V Феодальна роздробленість.

Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 600

Однажды наступит пора, когда молодые снежинки займут собой весь воздух и будут мелькать в нём, радуя нас своей удивительной чистотой. Покроют снега нашу землю, на отдых уйдут продрогшие травы, и только го­ловки колючего лопуха да пустые коробочки чертопо­лоха будут торчать над снежным покровом как груст­ная память о днях отошедшего лета.

Бело и торжественно в поле после обильного снегопа­да. И не поверишь, когда на опушке какой-нибудь рощи увидишь дерево, ветки которого низко согнулись под тяжестью розовых яблок. Но замахнись на него — и яб­локи, как одно, полетят, порхая в кустах и ветках! Да это же снегири! Добродушные тихие птицы, которым всё ладно, всё мило, всё хорошо.

Снегири летают перед морозом. Насулили его и скры­лись. А мороз ударил кремень о кремень — закаменели складки дорог, обледенели ручьи и озёра, выросли наморози у рек. Пар стоит над землей. В сумеречных ло­гах под багровой зарёй собираются в стаи волки. Холо­дом дышит рожок луны.

Опалённый морозом воздух всё тяжелее и гуще садит­ся на нашу реку, и вода цепенеет, покрываясь иссиня-серой корочкой льда.

Гулко, сердито скрипит под полозьями снег. Везут луговое сено. Запах такой, будто вот-вот навстречу тебе выйдет бригада косцов. На возу сидит мальчик, пока­зывая на озимь рукавицей, кричит: «Снегу-то навали­ло — толсто!»

— Ага! Хорошо! — соглашается возчик.

—Чего уж хорошего, — спорит с ним сын, — ведь снег-то холодный, и хлебушек, значит, замерзнет.

—Наоборот, нагреется под снежком, как под заячьей шубкой.

СКАЗКИ СОВРЕМЕННЫХ ПИСАТЕЛЕЙ О ДЕТЯХ

Е. Тринова. Откуда кружева пошли. «Кружевные сказки». Сборник.

Елена Степановна Тринова

ОТКУДА КРУЖЕВА ПОШЛИ

(Из сборника «Кружевные сказки»)

...Было время, когда кружева плести не умели. Почему не умели? Да просто это никому не приходило в голову. А вот как всё началось.

Жили в селении на берегу Кубенского озера лесорубы: вместе лес рубили и сплавляли, вместе сети вязали, рыбу ловили, вечерами из дерева ложки и поварёшки резали, берёзовые туески мастерили.

У каждого полна изба ребятишек — и все сынки, а до­чери — ни одной...

Вот и стали их жёны просить-молить озеро Кубен-ское:

— Море-озеро, ты как отец родной: нас кормишь, по­ишь, одеваешь. Просим тебя об одной милости. Подари нам пучок травы девичьей, чтобы родились у нас дочки. Ты одно знаешь, где растёт она.

Откуда ни возьмись, на его волнах появилась махонь­кая девочка-несмышлёнка, так годков вроде трёх, а может, и поболее... Выплеснуло озеро несмышлёнку на берег..., окружили её жёны лесорубов, а она к каждой из них лас­тится, протягивает пучок травы девичьей и лепечет:

— Матушка, матушка, это тебе море-озеро прислало. Поклонились женщины озеру — за подарок поблагода­рили. А судьбу девочки так порешили:

— Пусть она для каждой из нас станет дочкой. Назовём её в честь озера Кубеной...

Незаметно год пробежал. Теперь в каждой избе в люльке дочка качалась. Жёны лесорубов в один голос твердили:

— Это Кубена нам счастье принесла!

А Кубена росла и росла потихоньку. И до того стала смышлёной, что все диву давались. Каждый день другим глаза на что-нибудь открывала. Взглянет, бывало, на закат солнца. Для всех он закат как закат, она же скажет:

— Взгляните на небо! Вон розовые птицы летят-торо­пятся, а синий паук их догоняет.

Засмеются все: и верно, похоже!

Или принесёт домой пучок листьев и весело закричит с порога:

— Смотрите, сколько у листьев зубчиков, и все разные. Эти как иголки, эти как пальчики, а эти крутой лесенкой.

И снова все удивляются, почему они сами не приметили. Да когда примечать-то! День-деньской лес рубят.

А Кубена всё одна да одна: каждую травинку заметит, каждую букашку разглядит. Никому никогда не докучала, сама себе игры придумывала. Особенно одну игру по­любила. Привяжет озёрные травинки к колышку и ну их сплетать-заплетать.

Вот сложились травинки в разные клеточки, будто спле­лись сети, что рыбу ловят. Перегородила клеточку травин­кой — мостик получился.

Протянула травинки из угла в угол — вышла звёз­дочка!

Но тут зима наступила. Озеро льдом сковало. Трава скрылась под снегом. Загрустила было Кубена. Братья увидели это и говорят ей:

— Не горюй! Придумаем что-нибудь...

На заре смастерили они небольшие деревянные ко­зелки*, полный туесок* палочек-коклюшек настрогали, целую плошку иголок наточили. Матери положили на ко­зелки круглую подушечку с опилками и из каждого дома принесли ей по мотку льняных ниток. Сказали Кубене:

— Складывай свои узоры, сколь душа пожелает. Те­перь зима тебе не помеха.

Запрыгала Кубена от радости, потом села за козелки, нитки на коклюшки намотала, на подушечке иглами узор наметила и стала нитки вокруг них кружить-закручивать, туда-сюда коклюшки перекидывать.

Две нитки сложит — плетешок вьётся.

Четыре нитки кладёт — получается клеточка.

Восемь пойдут в ход — выходит звёздочка.

Коклюшками узор складывать куда сподручнее! Не то, что травинками. Ветер с ними игры не затеет, с собой не унесёт. А Кубена знай себе добавляет и добавляет коклюшки. Теперь уж не восемь ниток, а восемь десят­ков вокруг иголок крутятся-закручиваются. И узор всё затейливее, всё краше.

Вот деревья с листочками. Цветы, пчёлы и бабочки. В речке утки с утятами. Из трубы дымок вьётся. На за­боре петух кукарекает.

Глянули жёны лесорубов, рыбаков на нитяные узоры, только руками всплеснули.

— Это же не игра вовсе, а работа, да ещё такая муд­рёная! Никто из нас в толк не возьмёт. Ай да Кубена! Ай да разумница. Одна, своей головой, придумала нитки вкруг иголок крутить-закручивать, кружево смастерила!

Незаметно десять лет пробежало. Привезли как-то лесорубы кружево вместе с берёзовыми туесками на базар продавать. И вот диво — колокол на соборе сам собой зазвонил, весь город сбежался на кружево погла­зеть. Купцы лавки* закрыли, а люди простые не ели, не пили — всё глядели да ахали. Купцы же невиданный товар друг у друга отбирали — ни серебра, ни золота не жалели. И до того купцы раззадорились, что всем скопом отправились посмотреть на кружевницу да её мастерство. А как глянули — так и замерли: красота её глаз радует, сердце в полон захватывает...

ПО ДОРОГАМ СКАЗКИ

В. Аринин. Астра в космосе (отр.).

Великий Устюг – родина Деда Мороза.

Р. Балакшин. Добрый дедушка (в сокращ.).

Владимир Иванович Аринин

АСТРА В КОСМОСЕ

Если взлетаешь в космос, надо быть готовым ко все­му — к любым трудностям и даже к гибели. И к любым приключениям.

Если взлетаешь к звёздам, неизбежно отдаляешься от всех — от родных, друзей, знакомых, ото всех сразу: полное одиночество окружает тебя. И можно сбиться с пути и бесследно исчезнуть в мёртвых, бесконечных кос­мических пространствах. Но всё равно ищи свой путь, зорко вглядывайся в космический мрак, ищи и лети впе­рёд...

И Астра летела... Она не погибла... Но переживала такие трудности и такие приключения, страшные, неожи­данные, удивительные, весёлые, — столько всего, чего раньше даже в своих фантазиях и мечтах и представить не могла! Теперь её корабль держал курс к планете Земля.

Корабль летел с огромной скоростью. Земля прибли­жалась, словно увеличиваясь; лишь далёкие звёзды за иллюминаторами* казались неподвижными.

Астра включила радиоприёмник, прислушиваясь к дальним звукам Земли. До неё доносились — ещё не­достаточно чётко — голоса различных земных радио­станций, обрывки мелодий, треск радиопомех, и вдруг совершенно отчётливо она услышала весёлую песенку. Видимо, какая-то из земных радиостанций вела детскую передачу, и Астра случайно поймала её своим радио­приёмником.

