Материально-техническая база

Материально-техническая база современной социологии—вопрос, обсуждение которого запрограммировано и, в сущности, предопределено. Даже не вдаваясь в детали этой темы, можно сказать: финансовых средств ни на что не хватает, нет нужного числа компьютеров, подключиться к Интернету трудно, учебные и лабораторные помещения оставляют желать лучшего, зарплаты недостаточные, исследования материально не обеспечиваются и т.д. Подобные слова многократно и в разных инвариантах произносятся на трибунах всех социологических собраний.

Недостаток государственного финансирования налицо по всем составляющим современной российской социологии. Но при этом не складывается устойчивого впечатления, что если бы это финансирование вдруг обрушилось на российскую социологию в полном объеме, то все проблемы разом бы разрешились. Неорганизованному и внутренне не структурированному и не консолидированному сообществу финансирование не поможет. По отдельным фрагментам программ (как учебных, так и исследовательских), получающим более или менее достойную материальную поддержку, можно наблюдать, как эта поддержка подчас распыляется, используется нерационально, бездумно—по принципу "сегодня возьму все, а завтра будь что будет". Увы, но российское социологическое сообщество, как представляется, не всегда демонстрирует высокую сознательность и организованность в распределении и, главное, использовании средств. Примечательно, что чаще всего получаемые средства стремятся вложить в зарплату (это, по большому счету понятно), в приобретение и обновление компьютеров, новую мебель и т.д. Все это можно охарактеризовать как "синдром грантомании";. Крайне редко можно наблюдать противоположную тенденцию—вложение средств в перспективные направления исследований, которые помогут научному или учебному коллективу в будущем перейти на самофинансирование.

Действительно, гранты—это динамичная и демократичная форма финансирования науки и образования. Но у грантов есть одна общая особенность. Все они по своей идеологии нацелены на инициирование проектов, а не на их пожизненное финансирование. И вот с этим принципом self-reliance, то есть опоры на свои силы, у российского социологического сообщества возникают немалые проблемы.

Взять, к слову сказать, зарплату преподавателей и исследователей, работающих по грантам. Мотивация участников проектов практически одинаковая, а именно, максимально увеличить индивидуальную материальную поддержку на срок действия гранта. При этом никогда не ставится вопрос о том, что будет после окончания этого срока, и насколько резко упадут доходы специалистов, и не имело ли смысла несколько сократить зарплату сейчас для того, чтобы постараться вложить средства в будущее и поставить перед собой задачу удержать доходы (но своими силами) на высоком уровне и после завершения гранта.

Еще один символ синдрома грантомании—это приобретение компьютеров, реже другой электронной техники. Разумеется, компьютерная hardware быстро устаревает. Но настолько ли быстро, что требует немедленного обновления по самым высоким меркам? Думается, нет. Дело тут в другом. Наличие новейших компьютеров стало символом престижного потребления (conspicuous consumption), т.е. известного признака хорошей жизни и высокого академического и делового статуса. При этом компьютеры могут часто и в основном использоваться как пишущие машинки, не быть закольцованными в локальные сети, не иметь выхода в Интернет и пр. Все это, как бы, уходит на второй план по сравнение с главной целью—приобрести новейшую технику.

Весьма симптоматичны и те водоразделы, которые проходят по социологическому сообществу по линии отношения к компьютерам. Американский социолог Дж. Рицер, автор теории макдоналдизации, указывает, что в постиндустриальном обществе новые классовые различия вскоре будут связаны с доступом (или с отсутствием этого доступа) к компьютерам и компьютерным коммуникациям. Нечто подобное уже обозначилось и у нас.

Немалая (но не б о льшая по численности) группа преподавателей и исследователей-социологов превратили компьютеров в своего рода физическое продолжение интеллекта. Они полностью погружены в компьютерные коммуникации, постоянно работают с базами данных самого различного профиля, использует новейшие средства мультимедиа в лекциях и на семинарах.

