Завдання 2

Дата добавления: 2015-09-18; просмотров: 530

Кейт познакомилась с Тейлором Амбрози, когда они лежали под капельницами в одной палате.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она, и я оторвалась от книги, потому что Кейт никогда раньше не заводила разговор во время амбулаторного лечения.

Мальчик, с которым она разговаривала, был не намного старше ее. Ей было четырнадцать, а ему, наверное, шестнадцать. У него были веселые карие глаза и бейсболка на лысой голове.

– Пришел за бесплатным коктейлем, – ответил он, и на щеках у него заиграли ямочки.

Кейт улыбнулась.

– Напитки за счет заведения, – сказала Кейт и посмотрела на пакет с тромбоцитами, которые ей переливали.

– Меня зовут Тейлор. – Он протянул руку. – Острая миелоидная лейкемия.

– Кейт. Острая промиелоцитная лейкемия.

Он присвистнул и поднял брови.

– Надо же, – заметил он, – редкий случай.

Кейт провела рукой по коротко стриженным волосам.

– Мы все редкие случаи.

Я удивленно наблюдала за незнакомой кокеткой. Куда подевалась моя дочь?

– Тромбоциты, – проговорил он, прочитав этикетку на пакете для внутривенного вливания. – У тебя ремиссия?

– По крайней мере, сегодня. – Она посмотрела на его штатив, где висел черный пакет, куда обычно пакуют цитоксан. – Химиотерапия?

– Да. По крайней мере, сегодня. Значит, Кейт, – повторил он. Как многие шестнадцатилетние ребята, он был похож на щенка-переростка, с узловатыми коленями, толстыми пальцами и покрытыми пушком скулами. Он скрестил руки на груди, и мускулы на его руках вздулись. Я понимала, что он сделал это специально, и опустила голову, чтобы скрыть улыбку.

– Чем ты занимаешься, когда не лежишь в больнице?

Она на секунду задумалась, и на ее губах заиграла улыбка.

– Жду, когда что-то заставит меня опять сюда вернуться. Тейлор громко рассмеялся.

– Может, когда-нибудь мы сможем подождать вместе, – сказал он и протянул ей обертку от марлевой прокладки. – Можно взять твой номер телефона?

Пока Кейт царапала цифры, капельница Тейлора начала пищать. Пришла медсестра и отсоединила ее.

– Вот и все, Тейлор, – сказала она. – Тебя кто-то заберет?

– Да, меня ждут внизу. Все в порядке. – Он медленно, даже с трудом, встал с мягкого стула, впервые напомнив о том, что это не обычный разговор на вечеринке. Он сунул клочок бумаги с нашим номером телефона в карман. – Я позвоню тебе, Кейт.

Когда он ушел, Кейт картинно вздохнула, повернула голову и проводила Тейлора взглядом.

– О Боже, – прошептала она. – Он просто красавец.

Медсестра, которая проверяла ее капельницу, улыбнулась.

– Еще бы. Будь я лет на тридцать моложе…

Покраснев, Кейт повернулась ко мне.

– Как ты думаешь, он позвонит?

– Возможно, – ответила я.

– Как ты думаешь, куда он меня пригласит?

Я вспомнила, как Брайан говорил, что отпустит Кейт на свидание только после сорока лет.

– Давай сначала подождем, пока он позвонит, – предложила я, но внутри у меня играла музыка.

Благодаря арсенику у Кейт наступила ремиссия, но это волшебство забрало у нее последние силы. Тейлор Амбрози – лекарство совершенно другого происхождения – поставил ее на ноги. Мы уже привыкли к тому, что ровно в семь звонил телефон, Кейт выпархивала из-за стола и закрывалась в ванной с телефонной трубкой. Все остальные заканчивали ужин, сидели в гостиной и собирались ложиться спать, слушая смех и шепот. Потом сияющая Кейт вылетала из своего кокона, и на ее шее, как крылья колибри, билась тоненькая жилка первой любви. Каждый раз я не могла оторвать от нее глаз. Не потому, что она прекрасна, хотя так оно и было, а потому, что я никогда по-настоящему не позволяла себе верить, что увижу ее такой.

Однажды после очередного телефонного марафона я пошла за ней в комнату. Кейт смотрела на себя в зеркало, поджимая губы и изгибая брови, принимая соблазняющие позы. Ее пальцы пробежались по коротким волосам. После химиотерапии они уже никогда не были такими волнистыми, как в детстве, а росли густыми прямыми пучками, которые она с помощью пенки укладывала в беспорядочную прическу. Она развела руки в стороны, словно все еще ожидала, что волосы волной упадут на плечи.

– Как ты думаешь, что он видит, когда смотрит на меня? – спросила Кейт.

Я подошла и встала за ее спиной. Она не была похожа на меня так, как Джесси. Но все равно, когда мы стояли рядом, сходство было очевидным. Не в форме губ, а в выражении рта, в решительности, которой светились наши глаза.

– Думаю, он видит девушку, которая знает, что он пережил, – ответила я честно.

– Я читала в Интернете об острой миелоидной лейкемии. У его лейкемии довольно высокий процент излечимости. – Она повернулась ко мне. – Когда ты больше беспокоишься о чьей-то жизни, чем о своей… это же любовь?

Мне вдруг стало очень трудно произнести ответ.

– Именно так.

Кейт включила воду и намылила лицо. Я подала ей полотенце, и она сказала:

– Скоро случится что-то плохое.