Песенку пел звонкий детский голос. И звучала она так.

Девять планет у нашего Солнца, Девять планет.

Каждой из них посылает светило Солнечный свет.

Четыре из них — небольшие планеты.

Их знает каждый из нас.

Это — Меркурий, за ним — Венера,

Дальше — Земля и Марс.

За ними идёт семейство гигантов

И здесь средь двенадцати лун

Огромен — Юпитер, за ним чуть поменьше —

Сатурн, Уран и Нептун.

И в страшной дали, ото всех отдалён —

Холодный и странный Плутон.

Ты выучи наизусть эту песню,

Чтоб правильно дать ответ —

Какие планеты у нашего Солнца?

Ты выучи девять планет.

«Так, так... — подумала Астра. — Значит, здесь, около Солнца вращается девять планет. Надо и мне их запом­нить. И посмотреть, что они собой представляют».

Астра нажала на один из рычагов управления, умень­шив скорость корабля, и включила несколько приборов, направленных в разные стороны, настроив их на враща­ющиеся около Солнца планеты. Её космический корабль представлял собой чудо техники, был прекрасно всем оборудован, и Астра могла наблюдать, что делается на планетах Солнечной системы.

* * *

А на этих планетах происходило вот что... В этот самый миг — и Астре было отчётливо видно — на второй по счё­ту от Солнца планете живущая здесь прекрасная и вечно юная Венера плавно отдёрнула занавеску из сплошной облачности и выглянула в космос. Венера только что ис­купалась в жарких волнах изумрудного моря; она любила купаться — ведь недаром в древности говорили, что она родилась из белоснежной морской пены. Красавица надела лёгкую прозрачную рубашку из тумана, а поверх накинула плащ из семи цветов радуги. Плащ ей был очень к лицу, и она хотела покрасоваться в таком наряде.

Ей хорошо была видна ближайшая планета — Земля, окутанная голубоватой дымкой. Венера любила Землю: ведь её жители в древности поклонялись Венере, считали её покровительницей любви, а также весны, рощ, садов, цветов и фруктов. Люди считали её первой, ни с кем не сравнимой красавицей и в честь неё слагали стихи, созда­вали картины и скульптуры. Венера всех прекрасней на свете — в это люди верили. И это ей было приятно.

Венера почувствовала, что на неё кто-то смотрит. Ну конечно, это смотрел справа сосед Меркурий; он живёт на самой близкой к Солнцу планете. Одна сторона его планеты настолько раскалена от солнечного жара, что здесь текут ручьи из расплавленных металлов и плещут­ся волны озёр и морей из растопленных горных пород. Зато на другой стороне — смертельный холод, царство льда и снега. На планете дуют сильные ветры. Но Мер­курий... ничего, приспособился, ведь надо учитывать, что, несмотря на ряд неудобств, его планета богата редкими и драгоценными металлами. А Меркурий за­нимается торговлей, он хитёр и немножко плутоват. Но у каждого есть свои недостатки. Зато Меркурий добр, всегда готов помочь другим, всегда в хлопотах, делах. Он — молод, красив, отлично сложён, занимается гим­настикой и покровительствует гимнастам, много он также путешествует.

Сейчас он откровенно любуется Венерой, ей это нра­вится, но к нему самому она равнодушна.

Как жаль, — говорит Меркурий, — что вы вышли за­муж за грубого и свирепого вояку.

Так получилось, — напевно произносит Венера.

Не смей говорить с этим торговцем! — раздаётся окрик.

Это слева смотрит на Венеру её муж — угрюмый и грозный Марс. Он живёт на четвёртой по счёту от Сол­нца кроваво-красноватой планете. Здесь есть материки оранжево-жёлтого цвета, много пустынь, безжизненных гор и скал. Есть здесь тёмно-серые безводные моря и многочисленные каналы. И белые холодные полюса. Планета тоже очень богата, но Марс не хочет ничего делать. Он занят только войной. С бешеной радостью он всегда готов ввязаться в драку или устремиться в битву.

И представьте, у кровожадного Марса такая жена — нежная красавица Венера. Разве это справедливо? Со­вершенно прав Меркурий, когда он говорит об этом кра­савице.

— Я покажу тебе, Меркурий! — вопит Марс. — Я покажу вам всем! Всем! Всем!

Он стоит на обломке скалы среди мрачной пустыни, надвинул на глаза бронзовый шлем, прикрылся бронзовым щитом и высоко воздымает свой меч.

— Перестань вопить. Надоело! — раздаётся чей-то властный голос.

Это говорит отец Марса — Юпитер. Он живёт на пятой от Солнца, самой большой в Солнечной системе планете. Его планета громадна: по объёму она более чем в тысячу раз превосходит Землю. Она массивнее всех планет Солнечной системы, вместе взятых. Две­надцать лун вращается около неё. Но рассмотреть эту планету не удаётся никому — она закутана жёлтыми и коричневыми облаками. Лишь постоянно видно на боку планеты какое-то непонятное и ничем необъясни­мое красное пятно. Оно велико — больше Земли. Но никто не знает, что красное пятно представляет собой. Вот какова планета, которой владеет Юпитер. Все в Солнечной системе очень уважают его. А он со всеми строг и справедлив. И всё же своего сына Марса он явно недолюбливает за его воинственность и кровожад­ность. И в душе он согласен с Меркурием — его сын недостоин прекрасной Венеры.

Вот почему сейчас Юпитер так резко окрикнул Марса. Но тот не послушался отца. Марс продолжал размахивать мечом. Он кричал:

— Если мне будут мешать, я затею космическую войну!

— Гром и молния! — гневно воскликнул Юпитер.

И сверкнула резкая молния, и загрохотал гром. Но Марс и на это не обратил внимания. Тот, кто хочет воевать, не посчитается даже со своим отцом.

— Быть новой войне, — печально сказал Сатурн. Ему со своей планеты всё было отлично видно. Он живёт на шестой от Солнца планете. Золотисто-жёлтая, она тоже очень велика, она вторая по величине, и вокруг неё вра­щается огромное серебристо-оранжево-лиловое загадочное кольцо.

Сосед Сатурна Уран, живущий на седьмой планете, заметил:

— Между тем Марс не отличается особой смелостью. Когда противник силён, Марс не ввязывается в борьбу. Он никогда не воюет с великанами или могучими героями.

Уран обитает на круглой зеленоватой планете, затя­нутой облаками. Он медлителен, сумрачен. Он совер­шает свой поворот вокруг солнца не за год, как Земля, а за восемьдесят четыре года! Так что на Уране лето и день длятся несколько лет, и на несколько лет их сме­няет зима и ночь! Ядовитые жёлто-зелёно-изумрудные океаны имеются на этой планете. Но Уран никому не причиняет зла.

— Вполне согласен с тем, что Марс совсем не смель­чак, — говорит сосед Урана Нептун. — Марс имеет меч, а мы не вооружены, и он пользуется этим. К тому же он предпочитает нападать сзади и разить в спину. А я ведь когда-то имел большую силу, но не пользовался ею.

И действительно в древности Нептун на Земле был властелином морей и океанов. Он следил за спо­койствием морских глубин и помогал морякам в их плаваниях. Вместе с ним на морском дне жили сто его прелестных дочерей — сто нереид. В лунные но­чи нереиды всплывали на поверхность моря, пели и плескались. И если морякам с какого-либо проплы­вавшего судна доводилось увидеть их среди ночных лунных волн, то забыть такое было уже невозможно: души мореплавателей навсегда наполнялись восторгом и неясной тоской.

Теперь у Нептуна из многочисленного семейства оста­лось два спутника — сын Тритон и младшая дочь Нере­ида. Дети-спутники медленно вращаются в космосе вок­руг планеты-отца. А владеет Нептун большой холодной коричневой планетой. Её оболочка состоит из застывших газов фиолетового, зеленовато-голубого и коричневого цвета. Конечно, он тоже хочет спокойствия и мира для себя и своих детей.

А мне кажется, — глухо и хрипло сказал далёкий суровый Плутон, живущий на своей самой отдалённой, вечно холодной планете, — мне кажется, Марс обрушит свой меч на Землю. И не пощадит никого — ни стариков, ни женщин, ни детей.

Ну уж нет! — воскликнула Астра в своём космиче­ском корабле.

