Март 1983 г. 22 страница

Я обнял ее за плечи и дал наплакаться вволю. Постепенно рукав моей рубашки вымок насквозь. Она плакала очень долго. Ее рыдания сотрясали мое плечо. Я молчал и лишь обнимал ее покрепче.

Два полисмена в черных очках пересекли стоянку, поблескивая кольтами на боках. Немецкая овчарка с высунутым от жары языком повертелась перед глазами, изучая окрестности, и куда‑то исчезла. Пальмы все качали на ветру широкими листьями. Рядом остановился небольшой пикап, из него вылезли широкоплечие самоанцы со смуглыми красавицами и побрели на пляж. “Джей Гайл'з Бэнд” затянули по радио старую добрую “Dance Paradise”.

Наконец она выплакала все слезы и, похоже, чуть‑чуть успокоилась.

– Эй. Не зови меня больше принцессой. Ладно? – проговорила Юки, не отнрывая носа от моего плеча.

– А разве я звал?

– Звал.

– Не помню такого.

– Когда мы из Цудзидо вернулись. Тогда, вечером, – сказала она. – В общем, больше не называй меня так, о'кей?

– Не буду, – сказал я. – Клянусь. Именем Боя Джорджа и честью “Дюран Дюрана”. Больше никогда.

– Меня так мама всегда называла. Принцессой.

– Больше не буду, – повторил я.

– Она всегда, всегда меня обижает. Только не понимает этого. Совсем. И все равно меня любит. Правда же?

– Сто процентов.

– Что же мне делать?

– Остается только вырасти.

– Но я не хочу!

– Придется, – сказал я. – Все когда‑нибудь вырастают – даже те, кто не хочет. И потом – со всеми своими обидами и проблемами – когда‑нибудь умирают. Так было с давних времен, и так будет всегда. Не ты одна страдаешь от непонимания.

Она подняла заплаканное лицо и посмотрела на меня в упор.

– Эй. Ты совсем не умеешь пожалеть человека?

– Я пытаюсь, – ответил я.

– Но у тебя отвратительно получается...

Она скинула мою руку с плеча, достала из сумки бумажную салфетку и высморкалась.

– Ну, что!.. – сказал я громким, реалистичным голосом. И тронул машину с места. – Давай‑ка поедем домой, искупаемся. А потом я приготовлю что‑нибудь вкусненькое – и мы с тобой поужинаем. Уютно и вкусно. Как старые добрые друзья...

 

 

* * *

 

Мы проторчали в воде целый час. Плавала Юки отлично. Заплывала подальше в море, ныряла вниз головой и болтала ногами в воздухе. Накупавшись, мы приняли душ, сходили в супермаркет, купили мяса для стейков и овощей. Я пожарил нежнейшее мясо с луком и соевым соуом, приготовил овощной салат. Соорудил суп мисо, зарядил его зеленым луком и соевым творогом. Ужин вышел очень душевным. Я открыл калифонийское вино, и Юки тоже выпила полбокала.

– А ты классно готовишь! – с интересом заметила Юки.

– Да нет, не классно. Просто выполняю то, что нужно, старательно и с любовью. Уже этого достаточно, чтобы получалось что‑нибудь необычное. Смотря какую позицию сразу занять. Если делаешь что‑нибудь старательно и с любовью – до какой‑то степени заставляешь и других это полюбить. Если стараешься жить легко и уютно – до какой‑то степени так и живешь. Легко и уютно.

– А с какой‑то степени уже бесполезно?

– А с какой‑то степени – уже как повезет, – сказал я.

– Здорово ты умеешь вгонять людей в депрессию, – покачала она головой. – А еще взрослый!