Встревожившись, я начала осматривать ее.

– В чем дело?

– Ни в чем. Просто так всегда бывает. Если в моей жизни появляется что-то хорошее, как Тейлор, то мне приходится за это платить.

– Это самая большая глупость, которую я слышала, – по привычке проговорила я, хотя сама тоже в это верила. Человеку, который думает, что он полностью контролирует свою судьбу, нужно только на день поставить себя на место ребенка, больного лейкемией. Или на место его матери.

– Может, у тебя наконец-то настанет передышка, – предположила я.

Через три дня после планового анализа крови, врач сообщил, что у Кейт опять проблема с промиелоцитами – первый шаг на скользком спуске рецидива.

Я никогда не подслушивала, по крайней мере специально, до того вечера, когда Кейт вернулась из кинотеатра после первого свидания с Тейлором. Она на цыпочках вошла в спальню и села на кровать Анны.

– Ты спишь? – спросила она.

Анна перевернулась, недовольно вздохнув.

– Уже нет. – Сон мигом покинул ее. – Как все прошло?

– Ого! – Кейт засмеялась. – Ого!

– В смысле «ого»? Ударяли по деснам?

– Фу, какая ты пошлячка, – прошептала Кейт, и было слышно, что она улыбается. – Хотя он действительно классно целуется.

Она говорила так, как заядлый рыбак рассказывает о своем улове.

– Да ладно. – Голос Анны стал громче. – Ну, и как это?

– Словно летаешь, – ответила Кейт. – Уверена, что ощущение то же.

– Не понимаю, что общего между тем, когда ты паришь в небе, и тем, когда кто-то пускает на тебя слюни.

– Господи, Анна. Никто же на тебя не плюет.

– А какой Тейлор на вкус?

– Как попкорн, – засмеялась Кейт. – И как парень.

– А откуда ты знала, что надо делать?

– Я не знала. Оно само собой получается. Так же, как ты играешь в хоккей.

Наконец-то Анне хоть что-то стало понятно.

– Да, мне очень нравится играть, – призналась она.

– Ты ничего не понимаешь.

Послышалась возня, и я представила, как Кейт раздевается. Интересно, Тейлор где-то там представляет то же самое?

Послышался скрип кровати, Кейт легла на бок.

– Анна?

– А?

– У него на ладонях шрамы после отторжения, – пробормотала Кейт. – Я почувствовала, когда мы держались за руки.

– Было противно?

– Нет, наоборот. Словно мы сделаны из одного материала.

Сначала я не могла уговорить Кейт согласиться на переливание периферийных стволовых кровяных клеток. Она отказывалась, потому что не хотела проходить химиотерапию и сидеть шесть недель в больнице одна, когда можно гулять с Тейлором Амбрози.

– Это же твоя жизнь! – воскликнула я, и она посмотрела на меня, как на сумасшедшую.

– Вот именно.

В конце концов мы нашли выход. В онкологии Кейт разрешили начать курс химиотерапии амбулаторно, как подготовку к переливанию. Она согласилась носить дома маску, но как только почувствует себя хуже, лечь в больницу. Врачам это не очень нравилось, они боялись, что это негативно повлияет на процесс лечения. Но так же, как и я, они понимали, что Кейт достигла того возраста, когда может отстоять свое мнение.

Оказалось, что все эти переживания о предстоящей разлуке были напрасны, потому что Тейлор пришел к Кейт на первую же амбулаторную процедуру.

– Что ты здесь делаешь?

– Не могу долго без больницы, – пошутил он. – Здравствуйте, миссис Фитцджеральд. – Он сел рядом с Кейт на свободное кресло. – Господи, как же хорошо сидеть здесь без капельницы.

– Запомни это ощущение, – тихо проговорила Кейт.

Тейлор положил свою руку на ее.

– Долго еще?

– Это только начало.

Он встал, сел на широкий подлокотник кресла Кейт и взял миску, которая стояла у нее на коленях.

– Спорим на сто баксов, что ты не выдержишь до трех.

Кейт посмотрела на часы. Было без десяти три.

– Давай.

– Что у тебя было на обед? – улыбаясь, подмигнул он. – Или мне угадать по цвету?

– Фу, какая гадость, – сказала Кейт, но ее улыбка была величиной с океан. Тейлор положил руку ей на плечо, и она наклонилась к нему.

Когда Брайан впервые прикоснулся ко мне, он спас мне жизнь. Тогда в Провиденсе был сильный ливень, поднявшаяся вода затопила парковочную площадку возле здания суда. Я там работала, когда нас приехали спасать. Дежурила бригада Брайана. Я вышла на ступеньки и увидела, как мимо проплывали машины, чьи-то сумки и даже перепуганная собака. Пока я копалась в бумагах, мир, который был мне знаком, исчез.

– Помочь? – спросил Брайан, стоявший передо мной в полном обмундировании, и протянул руки. Когда он переправлял меня на твердую землю, дождь бил нас по лицу и спине. Но непонятно почему у меня было ощущение, будто я сгораю заживо.

– Сколько ты мог продержаться, чтобы тебя не рвало? – спросила Кейт у Тейлора.

– Два дня.

– Не ври.

Медсестра оторвалась от бумаг, которые заполняла.

– Это правда, – подтвердила она. – Я видела собственными глазами.

Тейлор улыбнулся.

– Я же говорил. Я мастер.

Он посмотрел на часы: 14:57.

– Разве тебе никуда не надо идти? – удивилась Кейт.