Пока она молча наблюдала за всем происходящим. Но теперь она не хотела больше молчать и в сердцах добавила:

— Все считают меня только ребёнком. Но я докажу... Я спасу Землю от войны.

И она направила свой космический корабль к Мар­су. Марс с недоумением таращил глаза: что же это такое летит к нему? На всякий случай он угрожающе выставил меч, будто собирался пронзить подлетавший корабль.

— Чем бы мне его огреть? — с досадой подумала Ас­тра. — Как нарочно, под рукой ничего нет...

Под рукой у Астры на пульте управления оказался гра­фин с водой, да, да, обыкновенный графин с водой для питья. Недолго думая, Астра открыла иллюминатор и за­пустила в Марса графином.

Ловко у неё это получилось! Графин попал в голо­ву Марса, разбился о бронзовый его шлем, и холодная водичка окатила разгорячённого вояку с головы до ног. Марс взмахнул мечом, но до корабля не достал. Удар пришёлся в ближайшую скалу, и меч тренькнул и пере­ломился.

— Ура! — закричала Астра.

Марс в ужасе бросился бежать. Теперь он хотел только одного — скрыться в мрачной пещере среди гор. Теперь ему уже не до войн — отвоевался!

Венера, видя это, презрительно задёрнула облачную занавеску. А вокруг со всех планет раздались радостные голоса:

Конец войнам!

Как хорошо!

Довольно раздоров!

У всех одна жизнь!

И одно Солнце!

Астра, довольная собой, направила свой корабль к Земле и запела запомнившуюся ей песенку:

Девять планет у нашего Солнца, Девять планет.

Каждой из них посылает светило Солнечный свет.

Роберт Александрович Балакшин

ДОБРЫЙ ДЕДУШКА

...Кто не слыхал о нашем русском Деде Морозе, что приходит потешить детей и весь честной люд право­славный в рождественские да новогодние дни? Кто не получал от него подарочка в детстве, а сколько ребяти­шек, девчонок да мальчишек, и нынче ждут его прихода к нарядной ёлке?

Все его ждут, все знают, привечают да с песней встреча­ют. Однако не все ведают, откуда Мороз этот достославный явился, где уродился, как снарядился, как людям потом пригодился, чтобы всякий ему дивился.

Ой, и давно ж это было, так давно, что давностей этих почти и не упомнит никто...

Но уже основан был на берегу полноводной Сухоны славный город Великий Устюг, с церквями, монастырями да торговыми площадями. А по соседству с ним раскину­лось многолюдное село Морозовица.

И в селе том жил-поживал да добра наживал человек с певучим русским именем — Иван.

Отец с матерью души в нём не чаяли, тешили да ба­ловали, но и к молитве, и труду приучали... С бабушкой Ваня в лес по грибы, по ягоды ходил. Старался понимать речь зверей и птиц, слушал, о чём шелестят листья де­ревьев, о чём разговаривают меж собою цветы. И был для него лес как дом родной, все уголки заповедные он в нём знал. Еду Иван любил простую, крестьянскую: кисель овсяный да хлеб пеклеванный*, пирог печёный да лук толчёный, картошку жареную да репу пареную. Рос он не по дням, а по часам, и силушка копилась в нём недюжинная, поигрывала по жилочкам, как в речке вешней.

Любое ремесло прямо ему в руки шло. Отроком он ещё был, а как начнёт работать, все им любуются. Измлада умел Иван и за плугом ходить, и бороной бо­ронить, и косой махать, и топором тесать, мог запросто и печь сложить, и избу срубить. Поведал дед внуку тай­ны кузнечные — и сковал себе Иван дубинку-самобой-ку, чтобы родимщину свою способнее было от недругов оборонять.

От священника приходского Иван грамоте обучился и к чтению книжному пристрастился. Читал жития святых, былины о витязях-богатырях, что на страже земли род­ной стояли, хотел подражать им. Учился он старательно, прилежно. Ведь подобно тому, как пчела с цветов нектар собирает, так человек разумный из добрых книг пользу себе приобретает.

Вырос Иван добрый молодец, на загляденье. Усердно посещал храм Божий, опекал состарившихся родителей. Поэтому благословил Господь все его начинания, дал ему жену красивую да урядливую. Невдолге побежал по избе в лапоточках сынок синеглазенький, за ним другой, так и стало их семеро по лавкам.

Сила у Ивана была богатырская, никто супротив него ни в работе, ни в бою устоять не мог, а сердце имел он чистое, голубиное. Люди его уважали, и он им тем же отвечал.

И всё бы хорошо, да нагрянула беда нежданная-негаданная. Как-то отправился Иван с односельчанами на рыбный промысел к далёкому Ледовитому океан-морю.

Долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли — нало­вили добытчики рыбы богато и двинулись в обратный путь. Возы рыбой, как сеном, доверху нагружены — ра­доваться бы, а на сердце у Ивана тревожно. Вот уж и Морозовица поблизости, а их никто не встречает, за ле­сом ни дымка не видно, ни петушиного крика не слышно, только надрывный вой собачий доносится.

Миновали лес и ахнули — села-то нет. Кругом разва­лины, только трубы печные торчат. Всё разграблено, одна церковь с колокольней уцелела. Выполз из землянки сто­летний дед Нефёд.

Что случилось? — кинулся к нему Иван. — Что стряс­лось?

Ой, Ванюша, — запричитал дед, — нагрянула под Устюг Великой сила несметная, чужеземная. Город злодеи как есть дотла разорили, а сёла окрестные огнём по ветру пустили. Мужиков в бою переранили да насмерть посекли, а баб с детишками в полон увели. В лесу мало кто успел схорониться.

Горе небывалое. Стоит Иван у пепелища, слёзы из глаз капают, снег до земли прожигают. А жители, что в лесу попрятались, обступили его, умоляют вдогонку за врагами пуститься, выручить пленных.

Да, своё горе велико, а общее ещё больше. Подхватил Иван дубинку-самобойку, кликнул дружину* верную, вско­чил в седло.

Настигли недругов вскоре. Открыто они идут, отместки не ждут. Песни распевают хмельные, разбойничьи.

Вихрем налетел на них Иван, никому спуску не дал. Дубинка-самобойка по стану вражьему ястребом летает, как долбанёт кого в лоб, так и дух вон. А Иван мечом-кладенцом орудует. Направо махнёт — улица, а налево — переулочек. Побил всех ворогов до единого, освободил матерей и детей.

Воротились они в село, встречают их с ликованием, со звоном колокольным. Одному Ивану невесело: побили душегубы-нехристи всю семью его, жену-красавицу и де­тушек любимых.

Погоревал он, покручинился, да делать-то нечего, на­до жить дальше. Срубил себе избу новую, кузницу краше прежней изладил.

Но с тех пор все заботы, все думы его только о детях малых. И раньше-то он чужих детей как своих любил, а теперь они все для него родными стали.

В будние дни и в праздники он отраду себе не в празд­ном безделье находил, не на печи лежал да баклуши бил, а вместе с детьми был. Катают детишки снежную бабу — Иван с ними, да такую здоровенную заворотит, выше себя ростом.

Строят парнишки снежную крепость — Иван заодно со всеми хлопочет, стены возводит, бойницы в них проде­лывает.

Началась баталия в снежки — он и тут первый заводи­ла — снежки лепит, что оладьи печёт, да всем их разда­ет... И ребята Ивана любили. Только выйдет он на улицу, вся окрестная детвора с криком к нему бежит. Встанет он, подбоченится, русую бороду поглаживает:

— Что, мальцы-удальцы, снегири-богатыри. А кто из вас меня поборет?

И начнётся потеха. Мальчишки налетят на него, об­лепят со всех сторон, карабкаются по спине, на руках виснут, а он ходит да посмеивается, носит всех на себе. А потом и поддастся, повалится на снег. Тут и малыш­ня сбежится, да такая куча-мала сделается — на загля­денье.

...Но сильней всего ребята ждали, когда Рождество да Новый год настанут.

Запряжёт тогда Иван на святках в большущие сани-роз­вальни тройку лихих коней, и айда, ребятня, кататься.

Мчит по Морозовице тройка, бубенцы-шаркуны гремят, поддужные колокольцы валдайские голосисто заливаются. Правит Иван санями, мчит с посвистом молодецким, только полозья на крутых поворотах снег режут. А посреди саней стоит кумачовый мешок с гостинцами, в нём и конфеты, и пряники, чернослив с изюмом, орехи и игрушки — то ре­бятне радость великая.

