Розділові знаки в складнопідрядному реченні

Дата добавления: 2015-09-18; просмотров: 886

Один огонь другого выжжет жженье,

Любую боль прогнать другая сможет.

Вильям Шекспир. «Ромео и Джульетта»

Кемпбелл

Шел дождь.

Когда я вошел в гостиную, Судья стоял, прижавшись носом к оконному стеклу, которое в моей квартире занимало целую стену. Он тихо лаял на капли, зигзагами стекавшие по стеклу.

– Ты не сможешь их достать, – сказал я, погладив его по голове. – До другой стороны тебе никак не добраться.

Я сел на коврик рядом с ним, хотя знал, что нужно встать, одеться и ехать в суд. Знал, что должен просмотреть свою заключительную речь, а не сидеть здесь без дела. Но в такой погоде было что-то завораживающее. Когда-то я часто сидел на переднем сиденье папиного «ягуара», глядя, как капли стекают по ветровому стеклу к стеклоочистителям, словно камикадзе. Он любил включать очистители в прерванном режиме, поэтому в моей части стекла мир надолго превращался в дождь. Это выводило меня из себя.

«Когда сам станешь водить машину, – говорил папа, – будешь делать все, что захочешь».

– Кто первым пойдет в душ?

Возле двери в спальню стояла Джулия в моей футболке, которая доставала ей до середины бедра. Она пошевелила пальцами ног в ворсе ковра.

– Иди ты первая, – предложил я. – Я могу вместо душа выйти на балкон.

Она заметила, что идет дождь.

– Ужасно, правда?

– Прекрасный день, чтобы сидеть в суде, – ответил я, но вышло не очень убедительно. Я не хотел слышать сегодня решение судьи Десальво, и впервые это не было связано со страхом проиграть процесс. Я сделал все, что мог, учитывая показания Анны. И я очень надеялся, что избавил ее, насколько возможно, от угрызений совести. Она уже не кажется нерешительным ребенком, это правда. Она не кажется эгоисткой. Анна выглядит такой же, как и все остальные – она пыталась понять, кто она и что с этим делать.

Правда заключается в том, что, как сказала Анна, в результате никто не выиграет. Мы произнесем заключительные речи, выслушаем мнение судьи, но даже тогда это не закончится.

Вместо того чтобы идти в ванную, Джулия подошла ко мне. Она села рядом, скрестив ноги, и прикоснулась пальцами к оконному стеклу.

– Кемпбелл, – проговорила она. – Не знаю, как тебе это сказать.

Внутри у меня все замерло.

– Скажи быстро, – предложил я.

– Я ненавижу твою квартиру.

Проследив за ее взглядом, я увидел серый ковер, черные диваны, зеркальные стены и лакированные книжные полки. Здесь было полно острых углов и дорогих произведений искусства. Здесь было полно электронной техники последних моделей. Это была квартира мечты, но ее нельзя было назвать домом.

– Знаешь, – согласился я, – я тоже ее ненавижу.

Джесси

Шел дождь.

Я вышел на улицу и пошел пешком. Я шел по улице мимо начальной школы, миновал два перекрестка. За пять минут я промок до нитки. И тогда я начал бежать. Я бежал так быстро, что начали болеть легкие и гореть ноги. Наконец, не в силах сделать еще хотя бы шаг, я упал на спину посреди школьного футбольного поля.

Однажды я принес сюда кислоту во время такой же грозы. Я лежал и смотрел, как падает небо. Я представлял, как капли дождя растворяют кожу на моем теле. Я ждал, когда мне в сердце ударит молния и заставит почувствовать себя живым – впервые за все время моего жалкого существования.

Молния так и не воспользовалась возможностью и не ударила в тот день. Не ударила она и в это утро.

Поэтому я встал, убрал мокрые волосы с глаз и попытался придумать план получше.

Анна

Шел дождь.

Это был один из тех дождей, когда вода льется так сильно, что кажется, будто кто-то моется в душе. Такой дождь возбуждает мысли о Божьей каре, наводнениях и ковчегах. Такой дождь заставляет тебя забраться обратно в постель, где простыни еще хранят тепло твоего тела, и сделать вид, что будильник зазвонил раньше времени.

Спросите у любого ребенка, который закончил четвертый класс, и он скажет вам, что вода никогда не прекращает движение. Идут дожди, потом вода попадает в реку. Реки впадают в океан. Оттуда вода испаряется и, как душа, превращается в облака. А потом, как и все в этом мире, процесс повторяется сначала.

Брайан

Шел дождь.

Как в тот день, когда родилась Анна и погода была слишком теплой для новогодней ночи. То, что должно было быть снегом, превратилось в тропический дождь. К Рождеству все прекратилось, потому что на небесах, очевидно, закончилась вода. Но когда я вел машину к больнице и рядом мучилась в схватках Сара, сквозь ветровое стекло почти ничего нельзя было разглядеть.

