TEST AND REAL-LIFE SITUATIONAL FOR SELF-ASSESSEMENT

Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 429

Исследователи отмечают, прежде всего, социальную функцию памяти: "Память играет в пра-логическом мышлении роль более значительную, чем в нашей умственной жизни, где некоторые выполняющиеся ею функции из нее изъяты или приняли другой характер. Наша сокровищница социального мышления передается в уплотненном виде, в форме иерархии подчиненных и соподчиненных между собой понятий. В низших обществах она состоит из часто неизмеримого количества коллективных представлений, весьма сложных и объемистых, и передается почти исключительно при помощи памяти".[82] Все ученые, когда-либо столкнувшиеся с туземцами, отмечали поразительные свойства их памяти: "Она одновременно очень точна и весьма аффективна. Она воспроизводит сложные коллективные представления с величайшим богатством деталей и всегда в том порядке, в котором они традиционно связаны между собой в соответствии с мистическими отношениями".[83] Не напоминаем ли нам эта аффективность памяти первобытных, о той особенности памяти, которую мы выявили в идеальном сознании-дежа-вю? Все детали воспроизводятся в строгом порядке, как будто каждый предшествующий элемент с необходимостью влечет за собой последующий. Вспомним, отмеченное во второй главе внимание к деталям в гомеровском эпосе, то же исследователи повсеместно наблюдали у первобытных племен: "Туземец не только различает след каждого животного и каждой птицы, но, осмотрев какую-нибудь нору, моментально узнает и сможет по направлению последних следов сказать вам, здесь животное или нет. Каким бы необычайным это ни казалось, но туземец различит отпечаток ног знакомого ему человека. Эта поразительная память первобытных людей была отмечена уже первыми исследователями Австралии".[84] Еще пример: "В. Э. Рот также подчеркивает "поразительную силу памяти" туземцев северо-западного Квинсленда. Он слышал, как "они распевали песни, для исполнения которых целиком требовалось полных пять ночей (ряд Молонга, исполняемых во время корробори). Факт кажется еще более чудесным, если вспомнить, что песни поются на языке, совершенно неизвестном для тех, кто их исполняет. Племя может выучить и петь хором целые корробори на языке, абсолютно отличном от родного, причем никто среди действующих лиц или аудитории не понимает ни единого слова. Слова воспроизводятся весьма точно: я в этом убедился, собирая одни и те же корробори, когда они исполнялись племенами, говорящими на разных языках и живущих на расстоянии более ста миль одно от другого".[85] Похожее свидетельство приводит другой наблюдатель: "Они переносят послания иногда на очень далекие расстояния и воспроизводят их почти слово в слово. Обыкновенно они отправляются по двое или по трое и каждый вечер во время своего путешествия повторяют послание, чтобы не исказить первоначального текста. Одним из возражений туземцев против обучения письму была как раз ссылка на то, что эти люди могут передавать новости далеко не хуже письма".[86] Похоже, само следование сознания порядку идущих друг за другом элементов памяти и обусловливает точность их воспроизведения. Здесь прошлое само вызывает будущее, как это и было у нас в идеальном дежа вю

Первобытное сознание обладает феноменальной памятью местности: "Топографическая память у североамериканских индейцев "граничит с чудом: им достаточно побывать один раз в каком-нибудь месте для того, чтобы навсегда точно запомнить его. Каким бы большим и непроходимым ни был лес, они пробираются сквозь него не плутая".[87] Причем они не приобретают эту способность, но складывается впечатление, что такая память есть плоть от плоти их сознания: "Они рождаются с этим талантом: это отнюдь не плод их наблюдений или долгой привычки. Даже дети, которые не выходили еще из своего селения, идут с такой же уверенностью, как и те, которые побывали во всей стране". Подобно австралийцам, "они обладают удивительным талантом узнавать, проходил ли кто-нибудь по данному месту. На самой низкой траве, на самой твердой почве, даже на камнях они обнаруживают следы, и по их форме, направлению, расстоянию друг от друга они различают следы представителей разных племен и отличают мужчин от женщин".[88] Любая незначительная деталь, которая изменилась в местности с момента ее последнего посещения, привлекает внимание туземца. Но ведь чтобы опознать эту деталь как изменившуюся, нужно с абсолютной точностью помнить всю ситуацию до этого изменения. Эту способность первобытного сознания трудно понять, не беря в расчет наши выводы о дежа вю. Ведь как раз в дежа вю человек может помнить не только отдельный фрагмент ситуации, но всю ее целиком.