Другая же группа специалистов, окружив себя новейшей техникой, по-прежнему либо сторониться ее, либо использует ее нехотя, по принуждению. И надо сказать, что Дж.Рицер не далек от истины, говоря о все расширяющемся "классовом" непонимании этих двух групп специалистов, ибо вопрос здесь вовсе не в пресловутой компьютерной грамотности, а в чем-то более серьезном. (Примечательно, что возраст специалистов никак не коррелирует с их положением на обсуждаемом водоразделе.) Современный компьютер—это окно, открытое в мир невиданных информационных ресурсов. Игнорировать этот ресурс означает поставить под сомнение свою профессиональную компетентность. И не стоит удивляться тому, что "компютероравнодушные" социологи создают изощренную систему аргументов в пользу того, что компьютеры необязательны и что можно быть ученым и без них. (Естественно, "классовая" позиция порождает при этом и классовую идеологию в виде публичной позиции отрицания важности Интеренета.)

Дествительно, с проблемой компьютеризации российской социологии тесно связана и проблема ее интернетизации. Здесь мы видим точно такие же водоразделы. У одних мастерское владение поисковыми методиками и искусство строительства веб-сайтов доходит до совершенства, у других—даже нет потребности открыть Интернет и посмотреть, что там есть по теме исследований или преподавания. Нередко по "грантовским" отчетам идут бодрые реляции по части вовлеченности участников программы в Интеренет-коммуникации, а на самом деле оказывается, что все это делается участниками из-под палки, ради того, чтобы их оставили в покое.

Интернет во многом может служить альтернативой книжной продукции (учебникам), выполненным на традиционных носителях. Недостаток учебной литературы—еще одно общее место. Этот недостаток, действительно, объективный факт. Но постоянная гневная фиксация на нем не помогает решить проблему. Поэтому жалобы на то, что на кафедрах и факультетах социологии катастрофически не хватает учебной литературы, также представляются весьма спорными. Этой литературы никогда не будет хватать и даже в отдаленной перспективе, если не использовать все новейшие средства компенсированного снятия книжного голода через Интернет, прогрессивные формы размножения текстов и пр.

В итоге рассмотрения материальной базы современной российской социологии и в особенности социологии университетской можно констатировать, с одной стороны, объективное недофинансирование этой сферы, но, с другой стороны, и известную инертность сообщества, его "традиционность" (в дюркгеймовском смысле этого понятия). Поэтому в качестве критерия вложения средств в ту или иную социологическую организацию, прежде всего, можно было бы выдвинуть критерий динамической инициативности.

Согласно этому принципу даже отклоненные заявки на гранты составляют интеллектуальный капитал учебного и научного подразделения. Рано или поздно они буду использованы и востребованы (рукописи, как известно, не горят). Но если заявок вообще не было или процесс обращения в фонды носил лишь эпизодический характер, то и свалившееся в одночасье финансирование ничему не поможет. Критерий этот дополняется и другим: постоянное обращение к ведущим российским и зарубежным социологическим центрам с целью установления связей и сертификации той деятельности, которая проходит на кафедре или в лаборатории. Эта сертификация, опять же, не должна производиться лишь ради отчета и быть формальной, но представлять постоянную и непрерывную форму деятельности, быть формой самовыражения живого научного коллектива. Наконец, веб-сайт или страничка в Интернете (ее глубина, осмысленность, динамика) расскажет нам больше о том или ином проекте, чем любые бумажные отчеты и конференции. Если у коллектива нет потребности такой сайт открыть и поддерживать, но тут что-то не в порядке внутри, в людях, а не в отсутствии достаточного внешнего финансирования.

Резюмировать все можно весьма лапидарно. Денег мало, но и имеющиеся средства часто используются чисто потребительски.

 

5. Региональная специфика

В обществе российских социологов не принято поднимать тему столицы и провинции. Нельзя ставить вопрос, есть ли у нас провинциальные социологи и есть ли провинциальная социология. (В том, что есть "столичные", вроде бы не сомневаются.) В современных условиях понятие "провинциальность" звучит оскорбительно, политически некорректно, по меньшей степени, пренебрежительно, мол, есть просвещенные столицы, и малоразвитая провинция и т.д. Поэтому изобрели политически корректный термин "региональный".

Легче всего было бы, действительно, не входить в обсуждение регионального вопроса. Но можно попытаться все же это сделать, тем более что выводы нас могут ожидать не столь тривиальные.