Говорили ему мужики местные:

На ветер деньги, Иван, бросаешь, нет бы новую избу справил, а то ведь всех не прокормишь.

Нет, други вы мои задушевные, — возражал он им, — избу справить всегда успеется, да она и так у меня куда с добром, а детство не вернёшь, оно у человека одно. Чем больше в душе детской радости запасёшь, тем потом свет­лей по жизни идти. А доброе дело не лист придорожный, по ветру не улетит, среди людей останется...

И всё бы ладно. Да беда подстерегает человека, где он её не ждёт.

Понадобилось Ивану поздней весной реку перейти, кружной путь далёк, а по реке короче. Отговаривали его: «Не ходи, опасно».

Но понадеялся Иван на русское «авось», пошёл и прова­лился. Тулуп* овчинный сразу намок, тянет ко дну. Сапоги на ногах как гири чугунные стали. Вылезает Иван на лёд, а он под ним обламывается. И так и сяк Иван старается на лёд выбраться, да всё без толку.

Велика сила была у Ивана, а у реки ещё больше... И взмолился тогда Иван к угоднику Божиему, к которому сыздавна привыкли русские люди, в пучине водной по­гибавшие, взывать. И не успел Иван отчаянную молитву окоченелыми губами прошептать, сверкнула она только в голове его, как откуда ни возьмись — шагает к нему по льду на выручку старец в треухе*, в зипунишке* за­платанном, мочальной верёвицей подпоясанном, а вы­ступает твёрдо, смело.

«Ой, не ходи сюда, сердешный, — хотел было крикнуть Иван, — сам утопнешь напрасно и меня не спасёшь».

А чудесный прохожий уже рядом, шагнул на воду, будто на землю, протянул руку и вытащил Ивана из воды.

Глядит на него Иван, оторваться не может: лицо знако­мое такое, родное. Где-то видел он его, а где — не вспомнит. Да и мудрено вспомнить, когда зуб на зуб у него не попадает.

— Услышана молитва твоя, — сказал старец. — За превеликую доброту твою к детям повелено мне спасти тебя. Невозможно, чтобы дети лишились такого радетеля за них. Дети — дар Божий. Кто любит детей, тому сугубая благодать даётся, потому что Сам Господь детей благосло­вил. Оставь все прежние дела свои, есть кому кроме тебя землю пахать и молотом махать. Будь мне помощником. Даю тебе послушание смотреть за детьми, чтоб никто не обижал, не огорчал их.

Да кто же ты, — удивлённо вопросил Иван своего избавителя, — как звать-величать тебя, за кого прикажешь Бога молить?

Вернёшься в Морозовицу, кто первый на глаза по­падётся, это я и буду, — молвил на прощанье его собе­седник и стал невидим.

Торопится Иван домой, от радости ног под собой не чует. Вбежал в избу, а из красного угла с иконы на него святитель Николай Мирликийский смотрит. Тот же взгляд — строгий, но обнадёживающий, добрый, и не в зипуне он, а в архиерейском* облачении, и на голове не треух, а митра*, драгоценными каменьями изукрашенная.

Так вот кто был его чудесный спаситель!

Затеплил Иван свечу, упал на колени перед образом и долго молился.

Прошло много лет. Состарился Иван, отросла у него борода длинная, чуть не до колен, вся белая.

Но всё он с детьми. Тому гостинец подарит, этому книж­ку прочтёт, третьего по головке погладит. Широко слава о нём разнеслась в Вологодских краях и далеко за их пре­делами. Называли его дедом из Морозовицы, а потом и Дедом Морозом звать стали.

Срубил он себе избушку под вековой елью в дремучем лесу и поселился тут.

Пристрожил он всю нечисть лесную, что в буераках да чащобах непроходимых таилась, что людей смущала да детей стращала. Бабу-ягу — костяную ногу, что детей во­ровала, кикимор, шишиг, леших да водяных в такую глухо­мань упрятал, что сидят они там и нос высунуть боятся.

Хлопот у Деда Мороза полон рот. Весь год напролёт готовит он подарки детям. Собирает шишки, золотит их на утренней заре, чтобы напитались они солнечным теплом и светом, у пчёл берёт мёд для пряников печатных да аро­матных. Собирает с трав сладкую росу для леденцов, у цветов берёт узоры для книжек-раскрасок, а для воздуш­ных шаров снимает с вершин деревьев лёгкую рассветную дымку. Знакомый медведь ему бочонок медка прикатил, коровка кринку масла принесла, а лисичка с лисёнком — шустрым хвостёнком грибков да ягод, черники, голубики, малины да калины припасла.

Мастерит игрушки ёлочные Дед Мороз для детей. А они живыми у него из рук выходят. Пляшут игрушки на столе, озоруют, щекочут ладони, мешают работать ему.

— Ну-ка, озорники, приберегите своё веселье для деток-малолеток, — говорит им Дед Мороз, — для мальчишек-шалунишек да девчонок-егозёнок, бойких глазёнок.

А устанет он работать, выходит по лесу гулять, посмот­реть, как растут деревья, бегут ручьи, наблюдает, чтобы никто не замутил их, не набросал в них сора, чтобы никто муравейники не разорял, желторотых птенцов не пугал.

Ночью сорвётся звезда, он её отыщет, от грязи очистит да покрепче на небо приколотит.

Однако самые главные его заботы начинаются, когда завьются, запорхают по ветру золотистые, жёлтые да баг­ряные листья берёз и тополей, рябин и дубков. Осенью го­товится Дед Мороз в дальний поход: обходит подросшие за год ёлочки, укладывает подарки в праздничный мешок.

А как только повеет дыханием зимы, заботливо укутыва­ет он тёплыми снеговыми одеялами землю-матушку, чтобы поспала она, отдохнула от тяжких трудов хлебородных, новых сил набралась.

Добрый, ласковый Дед Мороз, что и говорить, но не­сладко приходится врагам, что являются на землю русскую с оружием в руках малых детей сиротить, жён-матерей вдовить. Встречает Дед Мороз гостей незваных стужами лютыми, метелями да снегами сыпучими. Жжёт Дед Мо­роз врагов стужей беспощадно, а своим ратникам* мосты такие прочные на реках скуёт, что хоть войско целое по мосту пройдёт, хоть танк — боевая машина — как птица промчится.

А недели за три до Рождества, с Николы зимнего, на­ряжает Дед Мороз ёлочки, отправляет их к детям да при­говаривает:

Ступайте смолистые, Нарядные, душистые. Несите детям радость. Да всякую сладость. Разные игрушки: Бубенцы, погремушки, Лисят да зайчат, Котят, медвежат. Конфеты, пряники Да воздушные шарики. Красивые, умные книжки: Пущай читают детишки.

Наладит Дед ёлочки в дорожку далёкую, прикажет нигде в пути не задерживаться, поспешать, детки-то ждут, да и сам не замедлит собираться.

Спервоначалу, конечно, в родные места завернёт, в Морозовицу да в Великий Устюг, чтобы проведать, как там дела идут, а уж потом, как воевода* дозором, по всей стране обход начнёт. Шествует по российским просторам, по землям Украины и Белоруссии, да и в заморских стра­нах мало ли русских людей живёт. Во Франции и Канаде, в жаркой Австралии и Венесуэле. Так получилось, что

стали и там русские люди жить. И хоть не бывает в тех странах ни снега, ни зимы и ёлочки там не растут, но помнят люди свою родную землю, её заснеженные поля и леса. И, конечно, доброго Деда Мороза.

А в Устюге Великом ему хоромы добротные справле­ны, прямо-таки палаты царские. Залы обширные, потолки высокие, стены узорами да картинами украшены.

Дворец-дворцом, диво дивное, несказанное, в других землях, за морями-океанами не виданное, да не слыхан­ное. И едут сюда к своему доброму Деду Морозу дети со всего света. Усадит Дед Мороз детей вокруг себя, учит их делать добрые дела.

А какие дела добрые? — спрашивают дети.

Слушаться родителей, почитать стариков, прилеж­но учиться в школе, трудиться на совесть. Благодарить Господа, Творца нашего. Помогать друг другу. Не злиться, никому не завидовать. Что нашёл, хозяину отдай. Не бери чужого. Люби природу, ведь весь мир Господь создал нам в радость. Не ломай деревце молодое. Пусть оно растёт, набирает сил, принесёт потом пользу людям. Не пинай котёнка бездомного, не пуляй в собаку камнем, ведь и им больно.

