Глава 63.

Длинным плавным движением, ловко направляя пальцами напильник, Ричард вёл стальной инструмент вниз по складке одежды, навечно застывшей в белом мраморе. Сконцентрировавшись на том, чтобы вести инструмент ровно и с постоянным нажимом, Ричард был полностью захвачен работой.

Напильник, с сотнями рядов тонких насечек, аккуратно стёсывал шероховатости с благородного камня. Ричард орудовал напильником с такой же уверенностью, как действовал любым клинком.

Он не глядя положил напильник на подставку, стараясь ни за что не зацепить, чтобы не затупить раньше времени. Взяв другой напильник, с ещё более тонкой насечкой, он принялся доводить то, чего не мог сделать предыдущим.

Белыми, как у пекаря, пальцами Ричард ощупал поверхность руки мужчины, выявляя трещины. Пока мрамор не отполирован, мелкие трещины зачастую легче нащупать, чем увидеть. Найдя их, повёл по ним напильником, проверяя рукой результат, ощупывая мускулы. Теперь он снимал пласты камня не толще бумажного листа.

Чтобы дойти до этой стадии, потребовались месяцы. Ричард наслаждался тем, что уже близок к завершению. Дни проходили один за другим, в бесконечной работе, днём, на стройке, — в изготовлении смерти, а ночью — ваяя жизнь. Ваяние для Ордена уравновешивалось ваянием для себя — рабство против свободы.

Когда кто-нибудь из послушников интересовался статуей, Ричард тщательно скрывал, что испытывает удовольствие от ваяния. И для этого мысленно представлял ту модель, которой ему было велено следовать. Он всегда почтительно склонял голову и докладывал, как движется отработка епитимьи, заверяя, что всё идёт по графику и статуя будет завершена вовремя и установлена на площади ко дню освящения.

Ударение на слове «епитимья» помогало направить их мысли в другом направлении, подальше от статуи, как таковой. Послушники были всякий раз куда больше довольны тем, что он вкалывает на износ на двух каторжных работах, чем интересовались какой-то там очередной каменной фигурой.

Скульптуры были повсюду. И все, как одна, являли собой всю низменность человека. В точности, как в их вселенной каждый человек в отдельности не имел значения, так же не имела значения и одна статуя.

Именно невообразимое количество скульптур должно было стать основным доказательством человеческого ничтожества. Скульптуры были всего лишь декорациями на сцене, с которой Братство Ордена проповедовало о самопожертвовании и спасении.

Ричард всегда покорно сообщал, что по ночам отрабатывает епитимью, без еды и сна, после рабочего дня на стройке. Поскольку бескорыстное самопожертвование — самое лучшее средство для исправления грешников, послушники всегда уходили вполне довольные.

Ричард сменил напильник на более тонкий и изогнутый и обработал им мускулы там, где они переходили в сухожилия, показывая напряжение руки. Днём он наблюдал за рабочими, чтобы изучить, как двигаются мышцы.

А ночью брал за образец собственную руку, чтобы точно отобразить сосуды и суставы, расположенные близко к поверхности кожи. Иногда он смотрел в зеркальце.

Он ваял так, что мраморная поверхность казалась натянутой кожей на вздувшихся мышцах, как настоящая кожа, морщилась в складках и была гладкой на изгибах.

Для фигуры женщины образца не требовалось: он так живо помнил Кэлен, что больше ничего и не нужно было.

Он хотел, чтобы фигуры были в движении, напряжённые и настороженные. Выражение лиц, особенно глаз, должно было отражать основную человеческую характеристику: мышление.

Если все скульптуры, что он видел в Древнем мире, были торжеством горя и смерти, то эта статуя была торжеством жизни. Ричард хотел, чтобы она была воплощением чистой силы воли.

Мужчина и женщина, которых он ваял, были его убежищем, спасением от отчаяния заключённого. Они были воплощением свободы духа. Воплощением победы разума.