Мы убрали со стола в четыре руки, вышли из отеля и отправились шататься по авеню Калакауа. Вся улица галдела и только начинала зажигать ночные огни. Мы заглядывали в лавчонки и магазинчики, сменявшие друг друга в хаотическом беспорядке, что‑то примеряли, к чему‑то приценивались, слонялись по улице и разглядывали прохожих. И наконец устроили привал в особо людном месте – пляжном баре отеля “Ройял Гавайан”. Я заказал себе “пинья‑коладу”, попросил для Юки фруктовый сок. И подумал: вот, наверно, именно такую “ночную жизнь больших городов” и не переносит наш приятель Дик Норт. Я же – переношу, и довольно неплохо.

– Ну, и как тебе мама? – спросила Юки.

– Если честно – я плохо понимаю людей при первой встрече, – ответил я, хорошенько подумав. – Обычно мне нужно время, чтобы все обдумать и сделать о человеке какие‑то выводы. Такой уж я тугодум...

– Но ведь ты разозлился, так?

– Да ну?

– Ну да. У тебя же на лице все написано.

– Ну, может быть... – сдался я. И, посмотрев на море, отхлебнул “пинья‑колады”. – Раз на лице написано – может, и правда разозлился немного.

– На что?

– На то, что ни один из людей, которые должны за тебя отвечать, делать этого, похоже, не собирается... Хотя злился я, конечно, зря. Никаких полномочий на злость мне никто не давал, да и тут уже злись не злись – все равно никакого толку.

Юки взяла с тарелки соленый крендель, откусила от него и захрумкала.

– Ну вот. Никто не знает, что делать. Все говорят: “нужно что‑то делать”, но что именно – не понимает никто. Так, что ли?

– Выходит, что так... Никто не понимает.

– А ты понимаешь?

– Я думаю, нужно подождать, пока намеки не примут реальную форму, а потом уже что‑то предпринимать. Ну, то есть...

Несколько секунд Юки задумчиво теребила рукава футболки, пытаясь понять, что же я сказал. Но, похоже, не получилось.

– Это что значит?

– Это значит: надо ждать, вот и все, – пояснил я. – Терпеливо ждать, пока не наступит нужный момент. Не пытаться менять ничего силой, а смотреть, куда все течет само. Глядя на все беспристрастно. И тогда можно будет естественно понять, что делать... Но для этого все слишком заняты. Все слишком талантливы, слишком заняты своими делами. И слишком мало интересуются кем‑то, кроме себя, чтобы думать о беспристрастности.

Юки подперла щеку ладонью и свободной рукой стала смахивать крошки от кренделя с розовой скатерти. За соседним столиком пожилая американская пара – он в пестрой гавайке “алоха”, она в платье “муму” ему в тон[60]– потягивала из огромных бокалов разноцветные тропические коктейли. Оба выглядели совершенно счастливыми. В глубине садика девица в точно таком же “муму” исполняла на электрооргане “Song for You”. Пела неважно – но хотя бы в том, что это “Song for You”, сомневаться не приходилось. По всему садику меж деревьев мерцали газовые светильники в форме факелов. Песня закончилась, два‑три человека из сидевших за столиками вокруг лениво похлопали. Юки схватила мой бокал и отхлебнула “пинья‑колады”.

– Вкусно, – сказала она.

– Предложение принято! – объявил я. – Два голоса за “вкусно”.

Она уставилась на меня и какое‑то время разглядывала с очень серьезным видом.

– Что ты за человек? Никак не пойму, – сказала она наконец. – С одной стороны – абсолютно нормальный. С другой стороны – явно какие‑то отклонения в психике.

– Абсолютная нормальность – уже само по себе отклонение в психике. Так что живи спокойно и не забивай себе этим голову, – парировал я. И, подозвав устрашающеприветливую на вид официантку, заказал еще “пинья‑колады”. Покачивая бедрами при ходьбе, та принесла заказ практически сразу, вписала в счет и растворилась, оставив после себя улыбку прямо‑таки чеширских масштабов.

– Ну, и все‑таки – что же мне делать? – спросила Юки.

– Твоя мать хочет видеться с тобой чаще, – ответил я. – Зачем, почему – это мне не известно. Это уже дело вашей семьи, да и сама она – человек особенный. Но если в двух словах – наверно, ей хотелось бы выйти за рамки отношений “мать и дочь”, из‑за которых у вас сплошные раздоры, и просто с тобой подружиться.