– Чувствуешь, что проспоришь?

– Мне просто тебя жалко. Хотя… – Не договорив, она позеленела. И я, и медсестра вскочили, но Тейлор был быстрее. Он держал миску возле подбородка Кейт, пока ее рвало, а другой рукой гладил по спине.

– Все хорошо, – шептал он, касаясь губами ее виска.

Мы с медсестрой переглянулись.

– Похоже, она в надежных руках, – сказала медсестра и ушла, чтобы заботиться о других пациентах.

Когда все закончилось, Тейлор отставил миску и вытер ей рот салфеткой. Кейт смотрела на него горящими глазами. Она покраснела, лицо еще было мокрым.

– Извини, – тихо проговорила она.

– За что? – спросил Тейлор. – Завтра на твоем месте могу оказаться я.

Интересно, все матери чувствуют себя так же, когда понимают, что их дочери выросли? Когда уже не верится, что когда-то ее одежда была кукольного размера? Я словно видела, как она осторожно ходит в песочнице. Разве не вчера ее ладошка, которая сейчас держит за руку парня, держала за руку меня, постоянно дергая, чтобы я остановилась и посмотрела на паутину, на стручки молочая и еще на тысячу вещей? Время – это иллюзия, оно совсем не такое, каким кажется. Конечно, я знала, что этот момент рано или поздно наступит. Но, видя, как Кейт смотрит на этого парня, я понимала, что мне многому предстоит научиться.

– Да, странное у нас свидание, – пробормотала Кейт.

Тейлор улыбнулся ей.

– Жареная картошка, – сказал он. – Твой обед.

Кейт дернула плечом.

– Ты отвратительный.

Он поднял бровь.

– Ты проиграла, помнишь?

– Кажется, я забыла деньги дома.

Тейлор притворился, что оценивает ее.

– Ничего. Я знаю, что ты можешь дать мне взамен.

– Интимные услуги? – спросила Кейт, забыв о моем присутствии.

– Не знаю, – засмеялся Тейлор. – Может, спросим у твоей мамы?

– Ой! – Она покраснела, как помидор.

– Если так пойдет дальше, – предупредила я их, – то следующее свидание будет у вас во время забора костного мозга.

– Ты же знаешь, что в больнице будет бал? – Тейлор вдруг стал нервничать, и его колено начало дергаться. – Для ребят, которые лежат в больнице. Там дежурят врачи и медсестры, на случай если кому-то станет плохо. Все это происходит в конференц-зале больницы, но в целом похоже на обычный выпускной бал. Представляешь, скучные музыканты, уродливые смокинги и выпивка из тромбоцитов. – Он сглотнул. – Ну ладно, насчет выпивки я пошутил. В прошлом году я ходил один, и было скучно. Но поскольку ты пациент и я пациент, то, возможно, мы могли бы пойти вместе.

Кейт с высокомерием, которого я от нее не ожидала, начала раздумывать над его предложением.

– Когда это будет?

– В субботу.

– Посмотрим. Не думаю, что отброшу коньки к этому времени. – Она широко улыбнулась. – Я с удовольствием пойду.

– Класс, – ответил Тейлор, улыбаясь. – Просто супер. – Он осторожно потянулся за чистой миской, стараясь не зацепить трубку капельницы, которая вилась между ними. Я подумала, повлияет ли на ход лечения то, что у нее учащается пульс? Станет ли ей от этого хуже?

Тейлор обнял Кейт, и она прильнула к нему. Они вместе ожидали того, что должно было случиться.

* * *

– Слишком низкий вырез, – сказала я, глядя на Кейт, которая стояла, приложив к себе желтое платье. Анна тоже высказала свое мнение, сидя на полу магазина:

– Ты похожа на банан.

Мы выбирали платье для бала уже несколько часов. У Кейт осталось только два дня на подготовку к событию, и это превратилось в навязчивую идею: что она наденет, как она накрасится, сыграют ли музыканты хоть что-то приличное. Прическа, конечно же, не обсуждалась. После химиотерапии волос совсем не было. Парики она терпеть не может. Говорит, что от них голова чешется, как у собаки. Но ходить с непокрытой головой она все же стеснялась. Сегодня она повязала голову шелковым шарфом и стала похожа на гордую африканскую королеву.

Это событие в реальности было не совсем таким, каким она его себе представляла. Платья, которые девушки обычно надевали на выпускной бал, открывали спину или плечи, а у Кейт кожа там была покрыта пятнами и шрамами. Эти платья открывали совсем не то, что нужно. Они были сшиты, чтобы подчеркивать крепкое здоровое тело, а не его отсутствие.

Продавщица, носившаяся вокруг нас, как пчелка, взяла у Кейт платье.

– Оно достаточно закрытое, – настаивала она. – Оно закрывает почти все проблемные места.

– А это оно закроет? – резко спросила Кейт, расстегивая пуговицы на широкой рубашке. В вырезе показался недавно установленный катетер, который торчал прямо посреди груди.

Продавщице не удалось сразу взять себя в руки, и она вскрикнула.

– Кейт, – пристыдила я дочь, покачав головой.

– Пошли отсюда.

Как только мы оказались на улице, я набросилась на Кейт.

– То, что ты злишься, еще не значит, что нужно срываться на других.

– Она дура, – ответила Кейт. – Ты видела, как она смотрела на мой шарф?

– Возможно, ей просто понравился рисунок на нем, – сухо сказала я.