К своему глубокому огорчению, Ричард заметил, что в окно пробивается свет, заглушая свет горевших всю ночь ламп. Всю ночь. Он снова проработал всю ночь.

Его огорчило не то, что свет дневной — он вполне его устраивал, а то, что это означало на данный момент конец работы над статуей. Теперь ему пора отправляться ваять уродство на стройке. К счастью, та работа не требовала ни размышлений, ни старания.

Он как раз зачищал надфилем изгиб мускулистого плеча мужчины, когда раздался стук в дверь.

— Ричард?

Пришел Виктор. Ричард вздохнул. Придётся остановиться.

Ричард сдвинул на шею платок, закрывающий нос и рот. Этой маленькой хитрости, предохраняющей от попадания в дыхательные пути мраморной пыли, его научил Виктор, поскольку именно так делали скульпторы у него на родине, в Каватуре.

— Иду.

Ричард слез с подставки. Он поднялся, только сейчас почувствовав, насколько ломит всё тело от работы и недосыпания, потом поднял брезент и стряхнул с него пыль.

Прежде, чем набросить брезент на статую, он ещё раз напоследок оглядел скульптуру. Пол, инструменты и полки были покрыты тонким слоем мраморной пыли. Но на фоне чёрных стен белый мрамор сиял во всём своём великолепии.

Ричард набросил брезент на незавершённые фигуры и открыл дверь.

— Ты смахиваешь на призрака! — криво ухмыльнулся Виктор.

Ричард отряхнулся.

— Я потерял счёт времени.

— Ты заходил ночью в мастерскую?

— Мастерскую? Нет, а что?

Ухмылка Виктора стала шире.

— Приска вчера прислал бронзовый циферблат. Ицхак его привёз. Пошли глянешь.

С другой стороны кузницы, на складе, лежала бронзовая отливка, состоящая из нескольких частей. Она была слишком большой, чтобы Приска мог отлить её единым целым, так что, он отлил её отдельными пластинами, которые Виктор мог собрать.

Постамент для циферблата был массивным. Зная, что он предназначен для той статуи, что ваял Ричард, Приска постарался на славу.

— Красиво, — сказал Ричард.

— Да уж. Мне и раньше приходилось видеть его искусную работу, но на сей раз Приска превзошёл самого себя.

Присев на корточки, Виктор пробежал пальцами по странным чёрненым символам.

— Приска сказал, что когда-то, очень давно, его родной город Алтур-Ранг был свободным, но, как и многие другие, потерял свою свободу. Как дань тому времени он отлил эти символы на своем родном языке. Брат Нил видел их и остался доволен, потому, что счёл это реверансом императору, который тоже родом из Алтур-Ранга.

Ричард вздохнул.

— У Приски язык такой же гладкий, как его отливки.

— Поешь со мной лярда? — спросил Виктор, поднимаясь.

Солнце было уже довольно высоко. Ричард вытянул шею и глянул вниз, на стройку.

— Пожалуй, нет. Нужно идти на работу. — Присев, Ричард приподнял одну сторону постамента. — Однако, сперва давай-ка я тебе покажу, куда его поставить.

Виктор взялся за другой конец и они вместе поволокли бронзовую отливку вокруг дома. Когда Ричард открыл двери, Виктор впервые увидел статую, хотя та и была полностью закрыта брезентом, лишь наверху, там где головы, выступали две круглые шишки.

Но Виктор пожирал глазами даже это. Было видно, что его богатое воображение даёт ему возможность видеть, как воплощаются в жизнь его заветные мечты.

— Как поживает твоя статуя? — ткнул Виктор Ричарда локтем. — Красотка?

Ричард расплылся в сияющей улыбке.

— Ах, Виктор, ты скоро сам всё увидишь! До освящения осталось всего две недели. Я буду готов. Это будет нечто, отчего запоют наши сердца... прежде, чем они меня прикончат, во всяком случае.

Виктор лишь отмахнулся от этих слов.