– По‑моему, одному человеку подружиться с другим человеком ужасно непросто.

– Принято, – согласился я. – Два голоса за “непросто”.

Юки положила локти на стол и поглядела куда‑то сквозь меня.

– И что ты об этом думаешь? Ну, об этом ее желании.

– Дело не в том, что об этом думаю я. Дело в том, что об этом думаешь ты. И говорить тут не о чем. Например, ты можешь думать: “Еще чего захотела!” А можешь, наоборот, считать это “конструктивной точкой зрения, над которой стоит поразмыслить”. Что выбрать – решай сама. Торопиться некуда. Подумай как следует, а потом реши что‑нибудь.

Подпирая щеки ладонями, она кивнула. У стойки бара заливисто хохотали. Девица‑органистка вернулась к своему микрофону и томно зашептала вступление к “Blue Hawaii”[61]. “Ночь молода – как ты, как я. Пойдем же со мной, пока на море луна...”

– У нас с ней все так ужасно было, – сказала Юки. – До самой поездки в Саппоро, просто кошмар. А тут еще эта проблема, как кость в горле – ходить мне в школу или не ходить... В общем, мы почти не разговаривали. Друг на друга почти не глядели, очень долго... Потому что такие, как мама, не способны мыслить по‑человечески! Болтает, что в голову взбредет, и тут же забывает, что сказала. Говорит все всерьез, только уже через минуту ничего не помнит! А иногда ее вдруг прошибает – и она вспоминает о своих материнских обязанностях. Это меня в ней бесит больше всего!..

– Но все же? – вставил я. Вставлять в ее речь союзы – единственное, что мне оставалось.

– Но все же... Конечно... Все‑таки она особенная и интересная. Как мать – совершенно безалаберная, и этим она всегда меня обижала, но… В то же время чем‑то – не знаю, чем – постоянно притягивала. Совсем не так, как папа. Я не знаю, почему. Только все равно... Даже если она сама скажет “давай подружимся”, – у нас ведь силы совсем‑совсем разные! Я – ребенок, а она такая взрослая, сильная... Это же любому ясно, правда? Но как раз этого мама не понимает. И потому – даже если она правда хочет, чтобы мы подружились, даже если старается изо всех сил – все равно меня обижает... Вот, даже когда мы в Саппоро были. Сделает что‑нибудь, чтобы со мною сблизиться. Я, понятно, тоже делаю шаг навстречу. Я ведь тоже стараюсь как могу, честное слово... А она тут же – раз! – и в сторону отворачивается. Голова уже чем‑то другим занята, обо мне и не помнит. Вся жизнь у нее – то так, то эдак, с какой ноги встанет. – Юки сердитым щелчком отправила крошку кренделя со скатерти на песок. – Взяла меня с собой в Саппоро. Ну и что? Как будто это что‑нибудь изменило! Сразу же забыла, что меня с собой привезла, и уехала в своё Катманду. О том, что меня в чужом городе бросила, не вспоминала три дня. И ведь даже не понимает, как больно мне делает. Я ведь, на самом деле, ее люблю... Да, наверное, люблю. И, наверное, подружиться с ней было бы здорово. Только я не хочу, чтобы она вертела мной, как ей вздумается... Хватит! Больше я этого терпеть не собираюсь.

– Все ты правильно говоришь, – сказал я. – И аргументы приводишь разумные. Очень хорошо тебя понимаю.

– А вот мама не понимает... Сколько ни объясняй – даже не соображает, о чем вообще разговор.

– Похоже на то...

– Вот это меня и бесит.

– Это я тоже понимаю, – сказал я. – Мы, взрослые, в таких ситуациях обычно напиваемся.

Юки схватила мой стакан с “пинья‑коладой” и жадно, большими глотками выдула половину. Стакан был огромный, как аквариум, так что употребила она будь здоров. Закончив, легла подбородком на край стола и сонно уставилась на меня.