А дети и песню про Деда Мороза сочинили. Сойдутся у ёлки и, только заслышат шаги Деда Мороза, как идёт он по лестнице, посохом своим, рождественской звездой украшенным, постукивает, станут в хоровод и запоют:

Из морозной паутинки

На окошке кружева.

Вьются чистые снежинки

В дни Христова Рождества.

Наступили дни святые,

А за ними вслед идёт

Под напевы вьюговые

Православный Новый год.

Кто одет в тулуп овчинный?

Важно посохом стучит?

Это кто шагает чинно

И на ёлку к нам спешит?

Здравствуй, здравствуй, гость желанный,

Добрый Дедушка Мороз!

Наш любимый, долгожданный.

Что подарки всем принёс.

Он послал к нам в гости ёлку,

Приголубил, приласкал.

Нежно каждую иголку

Частым гребнем расчесал.

Здравствуй, гостья дорогая,

В ярких лентах и шарах.

Раскрасавица лесная

Вся в сверкающих огнях.

Со Снегурочкою-внучкой

Дед Мороз в гостях у нас.

Он на радость всем детишкам

Сам пустился в перепляс.

Услышав такую песню, разве устоишь спокойно? Ноги сами плясать просятся. Подобрал Дед Мороз полы своего снежком под­битого тулупа да как пошёл, как ударил вприсядку. И ребятня от него не отстаёт. Пляшет, веселит­ся — только держись!

Смотрят на детей бабушки да дедушки, папы с мамами, и на душе у них светлей, а на сердце теплей. Вспоминают они своё детство и благодарят Деда Мороза за то, что каждый год он устраивает для детей незабываемый праздник.

РАССКАЗЫ О ДЕТЯХ

В. Степанов. Лесная быль .

А. Медведская. За купавами.

Владимир Степанович Степанов

ЛЕСНАЯ БЫЛЬ

Сказочен лес в солнечный сентябрьский полдень. Тепло в нём. И тихо-тихо. Но это лишь сначала кажется, что тихо. Много тайн скрывает осенний лес. И немало различных историй происходит здесь. Не хотите ли по­слушать одну из них?

Идёт по лесу девочка. Веточки рукой раздвигает, глаза голубые, нос курносый и не по сезону в веснушках. Пла­ток на голове красный, а плащ зелёный. Увидишь такую в лесу — подумаешь: уж не Красная ли Шапочка навстречу идёт, а может, сама Весна в гости пожаловала.

Несёт девочка лубяную корзиночку. А в ней... Как вы думаете — что? В корзинке фотоаппарат.

Вышла девочка на светлую поляну и видит: по сосед­ству с ёлкой стоит белый гриб. Подошла поближе — ещё две шляпки из травы выглядывают. Обрадовалась девочка, захлопала в ладоши да сейчас же за дело принялась. Раздвинула возле грибов траву, отошла, полюбовалась издали. Неплохая картина! Но можно сде­лать и лучше.

Сорвала девчонка веточку брусники, положила на шляпку самому большому грибу — совсем хорошо полу­чилось. Прицелилась девчонка фотоаппаратом — щёлк-щёлк. Отличный снимок будет! Такой и подружкам не стыдно подарить!

Захотелось ей сфотографировать грибы и с другой сто­роны, но... «Плёнка кончилась! Как быстро!» — удивилась девчонка. Села она на ближайший пенёк, чтобы кассету сменить.

Треск раздался возле самой поляны. Испугалась девчонка, вскочила... Видит человека в брезентовом плаще. Лицо у него в серой щетине, на плече ружьё стволом вниз, а в руках огромный мешок. Грохнулся мужчина на колени, к девчонкиным грибам руки клеш-нястые тянет.

Глядит девчонка во все синие глаза, а сама от страха ни с места.

— А ты кто такая? — свирепо взглянул он на девчон­ку. Потом воровато огляделся и, не увидев никого вокруг, захохотал, как филин:

— Ох, гы-гы-гы!

Занялся дух у девчонки. Подхватила она корзиночку и кинулась прочь. Долго бежала куда глаза глядят. И не­вдомёк ей было, что деревья поднимают перед ней ветки, солнышко высвечивает чистые полянки и торные тропы. Всё звучал в ушах девчонки злобный голос...

Устала девчонка, остановилась и поняла, что место незнакомое, заблудилась:

— Как же я теперь свой велосипед найду, что на опуш­ке спрятан? — с тревогой подумала она. — Да и домой пора...

Пригорюнилась девчонка. А на небе туча поднимается, серая, будто баранья шуба. Быть дождю.

Взошла девчонка на пригорок, поглядела во все сто­роны. И видит: кругом тёмный лес, тучи над ним несутся, ветер гудит, деревья к земле клонит.

Затосковала девчонка, подняла руки к небу. И знала она, что никто её здесь не услышит, что и кричать здесь нечего, но сами собой вырвались слова звучные:

— Солнышко ясное, выгляни! Помоги мне дорогу найти!

Поднялась девчонка на цыпочки. Глядит во все глаза, удивляется и радуется: вдруг тучи над нею раздвинулись, и в чистом оконце между ними показалось на миг сол­нышко. Улыбнулось оно девочке, посигналило ей своими яркими лучами, и она сразу поняла, по какой тропинке к опушке идти.

— Спасибо, сол-ныш-ко! — звонко крикнула она и по­бежала.

Вот и опушка. Вот и велосипед блестит никелиро­ванными ободьями. Повесила девчонка фотоаппарат на плечо, корзинку к багажнику привязала и быстро покати­лась по лесной дороге. Тут и догнал её дождь. «Плохо мне будет», — расстроилась девчонка. А тут ещё поза­ди автомобиль загудел. Свернула она на сырую обочи­ну, чтобы пропустить машину, и чуть в лужу не попала. А шофёр, поравнявшись, остановил свой «газик» и спра­шивает:

— Далеко ли путь держим?

До города, — отвечает девчонка.

Подвезти могу.

Да я же с великом!

Это не беда, — улыбнулся шофёр. — Мы с него пе­реднее колесо снимем на время, он и поместится.

Так и сделали. Приглянулся девчонке шофёр: весёлый такой и разговорчивый.

Какой марки аппаратик? — спрашивает он.

«Смена».

Что же с ним в лесу-то делать?

А я грибы фотографировала. И ещё птичек хотела... — доверчиво пояснила девчонка.

Сколько тебе лет?

Больше десяти...

Маловато ещё. Нельзя тебе одной в такую даль забираться. Звери в лесу встретиться могут. Или заблудишь­ся, — посерьёзнел шофёр...

Антонина Бернардовна Медведская

ЗА КУПАВАМИ

Всё началось хорошо. И утро выдалось тихое и сол­нечное, и собрались очень быстро. В самый последний момент никто не искал иголку с нитками, шнурков, ан­глийских булавок, никто не возмущался, что нет нигде его кед, которые он якобы поставил вчера в углу кори­дора. Все пуговицы на куртках были на месте, исправ­но работали застёжки-молнии. Словом, субботний день в семье Горюновых начался удачно. Вот только перед выходом из квартиры семилетний Антошка надулся, как мышь на крупу, ибо был разоблачён старшей сестрой Аллой. Он пытался унести с собой охотничий топорик, предварительно спрятав его под куртку...

До леса пришлось добираться на двух автобусах. Но вот наконец-то остановка, на которой Горюновым нужно сходить.

Ура-а-а-а! — закричал Антошка, когда все четверо: мама, папа, дочь и сын — вышли на лесную опушку. — Вот он — лес до самых небес! Ха-ха-ха, — веселился маль­чишка и катался на траве, дрыгая ногами. — Эта берёза моя-я-я! — заорал он на всю опушку и обнял белый про­хладный ствол молодой берёзки.

Какая же прелесть — эта берёзка, настоящее чу­до, — любовалась берёзкой и Антошкина мама.

А у неё есть берёзовый сок? — поинтересовался Антошка.

Конечно, есть. Только его добывают ранней весной и у тех берёзок, которые постарше, — объяснила Антошке мама.

А как его добывают? — не успокаивался сын.

Топором делают зарубку на стволе, в неё вбивают деревянный плоский клин, и по нему сок начинает стекать в подставленную посуду.

