Самостоятельная работа № 6

Ода «Вольность» и русская вольнолюбивая лирика

Форма: создание таблицы

Цели: закрепление представление о политической позиции А. Радищева, выявление идейного и художественного своеобразия оды Радищева «Вольность», сравнительный анализ од Радищева и Пушкина.

Задание. Прочитайте статью. На основе прочитанного составьте сравнительную таблицу, посвященную оде А.Н. Радищева и А.С. Пушкина.

“Вольность” А.Н. Радищева была написана в 1781-1783 годах в честь победы американской революции, в результате которой образо­вались США. Гражданские свободы, завоеванные в суровой борьбе с английской метрополией гражданами новой страны, явились непосред­ственным поводом первой “Вольности”. Она состоит из 54-х десяти­строчных строф с определенным чередованием рифм, ориентирована на классицистический канон жанра, с оглядкой, главным образом, на хвалебные оды Ломоносова. Слишком большой объем ради­щевской “Вольности” более подходил к жанру эпической поэмы. Ав­тор, чувствуя несовершенство своего произведения, продолжал рабо­тать над ним до 1790 года параллельно с написанием и подготовкой к печати “Путешествия из Петербурга в Москву”. Сократив оду до 50-ти строф, фрагментарно с комментариями он вставил ее в главу “Тверь”. Таким образом, посвященная зарубежному знаменательному событию ода Радищева, сформировавшего свое мировоззрение под воздействием сочинений западноевропейских просветителей, оказалась примененной к российской действительности той эпохи, эпизодами из которой она подтверждалась и комментировалась. Именно этот вариант оды Радищева был известен выпускнику Царскосельского лицея в период написания его “Вольности”.

Ода Пушкина была написана в 1817 году в Петербурге, вскоре по выходе из лицея. Большое влияние на юного поэта оказал Н.И. Турге­нев, тогда еще не связанный с тайным обществом. Он был предан идее освобождения крестьян, за реализацию ее готов бороться всеми сред­ствами. Пушкин в лицейских элегиях и в первых петербургских сти­хах воспевал любовь, а Тургенев требовал гражданских стихов. “Мне опять пишут о Пушкине как о развертывающемся таланте, - записал брат Сергей его слова в дневнике. - Ах, да поспешат ему вдохнуть ли­беральность и вместо оплакивания самого себя пусть первая его песнь будет: Свободе”,

Пушкин писал свою оду как в продолжение традиций Ра­дищева, так и в диалоге с ним, в результате создал самостоятельное произведение, наполненное духом нового времени, иной эпохи. Если в десятистрочной строфе своей оды Радищев опирался на Ломоносова, то юный Пушкин ориентировался на оду Державина “Вельможа”. Он выбрал восьмистрочную строфу, внесшую некое различие в звучание четырехстопного ямба, в котором он оказался солидарным с предшественником. Не согласился юный поэт и с объемом произведения предшественника: его “Вольность” состоит из 12-ти восьмистрочных строф и отличается более четким планом: он ограничивает количество упоминаний и событий, сосредоточиваясь на изображении двух исторических эпизодов и поэтических поучений на их основе.

Вчитаемся в первые вступительные строфы обеих од и сопоставим их. У Радищева:

О! дар небес благословенный,

Источник всех великих дел,

О вольность, вольность, дар бесценный,

Позволь, чтоб я тебя воспел.

Исполни сердце твоим жаром,

В нем сильных мышц твоих ударом

В свет рабства тьму претвори,

Да Брут и Телль еще проснутся,

Седай во власти да смятутся

От гласа твоего цари.

У Пушкина:

Беги, сокройся от очей,

Цитеры слабая царица!

Где ты, где ты, гроза царей,

Свободы гордая певица?

Приди, сорви с меня венок,

Разбей изнеженную лиру...

Хочу воспеть Свободу миру,

На тронах поразить порок.