– Так странно... – сказала она. – Во всем теле тепло, и спать хочется.

– Все правильно, – кивнул я. – Как настроение? Не тошнит?

– Нет, не тошнит. Хорошее настроение.

– Ну и славно. Сегодня был длинный день. Тринадцатилетние и тридцатичетырехлетние заслужили свое право на хорошее настроение.

Я расплатился, и мы вернулись в отель. Всю дорогу я поддерживал Юки за локоть. Мы дошли до ее номера, я отпер дверь.

– Эй, – позвала она.

– А? – отозвался я.

– Спокойной ночи, – сказала она.

 

 

* * *

 

Назавтра выдался великолепный гавайский день. Сразу после завтрака мы переоделись и вышли на пляж. Юки заявила, что хочет попробовать, как катаются на волнах. Мы взяли напрокат две доски и с центрального пляжа перед гостиницей “Шератон” заплыли подальше в море. Я вспомнил элементарную технику сёрфинга, что мне когда‑то втолковывали друзья, и точно так же объяснил всё ей. Как седлать волну, как ставить ноги на доску и все в таком духе. Юки схватывала буквально на лету. Держалась расслабленно, отлично чувствовала, когда что делать. Уже через полчаса она обращалась с волнами гораздо лучше меня. “Забавная штука!” – сказала она в итоге.

После обеда мы заглянули в магазинчик “Всё для сёрфинга” на Ала‑Моана[62]и купили пару подержанных досок. Продавец спросил у нас, сколько мы весим, и подобрал для каждого доску нужной тяжести и длины. “Это ваша сестра?” – полюбопытствовал он у меня. Объяснять ему что‑либо было выше моих сил, и я просто ответил: “Ага”. Как бы там ни было, на папашу с дочкой мы не походили – и слава богу.

В два часа мы вернулись на пляж и провалялись под солнцем до вечера. Иногда купались, иногда дремали. Но бoльшую часть времени просто бездельничали в свое удовольствие. Слушали радио, листали книжки, под шелест пальмовых листьев разглядывали прохожих. Солнце сползало все ниже по заданной траектории. Когда закончился день, мы вернулись в отель, приняли душ, съели салат со спагетти и сходили на фильм Спилберга. Выйдя из кино, погуляли немного по городу и забрели в бар с открытым бассейном при отеле “Халекулани”. Я снова заказал “пинья‑коладу” для себя и фруктовый коктейль для Юки.

– А можно, я у тебя опять отопью? – спросила Юки, показывая на мой бокал.

– Валяй! – согласился я и поменял бокалы местами. Юки ухватила губами соломинку и отпила моей “пинья‑колады” сантиметра на два.

– Вкусно! – сказала она. – Хотя вчера вкус был какой‑то немного другой.

Я подозвал официантку и заказал еще одну “пинья‑коладу”. А первую отдал Юки.

– Допивай уже, – разрешил я. – Смотри, будешь со мной каждый вечер по барам шляться – через неделю станешь супер‑экспертом по “пинья‑коладе” среди юниоров!

Оркестр на танцплощадке у края бассейна исполнял “Frenesi”. Седенький кларнетист вытягивал долгое соло. Очень качественное соло в духе Арти Шоу[63]. Десяток пожилых пар, разодетые под стать музыке, плавно танцевали. Голубоватый искусственный свет со дна бассейна отражался на их лицах, придавая всей картине вид мистической галлюцинации. Эти старички и старушки выглядели совершенно счастливыми. Каждый под конец жизни приехал сюда, на Гавайи. Они выдавали мастерские па, их шаги были тверды и легки. Мужчины держали осанку и тянули подбородок; женщины выписывали правильные круги, и подолы их длинных юбок мягко приподымались и опадали. Мы смотрели на них, не в силах оторваться. Уж не знаю, чем, но эти танцоры успокаивали мне душу. Наверное, тем, что на их лицах я видел самое неподдельное удовольствие. Мелодия сменилась на “Moon Glow”, и пары дружно сдвинулись щека к щеке и подняли головы.

