What can be done?

Дата добавления: 2015-08-17; просмотров: 596

Свет. Потолок. И боль.

И Ги. Он сидит рядом у кровати и смотрит на нее, неуверенно улыбаясь.

— Привет, — сказал он.

— Привет… Но боль ужасная.

И тут она все вспомнила. Теперь все позади. Все позади. Ребенок родился.

— Все в порядке? — тихо спросила она.

— Да, все хорошо.

— Кто?

— Мальчик.

— Правда? Мальчик? Ги кивнул.

— И с ним все в порядке?

— Да.

Она закрыла глаза, потом с трудом снова открыла.

— Ты звонил насчет объявления?

— Да.

Она закрыла глаза и заснула.

Позже Розмари вспомнила еще очень многое. Лаура-Луиза сидела у ее кровати и с лупой читала журнал.

— Где он? — спросила Розмари. Лаура-Луиза вздрогнула и вскочила.

— Боже мой, дорогая, — произнесла она, и лупа повисла у нее на груди на красной плетеной ленточке. — Как ты меня напугала! Ты так неожиданно проснулась!

Розмари закрыла глаза и глубоко задышала.

— Ребенок… где он? — настойчиво повторила она.

— Подожди-ка минуточку, — заспешила Даура Луиза и повернулась, держа палец в журнале. — Я позову Ги и доктора Эйба. Они на кухне.

— Где ребенок? — снова спросила Розмари, но Лаура-Луиза уже ушла, так ничего и не ответив. Она попыталась приподняться, но снова упала на кровать, руки не слушались. Сильная боль пульсировала между ног, словно колола сотня острых ножей. Розмари лежала и вспоминала все по порядку.

Был вечер. Часы на стене показывали пять минут десятого.

Вошли Ги и доктор Сапирштейн. Оба были какие-то решительные и мрачные.

— Где ребенок? — повторила она свой вопрос.

Ги подошел к кровати, наклонился и взял ее за руку.

— Милая, — начал он.

— Где он?

— Милая… — Он хотел еще что-то сказать, но не мог и повернулся к доктору, ища в нем поддержки.

Доктор Сапирштейн внимательно посмотрел на нее. В его усах застрял кусочек кокосовой скорлупы.

— У тебя были осложнения, Розмари, — сказал он. — Но на следующие роды это не повлияет.

— Он… — Она с ужасом уставилась на доктора.

— Умер, — подтвердил тот. И кивнул.

Розмари перевела взгляд на Ги. И Ги тоже кивнул.

— У него было неправильное положение, — пояснил Сапирштейн. — В больнице я, возможно, и смог бы что-нибудь сделать, но у нас совсем не было времени везти тебя туда. А пытаться сделать что-то здесь было бы… просто опасным для твоей жизни.

— У нас с тобой еще будут дети. Как только ты немного поправишься. Я тебе обещаю, — нежно сказал Ги.

— Совершенно верно, — согласился доктор Сапирштейн. — Можно будет попробовать уже через несколько месяцев, и шансы, что повторится что-то подобное, ничтожно малы — один на тысячу. Такое случается очень редко — один раз на десять тысяч рождений. Сам же ребенок был абсолютно здоровый и нормальный.

Ги сжал ее руку и ободряюще улыбнулся.

— Как только ты поправишься… Розмари посмотрела на него, потом на доктора Сапирштейна с кусочком кокосовой скорлупы в усах.

— Вы врете. Я вам не верю. Вы оба врете.

— Милая, — начал Ги.

— Он не умер, — сказала она. — Это вы забрали его. Вы мне все врете. Вы колдуны. Вы врете. Врете! Врете! Врете!!

Ги прижал ее плечи к кровати, а доктор Сапирштейн сделал укол.

Розмари ела суп и маленькие кусочки хлеба с маслом. Ги сидел рядом и тоже ел бутерброд.

— Ты просто сошла с ума, — говорил он. — Ты совсем свихнулась. Это иногда происходит у беременных на последних неделях. Так говорит Эйб. Он даже сказал, как это называется. Какая-то там горячка, вроде истерии. И у тебя она началась в полную силу.

Розмари ничего не ответила и зачерпнула полную ложку супа.

— Послушай, — продолжил он. — Я знаю, почему ты считаешь, что Минни и Роман — колдуны, но как ты приписала к ним Эйба и меня?

Она опять ничего не ответила.

— Хотя, наверное, глупо об этом спрашивать. При горячке такой бред начинается беспричинно. — Он взял еще кусочек хлеба и откусил сначала с одного конца, потом с другого.

— Зачем ты обменялся с Дональдом Бомгартом галстуками? — спросила Розмари.

— Почему я… а это тут при чем?

— Тебе нужна была его личная вещь, чтобы они смогли наслать на него порчу и ослепить. Ги дико уставился на нее.

— Милая, о чем ты говоришь, ради всего святого!

— Ты знаешь.

— Бог ты мой! Я обменялся галстуками, потому что мне больше понравилась расцветка его галстука, а ему нравился мой. А ничего не сказал тебе, потому что это, как мне показалось, слегка отдает голубизной, и я просто постеснялся.

— А где ты достал билеты на «Фантастике»?

— Что?

— Ты сказал, что тебе их дал Доминик, а он ничего не давал.