О лексике: у Радищева особо значителен церковный славянизм бла­гословенный в высоком фразеологизме “Дар небес благословенный”; у Пушкина - имя античной богини, царствующей на острове Кифера, од­ном из центров культа Афродиты, название которого стало одним из ее прозвищ. Антитезой любви здесь выступает Свобода мира, т.е. любов­ной элегии противопоставляется гражданская ода. Так юный автор вы­сказывает предпочтение гражданской поэзии перед интимной любов­ной лирикой. Слово Свобода написано с заглавной буквы, чем особо подчеркнута его значительность. Пушкин как бы прогоняет от себя Музу любовной болезни и призывает Музу гражданской поэзии вдох­новить его на великое дело - “воспеть Свободу миру, на тронах пора­зить порок”.

Ради­щев в первой строфе называет борцов за гражданскую вольность Бру­та, Телля, а Пушкин - лишь мифологическую Цитеру да Музу граждан­ской поэзии, олицетворяет саму Свободу как таковую. Синтаксически первые строфы у обоих поэтов схожи обращениями: у Радищева - к от­влеченному понятию вольности с привлечением глаголов в повели­тельно-желательном наклонении (позволь, исполни, претвори, да... проснутся, седай, да смятутся)\ у Пушкина - к Музам Цитере-Афро­дите (беги, сокройся), Музе Свободы (приди, сорви, разбей). Умозри­тельность радищевских обращений приводит автора к надуманным, не­поэтическим строкам: от “Исполни сердце твоим жаром” до “От гласа твоего цари”. Поэтичен ли физиологизм: “В нем сильных мышц твоих ударом...”. Есть ли у понятия вольности мышцы сердца? Трудно оправдать такие фразы метафоричностью. Они воспринимаются как изощренно-рационалистические, надуманные выражения. Очевидно, что вступительная строфа в художественном отношении удалась в большей мере молодо­му Пушкину, чем Радищеву. Она все же свидетельствует о том, что юный поэт писал свою оду в диалоге с предшественником, дело кото­рого он как бы продолжал, хотя и по-другому, по-своему. Следует учесть не только разницу в уровнях их поэтических талантов, но и раз­личие в состоянии русского языка в их эпохи.

Обратимся к кульминационным строфам радищевской оды 21-22, если считать по известному лицеисту варианту из главы “Тверь” (22-23 - по полному тексту).

“Злодей, злодеев всей лютейший,

Превзыде зло твою главу,

Преступник изо всех первейший,

Предстань, на суд тебя зову!

Злодействы все скопил в едино,

Да не едина прейдет мимо

Тебя из казней, супостат.

В меня дерзнул острить ты жало.

Единой смерти за то мало.

Умри, умри же ты стократ!”

Великий муж, коварства полный,

Ханжа, и льстец, и святотать,

Един ты в свет столь благотворный

Пример великий мог подать.

Я чту, Кромвель, в тебе злодея,

Что, власть в руке своей имея,

Ты твердь свободы сокрушил;

Но научил ты в род и роды,

Как могут мстить себя народы, -

Ты Карла на суде казнил.

В первой из приведенных строф передается прямая речь возмущен­ного царской властью народа, во второй - оценка событий английской революции от имени автора, т.е. в этих строфах - разные субъекты ре­чи: народ и сам поэт. Монархическая власть оценивается и автором, и народом крайне от­рицательно как первейшее зло в человеческом обществе, сокрушение которого есть величайшее, несомненное благо для людей. Одностороннее преобладание выразительной функции художествен­ной речи при дефиците эпизодов усиливает абстрактную отвлечен­ность данной строфы и оды в целом. В другой строфе, развернутой как рассуждение автора без изображения событий, Кромвель, с одной сто­роны, “великий муж”, а с другой - “ханжа, и льстец, и святотать” (свя­тотатец − “похититель священных, церковных вещей”). Он мог бы подать “пример великий", но явил себя сокрушителем свободы, став тираном, узурпатором власти, достойным мести народа. Положительным в его деятельности оказалось лишь то, что, казнив Карла I, он научил народы мстить за себя венценосным монархам. По­лучилась сплошная нотация при отсутствии картин-эпизодов. Обра­тимся к последней, итоговой строфе радищевской “Вольности” (50-й - по сокращенной редакции; 54-й - по полному тексту).

Мне слышится уж глас природы,

Начальный глас, глас Божества;

Трясутся вечна мрака своды,

Се миг рожденью вещества.