В ту ночь из-за всех этих туч не видно было ни одной звезды. Наверное поэтому, когда Анна родилась, я сказал Саре:

– Давай назовем ее Андромедой, сокращенно Анной.

– Андромеда? – удивилась она. – Как название фантастического романа?

– Нет. Так зовут принцессу, – поправил я. Я поймал ее взгляд над крошечной головкой нашей дочери. – В небе, – объяснил я, – она находится между своими родителями.

Сара

Шел дождь.

Не самое хорошее начало, на мой взгляд. Я перебирала карточки, на которых записала свою заключительную речь, пытаясь казаться более опытным адвокатом, чем была. Кого я думаю обмануть? Я не адвокат, не профессионал. Я всегда была не более чем матерью, и даже с этой работой не справлялась.

– Миссис Фитцджеральд? – поторопил меня судья.

Я сделала глубокий вдох, посмотрела на свои путаные записи и взяла всю пачку карточек. Потом встала, прокашлялась и начала громко читать вслух:

– В нашей стране уже очень давно родители принимают решения от имени своих детей. Это часть того закона, который называют правом на личную жизнь. Учитывая то, что мы уже услышали в суде… – Вдруг раздался раскат грома, и я уронила карточки на пол. Присев на корточки, я начала собирать их, но они теперь все перемешались. Я тщетно попыталась сложить их в правильном порядке.

«Черт, все равно это не то, что мне хотелось сказать».

– Ваша честь, – попросила я. – Можно мне начать сначала?

Когда судья кивнул, я повернулась к нему спиной и подошла к своей дочери, которая сидела рядом с Кемпбеллом.

– Анна, – сказала я ей, – я люблю тебя. Я любила, еще даже не зная тебя. Я буду любить тебя долго, после того когда меня уже не будет рядом, чтобы сказать тебе об этом. Я понимаю, что, как мама, должна знать ответы на все вопросы, но я не знаю. Каждый день я спрашиваю себя, правильно ли поступаю, действительно ли я знаю своих детей? Не потеряла ли я возможность быть твоей мамой, оттого что слишком часто была мамой Кейт?

Я сделала несколько шагов вперед.

– Я хватаюсь за любую возможность спасти Кейт, но это единственное, что я умею делать. Если бы у тебя был свой ребенок, то тогда ты поняла бы меня. У меня есть сестра, поэтому я знаю, что в отношениях между сестрами все должно быть честно: хочется, чтобы у нее было все, что есть у тебя, – такое же количество игрушек, столько же фрикаделек в тарелке, такая часть родительской любви. Но если ты мать, все совсем не так. Хочется, чтобы у твоего ребенка было больше, чем когда-то было у тебя. Хочется дать ей крылья, увидеть, как она летит. Это не возможно выразить словами. – Я приложила руку к груди. – Все это помещается вот здесь.

Я повернулась к судье Десальво.

– Я не хотела идти в суд, но была вынуждена. Таков закон: если подан иск, даже если он от твоего собственного ребенка, ты обязан отреагировать. Поэтому мне пришлось как можно более убедительно объяснять, почему я уверена, что знаю лучше Анны правильное решение. На самом деле объяснить это совсем непросто, потому что иногда я убеждена, что поступаю правильно. Но бывают времена, когда я сомневаюсь на каждом шагу. Если суд будет сегодня на моей стороне, я все равно не смогу заставить Анну отдать почку. Никто не сможет. Буду ли я умолять ее? Захочу ли я умолять ее, даже если сумею совладать со своими эмоциями? Не знаю. Я точно знаю только две вещи: что на этом суде речь идет не о пересадке почки… а о возможности делать выбор. Но никто никогда не делает выбор совершенно самостоятельно, даже если судья даст ему такое право.

Наконец я повернулась к Кемпбеллу.

– Когда-то давно я была адвокатом. Давно, но не сейчас. Сейчас я мать, и все, что я сделала в этом качестве за последние восемнадцать лет, было сложнее, чем что-либо, происходящее в зале судебных заседаний. В начале этого слушания, мистер Александер, вы сказали, что никто из нас не обязан идти в огонь и спасать человека из горящего дома. Но все меняется, когда ты родитель, а человек в горящем доме – твой ребенок. В этом случае все поймут тебя, если ты бросишься в огонь. Более того – люди уверены, что ты это сделаешь.

Я глубоко вздохнула.

– В моей жизни этот дом загорелся, и один из моих детей оказался внутри. Единственной возможностью спасти его было послать другого своего ребенка. Знала ли я, что рискую? Конечно. Понимала ли я, что могу потерять их обеих? Да. Понимала ли, что, возможно, нечестно просить ее об этом? Безусловно. Но я также знала, что только так получаю шанс сохранить их обеих. Было ли это правильно с точки зрения закона? Было ли это правильно с точки зрения морали? Было ли это безумием, глупостью или жестокостью? Я не знаю. Но я знаю, что это было правильно.

Закончив, я села за стол. Дождь барабанил в окна справа от меня. Я подумала: прекратится ли он когда-нибудь?