– Снова спать охота, – сказала Юки.

Впрочем, теперь она уже добрела до дому без моей помощи. Прогресс налицо.

 

 

* * *

 

Я вернулся к себе в номер, принес из кухни бутылку вина и стакан, уселся перед телевизором и начал смотреть “Вздёрни их повыше” c Клинтом Иствудом. Опять Клинт Иствуд. И опять – без тени улыбки... После третьего стакана я стал засыпать, поэтому выключил телевизор, не досмотрев, и поплелся в ванную чистить зубы. Вот и закончился день, подумал я. Чем он был знаменателен? Да ничем особенным. Так себе день, ни рыба ни мясо. Утром научил Юки сёрфингу, после обеда купил ей доску. Поужинали, сходили на “Инопланетянина”. Посмотрели в баре отеля “Халекулани” на танцующих стариков. Юки захмелела, и я отвел ее спать. Вот и все. Не хороший, не плохой – обычный гавайский день. И как бы там ни было, он закончился, подумал я.

Но все оказалось не так просто.

Раздевшись до трусов и майки, я забрался в постель, погасил свет – но не прошло и пяти минут, как в дверь позвонили. Черт знает что, подумал я. Первый час ночи! Я включил торшер у изголовья, натянул штаны и подошел к двери. Пока я шел, позвонили еще дважды. Юки, наверное, подумал я. Кому еще я мог понадобиться в такое время? И потому распахнул дверь, даже не поинтересовавшись, кто там. Но это была не Юки. А совсем другая девчонка.

– Привет! – сказала она.

– Привет, – машинально ответил я.

Родом она была, судя по всему, из Юго‑Восточной Азии. То ли таиландка, то ли филиппинка, то ли вьетнамка. Никогда не умел точно определять по лицам расовую принадлежность. В общем, оттуда. Очень красивая. Миниатюрное тело, смуглая кожа, большие глаза. Розовое платье из какой‑то гладкой ткани с люрексом. И сумка, и босоножки – все на ней было розовым. А на левом запястье вместо браслета красовалась розовая лента с бантиком. Прямо как на подарке ко дню рождения. Зачем это ей понадобилось цеплять на руку ленту с бантиком? – задумался я. Но так ничего и не придумал. Опершись о дверной косяк, она глядела на меня и приветливо улыбалась.

– Меня зовут Джун[64], – произнесла она по‑английски с заметным акцентом.

– Привет, Джун, – сказал я.

– Можно войти? – спросила она, показывая пальцем за мою спину.

– Минуточку! – ответил я, несколько обалдев. – По‑моему, вы ошиблись дверью. Вы к кому?

– Э‑э... Сейчас, погодите, – сказала она, покопалась в сумочке, достала какую‑то записку и пробежала по ней глазами. – К мистеру....

И назвала мое имя.

– Это я, – сказал я.

– Ну, вот видите... Значит, не ошиблась.

– Погодите‑погодите, – не сдавался я. – Фамилия совпадает, не спорю. Но что вам от меня нужно – ума не приложу. Вы, вообще, кто?

– Может, все‑таки войдем для начала? Если долго снаружи разговаривать – что о вас соседи подумают? Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо. Не ограблю же я вас, в самом деле...

И правда, подумал я. Пока мы будем так стоять и препираться, Юки, того и гляди, проснется и тоже вылезет из своего номера – объясняйся с ней потом. И я впустил незваную гостью. Будь что будет. Хорошо, если все будет хорошо...

В номере Джун сразу скользнула к дивану, без приглашения забралась на него и подобрала ноги.

– Чего‑нибудь выпьете? – спросил я.

– Что вы, то и я, – ответила она. Я смешал на кухне два джин‑тоника, принес в комнату и присел на диван рядом с ней. Она с удовольствием отхлебнула и, усаживаясь по‑турецки, смело раздвинула ноги. Очень красивые ноги, подумал я.

– Слушайте, Джун. Зачем вы ко мне пришли? – спросил я.