Се медленно и в стройном чине

Грядет зиждитель наедине –

Рекл... яркий свет пустил свой луч,

И, ложный плена скиптр поправши,

Сгущенную мглу разогнаши,

Блестящий день родил из туч.

Обратимся к пушкинской “Вольности”.

Восходит к смерти Людовик

В виду безмолвного потомства,

Г лавой развенчанной приник

К кровавой плахе Вероломства.

Молчит Закон - народ молчит,

Падет преступная секира...

И се - злодейская порфира

На галлах скованных лежит.

Самовластительный Злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостию вижу.

Читают на твоем челе

Печать проклятия народы,

Ты ужас мира, стыд природы,

Упрек ты Богу на земле.

Особое напряжение создают две картины - казнь французского ко­роля Людовика XVI и убийство заговорщиками российского императо­ра Павла I. Каждый раз изображение эпизода завершается сентенцией. Казнь Людовика происходит при общем преступном молчании Закона и народа. Написание со строчной буквы последнего тоже является зна­ком неодобрения поэтом, причем большая ответственность за происхо­дящее возложена на Закон. Здесь чувствуем какое-то подсознательное предшествие заключительной ремарки в “Борисе Годунове”: “Народ безмолствует” (1824).

В пятом стихе дана антитеза Закона и народа, который у Радищева идеализирован: представлен выразителем высшей правды. “И се злодейская порфира на галлах скованных лежит” - подводит итог, по­казывая результат “безмолвия” Закона и народа. “Злодейская порфи­ра” - это власть Наполеона Бонапарта, ставшего французским импера­тором в 1804 году. В юно­шеской “Вольности” Наполеон для Пушкина злодей, узурпатор. По отноше­нию же к казни Людовика соединением метафоры с символом (“Главой развенчанной приник К кровавой плахе Вероломства”) выражено со­чувствие казнимому королю.

Содержание другой строфы представлено как следствие предыду­щей: неразумное поведение монарха вызывает соответствующее отно­шение к нему. Вся строфа - гневная обличительная речь Пушкина. К кому она обращена, если казнимому французскому королю выраже­но сочувствие? К неразумным тиранам вообще? Или к Наполеону? Думается, что это поэтическое обличение целесооб­разнее отнести к тиранам на троне и к власти вообще без поиска кон­кретного адресата обличения.

В эпизоде с устранением Павла I мотив вероломства-предательства усилен. И Павел (“увенчанный злодей”), и его убийцы-заговорщики (янычары) представлены нарушителями Закона и поэтому подвергаются осуждению поэта. Павел I назван Ка­лигулой (этот римский император, отличавшийся особой вздорностью и жестокостью, из-за чего его имя стало нарицательным, был убит за­говорщиками). Такой прием является знаком осуждения убитого рус­ского императора, гибель которого в Михайловском замке (“пустын­ный памятник тирана”) как бы предвещала античная Муза истории (“...Клии страшный глас”). Таким образом, если Людовик XVI сочув­ственно назван “мучеником ошибок славных”, то Павел лишен сочув­ствия поэта, хотя его убийство и порицается как нарушение Закона..

Таким образом, ода Радищева более радикальна в идейном отношении, однако сла­бее как поэтическое произведение. Она направлена против монархии как политического устройства государства; в ней преобладает рациона­листический взгляд автора на современную действительность, а рацио­нализм и поэзия не вполне совместимы, и его произведение предстает как политическая публицистика в стихах. Ода Пушкина отстаивает конституционную монархию, в которой главенствует справедливый Закон, обязательный для всех - и властителей, и подданных. “Воль­ность” юного поэта значительно выше одноименного произведения его предшественника в художественном отношении.

Радищев стремился направить достижения ломоносовско-держа­винского классицизма на создание стиля гражданского сентиментализ­ма, однако такой стиль еще не сложился, и автор остался в плену раци­оналистического подхода к поэзии. Юный Пушкин, отразив политическую программу ранних декабристов, обозначил в своей оде определенный прогресс языка и стиля, повернув достижения отечественного одического классицизма в сторону предромантизма.

(За основу текста взята статья Дановского, Л.В. “Вольность” у Радищева и у Пушкина // Русская речь, 2009, №1.)