— Надеюсь, когда они снова увидят такую красоту, да ещё в их дворце, то одобрят.

Ричард таких иллюзий не питал. Спохватившись, он достал из кармана листок бумаги и протянул кузнецу.

— Я не хотел, чтобы Приска выгравировал эти слова на циферблате, потому, что не хотел, чтобы их увидели те, кому не надо. Я хочу попросить тебя их выгравировать — на той же высоте, что и символы впереди.

Взяв бумажку, Виктор развернул её. И улыбка тут же исчезла. Он удивленно уставился на Ричарда.

— Это измена.

— Убить меня они могут только один раз, — пожал плечами Ричард.

— Но могут долго пытать, прежде чем убьют. И ещё они умеют убивать людей очень неприятными способами, Ричард. Тебе не доводилось видеть людей, заживо похороненных в небе, истекающих кровью из многочисленных порезов, со связанными руками, чтобы стервятники могли клевать их заживо?

— Орден и сейчас связал меня по рукам, Виктор. Работая здесь и видя всю эту смерть вокруг, я каждый день истекаю кровью из тысяч ран. Стервятники Ордена уже и так клюют мою плоть. — Ричард с мрачной решимостью поглядел Виктору в глаза. — Так ты сделаешь это?

Виктор снова заглянул в бумажку. Глубоко вдохнув, он медленно выдохнул, не отрывая глаз от написанного.

— Может, эти слова и измена, но они мне нравятся. Сделаю.

Ричард хлопнул его по плечу, доверительно улыбнувшись.

— Молодец! А теперь смотри, куда его надо прикрепить. Ричард приподнял чехол, открывая основание.

— Я сделал ровную поверхность под нужным углом. Поскольку я не знал, где будут крепиться пластины, то решил предоставить сверление дыр и заливку их свинцом тебе. Как только прикрепишь пластины, тогда я рассчитаю угол отверстия, которое надо просверлить для гномона.

Виктор кивнул.

— Стрела гномона будет скоро готова. Я сделаю тебе сверло нужного размера.

— Хорошо. И круглый рашпиль для окончательной обработки отверстия?

— Получишь, — сказал Виктор и они оба выпрямились. Он махнул на статую: — Не позволишь глянуть одним глазком, пока ты там внизу творишь убожество?

Ричард рассмеялся.

— Виктор, я знаю, что больше всего на свете тебе хочется увидеть величие этой статуи, когда она будет готова. И ты ни за что не испортишь себе этого удовольствия.

Виктор гулко захохотал.

— Пожалуй, ты прав. Приходи после работы, поедим лярда и поговорим о красоте в камне и о том, каким был когда-то мир.

Ричард его почти не слышал. Он смотрел на то, что так хорошо знал. Пусть и скрытая сейчас для глаз, красота была открыта для его души.

Он был готов приступить к полировке. Сделать плоть в камне.

* * *

Низко опустив голову, покрытую шалью для защиты от холодного зимнего ветра, Никки торопливо шла по узкому переулку. Идущий навстречу мужчина задел её плечом, но не потому, что спешил, а потому, что ему было попросту наплевать, куда он идёт.

Никки гневно зыркнула в его пустые глаза. Но её горящий взор попросту утонул в бездонном колодце безразличия.

Прижав к животу сумку с семечками подсолнуха, она шлёпала по размокшему переулку. Никки старалась держаться поближе к деревянным стенам домов, чтобы не натыкаться на идущих навстречу. Люди шли по переулку в поисках жилья, еды, одежды, работы.

Никки видела людей, сидевших на земле, — прислонившись спиной к стенам домов на другой стороне улицы, они невидящим взором смотрели на проезжавшие мимо фургоны, поставляющие материалы на строительство императорского дворца.

Никки хотела добраться до булочной. Ей сказали, что, возможно, сегодня будет масло. Она хотела добыть масло, чтобы Ричард мог поесть хлеба с маслом. Он придёт сегодня ужинать. Он обещал.

