктир выравнивает курс и беспрепятственно курсирует в сторону ровной стенки густого леса, жирно обозначенного отдельным, красным пунктиром. За ним тем же цветом начертаны три вопросительных знака, каждый раз давая понять всю неотвратимость и сложность постижения зараженной территории. За этой границей Зона теряет свой обычный облик, превращаясь в нечто большее. Артем не знал, во что...

Сергей Владимирович поднялся и, отодвинув занавеску, выглянул в окно. Очередной серый день. Туман надвигался на городок со стороны Зоны, подминая под себя своими мнимыми щупальцами низкорослые деревья, нехитрые одноэтажные постройки и столбы...

- Собирай вещи, Артем.

***

Сегодня Владимир Фёдорович возвращался домой в приподнятом настроении, ведь двадцать минут назад он растёр в пух и прах концепцию своего научного конкурента под хор апплодирующих слушателей в большом зале киевского филиала Международного Института Внеземных Культур. Это событие значительно подтолкнуло Владимира вверх по карьерной лестнице, особенно если брать в учет несчастный случай, произошедший пару дней назад с представителем смежной исследовательской лаборатории Вячеславом Овечкиным. Сразу же нахлынули мысли и воспоминания, связанные со странной гибелью сотрудника при загадочных обстоятельствах. Владимир помотал головой, отгоняя тоскливые мысли и попытался снова перевести свое внимание на маленький личный триумф, грозящий в будущем стать большим значимым шагом. Взгляд поверженного недоброжелателя надолго осядет в голове профессора для того, чтобы тешить его всякий раз, когда какая-то продажная морда лица будет втирать ему что-то об ограниченных полномочиях и серьезных последствиях. Плевал он на эти последствия, до последнего считая это блефом распоследним, выпаленными пустыми словами, коими порой не думая огрызаются загнанные в угол жертвы под дулом пистолета, готовые на все ради призрачной надежды, что убийца отведет в сторону смертоносное оружие и даст шанс выжить и продолжать жить в этом дерьме, которое люди гордо именуют жизнью... Но несмотря на весь этот скептический настрой, сердце почему-то не обращало на это внимания и заходилось в радости и гордости, неся своего хозяина домой, к семье, как ветер несет легкий парусник по буйным волнам бесконечного океана.

Солнце уже одарило просторные улочки красноватым свечением, знакомо дополняя радостные взвизги детишек, резво снующих по дворам, а тени людей, бодро топающих с работы домой, вытянулись покорно на блестящем асфальте, предвкушая приближающийся будний вечер. Воздух над головой разрезали ласточки, перекликаясь между собой тонкими голосками, многократно отражающимися от стен одинаковых домов, перерастая в продольное эхо. Профессор, завидев по левую сторону магазинчик, пересек улочку и заскочил в него, а вышел уже с заветным букетиком, предназначенным для того, чтобы передать бодрое настроение жене своей, порадовать ее, так как рад сейчас сам.