– Сказали прийти – я и пришла, – сказала она как ни в чем не бывало.

– Кто сказал?

Она пожала плечами.

– Джентльмен, который хочет вас отблагодарить, не называя своего имени. Он заплатил. Аж из Японии. Чтобы я к вам пришла. Вы ведь понимаете, зачем?

Хираку Макимура, догадался я. Вот он, его пресловутый “подарок”. И вот что означает лента с бантиком у нее на запястье... Стало быть, он надеялся, что, купив мне женщину, сможет не волноваться за дочь. Практичный человек. То есть – реально практичный. Злости я не чувствовал – напротив, мне даже стало по‑настоящему интересно. Странный мир окружал меня: все только и делали, что покупали мне женщин.

– Все оплачено до утра. Можно отлично развлечься! У меня очень хорошее тело.

Джун вытянула ноги, сбросила розовые босоножки и в соблазнительной позе разлеглась на полу.

– Знаешь... Извини, но я не могу, – сказал я.

– Почему? Ты что – гомик?

– Нет... И дело не в этом. Просто мы с этим джентльменом, который все оплатил, по‑разному мыслим. Поэтому я не могу с тобой спать. Понимаешь, здесь не тот сюжет...

– Но ведь все уже оплачено. Деньги вернуть не получится. А переспали мы с тобой или нет – тот, кто платил, об этом все равно не узнает. Не буду же я ему по международному телефону докладывать: “Йес, сэр! Ваш заказ выполнен, мы трахнулись ровно три раза”... Так что делай, не делай – все равно уже ничего не изменится. И “сюжет” тут вовсе ни при чем.

Я вздохнул. И глотнул джин‑тоника.

– Давай, чего ты! – просто сказала Джун. – Тебе понравится, вот увидишь.

Я не знал, как быть. Что‑либо взвешивать, что‑либо доказывать самому себе становилось все сложнее. Вот так – день заканчивается, ложишься в постель, гасишь свет, собираешься уснуть. А тут к тебе в комнату вваливается незнакомка и говорит “Давай!” Весь мир сошел с ума.

– Может, еще джина выпьем? – предложила она. Я кивнул, она скользнула на кухню и через минуту принесла оттуда еще два джин‑тоника. Включила радио. Держась при этом естественно, словно у себя дома. Зазвучал хард‑рок.

– Сайко![65]– произнесла она по‑японски. Затем села рядом, прислонилась ко мне и отхлебнула джин‑тоника. – Я свое дело знаю. И знаю про все это больше тебя. Нету здесь никакого сюжета. Ты, главное, положись на меня, а я сама все сделаю. И тот японский джентльмен здесь уже совсем‑совсем ни при чем. Такими вещами он распоряжаться не может. Тут уже решаем только мы вдвоем, ты и я...

И она нежно провела пальчиками по моей груди. Я понял, что запутываюсь окончательно. Мне даже стало казаться, что если уж Хираку Макимуре будет приятно, что я трахнулся с проституткой на его деньги, – то почему бы, собственно, и нет. Вместо того, чтоб терзаться вопросами без ответов, куда проще покончить со всем одним махом. Ведь это просто секс и ничего более. Эрекция – акт – эякуляция. И на этом – всё...

– Ладно, давай, – сказал я.

– Вот и умница, – кивнула Джун. И, допив свой джин‑тоник, поставила стакан на край стола.

– Только учти, я сегодня зверски устал, – предупредил я. – Ничего сверх программы обещать не могу.

– Я же сказала, положись на меня. Я сама всё сделаю, от начала и до конца. А тебе лучше лежать и не двигаться. Только сначала я попрошу у тебя две вещи.

– Что же?

– Выключить свет и развязать эту ленточку.