– Как же, а я завтра проснусь здоровой. – Слова, словно каменные глыбы, падали между нами, раскалывая асфальт. – Я не буду больше искать это дурацкое платье. Я не понимаю, зачем вообще согласилась пойти с Тейлором!

– Неужели ты думаешь, что у других девочек, которые пойдут на этот бал, ситуация лучше? Они ведь тоже пытаются найти наряд, который спрячет трубки, синяки, провода и Бог знает что еще.

– Мне нет дела до остальных, – отрезала Кейт. – Я хочу хорошо выглядеть. По-настоящему хорошо, понимаешь? Хоть один раз в жизни.

– Тейлор и так считает тебя красивой.

– А я нет! – закричала Кейт. – Я так не считаю, мама. А мне так хочется быть красивой хоть на один вечер.

Было тепло, и казалось, что земля дышит под ногами. Солнце нагревало мне макушку и шею. Что мне на это ответить? Я никогда не была на месте Кейт. Я просила, молила, желала заболеть вместо нее, я продала бы за это свою душу, но так не бывает.

– Давай что-то сошьем, – предложила я. – Ты можешь сама придумать фасон.

– Ты ведь не умеешь шить, – вздохнула Кейт.

– Я научусь.

– За один день? – Она покачала головой. – Ты не можешь всегда все исправлять. Почему я это понимаю, а ты нет?

Она повернулась и быстро пошла по тротуару. Анна побежала за ней, схватила за локоть и потащила к двери рядом с магазином, а я поспешила за ними.

Мы оказались в салоне с широко улыбающимися парикмахершами. Кейт пыталась вырваться, но Анна могла быть очень сильной, когда хотела.

– Здравствуйте, – сказала Анна, пытаясь привлечь внимание администратора. – Вы здесь работаете?

– Приходится.

– А вы делаете прически для выпускного вечера?

– Конечно. Вы хотите укладку?

– Да, только не я, а моя сестра. – Анна посмотрела на Кейт, которая перестала сопротивляться. Вдруг на ее лице расцвела широкая улыбка.

– Да, для меня. – У Кейт появились озорные огоньки в глазах, и она сняла шарф с лысой головы.

В салоне стало очень тихо. Кейт стояла, выпрямив спину и подняв подбородок, как королева.

– Мы думали, что можно заплести негритянские косички, – продолжала Анна.

– Или сделать завивку, – добавила Кейт.

– Или начес, – хихикнула Анна.

Стилистка сглотнула, испытывая одновременно шок и сочувствие и стараясь соблюсти политкорректность.

– Э-э, вероятно, мы сможем кое-что для вас сделать. – Она прокашлялась. – Может, наращивание.

– Наращивание, – повторила Анна, и Кейт расхохоталась. Стилистка начала шарить глазами по стене за спинами девочек.

– Это что, «Скрытая камера»?

Теперь мои дочери бились в истерике. Они смеялись. Пока не стали задыхаться. Они смеялись до слез.

На балу в больнице я присматривала за детьми и отвечала за пунш. Как и вся еда на этом празднике, он был специально обеззаражен, чтобы не занести инфекцию больным с подавленным иммунитетом. Медсестры, крестные феи этой ночи, превратили конференц-зал в диско-клуб со светомузыкой и зеркальными шарами.

Кейт, как лоза, обвилась вокруг Тейлора. Они двигались в ритме, который не совпадал со звучащей музыкой. На Кейт была обязательная голубая маска. Тейлор подарил ей бутоньерку из искусственных цветов, потому что на живых могли быть микробы, а пациенты с подавленным иммунитетом не могли с ними бороться. Мне все же не пришлось шить платье, я нашла подходящее в Интернете: золотистое платье-футляр с V-образным вырезом, чтобы не мешал катетер. Поверх платья на Кейт была накидка, которая переливалась, когда она танцевала. Тот, кто замечал катетер, не понимал, была ли это трубка или просто игра света.

Перед выходом из дома мы сделали тысячу снимков. Когда Кейт и Тейлор наконец вырвались и пошли к машине, я вернулась в дом, чтобы оставить фотоаппарат. Брайан стоял на кухне спиной ко мне.

– Эй, – позвала я. – Ты нас проводишь? Бросишь горсть риса вслед?

Только когда он повернулся, я поняла, что Брайан пришел сюда поплакать.

– Я не думал, что когда-нибудь это увижу, – сказал он. – Я не думал, что у меня останутся эти воспоминания.

Я уже была рядом и прижалась к нему так крепко, словно мы были вырезаны из одного куска камня.

– Дождись нас, – прошептала я и ушла.

Сейчас же я подавала чашку пунша парню, у которого недавно начали отрастать редкие волосы. Они падали на темную ткань его смокинга.

– Спасибо, – поблагодарил парень, и я увидела, какие красивые у него глаза, темные и настороженные, как у пантеры. Я посмотрела в зал и увидела, что Кейт и Тейлор пропали.

Что, если ей стало плохо? Что, если стало плохо ему? Я обещала себе, что не буду их чрезмерно опекать, но здесь было слишком много детей, и медперсонал не мог уследить за всеми. Я попросила еще одну маму присмотреть за пуншем и пошла проверить женский туалет. Проверила подсобную комнату, прошлась по безлюдным коридорам и темным холлам. Даже заглянула в церковь, которая была при больнице.