В два счета проскакав последний дворик и вырулив к своему подъезду, на ходу успевая раздавать приветливые улыбки прохожим знакомым, он увидел, что дверь приоткрыла девушка, нагруженная стопкой каких-то газет, видимо не уместившихся в сумке. Владимир как бы невзначай подбежал к подъезду, чтобы придержать дверь знакомой почтальонше, после чего случайно услышать "ой, спасибо вам" и одарить прохожую своей лучащейся улыбкой. Нащупав в кармане легкой куртки заветную связку ключей, он вышагнул из лифта и провернул его три раза до щелчка в обшитой коричневым дермантином двери. Сразу же его одарило до боли приятным запахом, таким знакомым и родным, что профессор замер ненадолго, впитывая всей грудью аромат любимого дома. Впереди замаячил знакомый силуэт Ричи - пухленького двуцветного кота, зачастую мирно мурлыкающего, лежа под рукой жены, когда Владимир приходит домой. Но сейчас что-то странное происходило, отличающееся от обыденности. Кот, со всей силы прижав уши, оскалился, и, встав на дыбы, медленно пятился от ног пришедшего, сверля его до боли странными и незнакомыми красными глазами. Затем животное зашипело глухо, тельце его пробрала дрожь, после чего кот встрепыхнулся и убежал вглубь квартиры, скользя лапами по полу. Захлопнув дверь и прошаркав обувью по прихожей, Владимир не мог не заметить взгляда Ольги, стоявшей у двери. Взгляд, мгновенно вырвавший человека из мира грез и вытряхнувший из него все то сокровенное, что он нес сегодня домой. Этот взгляд забрался в душу, пробурил ее безжалостно, окунув в холодный пот и тревогу, непомерно заполонившую все его тело. Взгляд, переполненный страхом, в котором он теперь безпрепядственно смог прочитать слово. Одно единственное слово, никак нежелающее объяснить хоть что-нибудь. "Прости". И темный силуэт, выхваченный из зева коридора боковым зрением, грузный и чуждый, высасывал из любимых стен все родное, заменяя все это непомерными пустотой и равнодушием. Доли секунды, которые растянулись в часы, сопроводились хором длинной очереди, которой было предначертано лишить жизни десяток человек, но которые сейчас предназначались всего для одного. Для него. Он падал на пол, словно летел в глубокую пропасть, на бескрайнее дно, выхватывая из заливающегося горячей печалью и пустотой пространства пологий склон, зачерпывая руками камни, уминая за собой маленький оползень. И как он не старался справиться с потоком глупых мыслей, нарочно бороздящих его сознание в последнюю, такую важную секунду жизни, лицо дочери на желало показаться. Вместо него, наверху мнимого обрыва стоял он, доктор, в одночасье изменивший всю его жизнь, и вопреки узнаваемому силуэту лицо его было размыто, но глаза Владимир таки смог разглядеть... Красные, уставшие глаза с темными шариками внутри, в которых клубилась серая дымка Зоны. И глупый хохот пробрал умирающего человека, хотя наружу вырывался лишь жалкий хрип. Смех, горький и дурацкий одновременно. Из этих глаз на него смотрела Зона, которая показала ему когда-то его же смерть, словно предупреждая. Но знала она, что человек не послушается, что не заметит ни черта, хоть и постаралась донести до него правду когда-то, на обрыве далекой Зоны. И смотрел на него прижавшийся к полу кот все такими же, чуждыми этому миру красными глазами... И невольно вспомнилось лицо погибшего при загадочных обстоятельствах научного сотрудника, с поднятыми веками, обнажающими красные глаза с клубящейся в них сизой дымкой. Глаза, навечно застывшие в выражении пустоты и равнодушия. Сразу, вопреки всем законам времени, голову посещали обрывки фраз и заголовки прочитанных когда-то газет и научных докладов, помогая вытащить из глубин памяти знакомые и страшные слова. Слова эти медленно собирались во фразы, затем - в целостные предложения, статьи и когда-то услышанные рассказы о том, как кончали жизнь эмигранты, утаскивая за собой жизни людей, их окружавших. О несчастных и порой до жути глупых случаях, происходящих там, где поселился переселенец из печально известных мест… И он, Владимир Ежов, переживший последний акт Посещения в Припяти, предсказанный сошедшим с ума доктором, теперь жил в Киеве, даже не предполагая, на что обрекает близких ему людей. Акт помощи, да? - все прокручивал в голове тогдашний разговор со странным доктором Владимир, на ходу меняя свои слова и задавая незаданные ранее вопросы. - В гробу я видел такую помощь... И сейчас он пытался побороть в себе жалкий хохот сквозь слезы, дикий смех, принадлежащий человеку, который так поздно осознал всю иронию, с которой играла с ним Зона. Он пытался изо всех оставшихся сил ухватиться хоть за что-нибудь, наивно питая надежду выжить в этом дерьме, которое люди гордо именуют жизнью...