При феноменальной точности памяти исследователи замечали крайнюю неспособность туземцев к абстрактному мышлению: "Необычайное развитие памяти, притом конкретной памяти, верно, до мельчайших деталей, воспроизводящей чувственные впечатления в порядке их восприятия, засвидетельствовано также необычайным богатством словаря первобытных языков и их крайней грамматической сложностью. А между тем люди, которые говорят на этих языках и обладают такой памятью, например туземцы Австралии или Северной Бразилии, не способны считать дальше двух или трех. Малейшее рассуждение внушает им такое отвращение, что они сейчас же объявляют себя усталыми и отказываются его продолжать".[89] Следует опять акцентировать внимание на том, что впечатления воспроизводятся "в порядке их восприятия", что является характерной чертой сознания-дежа-вю. Память в некотором смысле заменяет им размышление: "Предассоциации, предвосприятия, предрассуждения, которые занимают столько места в мышлении низших обществ, отнюдь не предполагают логической деятельности, они просто доверяются памяти. Поэтому мы должны ожидать, что у первобытных людей память чрезвычайно развита".[90] И отсутствие логических операций вовсе нельзя считать недостатком первобытного мышления, вместо этого оно в совершенстве пользуется операциями памяти: "Воздействие, которое вызывает помимо нашей воли деятельность логической функции, пробуждает у первобытного человека сложное и часто мистическое воспоминание, регулирующее действие".[91] И еще неизвестно какая из этих операций совершенней. Ведь, например, когда происходит дежа вю, мы можем заключить, что с нами не могло произойти точно такое же событие раньше, ведь это противоречит логике. Но те кто пережил дежа вю во всей целости этого состояния, не может в тот момент не доверять памяти, которая в тот момент неотступно указывает, что ситуация повторяется полностью, с тотальной идентичностью всего состояния. Память здесь выступает как орудие, намного точнее логики. Но если видят преимущество логики в том, что она может доказать свои положения, то относительно памяти в данном случае можно сказать, что вовсе она не нуждается в доказательстве, ибо свидетельствует о себе с абсолютной очевидностью.

Время.

Мы знаем, что для мифологического сознания время циклично, обратимо и покоится в вечном покое. Какова же структура сознания времени у первобытного человека? Отношение временных измерений обладает у него таким же мистическим свойством, что и все остальные представления: "Уловленная или замеченная последовательность явлений может внушить ассоциирование их: сама ассоциация, однако, не сливается целиком с этой последовательностью. Ассоциация заключается в мистической связи между предшествующим и последующим, которую представляет себе первобытный человек и в которой он убежден, как только он себе ее представил: предшествующее, по представлению первобытного человека, обладает способностью вызывать появление последующего".[92] Прошлое вызывает будущее как в дежа вю. Расхожее сегодня представление о последовательности моментов "теперь" и причинно-следственной связи слишком примитивно для первобытного сознания. Первобытность ближе стоит в истинной временности экзистенции по понятию Хайдеггера, но первые исследователи не могли в нужном ключе прояснить для себя это обстоятельство: "Добрицгоффер рисует абипонов не способными уловить иногда самую непосредственную последовательность явлений, даже такую, которая бросается в глаза. Так, например, "казалось бы, что тяжелой раны от удара копьем вполне достаточно, чтобы объяснить смерть раненого. Тем не менее, если раненый умирает, абипоны в своем безумии доходят до того, чтобы верить, будто не оружие убило раненого, а злодейское искусство какого-нибудь колдуна... они убеждены, что колдун умрет в свою очередь в наказание за убийство их родственника, если только сейчас же после смерти покойника вырвать у него язык и сердце, зажарить их на огне и отдать на съедение собакам".[93] Они полагают, что не непосредственная причина дает ход действию, но усматривают ее в чем-то потаенном, ведь если любое событие ранее было дано во сне, причина не может быть столь прозаичной, как мы сегодня привыкли считать. И: "Опыт не в состоянии ни разуверить их, ни научить чему-нибудь. В бесконечном количестве случаев мышление первобытных людей, как мы видели выше, непроницаемо для опыта".[94] Наша выхолощенная причинная связь не дает никаких подступов к бытию, в то время как "примитивная" временность первобытных людей дала им силы сделать первый и величайший шаг на пути к разуму, дала возможность существовать нам. Возможно, именно благодаря этому первому сильнейшему порыву мы до сих пор живем, несмотря на губительность созданной нами цивилизации.