Следует, видимо, зафиксировать тот исторический факт, что к началу XXI века в России по-прежнему существует "столичность" и "провинциальность". Наследие это досталось нам от приснопамятных феодальных времен и может служить еще одним подтверждением того, что России далеко не полностью преодолела матрицы феодализма (хотя и с постмодернистским флёром), как в экономике, политике, так и в области культуры. По-прежнему Москва дренирует все финансовые потоки, "здесь делаются дела" и "решаются вопросы", здесь выпекается духовный хлеб для всей страны. Правда, в последние годы наметились новые тенденции. Федерализации России повлекла за собой возникновение самостоятельных экономических точек роста в регионах, их некоторую политическую самостоятельность и культурную автономию. Причем, эти тенденции каким-то причудливым образом переплетаются с сохраняющейся традиционностью регионов, неспешностью их поступи и большой замкнутостью в себе—самодостаточностью.

Географическая отдаленность регионов и их кросс-региональная несвязанность не только не исчезли, но, напротив, усилились, прежде всего, в силу экономических причин. Одновременно с этим и в некотором внешнем противоречии с этой тенденцией российские регионы приблизились к загранице.

Для региональных социологов подчас легче добраться для ближней и дальней Европы, чем до Москвы. Все крупные и средние региональные социологические центры в наши дни быстрее столичных находят зарубежных партнеров, оформляют с ними свои полюбовные отношения, обмениваются студентами, преподавателями, программами, совместно ищут международные источники финансирования. Не в последнюю очередь это происходит потому, что Запад существенно переориентировал фокус своего интереса, в том числе в области социологических кадров и программ. Социологическая Москва его привлекает теперь несравненно меньше, чем региональные центры, путь даже не столь эффектные и красиво упакованные в офисы и компьютеры. (У этого переноса интереса есть причины, обсуждение которых выходит за рамки данной статьи.) Короче, исторически обусловленный резерв, связанный с горизонтальным приоткрытием российских регионов, есть ни что иное, как потенциальная точка роста. Кроме того, несмотря на весь экономический и политический монополизм Москвы, в провинции поднимает голову свой бизнес и формируются свои мощные политические круги (принципиально не говорю "элиты"). И это еще один важный фактор развития для социологии.

В целом можно констатировать, что социология решительно повела свое наступление на регионы. Практически каждый крупный город теперь имеет свою выпускающую кафедру социологии, а многие города Поволжья, Урала и Сибири—несколько центров социологического образования в одном городе. Вот уж, действительно, "социологии много"! И именно в российской провинции она становится массовой профессией, по крайней мере, по цифрам выпуска студентов.

Однозначно бесконфликтно-позитивной картины развития социологии за пределами столиц не складывается. Как представляется, потенциальные возможности российской провинции намного превысили и до сих пор превышают уровень реализации этих возможностей.

Ни один далекий от Москвы центр социологического образования сполна не использовал свои связи с зарубежными партнерами и местными значимыми кругами, чтобы засверкать на российском (не говоря уже о европейском) небосклоне. Да, есть отдельные удачные образовательные программы (например, в Новосибирске, Нижнем Новгороде, Сыктывкаре, Петрозаводске, Саратове, Самаре, Екатеринбурге и других городах), есть отдельные талантливые социологи, проявившие себя дома или за границей да так и не решившие, где, в каком месте они прикладывают созидательные силы своего интеллекта. Но кроме этого почти ничего яркого, запоминающегося. По-прежнему, Москва сильнее. И эта та сила, которая самих московских социологов не радует, а скорее тяготит. Если задавать вопрос напрямую, вырос ли за последние года хотя бы один российский региональный социологический центр до уровня пусть даже отдаленного антипода или альтернативы московскому, то ответ будет отрицательным. Есть ли хотя бы одна социологическая программа в региональном университете, куда бы можно было целенаправленно посылать московских студентов и аспирантов? И вновь, увы, нет.

Такого откровенного культурно-географического монополизма в социологии нет ни в Европе, ни в Америке, ни в Китае.

Начал было расти социологический факультет (пока еще формально отделение экономического факультета) Новосибирского государственного университета, но вот многие сильные социологи из НГУ переместились в Москве. Так что конкуренции Москвы и Новосибирска в социологическом образовании пока не предвидится.

Суммировать сказанное можно следующим образом. Да, действительно, в регионах произошли и происходят большие трансформации. Касаются они и социологии. Но процесс пока еще идет в рамках экстенсивного роста числа студентов, но не принципиального продвижения вперед по линии качества. Причем, предпосылки качественного роста, бесспорно, были и продолжают оставаться. Но некоторая надломленность, невыраженность цели, инертность откладывают этот качественный рост на неопределенное будущее.