Ей хотелось, чтобы он поел как следует. Ему необходимо есть. Он похудел, хотя это только добавило привлекательности его мускулистой фигуре. Он был похож на статую во плоти — как те статуи, которые ей доводилось когда-то видеть.

Никки вспомнила, как в детстве слуги её матери делали пирожные из халвы. Она купила достаточно семечек, чтобы сделать для Ричарда пирожные из халвы и, возможно, ей удастся раздобыть и масла.

С каждый днём ей становилось всё тревожней. До освящения оставались буквально считанные дни. Ричард сказал, что статуя будет готова в срок. Он был как-то уж слишком спокоен, как будто вдруг обрёл мир с самим собой. Он походил на человека, смирившегося с неизбежной казнью.

Даже когда он разговаривал с ней, мысли его, казалось, витали где-то далеко, а в глазах стояло то выражение, которое Никки так ценила. В той пустыне, каковой являлась жизнь, того страдания, каковым являлось существование, это было единственным, на что ей оставалось надеяться.

Только в глазах её отца, когда она была ребёнком, а теперь ещё ярче в глазах Ричарда видела она подтверждение тому, что есть что-то, ради чего стоит жить, есть какой-то смысл в существовании.

Никки затормозила, услышав стук перекатывающихся в кружке камешков. Этот звук был звоном ее цепей. Она всю жизнь была слугой нуждающихся и, как бы она ни старалась, вот опять, кружка какого-то несчастного нищего по-прежнему выпрашивает у неё помощи. И она не может отказать.

Глаза заполнились слезами. Ей так хотелось купить Ричарду масла! Но у неё остался лишь один серебряный пенни, а у этого нищего нет ничего... У неё хотя бы есть немного хлеба и семечек. Как может она хотеть масла для Ричарда, когда у этого бедолаги нет ничего?

Никки знала, что она скверная, раз хочет оставить у себя этот пенни, тот пенни, что Ричард заработал потом и кровью. Она скверная потому, что хочет купить на него Ричарду масла. Кто такой Ричард, чтобы есть масло? Он сильный. И работоспособный. Почему он должен иметь больше, когда у других нет ничего?

Никки почти воочию видела свою мать, неодобрительно качающую головой из-за того, что Никки всё ещё сжимает пении в кулаке, а не помогает нуждающемуся.

Как это получилось, что она так и не смогла подняться до материнского уровня нравственности? Почему она так и не смогла до сих пор преодолеть свою мерзкую сущность?

Медленно повернувшись, Никки уронила монетку в кружку нищего.

Люди обходили нищего стороной. Не видя его, они избегали приближаться к нему. И оставались глухи к дребезжанию его кружки. Как они могли до сих пор не усвоить учения Ордена? Как могли не помочь тем, кто нуждается? Всегда приходится это делать ей.

Тут она поглядела на нищего и отшатнулась при виде жуткой фигуры в лохмотьях. И попятилась ещё дальше, увидев копошащихся в его сальных волосах вшей. Нищий уставился на неё сквозь прорезь в обмотанной вокруг лица тряпки.

Но от того, что она увидела в этой прорези, у неё перехватило дыхание. Конечно, шрамы выглядели ужасно, словно его поджарили на огне самого Владетеля, но это его глаза поразили её больше всего, когда он медленно поднялся на ноги.

Грязные пальцы нищего, больше похожие на когти, схватили её руку.

— Никки, — прошипел он с изумлённым триумфом, подтягивая её поближе.

Захваченная врасплох его могучими пальцами и горящим взглядом, Никки не могла пошевелиться. Она оказалась так близко, что увидела, как вши с него перебираются на неё.

— Кадар Кардиф.

— Значит, узнала меня? Даже в таком виде? Она не произнесла больше ни слова, но, должно быть, её глаза выдали, что она считала его мертвым, поскольку он ответил на невысказанный вопрос:

— Помнишь ту маленькую девочку? Ту, о которой ты вроде бы так заботилась? Она заставила горожан спасти меня. Она не позволила мне умереть в огне, куда меня засунула ты. Она так тебя ненавидела, что была полна решимости спасти меня. Она бескорыстно выхаживала меня, помогая своему ближнему, как ты и велела жителям города.