Не отставайте! — поторопил Антошкин отец и пошёл впереди, мама за ним, за мамой — Алла. Она оглянулась на Антошку и показала ему язык, это означало: «Что, на­пился берёзового сока?» Но и Антошка не остался в долгу: он тут же скорчил рожицу, и это означало: «Мы ещё по­смотрим, кто напьётся, а кто не попробует...» Когда папа, мама и сестрёнка Алла скрылись за деревьями, Антошка торопливо извлёк хорошо запрятанный за пояс брюк всё тот же злополучный, непонятно, как и когда, но всё же прихваченный с собой охотничий топорик и, сильно раз­махнувшись, ударил им по белому стволу берёзки.

— Ох! — вздрогнуло деревце.

Но Антошка не услышал, как оно охнуло. Подождав немножко, он приложился губами к свежему порезу на стволе берёзки.

Ерунда этот сок, кислятина какая-то! — разочарован­но пробормотал Антошка и пнул берёзку ногой.

Антошка-а-а! — услышал он строгий оклик отца и стремглав бросился догонять родителей.

Весь день семья Горюновых отдыхала на полянке, заросшей купавами, или, как их ещё называют, купальницами. Всем было хорошо на этой лесной полянке, радостно было смотреть на яркие цветки-огоньки, слушать весёлое жур­чанье ручья и звонкое пение птиц. А уж воздух и не срав­нить с городским: никак вволю не надышаться. На небе ни одного облачка, оно нежное, голубое, и солнце на нём золотое, как купава. А тут ещё отец Антошкин на самом берегу ручья разжёг костёр и пристроил над ним чайник, а под чайником в горячие угли закопал десятка полтора картофелин. Алла принесла несколько веточек чёрной смо­родины, что росла над ручьём, — это для заварки, вместо чая. Антошкина мама расстелила скатерть на траве и вы­ложила из рюкзака вкусные, аппетитно пахнущие пироги. Все были заняты делом, и только Антошка ходил, как не­прикаянный, и только об одном думал: «Ну, куда девался топорик, куда? Хватится бабушка топорика — все шишки на него посыплются!»

Антошку не радовали ни печёная картошка, ни пироги с яблоками, которые он очень любил, ни смородиновый чай, который все пили и нахваливали. Утерянный топорик испортил Антошке настроение на весь день, он ни о чём больше не мог думать, кроме как о топорике.

А день уже клонился к концу, Горюновы стали собираться домой. Антошкин папа заставил сына собрать все бумаж­ки, весь мусор и сжечь на костре. Потом они тщательно погасили костёр, залив водой огонь так, чтоб не дымилась ни одна головешка, а кострище забросали песком.

— Спасибо тебе, полянка с купавами, за хороший от­дых, за приют и красоту! — закидывая опустевший рюкзак на плечи, сказала Антошкина мама.

Спасибо за цветы, за купавы! — подхватила Алла.

До встречи! — добавил отец.

И только Антошка ничего не сказал, а понуро побрёл за Аллой.

— Ты не заболел ли? — всполошилась мама и, при­остановившись, потрогала Антошкин лоб. — Да нет же, температура не повысилась.

Она подтолкнула Антошку вперёд и пошла за ним. А ему так хотелось, чтобы она ещё раз наклонилась к нему, тогда бы он мог тихонько признаться ей, что потерял топорик, что ему очень горько. Но мама шла позади и приговаривала:

— Шагай, шагай веселей, ты же мужчина!

Разве после таких её слов станешь жаловаться и хлю­пать носом? Не станешь, будешь шагать молча: уж что будет, то будет!

Горюновы возвращались обратно знакомым маршру­том. Они узнавали деревья, коряги, даже стайки мухо­моров, кустики можжевельника.

И вот наконец-то они вышли на знакомую опушку леса с белой берёзкой. Антошкина мама подошла к ней:

Живи, красавица. До встречи, до свидания с то­бой! — И тут она заметила, что по белому стволу сочится из свежей раны сок. — Какое безобразие! — возмутилась она. — Ну кто же, какой шалопай и негодник ни за что ни про что ранил берёзку? У кого поднялась рука?

Этот негодник и шалопай — наш сын Антошка! — сказал Антошкин папа и, нагнувшись, поднял лежавший в траве охотничий топорик.

«ВОЙНА ВСЕ ЧУВСТВА НАШИ ОБОСТРИЛА»

А. Яшин. Не умру.

О. Фокина. В цветной бумажке розовое мыло.

И. Полуянов. Черника.

Александр Яшин

НЕ УМРУ

Когда я раненый лежал в пыли,

Страдая от удушливого жара,

Не отличая неба от земли,

Артиллерийских залпов от кошмара,

И ни стонать, ни говорить не мог, —

Тогда прямой, с пушистой желтизною,

Откуда ни возьмись, степной цветок

Виденьем детства встал передо мною.

Что я припомнил в этот миг? Леса,

Деревни, в палисадниках рябину,

Под солнцем поле спелого овса

И матери натруженную спину...

Что я услышал? Дробный стук колёс,

Крик петуха на просмолённой крыше,

Шум светлых сосен и жужжанье ос,

Раздольный звон бубенчиков услышал...

Ах, родина, лесная сторона!

Как всё стократ для сердца стало мило —

Брусника в чащах, рек голубизна —

Война все чувства наши обострила...

А сколько зверя, сколько птиц в бору...

И потому, что всё перед глазами,

Не дрогну я в сражениях с врагами,

Земли родной не выдам: не умру!

Ольга Александровна Фокина

В цветной бумажке розовое мыло,

Ты пахнешь чем-то очень дорогим,

Ты пахнешь чем-то несказанно милым,

Но чем же? Память, память, помоги!

Чуть уловимый запах земляники,

Едва заметный — ржи и васильков,

И аромат лесных тропинок диких,

И душный мёд некошеных лугов.

И — вместе все... Когда такое было?

Но память вновь меня не подвела:

Ты пахнешь детством, розовое мыло!

Как позабыть об этом я смогла?

Была война. Дымы больших пожаров

Не залетали в нашу глухомань,

Но как-то в сельсовет пришёл подарок,

Пришла посылка с надписью «Для бань».

Я материнских глаз не позабыла,

Они светились, радовались так,

Как будто дали нам не кубик мыла,

А самородок золота с кулак. ...

Намытое, давно скрипело тело,

Уж мать в предбанник выносила таз,

Но открывать я долго не хотела

Зажмуренных от мыльной пены глаз.

Тогда впервые за четыре года

Запахло снова тёплым молоком,

И белым хлебом, и тягучим мёдом,

И васильками, и живым отцом.

Иван Дмитриевич Полуянов

ЧЕРНИКА

Дождь пал на истомлённую жарой землю, как на рас­калённую сковородку. Зной вернулся влажный и душный. С полей и перелесков дождевая влага уходит вверх вол­глым беловатым туманом: рождаются новые облака.

Солнце водянисто, водянист парной воздух. Солнце высокое и бледно-малиновое. На него смотришь, не от­водя взгляда. Ни теней, ни игры света в каплях дождя на траве, — притушил их низкий и душный туман.

Я сворачиваю с дороги в заполье, в черничник. Набираю ягод в горсть. Они мелкие, вишнёвого цвета и не освежают во рту. Ягоды не дозрели, на них не успел образоваться синий налёт.

Черника, я думаю, везде одинакова. Ягода простецкая. Вкус у неё везде один. Хоть у нас, в заполье, хоть, скажем, в Белоруссии.

Белоруссия родная, Украина золотая,

Ваше счастье молодое

Мы стальными штыками оградим! — пожалуй, никогда не забудутся солдатские песни фронто­вых лет.

На ту, памятную мне, железнодорожную станцию эше­лон нашего полка привезли под утро. То ли в штабах ре­шали, на какой участок прорыва нас бросить в бои, то ли впереди было разбито полотно, — неизвестно отчего, но мы застряли почти на сутки, и нам сказали, что это — Бе­лоруссия.

Собственно, станции не было. Груды кирпичного лома. Поваленные и сожжённые столбы в путанице ржавой про­волоки. Остовы обгорелых, исщепанных осколками вагонов за насыпью колеи. Воронки от авиабомб. Воронки на пер­роне и в поле, где вместо посёлка — закопчённые трубы печей и головни. Кучи пепла, головней и крошево углей.

Ребятишки прибежали к эшелону спозаранок. Замыз­ганные кофты и кацавейки*, рубашонки из марли — какого только на них рванья не было! Они стучали в вагоны:

А вот витамины... вот витамины!