Наконец я услышала голос Кейт из приоткрытой двери. Они с Тейлором стояли с лунном свете, держась за руки. Внутренний дворик, где я их нашла, был любимым местом врачей в дневное время. Для многих из них обед здесь был единственным шансом увидеть дневной свет.

Я уже хотела спросить, все ли в порядке, когда услышала голос Кейт.

– Ты боишься умереть?

Тейлор покачал головой.

– Не очень. Хотя иногда я представляю свои похороны. Скажут ли люди обо мне что-то хорошее? Будет ли кто-нибудь плакать? – Он поколебался. – И придет ли кто-нибудь вообще.

– Я приду, – пообещала Кейт.

Тейлор наклонился к ней, и она придвинулась ближе. Я поняла, что именно поэтому их искала. Я знала, что именно увижу. Как и Брайану, мне хотелось иметь еще одно воспоминание о своей дочери, которым я смогу любоваться, как кусочком цветного стекла. Тейлор поднял ее гигиеническую маску. Я знала, что должна его остановить. Я знала, что должна, но ничего не делала. Я хотела, чтобы она это ощутила.

Когда они целовались, это было прекрасно. Две гладкие, как у статуй, алебастровые головы склонились друг к другу, словно отражение в зеркале.

Когда Кейт положили в больницу для переливания стволовых кровяных клеток, она впала в депрессию. Ее не интересовала жидкость, которая вливалась в нее через катетер. Ее беспокоило только то, что Тейлор не звонил уже три дня. На ее звонки он тоже не отвечал.

– Вы поссорились? – спросила я, и она покачала головой. – Он не говорил, что уедет куда-нибудь? Может, что-то случилось? Что-то, совсем не связанное с тобой.

– Или как раз наоборот, – возразила Кейт.

– Тогда, чтобы ему отомстить, нужно поправиться и высказать все, что ты о нем думаешь, – заметила я. – Я сейчас вернусь.

В коридоре я подошла к Стэф, медсестре, которая только что заступила на дежурство и знала Кейт много лет. Честно говоря, молчание Тейлора удивило меня так же, как и Кейт. Он знал, что ее положат в больницу.

– Тейлор Амбрози, – спросила я Стэф, – он приходил сегодня?

Она странно посмотрела на меня.

– Такой высокий парень, который цеплялся к моей дочери, – пошутила я.

– О Сара… я была уверена, что вам уже сказали, – проговорила Стэф. – Он умер сегодня утром.

Я молчала целый месяц. До того дня, пока доктор Шанс не сказал, что Кейт достаточно окрепла и ее можно забирать домой. Пока Кейт не убедила себя, что проживет и без Тейлора. Я не могу повторить то, что я говорила Кейт. Словами эту боль нельзя передать. Я рассказала, как ходила к маме Тейлора и разговаривала с ней, как я обняла ее, и она расплакалась. Как она сказала, что хотела нам позвонить, но какая-то частичка ее так завидовала мне, что трудно было вымолвить хоть слово. Она рассказала мне, как Тейлор после вечерней прогулки пришел к ней среди ночи с высокой температурой. Может, это был вирус, а может, грибок. Но у него остановилось дыхание, а потом сердце. Доктора пытались вернуть его к жизни в течение тридцати минут, а потом сдались.

Я не передала Кейт некоторых слов Дженны Амбрози. Она сказала, что, когда все закончилось, она вернулась в дом и посмотрела на своего сына, который уже не был ее сыном. Она просидела так пять часов, уверенная, что он проснется. Что даже сейчас она слышит наверху его голос и ей кажется, будто Тейлор ходит по комнате. Что на какое-то счастливое мгновение она забывает правду и только поэтому еще живет.

– Кейт, – выдавила я, – мне очень жаль.

Лицо Кейт исказилось от боли.

– Но я же любила его, – ответила она, будто этого было достаточно.

– Я знаю.

– А ты мне не сказала.

– Я не могла. Я боялась, что ты перестанешь бороться за свою жизнь.

Она закрыла глаза, повернулась на бок и зарыдала. Мониторы, к которым она все еще была подключена, начали пищать, и в палату сбежались медсестры.

Я наклонилась к ней.

– Кейт, солнышко, я считала, так будет лучше для тебя.

Она не желала смотреть на меня.

– Не разговаривай со мной, – тихо произнесла она. – У тебя это хорошо получается.

Кейт не разговаривала со мной семь дней и одиннадцать часов. Мы приехали из больницы и навели в доме стерильную чистоту. Это было несложно, потому что мы делали это не в первый раз. А ночью я лежала в постели рядом с Брайаном и удивлялась, как он может спать. Я смотрела в потолок и думала, что потеряла дочь еще до ее смерти.

Однажды я вошла в ее комнату и увидела Кейт на полу среди разложенных фотографий. Как я и предполагала, это были фотографии Кейт с Тейлором перед выпускным балом.

Наряженная Кейт с предательской маской на лице. Тейлор нарисовал ей на маске помадой улыбку, чтобы, как он сказал, не портить фотографию.

Тогда это рассмешило Кейт. Не верилось, что этого парня, такого жизнерадостного, такого живого, уже нет. Мое сердце сжалось от боли, и в голове пронеслось одно слово: «Привыкай».

Были и другие фотографии, где Кейт младше. Одна, где Кейт и Анна склонились, разглядывая краба. Одна, где Кейт была в костюме арахиса на Хеллоуин. Одна, где все лицо Кейт измазано плавленым сыром, а в руках она держит бублики, как очки.