— О Господи! И поэтому я стал колдуном? Да мне их дала девушка по имени Норма, фамилии не помню, мы с ней познакомились на прослушивании, ну и выпили по паре коктейлей. Ну, а Эйб-то что натворил? Как-нибудь по-особому завязал шнурки на ботинках?

— Он пользуется таннисовым корнем. А это дьявольская вещь. Его медсестра сказала мне, что от него так пахнет.

— Может быть, Минни тоже подарила ему амулет, как и тебе. Ты хочешь сказать, что им пользуются только колдуны? Это даже странно!..

Розмари промолчала.

— Давай, милая, называть вещи своими именами. У тебя была обыкновенная предродовая горячка. А теперь ты отдохнешь как следует, и все пройдет. — Он нагнулся и взял ее за руку. — Я знаю, что с тобой сейчас стряслось самое ужасное в жизни. Но с этого момента все будет хорошо. Фирма «Уорнер» вот-вот предложит мне большую роль, и компания «Юниверсал» тоже мной заинтересовалась. Я быстро пойду в гору, и скоро мы уедем из этого города, поселимся в Беверли-Хиллс. У нас будет бассейн, собственный сад с травами и все такое прочее. И дети тоже, Ро. Честное слово! Ты же слышала, что сказал Эйб. — Он поцеловал ей руку. — Ну, мне пора бежать на работу завоевывать себе популярность.

Он встал и направился к двери.

— Я хочу посмотреть твое плечо.

— Да ты что?

— Да. Дай мне посмотреть. Левое плечо. Гц озабоченно посмотрел на нее и сказал:

— Ну хорошо. Все, что ты пожелаешь. Он расстегнул воротник и снял через голову голубую вязаную рубашку. Под ней была еще белая майка.

— Обычно я люблю это делать под музыку, — улыбнулся он, снял майку, подошел к кровати, нагнулся и показал Розмари левое плечо. Никакого знака там не было. Просто маленький след от прыщика. Потом он продемонстрировал ей правое плечо, грудь и спину.

— А остальное потом, — пошутил Ги.

— Хорошо.

Он добродушно усмехнулся.

— А теперь вопрос: мне можно одеться или идти прямо в таком виде и перепугать насмерть Лауру-Луизу?

Грудь Розмари наполнялась молоком, и надо было ее опорожнять. Доктор Сапирштейн показал ей, как пользоваться резиновым отсосом для молока, напоминавшим стеклянный клаксон. Несколько раз в день к ней приходила Лаура-Луиза, или Хелен Виз, или кто-нибудь еще с небольшой мензуркой. Она сцеживала из каждой груди одну-две унции чуть зеленоватой жидкости, пахнущей таннисовым корнем. Когда прибор и мензурку уносили, Розмари снова ложилась в постель и едва сдерживала слезы, разбитая и одинокая.

Заходили Джоан. Элиза и Тайгер, минут двадцать она разговаривала по телефону с Брайаном. Присылали цветы — розы, гвоздики и желтые азалии — от Аллана, Майка и Педро, и еще от Лу и Клаудии. Ги купил новый телевизор и пульт дистанционного управления к нему, который он поставил рядом с кроватью. Розмари смотрела разные передачи, ела и принимала таблетки, которые ей давали.

Пришло письмо с соболезнованиями от Минни и Романа — по странице от каждого. Они писали из Дубровника.

Постепенно швы перестали болеть.

Как-то утром, недели через две или три, ей послышался за стеной детский плач. Она выключила у телевизора звук и прислушалась. Где-то вдалеке действительно плакал ребенок. Или нет? Розмари встала с кровати и отключила кондиционер.

И тут вошла Флоренс Гилмор с отсосом и чашечкой для молока.

— Вы слышите голос ребенка? — спросила ее Розмари.

Обе прислушались.

— Нет, дорогая, не слышу, — простодушно призналась Флоренс. — Ложись в кровать, тебе нельзя много ходить. Зачем ты выключила кондиционер? Не стоит, день сегодня ужасный. Все просто умирают от жары.

Днем она опять услышала плач, и по непонятной причине молоко тут же начало прибывать.

— Новые жильцы въехали, — неожиданно сообщил вечером Ги. — На восьмой этаж.

— И у них есть ребенок, — добавила Розмари.

— Да. Откуда ты знаешь?

Она с усмешкой посмотрела на него.

— Я его слышала.

Плач был слышен и на следующий день. И через три дня тоже.

Розмари перестала смотреть телевизор и держала в руках книгу, делая вид, что занята чтением, а сама все слушала и слушала…

Ребенок был не на восьмом этаже, а где-то совсем рядом.

И более того: как только начинался плач, ей всякий раз приносили чашечку и прибор, а через несколько минут после того, как молоко уносили, плач прекращался.

— А что вы с ним делаете? — спросила она как-то Лауру-Луизу, отдавая ей мензурку с шестью унциями молока.

— Что? Выливаем, конечно, — ответила та и вышла.

В следующий раз перед тем, как отдать Лауре-Луизе молоко, Розмари сунула в мензурку грязную чайную ложку из-под кофе.

Лаура-Луиза тут же выхватила у нее чашечку.

— Не делай этого! — И немедленно вынула ложку.

— А какая вам разница? — удивилась Розмари.

— Это же грязная ложка, вот и все, — ответила Лаура-Луиза.