Я погасил свет, развязал ее ленточку. И поплелся в спальню. В наступившем мраке в окне стало видно антенну радиовышки. На самом ее верху мерцали красные огоньки. Я лег в постель, повернулся на бок и начал разглядывать эти огоньки, не думая ни о чем. По радио все играл хард‑рок. “Это нереально”, – пронеслось у меня в голове. Однако все было реальнее некуда. Все было очень реальным – хотя и странных оттенков. Джун ловко скинула платье, раздела меня. Пусть и не так сногсшибательно, как Мэй, но она выполняла свою работу с большим искусством – и этим искусством по‑своему гордилась. Пальцами, языком и черт ее знает чем еще она здорово возбудила меня – и под тяжкие ритмы “Форинера” довела до оргазма. Впереди была целая ночь. Над морем сияла луна.

– Ну, как? Хорошо?

– Хорошо, – сказал я. Мне и вправду было хорошо.

И мы выпили еще по джин‑тонику.

– Послушай, Джун... – сказал я, кое‑что вспомнив. – А в прошлом месяце ты, случайно, не называлась Мэй?

Она весело хохотнула.

– А ты веселый! Люблю, когда шутят. Значит, по‑твоему, в следующем месяце я буду Джули, а в августе – Оги?[66]

Я хотел сказать ей, что не шучу. Что в прошлом месяце я действительно спал с девчонкой по имени Мэй. Но рассказывать ей о том смысла не было. И я промолчал. Пока я молчал, она снова возбудила меня своими приемчиками. Второй раз подряд. Я ничего не делал – просто лежал как бревно. Она выполнила все сама – как на бензоколонке с продвинутым автосервисом. Только остановись да отдай ключи – удовлетворят на полную катушку: и бензин зальют, и машину помоют, и давление в колесах проверят, и масло заменят, и окна протрут, и пепельницы вычистят. И все это – секс?

Как бы то ни было, закончили мы около двух часов ночи и задремали. Когда я проснулся, на часах было около шести. Радио все играло, не выключенное с вечера. За окном светало, и сёрферы, ранние пташки, уже выстраивали свои грузовички вдоль пляжа. Рядом со мной, свернувшись калачиком, мирно сопела голая Джун. На полу валялись розовое платье, розовые босоножки и розовая ленточка. Я выключил радио и потормошил ее за плечо.

– Эй… Просыпайся, – сказал я. – У меня скоро гости. Совсем молоденькая девочка, ребенок, придет сюда завтракать. Ты уж извини, но мне неохота, чтобы вы встречались.

– Окей, окей... – ответила она и села в постели. Затем поднялась, подобрала с пола сумочку, как была, нагишом, прошла в ванную, почистила зубы, расчесала волосы. И только потом оделась и обулась.

– Хорошо было со мной? – спросила она, подкрашивая губы помадой.

– Хорошо, – кивнул я.

Джун улыбнулась и, спрятав помаду, захлопнула сумочку звонким щелчком.

– Ну, и когда еще раз?

– Еще раз? – не понял я.

– Заплачено за три визита. Осталось еще два. Когда тебе лучше? Или, может, у тебя настроение изменится – и ты захочешь с другой? Тоже можно. Я напрягаться не буду. Ведь мальчики любят спать с разными девочками, правда?

– Да нет... Тебя вполне достаточно, – сказал я. Других мне еще не хватало. Три визита! Ей‑богу, этот Хираку Макимура решил выжать из меня всё до последней капли.

– Спасибо. Я тебя не разочарую. В следующий раз еще лучше сделаю. Ты не пожалеешь! You can rely on me[67]. Как насчет послезавтра? Послезавтра вечером я свободна, развлеку тебя как следует.

– Хорошо, послезавтра, – сказал я. И протянул ей десятидолларовую бумажку – мол, это тебе на такси.

– Спасибо... Ну, еще увидимся. Бай‑бай, – попрощалась она, отперла дверь и ушла.