В другой пачке были ее детские фотографии, сделанные в три года и раньше. Беззубая, улыбающаяся в ярком свете солнца, она еще не знала, что ее ждет.

– Я не помню, когда была ею, – тихо сказала Кейт, и эти первые слова проложили стеклянный мост, который пошатнулся под моими ногами, когда я сделала первый шаг в комнату.

Я положила руку рядом с ее рукой на край одной из фотографий. На немного помятом снимке была полуторагодовалая Кейт, которую Брайан подбросил в воздух. Ее волосы развевались, руки и ноги раскинулись звездочкой, а на лице не было ни тени сомнения, что, падая обратно на землю, она все равно будет в безопасности.

– Она была прекрасна, – сказала Кейт, поглаживая мизинцем румяные щеки девочки, которую никто из нас уже не узнает.

Джесси

В четырнадцать лет родители отправили меня на лето на ферму в учебный лагерь. Это было место для трудных детей, где подъем в четыре утра, где доят коров и ищут неприятностей на свою голову. Каких? Сбивать горшки с забора на счет, напиваться, гонять коров. Короче говоря, однажды меня назначили святым Моисеем. Так мы называли пастуха, который присматривал за ягнятами. Мне надо было выпасти сотню овец на пастбищах, где не было ни единого деревца, под которым можно было бы укрыться от палящего солнца.

Часто говорят, что овцы – самые тупые животные в мире, но это мягко сказано. Они застревают в заборах. Они теряются в загоне размером метр на метр. Они забывают, где находится их кормушка, хотя еду им дают в одном и том же месте тысячу дней подряд. К тому же они совсем не похожи на те пушистые создания, которых изображают на картинках. Они воняют. Они блеют. Они доводят вас до белого каления.

В тот день я захватил с собой журнал и листал страницы в поисках снимков пооткровеннее, когда услышал, как кто-то кричит. Я ничуть не сомневался, что кричал человек, хотя такого крика не слышал ни разу в жизни. Спеша на звук, я ожидал увидеть человека, упавшего с лошади и сломавшего ногу, или придурка, который случайно разрядил пистолет себе в живот. Но возле небольшой речушки в окружении остального стада рожала овца.

Я не был ветеринаром, но понимал, что если животное так орет, то, значит, что-то идет совсем не так, как надо. Из нее выглядывали два небольших пузыря, овца лежала на боку и тяжело дышала. Она посмотрела на меня своими черными глазами и сдалась.

Я не собирался допускать, чтобы кто-то сдох на моем дежурстве, потому что эти гестаповцы, которые управляли лагерем, заставили бы меня закапывать чертово животное. Поэтому я растолкал остальных овец, опустился на колени и потянул скользкие узловатые пузыри. Пока я тащил, овца кричала, как любая мать, когда ее ребенка вырывают из чрева.

Ноги ягненка были сложены, как швейцарский армейский нож, на голове был серебристый пузырь, на ощупь похожий на внутреннюю поверхность щеки, когда по ней проводишь языком. Ягненок не дышал.

Конечно, я не собирался делать ягненку искусственное дыхание. Для начала я просто разорвал пальцами пузырь на его шее. Оказалось, что этого было достаточно. Минуту спустя он уже шатался на подгибающихся ногах и блеял, зовя маму.

В то лето родилось около двадцати ягнят. Но каждый раз, проходя мимо загона, я безошибочно узнавал своего. Внешне он не отличался от остальных, но был чуть проворнее и солнце ярче играло в его кудряшках. Если удавалось его поймать и заглянуть в глаза, то можно было увидеть молочно-белые зрачки – верный знак того, что он пробыл на той стороне достаточно долго, чтобы теперь наслаждаться тем, что мог потерять.

Я рассказываю об этом потому, что, когда Кейт наконец открыла глаза, я понял, что одной ногой она уже тоже на той стороне.

– О Господи, – слабым голосом проговорила Кейт, увидев меня. – Все-таки я попала в ад.

Я наклонился к ней.

– Знаешь, сестренка, меня не так просто убить.

Я встал и поцеловал ее в лоб, задержав губы немного дольше обычного. Как это матери определяют температуру таким образом? Я мог определить только неизбежную потерю.

– Как дела?

Она улыбнулась мне, но это было все равно что смотреть на карикатуру, после того как увидел подлинник в Лувре.

– Замечательно, – ответила она. – Чем обязана визиту?

«Тем, что тебе недолго осталось», – подумал я, но вслух сказал другое.

– Я был здесь недалеко. К тому же на этой смене дежурит хорошенькая медсестра.

Кейт рассмеялась.

– Боже, Джес, мне будет не хватать тебя.

Мы оба удивились, как легко она это сказала. Я сел на край кровати и провел пальцем по тонкой складке на одеяле.

– Знаешь… – Мне хотелось ее подбодрить, но она накрыла мою руку своей.

– Не надо. – На какую-то секунду ее глаза стали живыми. – Может, моя душа переселится в кого-то другого.

– Как Мария-Антуанетта?

– Нет, не сейчас. В будущем. Думаешь, это глупо?

– Нет, – признался я. – Мне кажется, мы все время от времени возвращаемся.

– Тогда, как ты думаешь, кем ты станешь в следующей жизни?

– Разлагающимся трупом. – Она вздрогнула, что-то пискнуло, и я испугался. – Кого-то позвать?

– Нет, тебя вполне достаточно, – ответила Кейт, и хотя я знал, что она ничего особенного не имела в виду, но почувствовал, как в горле заворочался комок.