***

Она смотрела на дверь уже не менее получаса. Крашенную в темно-коричневый дверь с вырезками ненастоящих оконец с причудливыми узорчатыми коллонадами, отсылающими к древним античным храмам. Дверь от третьей комнаты, переоборудованной отцом под "офис", как любил он ее называть, сейчас словно втискивалась между девушкой и обителью, между двумя мирами, решившими недавно разойтись непересекающимися тропинками. Здесь - привычно тоскливая рутина, безмолвный серый день, не решившийся на самодеятельность. Поэтому вязкая обыденность в полной мере отражала состояние семьи, буд-то для каждой отдельной, чужой родни день был разным: у кого-то быть может сейчас солнце лащится, стучась в окно, а у кого-то как сейчас - сплошная мерная туча, словно нарочно перекрывшая поток живительного света... А там, за дверью, - кладезь тайных знаний, жизни, перенесенной на бумагу. И девушке сейчас, когда мать уехала на пару дней к далекой родне, сложно было сдержать желание изведать все секреты, впитать в себя все слова на бумагах, чтобы понять, чем жил отец в последнее время, начиная с момента, когда он так сильно изменился...

Дверь подалась и потайная третья комната, доставшаяся их семье с немаленькой квартирой как свидетелям ЭТОГО, обдала девушку спертым запахом помещения, которое давно покинула душа. Некому было навести лад в стопках бумаг со смятыми краешками, как и не кому было составить по человечески толстенные папки, скрывающее под однолицыми серыми масками слова и драгоценные для отошедшей души записи... Глаза разбегались в изобилии дневников, научных докладов и пожелтевших вырезок из газет, тесно расклеенных на стенах. Тесно им было, носителям разного времени, потому и приходилось делиться, не ерничать, сливаясь в один большой промежуток, для которого это самое время остановилось...

Но особое внимание заслуживала толстая тетрадь с пожелтевшими листами смятой на кончиках бумаги. Дневник... И закладка тесемочная уже была наготове разделить странички на две неравные части - те, что приняли на себя всю тяжесть жизни и те, которые и были той самой непрожитой жизнью, остатком, безмолвно пустующим, даже не подозревающим наверное о том, что единственный его друг по мыслям больше не напишет ни слова и поравняется с ним наконец-то. И готова была уже тетрадь выдать все сокровенные секреты, мысли и образы своего навечно утраченного, единственного собеседника... Аля раскрыла дневник и принялась читать. И вся окружающая ее жизнь мигом отошла на второй план, давая девушке время на погружение в мир несбывшихся желаний и пережитых когда-то триумфов. Так и пролетали минуты и часы параллельно выведенным аккуратным почерком словам, пролетающим у девушки перед глазами. Дневник брал свое начало с той далекой командировки, когда отец уехал на несколько дней в Англию. Тот памятный день, когда второе Посещение заставило семью покинуть родные края, был опущен. Вместо этого нить мыслей отца продолжила свое движение со стартовавших после аварии исследованиях. Упоминалась куча научных и псевдонаучных терминов, догадок, мыслей по этому поводу. Чаще всего встречались разномастные определения странных временных аномалий. Отец уделил им больше десяти страниц, варьируя промеж смутных предположений и глупых домыслов, описывая странные, почти незаметные глазу искажения времени, опираясь на собственные наблюдения за наручными часами. Он писал, что время на пострадавшей территории способно извиваться и складываться в невозможные линии. Это привело его к той мысли, что здесь, в этой Зоне, время не уподобляется привычному людям пониманию... Именно на таком поверхностном заключении и оборвалась нить повествования. Аля захлопнула дневник и только сейчас заметила, что за окном уже темно. Ей жутко хотелось спать, ведь не оставалось ни малейших сил обдумать прочитанное. Девушка чувствовала лишь одно - что хочет понять то, чего не понял когда-то ее отец. Она доведет ниточку его повествования до достойного завершения, чего бы ей это не стоило...