 

 

* * *

 

Пока Юки не пришла завтракать, я вымыл стаканы, прибрал в комнате, прополоскал пепельницы, сменил простыни на кровати и выкинул в мусор розовую ленточку. Замел все следы, какие только мог. Однако не успела Юки войти, как тут же нахмурилась. Что‑то в комнате явно ей не понравилось. Она чувствовала это что‑то. И заподозрила неладное. Я сделал вид, что ничего не замечаю, и, насвистывая под нос какую‑то мелодию, принялся собирать на стол. Сварил кофе, поджарил тосты, почистил фрукты. Накрыл на стол. Юки все это время подозрительным взглядом ощупывала все вокруг, прихлебывая холодное молоко и жуя неподжаренный хлеб. Я пробовал заговорить с ней, но не добился в ответ ни звука. Плохи дела, подумал я. Угрюмая серьезность заполнила комнату.

Завтрак прошел напряженно. Наконец Юки положила локти на стол и посмотрела мне прямо в глаза. До крайности пристально.

– Слушай. Сегодня ночью сюда приходила женщина, верно? – спросила она.

– А ты догадлива, – ответил я как ни в чем не бывало.

– Ты где ее взял? Еще там, на пляже подцепил и пригласил, да?

– Ну вот еще! За кого ты меня принимаешь? Сама пришла.

– Ладно врать‑то! Так не бывает.

– Это не ложь. Я тебе вообще никогда не вру. Серьезно, сама взяла и пришла, – сказал я. И затем рассказал ей, как все было на самом деле. Что Хираку Макимура купил для меня женщину. Что она заявилась неожиданно – свалилась, как снег на голову. Видимо, Хираку Макимура надеялся, что если утолит таким образом мой сексуальный инстинкт, его дочь останется в неприкосновенности.

– Всё. Не могу больше. – Юки глубоко вздохнула и закрыла глаза. – Почему, почему он вечно всех подозревает в каких‑то гадостях? Почему не может подумать о человеке хорошо? Ничего большого и важного никогда не поймет – зато всяким мусором постоянно голова забита! Мама у меня, конечно, не подарочек – но у папы тоже по‑своему с головой не в порядке. Где‑то в другом месте. Вечно сделает что‑нибудь, не разобравшись, и все испортит...

– Да уж. Не разобравшись – это еще мягко сказано, – сказал я.

– Ну, а ты – зачем впускал? Ты же сам пригласил ее в комнату, разве нет?

– Пригласил. Надо же было у нее выяснить, что, вообще говоря, происходит.

– И ты хочешь сказать, что вы никакими... глупостями с ней не занимались?

– Все оказалось не так просто.

– Можно подумать! – воскликнула она и замолчала, не найдя подходящего выражения. Щеки ее слегка порозовели.

– И тем не менее. Долго объяснять – но, в общем, я не смог отказаться как следует, – сказал я.

Юки снова закрыла глаза и подперла щеки ладонями.

– Невероятно, – почти прошептала она. – Просто не верится: ты – и вдруг занимаешься такими вещами!..

– Ну, я, конечно, сперва отказаться хотел, – сказал я откровенно. – Да пока отказывался – стало вдруг все равно. Расхотелось взвешивать все эти “за” и “против”. Я вовсе не собираюсь перед тобой оправдываться, но... Твои родители действительно очень сильные люди. Мать по‑своему, отец – по‑своему, но оба сильно воздействуют на тех, кто их окружает. Это можно признавать или оспаривать – но, тем не менее, у них есть некий стиль. Уважать я его не уважаю, но игнорировать тоже не могу. То есть, я подумал, что если от этого твоему отцу станет легче, то и ладно. Тем более, что и девушка была очень даже ничего себе...

– Какая гадость! – сказала Юки ледяным тоном. – Папа купил тебе женщину. Ты что, не понимаешь? Так же нельзя! Это неправильно, стыдно! Или я не права?

Она, черт возьми, была права.

– Да, ты права, – сказал я.

– Ужасно, ужасно стыдно... – повторила Юки.

– И не говори, – признал я.

После завтрака мы взяли доски и вышли на пляж. Снова перед отелем “Шератон” заплыли подальше в море и до самого обеда седлали волну. Только на этот раз Юки не произносила ни слова. Не заговаривала сама и не отвечала на вопросы. Только кивала или качала головой, когда нужно, и все.