О, я хотел умереть! Я никогда не подозревал, что человек может вынести такую чудовищную боль и при этом оставаться живым. Но, как бы я ни хотел умереть, я выжил, потому, что твоей смерти хотел куда больше. Ты со мной это сотворила. И я хочу, чтобы Владетель вонзил свои клыки в твою душу.

Никки небрежно глянула на его жуткие шрамы.

— Значит, ты решил за это отомстить.

— Нет, не за это. А за то, что вынудила меня умолять тебя, а мои люди слышали это. За то, что горожане слышали, как я вымаливаю у тебя жизнь. Именно поэтому-то они и спасли меня — из ненависти к тебе. Вот за это я и хочу отомстить — за то, что мне не дали умереть, за то, что ты обрекла меня на жизнь жалкого ничтожества, которому проходящие мимо бабы швыряют в кружку пенни.

Никки медленно улыбнулась.

— Ну, что ж, Кадар, раз уж ты так жаждешь умереть, я, безусловно, уважу тебя.

Он тут же выпустил её руку, словно обжёгся. Его воображение наделило её могуществом, которым она в данный момент не обладала. Он плюнул на неё.

— Ну так убей меня, ты, мерзкая ведьма! Срази меня насмерть.

Никки, дёрнув кистью, извлекла дакру. Дакру, это похожее на кинжал оружие, сёстры постоянно имели при себе. Как только острие вонзалось в человека, не важно, в каком месте, магия выплёскивалась через неё и смерть наступала мгновенно. Кадар Кардиф не знал, что Никки лишилась своего могущества. Но даже без магии дакра оставалась опасным оружием, которое можно вогнать в сердце или в голову.

Он мудро отступил. Он хотел умереть, но при этом боялся смерти.

— Почему ты не пошёл к Джеганю? Он бы не допустил, чтобы ты стал нищим. Джегань был твоим другом. Он бы позаботился о тебе. И тебе не пришлось бы побираться.

— Тебе бы этого хотелось, верно? — рассмеялся Кадар Кардиф. — Чтобы я жил, подбирая остатки со стола Джеганя. Тебе бы хотелось сидеть рядом с ним и чтобы он увидел, как низко я пал, а вы бы оба при этом швыряли мне объедки?

— Пал куда? Что ему твои раны. Вы и прежде оба получали ранения.

Он снова схватил её за руку.

— Для Джеганя я умер героем. И я не хочу, чтобы он знал, что я вот так выпрашиваю подаяние, как те придурочные слабаки, которых мы сокрушили нашими сапогами.

Никки прижала дакру к его животу, вынуждая его отступить.

— Ну, так убей меня, Никки. — Он развёл руки. — Закончи это, как тебе и следовало. Ты никогда прежде не оставляла дело незавершённым. Отправь меня туда, куда мне следовало отправиться уже давно.

Никки снова улыбнулась.

— Смерть — это не наказание. Каждый прожитый тобой день стоит тысячи смертей. Но теперь тебе это известно, верно, Кадар?

— Неужели я так был тебе отвратителен, Никки? Неужели был так жесток?

Ну, разве могла она сказать ему, что да, был и как сильно она ненавидела его за то, что он использовал её для своего развлечения? Это для всеобщего блага Орден использует таких людей, как Кадар Кардиф. Как может она ставить себя, свои собственные интересы выше блага всего человечества?

Повернувшись, Никки побежала по переулку.

— Спасибо за пенни! — издевательски крикнул он ей вслед. — Тебе следовало удовлетворить мою просьбу! Тебе следовало, Никки!

Никки же больше всего хотелось побыстрей оказаться дома и выскрести вшей из волос. Она чувствовала, как они копошатся на голове.