А у меня смачней!

И у меня!

В пилотках, в подолах рубашонок они принесли чер­ники. Мы ели эту простецкую лесную ягоду, хвалили ребятишек и подшучивали: от витаминов столько сил у нас прибавляется, что фашистов шугнём — до Берлина побегут без оглядки.

Выделялся мальчишка с каской. Было ему лет один-надцать-двенадцать. Он верховодил ватагой. На поясе у него болтался трофейный* тесак* в обшарпанных нож­нах. На худеньком, с просвечивающими синими жилка­ми запястье — компас на ремешке. Чей-то солдатский подарок. Мальчик не тянул в вагоны каску с черникой. С достоинством ждал, что мы спустимся из вагонов.

С собой бы забрали, — хрипловатым голосом обра­щался он к нам. — Я б постарался, лишним не был.

А мамка?

Тю-ю, что вспомнили! Её ж в сорок первом фрицы повесили: связной была у партизан.

А отец?

Он не ответил. И больше вопросов к нему не было. В полдень не горели по насыпи костры. Варить было нечего: что причиталось по сухому пайку, мы роздали ребятам.

К вечеру они явились снова. Опять с черникой.

Почему ж вашего главаря с каской нет?

Мины, дядько, в лесу, — принялась объяснять стри­женая, как мальчик, тоненькая девчушка. В юбке и кофте из застиранной гимнастёрки. Видно, одной гимнастёрки на весь её наряд хватило. — Фрицы от партизан, уй-уй, дюже богато мин понавтыкали. Да вы не тушуйтесь, Петруся ж на раз... Кабы ноги поотрывало, тогда худо. А его на раз... Бярите чярничку. Мы и грибов вам принесём... Не тушуй-теся, Петруся ведь на раз убило. Ага, на раз убило!

Широко расставляя ноги-спички, она зачерпывала из подола ягод грязной замурзанной горстью:

Бярити-и...сплошь витамины! От головы эшелона донеслось:

По вагона-а-м!

Паровоз тронул без гудка. Залязгали буфера* и сцеп­ления, состав резко дёрнулся и пошёл. Бежали рядом с

А сюда не дошла война — до сосен в полях, до зелёных берегов реки. Не падали бомбы, не нарушал покой плесов Городишны вой чужих самолётов. Не стали партизанскими леса, материковое наше суземье...

Я набираю ягод в горсть. Ягоды мелкие, вишнёвого цве­та. Черника, я думаю, везде одинакова — ягода лесная, простецкая.

ЖИВОЙ СВИДЕТЕЛЬ ТЕХ ГРОЗНЫХ ЛЕТ

А. Медведская. Воспоминания фронтовика (отр. из рассказа «Двое»).

Зелёный угор (отр.)

Краткие сведения о жизни и творчестве автора.

Антонина Бернардовна Медведская

ВОСПОМИНАНИЯ ФРОНТОВИКА

...В сорок первом году, в самое благодатное для всего живого время, началась война — будь она трижды проклята. Призвали меня в армию. На­дел я солдатское обмундирование, сел в эшелон и поехал на фронт стоять насмерть. А стоять насмерть было не так просто. Фашисты, я скажу, не дре­мали. Вооружились так, чтоб смести с лица земли половину человечества — была у них такая поганая мыслишка. Ну, вот и двинули они на нас. Ох, и трудно было нашему народу в ту по­ру. Только надо было им знать, что и наш народ не лыком шит. Сколько враги ни вершили свои чёрные дела, настал всё ж момент, когда попёрли мы их туда, откуда они к нам приползли...

Много я походил по фронтовым дорогам с оружием. Всякого повидал. Многих своих друзей-однополчан в земле оставил. А меня всё судьба берегла. Ни пуля, ни осколок не задели.

После одной атаки солдаты приходили и шинель мою, как диковинку, разглядывали. Все полы в дырках, пулями пробиты, а я невредим. Это когда я бежал, полы шинели ветер развевал, вот их и дырявило. Только всё ж дошла и до меня очередь, пришлось и мне познать, почём фунт лиха. И случилось это во время отдыха после тяжёлого боя, вот что самое обидное.

Дело было тёмной ночью. Снежок с неба падал тихий, невесомый. Расположились мы на кратковременный от­дых в одном маленьком немецком городке. Население из него бежало, а те, кто остались, сидели запрятавшись. Выбрали мы себе один особнячок, брошенный хозяева­ми. На всякий случай заглянули в погреб, на чердак, во все кладовые, во все комнаты. Пусто. Позакрывали окна, двери — время осеннее, да к ночи дело. Выставили ка­раул, растянулись на мягком ковре на полу — справно жили тут люди — да и дали храпачка.

Проснулся я оттого, что стал кричать во сне спавший со мной рядом Илья Кудряшов. Я хорошо знал этого солдата и всю его трагическую историю. Мать у него старушку, жену и двоих деток — сына и доченьку — за­мучили фашисты на глазах у всей деревни. Нашёлся среди деревенских подлый человек, настукал немцам, что Илья Кудряшов в партизаны ушёл. А надо сказать, что здорово в тех местах партизаны немцам жизнь портили.

Вот и казнили семью Ильи на глазах у всей деревни, чтоб остальных страх сковал.

Крепко принял к сердцу Илья Кудряшов гибель се­мьи. Не мог ни спать, ни есть. Стал чёрный, как земля, и всё лез в самое пекло, где бой кипел. Боль и злоба жгли человеку нутро. Никакой пощады врагам от Ильи не было...

Как-то рассказал мне, что часто во сне своих видит, крик детей ему чудится. Это нервы у него не выдюживали. Вот увидит такой сон и начинает во сне кричать.

Открыл я глаза, протянул руку, чтоб разбудить Куд-ряшова, а он уже не спит. Вскочил на ноги и к чему-то прислушивается... И вот тут-то мы ясно услышали: кричит ребёнок, да так, что мороз по коже. Схватили мы авто­маты и бросились вон из особняка. Смотрим, а в одном окне соседского дома — огонь, и крик оттуда. Подбежа­ли к окну. И что же видим. Мужчина в форме немецкого офицера, лицо обросшее, глаза стеклянные, одной ру­кой обхватил девчушечку лет четырёх, а другой полива­ет стены и пол бензином. И уже всё полыхает. Сапоги и одежда горят на офицере. Девчушка от огня ручками отмахивается и кричит — сердце разрывается. Что тут сделалось с Кудряшовым, рассказать нет возможности. Он рванул в окно, прямо в огонь. Ударил по голове оша­левшего фашиста, вырвал у него девочку. Всем своим телом прикрыл её от огня и выскочил в окно. Тут я да­вай с него огонь сбивать. Хотел было девчушку взять, а она ни в какую. Уцепилась Кудряшову за шею, к нему прижимается, вся дрожит. И была она такая худенькая, одни глазёнки во всё лицо, и такой в них невыносимый страх — не высказать.

Повели Кудряшова с этой девчушкой на руках в медсанбат. Я же задержался, как-то опешил от всего этого. А дом горел, сгорел в нём и тот сумасшедший.

Я повернулся и пошёл прочь от пожарища, и вот тут-то наступил и мой черёд. Как рвануло что-то в пылающем окне — я и свалился, как подкошенный... Сам-то я выжил, а вот ножку свою всё ж оставил в германской земле.

ЗЕЛЁНЫЙ УГОР

...Случилась эта история давненько. Война тогда шла. Воевал наш народ — не на жизнь, а на смерть. Заполонили вороги нашу землицу, испоганили. И сколько их наши солдаты ни били, они всё лезли и лезли. Грабили города и деревни, огнём палили. А уж над народом нашим лютова­ли — стреляли, вешали, пытками мучали. Детишек малых, женщин, стариков живыми в избах сжигали...

Зачем, зачем они это делали? — спрашиваю у Ти-мошихи и боюсь расплакаться.

А чтоб русский народ под корень извести. Враг — он на то и враг. Такое творили, что и вспоминать страшно. Вот в это самое чёрное время случилось одной молоденькой девушке из наших мест — Грушей её звали — быть на станции с подводой. Молоко она отвозила для отправки в госпиталь. А тут аккурат подошёл эшелон с ранеными. Подбежала она к вагонам, смотрит в окна, а слёзы по ще­кам сами по себе бегут. Отца вспоминает, братьев своих, ребят-одногодок, которые воевать пошли. И на неё ране­ные глядят. Которые улыбаются, машут ей, а иные глядят строго-строго. А тут выходит из вагона доктор и громко спрашивает у народа:

Есть ли здесь кто из деревни Васильки, из колхоза «Родина»?