К тому же первобытный человек вполне обладает сознанием последовательности явлений, однако эта последовательность у него связывается преимущественно с памятью: "Для пра-логического мышления воспоминания почти сплошь весьма сложные представления, которые следуют одно за другим в неизменном порядке".[95] Последовательность он улавливает в памяти, а не в актуально наличном переходе от одного момента к другому, что так же является свидетельством родства с временностью понятой экзистенциально в дежа вю. Вот почему во второй главе мы так много внимания уделили возникновению и развитию представления о времени в экзистенциальном ключе: потому что аутентично эксплицировать первобытное сознание возможно лишь на фундаменте экзистенциальной временности. Античные поэты и философы открыли время, время у них еще сохранило имманентную связь с человеческим существованием, в отличии от концепций абстрактной темпоральности в эпоху Нового времени. Для античного человека время было трансцендентально, т.е. посредством времени осуществлялась связь с бытием и сущим. Время по существу не разделялось на субъективное и объективное, есть лишь одно время, отсюда и укорененность первобытного сознания в ситуации. Время у древних греков стало подвижным образом вечности, но этот образ еще сохранял связь с первобытной вечностью, которая была лишь эксплицирована в поэзии и философии, но в своем настоящем находилась в первобытности. Закон партиципации первобытного мышления и есть не что иное, как это единство абсолютно конкретного события бытия: "Сопричастность основывается, как нам кажется, не на тождественности анатомического строения, физиологических функций и внешне заметных черт, улавливаемых опытом, сопричастность представляется и ощущается в форме духа, как и всякая реальность, воспроизводимая пра-логическим мышлением. В животном это мышление особенно интересуют не его видимые формы и качества (если отвлечься от потребности питаться им; да и то – съесть мясо какого-нибудь животного значит прежде всего мистически причаститься его сущности); пра-логическое мышление интересуется прежде всего духом, проявлением которого выступает это животное, духом, от которого зависят его мистические отношения и связи с определенными человеческими группами (безразлично, рассматривается ли оно индивидуально или коллективно). Невидимый, неосязаемый дух одновременно присутствует во всех и в каждом. Такое многосущее совершенно не причиняет никаких затруднений пралогическому мышлению".[96] Леви-Брюль заключает по поводу единства ситуации, субъекта и объекта в первобытности: "Эти факты, как и много других примеров подобного рода, которые можно привести, показывают, как в пра-логическом мышлении нечувствительно устанавливается переход между действием, направленным каким-нибудь существом на самого себя, и действием, оказываемым на другой предмет".[97] Конечно, первобытный человек выражает данное единство в специфической, и как бы сейчас сказали, наивной форме. Однако всю глубину этой формы вряд ли когда-либо удастся постичь. Смеем надеяться, что в нашем осторожном приближении первобытного сознания к состоянию дежа вю, мы подошли к этой сути, но это можно считать скорее первичной интенцией, чем окончательным ответом.