Я вдруг вспомнил старую игру, в которую часто играл, когда мне было девять или десять лет и мне разрешали кататься на велосипеде до темноты. Глядя, как солнце склоняется к горизонту все ниже и ниже, я заключал с собой небольшие пари. Если я задержу дыхание на двадцать секунд, ночь не настанет. Или если я не моргну. Или если я смогу стоять так неподвижно, что муха сядет мне на щеку. Теперь же я поймал себя на том, что стараюсь выторговать жизнь Кейт, хотя знал, что это не поможет.

– Ты боишься смерти? – выпалил я.

Кейт повернулась ко мне, и на ее лице промелькнула улыбка.

– Я тебе расскажу. – Она закрыла глаза. – Мне нужно немного отдохнуть, – с трудом выговорила она и опять уснула.

Это несправедливо, и Кейт это знала. Не обязательно прожить целую жизнь, чтобы понять: мы не всегда получаем то, чего заслуживаем. Я встал, чувствуя, как тот комок в горле становится больше и больше, и я уже не мог сдержаться, и все вырвалось наружу. Я выбежал из палаты Кейт, чтобы не тревожить ее. Там я кулаком пробил дыру в белой стене, но это помогло мало.

Брайан

Приготовить взрывчатку не сложно. Вам понадобятся миска из термостойкого стекла, хлорид калия, который продается в аптеке как заменитель соли. Гидрометр. Отбеливатель. Налейте отбеливатель в термостойкую миску и поставьте на огонь. Тем временем отмерьте необходимое количество хлорида калия и добавьте в отбеливатель. Измерьте гидрометром и кипятите, пока отметка не достигнет показателя 1,3. Охладите до комнатной температуры и отцедите образовавшиеся кристаллы. Именно эти кристаллы вам и будут нужны.

Тяжело жить в постоянном ожидании. Всегда рассказывают о воинах, участвующих в битвах. Но тем, кто ждет их, еще труднее.

Я сидел в самом ужасном на Восточном побережье зале для судебных заседаний и ожидал, когда меня вызовут для дачи свидетельских показаний, как вдруг запищал мой пейджер. Я посмотрел на номер и застонал, пытаясь сообразить, как поступить. Дать показания я смогу позже, а на работе я нужен сейчас.

После некоторых объяснений я получил разрешение на то, чтобы меня вызвали позже. Я вышел через главную дверь и сразу же попал под град вопросов и вспышек камер. Все, что я мог сделать, это растолкать этих падальщиков, пытающихся склевать останки моей семьи.

Сегодня перед слушанием, не найдя Анну, я отправился домой. Я заглянул в те места, где она обычно бывала: в кухню, в спальню, на задний двор, где висел гамак, но ее нигде не было. Она могла спрятаться на втором этаже гаража, где жил Джесси.

Его также не оказалось дома, хотя это уже не было неожиданностью. Было время, когда Джесси меня постоянно разочаровывал. В конце концов я решил не возлагать на него никаких надежд, и мне стало легче принимать действительность. Я постучал в дверь и позвал сначала Анну, потом Джесси, но никто не ответил. Хотя у меня был ключ, я не решился войти. Повернувшись, я задел красное мусорное ведро, которое собственноручно выносил каждый вторник, поскольку вера не позволяла Джесси самому выносить мусор. Оттуда вывалились зеленые прозрачные бутылки из-под пива. Я подобрал бутылку от средства для стирки белья, банку из-под оливок и упаковку из-под апельсинового сока.

Я сложил все обратно в ведро, кроме упаковки из-под сока. Такой мусор не используется для вторичного сырья. Я говорил об этом Джесси, но он все равно постоянно бросал упаковки в ведро.

Этот пожар отличался от предыдущих тем, что ставка была намного выше. Вместо заброшенного склада или сарая на берегу, в этот раз подожгли начальную школу. Было лето, и поэтому, когда начался пожар, в здании никого не было. Но я не сомневался, что он не возник сам по себе.

Когда я приехал, грузили и переписывали спасенное имущество. Ко мне сразу же подошел Полли.

– Как Кейт?

– С ней все хорошо, – ответил я и кивнул на весь этот беспорядок. – Что вы нашли?

– Ему удалось сжечь почти всю северную часть здания, – сказал Полли. – Зайдешь, посмотришь?

– Да.

Пожар начался в учительской, следы сажи, как стрелы, указывали на очаг. Были видны синтетические диванные подушки, не сгоревшие дотла. Кто бы ни подстроил этот пожар, он был достаточно умным, чтобы развести огонь среди всех этих подушек и бумаг. Запах катализатора все еще чувствовался, сейчас это был всего лишь керосин. На осколках стекла от взорвавшегося «коктейля Молотова» оседал пепел. Я обошел здание и влез в разбитое окно. Должно быть, его разбили ребята, чтобы дать выход огню.

– Как ты думаешь, мы поймаем эту сволочь? – спросил Цезарь, входя в комнату. Он все еще был в форме, щека измазана сажей. Изучая обломки на линии огня, он нагнулся и огромной перчаткой поднял окурок.

– Невероятно. Стол секретаря расплавился, а этот чертов окурок остался. – Я взял у него окурок и перевернул на ладони.

– Потому что, когда начался пожар, его здесь не было. Кто-то курил, наблюдая за пожаром, а потом ушел. – Я присмотрелся, чтобы прочитать название марки сигарет.

В разбитом окне показалась голова Полли, который искал Цезаря.