Девчонка встрепенулась, подбежала к доктору.

Я, — говорит, — из деревни Васильки. С подво­дой!

Ну вот и хорошо, — обрадовался доктор. — Ехал с нами паренёк один. Ранение у него было тяжёлое. Просил, если умрёт, чтоб на этой станции сняли с поезда. Так вот, девушка, отвези его тело в родную деревню. Пусть мать похоронит, да непременно на Зелёном угоре. Это его пос­ледняя просьба.

А как паренька-то звали? — еле слышно спросила Груша.

Васей звали. Василием Лисичкиным, — ответил доктор.

Вася... — только выговорила Грушенька и руками лицо закрыла.

Вот вынесли санитары из вагона на носилках тело Васи Лисичкина, завёрнутое в плащ-палатку, в телеге уложили. Военные люди три выстрела в небо послали — салют, зна­чит, Васе прощальный. А девчонка та стоит, Груша, будто окаменела. Тронул её доктор за плечо:

— Вези, дочка, героя. Вот и доехал воин до родной земли. Доставь его к дому родной матери и низко ей пок­лонись от всех нас...

Поезд ушёл, а Груша, как во сне, взяла вожжи в ру­ки, привычно тронула лошадь. Идёт, горемыка, рядом с телегой, где спит вечным сном её лучший дружок Вася Лисичкин, и дороги перед собой не видит. Вспоминает, вспоминает Васю, как вместе по грибы и ягоды в лес бегали, как в район на комсомольские собрания ходи­ли да поздно вечером возвращались, а этот Зелёный угор миновать не могли. Будто магнитом тянул он их к себе. Сколько раз встречали рассветы на этом Зелё­ном угоре...

А вот как обернулось всё. Везёт Грушенька своего ми­лого дружка не живого — мёртвого. Молчит он, словечка ласкового не скажет. Везёт она его в деревню Васильки к родной матушке хоронить. И такая чёрная тоска одоле­ла девушку, что не заметила она, как солнце зашло, как вся округа туманом закуталась, как конь привёз телегу на Зелёный угор и остановился под берёзой, аккурат вот под этой самой берёзой...

А было это в ту летнюю пору, когда заря с зарей встре­чаются. Было это в самую короткую июньскую ночь. Цвели в то лето травы так буйно, что люди и не помнили тако­го цвета, такой красоты. Выросли они на Зелёном угоре выше роста человеческого. Стоит конь под берёзой весь в цветах, как в венке. Глаза закрыл, хвостом не махнет, ухом не поведёт. «Что же это? То ли я сама коня сюда направила, то ли конь по своей охоте на Зелёный угор подводу с неживым дружком моим притащил?» — поду­мала Грушенька. Подумала, подумала да и решила от­крыть лицо Васюткино. Пускай все цветы Зелёного угора поклонятся ему. Вот протянула она руку и откинула край солдатской плащ-палатки. И страху в ней нет никакого. Глянула — лежит её дружок Вася как живой, только в ли­це — ни кровиночки.

Не смогла Грушенька стерпеть такую муку, кинулась она на землю, обхватила руками травы-цветы, просит их:

— Помогите вы нам, наши любимые травы волшеб­ные-чародейные, исцелите солдата-защитника Васеньку, моего суженого. Не могу я его неживого привезти к дому его матушки. И жить я не хочу, если Вася, мой любимый, в земле лежать будет...»

Наплакалась Грушенька, травы обнимаючи, так, что уж и слёз не стало, всё выплакала. Затихла девчонка. И стало что-то с ней непонятное твориться. Боль в сер­дце унялась. Лежит она подле телеги в цветах. Они к ней головками клонятся, росинками лицо кропят. Глаза у Грушеньки открыты, в небо глядят, а нет сил ни рукой, ни ногой пошевелить. Лежит девушка, будто и земли не касается. И чудится ей — травы между собой разговор повели. И главная над ними — Берёза Белая.

—Хвала тебе, Дрёма-трава! — заговорила Берёза Бе­лая. — Помогли твои чары — успокоилась невеста солдата Василия. Крепко дремлет и конь, про еду и питье забыл.

Встрепенулась Царица угора Зелёного — Берёза Белая, поплыл её голос над цветами-травами:

Где вы, Ромашки, озорницы луговые? Разбежитесь во все стороны, отыщите мне Порезник-траву...

Тут я! Приказывай, Царица! — отозвался Порезник-трава.

Сотвори-ко ты чудо, тебе подвластное, заживи все раны солдатские, да так постарайся, чтоб и следов не ос­талось.

—Все сделаю, как велишь, Берёза Белая! Опять шумнул лист на Берёзе Белой:

Эге-гей! Где ты, Дягель? Привстань, поднимись во весь свой богатырский рост. Посмотри-погляди, где у нас растёт-живёт Бессмертник-трава?

А тут я! У камня гранитного, в землю вросшего, — отозвался Бессмертник-трава, от сорока недугов исцеля­ющая.

Тебе, Бессмертник, велю исцелить, излечить от ран тяжёлых солдата Лисичкина.

Всё исполню, как велишь, Царица наша! — отозвался Бессмертник и низко поклонился.

Вижу и тебя, гостья наша заморская — Дивина — царская свеча! Встань подле солдата Василия Лисичкина. Не жалей света колдовского, аромата медового, невиданной силой богатого! — приказала Берёза Белая Дивине — царской свече и сама легонько, ласково про­вела ветвями-косами зелёными по лицу и всему телу Васи Лисичкина.

Дохнул ветерок, поплыли над Зелёным угором запахи-ароматы, да такие, что словами не высказать. Заиграл над травами свет, чуду подобный. И всё кругом зашелестело, зашепталось. Послышалась музыка с тонким серебря­ным перезвоном, и тут все цветы Зелёного угора повели хороводы. То они к землице низёхонько наклонятся, то поднимутся во весь рост, будто надобно им дотянуться до самого зоревого неба. И все травы-цветы колдовской силой запаха, росы, пыльцы овеяли, окутали, окропили тело солдата Василия. Будят они его ласковыми голосами, шелестами-перезвонами.

И случилось тут чудо превеликое, услыхала Грушенька, как забилось сердечко её дружка Васи: «Тук-тук, тук-тук...» Встрепенулась тут девушка, собрала всю свою силу, чтоб с земли подняться. Стала руками по цветам-травам водить, да и ухватилась за Любим-траву. Тут чары Дрёмы-травы и развеялись.

Вскочила Грушенька, смотрит на Васю — вся обмирает. А он будто крепко-крепко спал и только проснулся — руки к ней тянет, шепотком говорит ей: «Грушенька! Любимая моя, ромашка моя полевая...» Бросилась Груша к нему, щекой к его щеке прильнула и заплакала, от счастья и радости заплакала.

— Это наш Зелёный угор тебе жизнь вернул!

А Вася провёл по её щекам рукой, слёзы смахнул и говорит ей:

—Знать, нельзя убить жизнь в русском солдате, пока есть на нашей земле Зелёные угоры с Родниками певучими, Берёзами Белыми. И пока они будут, не совладать смерти с народом нашим. Он навсегда! Он вечный!

Алгоритм построения логистических систем. Интегрированные логистические системы.

Построение логистических систем обычно реализуется по следующему общему алгоритму:

1. Сбор и анализ необходимой информации для построения такой системы при соблюдении необходимых ограничений для ее функционирования.

2. Четкая формулировка цели и задачи создания системы, а также принимаемых при этом ограничениях.

3. Анализ недостатков: существующих систем управления и возможных путей их устранения.

4. Определение данных о потребных входных и выходных материальных, финансовых и информационных потоках, циркулирующих между системой л внешней средой.

5. Разработка возможных вариантов создаваемой логистической системы при выборе наилучшего по установленному экономическому критерию.

6. Согласование интересов всех участников этой системы и документальное оформление между ними.

7. Детальная разработка концепций логистической системы с позиций макро- и микрологистики.

При изучении процессов в логистических системах возможно применение двух принципиально различных подходов. Один из них - локальный, другой - системный. Системный подход и системный анализ предполагают, что система сама по себе сложный объект, где необходимо учесть:

а) тесную связь между обилием фактов, определяющих поведение этой структуры;

б) неполную определенность поведения системы и особенно в процессе ее развития.