– Мы возвращаемся. Пошли в машину. – Потом повернулся ко мне. – К твоему сведению, мы этого окна не разбивали.

– Я не собирался заставлять тебя оплачивать ущерб, Полли.

– Дело в том, что мы пробили дырку в крыше. Это окно было уже разбито, когда мы приехали. – Они с Цезарем ушли, и я услышал, как отъехала машина.

Возможно, окно разбили мячом или летающей тарелкой. Но даже летом вахтер следит за зданием. Разбитое окно опасно оставлять без внимания. Его бы заклеили клейкой лентой или забили бы доской.

Разве что человек, который поджег школу, знал, что пожару нужен кислород, – тогда его можно направить по своеобразному тоннелю, созданному вакуумом.

Не глядя на окурок, я раздавил его.

Вам понадобятся пятьдесят шесть граммов тех полученных кристаллов. Залейте их дистиллированной водой. Доведите до кипения и опять охладите, после этого осядут кристаллы чистого хлорида калия. Разотрите их в пудру и осторожно подсушите. Растопите пять частей вазелина и пять частей воска. Растворите в керосине и залейте этой жидкостью девяносто частей кристаллов хлорида калия в пластиковой бутылке. Перемешайте. Подождите, пока испарится керосин. Сформуйте кубик и окуните в воск, чтобы он стал водонепроницаемым. Для этой взрывчатки нужен детонатор как минимум класса A3.

Когда Джесси открыл дверь, я ждал его на диване.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– А что ты здесь делаешь?

– Я здесь живу, – сказал Джесси. – Помнишь?

– А ты? Или ты здесь скрываешься?

Он достал сигарету из пачки в нагрудном кармане и подкурил. «Мерит».

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Почему ты не в суде?

– Откуда под твоим умывальником соляная кислота? – спросил я. – У нас нет бассейна.

– Эй, это что, допрос? – Он нахмурился. – Я использовал ее, когда чистил кафель прошлым летом, она хорошо чистит. Честно говоря, я даже не знал, что она осталась.

– Тогда ты, наверное, не знаешь и того, что если налить ее в бутылку с кусочками алюминиевой фольги и заткнуть тряпкой, то получится отличная взрывчатка.

Он замер.

– Ты меня в чем-то обвиняешь? Если да, то так и скажи, козел. Я встал с дивана.

– Хорошо. Я хочу знать, надсекал ли ты бутылки, перед тем как налить смесь, чтобы они легче взрывались? Я хочу знать, понимал ли ты, что тот бездомный чуть не умер, когда ты поджег склад? Я хочу знать, откуда в твоем мусоре бутылка из-под отбеливателя, если ты никогда не стираешь и ничего не чистишь, а в шести милях от нас кто-то поджег школу, использовав для этого смесь отбеливателя и тормозной жидкости?

Я схватил его за плечи, и, хотя Джесси мог вырваться, если бы захотел, я стал трясти его, пока голова не откинулась назад.

– Господи, Джесси!

Он смотрел на меня, его лицо ничего не выражало.

– Ты закончил?

Я отпустил его, и он отступил, оскалив зубы.

– Тогда скажи, что я ошибаюсь, – произнес я.

– Я скажу тебе больше, – закричал он. – Я понимаю, что ты всю жизнь верил, будто все зло в мире совершаю я. Но есть новости, папа. В этот раз ты ошибаешься.

Медленно достав кое-что из кармана, я сунул ему в руку. На его ладони лежал окурок марки «Мерит».

– Тогда не надо было оставлять свою визитку.

В определенный момент, когда огонь выходит из-под контроля, нужно только стоять в стороне и ждать, пока он перегорит сам. Надо отойти на безопасное расстояние к подветренному склону и смотреть, как здание поглотит само себя.

Дрожащая рука Джесси поднялась, и окурок скатился на пол к нашим ногам. Он закрыл лицо руками.

– Я не мог его спасти. – Слова вырывались откуда-то из глубины его тела. Он ссутулился и опять стал мальчиком. – Кто… кто тебе сказал?

Я понял, что он спрашивает, придет ли за ним полиция. Рассказал ли я об этом Саре.

Он просил, чтобы его наказали.

Поэтому я сделал то, что должно было его сломать: я обнял его, и он заплакал. Его плечи были шире моих. Он был на полголовы выше меня. Я не помнил, как он превратился из пятилетнего мальчика, который не мог быть донором, в такого мужчину, и в этом была проблема. Как могло случиться, что мысль о том, что он не может спасать, перешла в мысль, что он должен разрушать? Кто виноват: он или родители, которые не убедили его в обратном?

Я сделаю все, чтобы пиромания моего сына прекратилась здесь и сейчас, но я не расскажу об этом ни полиции, ни своему начальнику. Возможно, это непотизм, возможно, глупость. Возможно, Джесси не так и отличается от меня, и огонь – это средство доказать себе, что он способен управлять хоть чем-то неуправляемым.

Дыхание Джесси стало спокойнее, как когда-то, когда он был маленьким и я относил его наверх, если он засыпал у меня на руках. Он забрасывал меня вопросами: «Что такое шланг на два дюйма? А на один дюйм? Как моют пожарные машины? А тот, кто отвечает за насосы, может водить машину?» Я понял, что не могу вспомнить, когда он перестал задавать вопросы. Но я помню ощущение, будто что-то потерял, словно утрата детского восхищения может вызывать такую же фантомную боль, как ампутированная нога.