Дошкільна лінгводидактика як наука. Об’єкт та предмет лінгводидактики. Завдання дошкільної лінгводидактики.

Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 1077

Руби хотелось посмотреть Белый дом, Джорджтаун, мемориал Линкольна, проплыть по Потомаку до горы Верной и посетить как можно больше музеев и художественных галерей – дома ей это все равно не удалось бы сделать, но ведь именно этим занимались люди в отпуске. Купив путеводитель, Руби составила список достопримечательностей, которые хотела бы посмотреть.

Узнав, что Руби собирается в Вашингтон, Бет пришла в восторг и сразу же забронировала номер в отеле, в котором проживала сама.

– Тебе здесь очень понравится, – заверяла она подругу. – Я покажу тебе все, что есть интересного в Америке, и познакомлю тебя со всеми своими друзьями.

Как и всегда, в гардеробе Руби отсутствовали подходящие для подобной поездки вещи, и она решила, что подвернулся отличный повод обновить его. Свой вклад в будущую поездку в Америку внесли все обитатели дома, даже студенты, которые скинулись и в знак признательности купили своей хозяйке миленькую черную кожаную сумочку. Перед отъездом Руби тепло с ними попрощалась, зная, что к тому времени, когда она вернется домой, их уже не будет.

Грета и Хизер три субботы подряд не выходили на работу, избавив мать от необходимости заниматься домашними делами и предоставив ей возможность побродить по магазинам одежды и супермаркетам. Опьянев от давно забытых ощущений. Руби купила элегантный черный полотняный костюм, нарядную голубую блузку и еще одну попроще, белую, два легких, женственных индийских платья ярких расцветок, туфли на вызывающе высоких каблуках к костюму и золотистого цвета босоножки к платьям.

Дэйзи купила бабушке симпатичную хлопковую ночную рубашку – те, в которых Руби спала, были старше самой Дэйзи и годились только на тряпье, – а близняшки, обратив внимание на состояние древней, замусоленной бабушкиной косметички, заменили в ней все без исключения: купили помаду, пудру, тени для глаз, румяна…

– Бабушка, тушь для ресниц в плитках – это каменный век, – сказала Руби Мойра. – Сейчас она продается в тюбиках. А еще мы купили тебе карандаш для глаз.

– Я никогда еще не пользовалась таким карандашом, но надо же когда-нибудь начинать, – ответила Руби.

– Мы купили тебе новую косметичку и духи, правда, только маленькую бутылочку, – сообщила Элли.

– Обожаю «Же ревьен»… Мои вы хорошие! Я уезжаю только на неделю, но буду отчаянно по всем вам скучать.

– Я тоже буду по тебе скучать, бабушка, – со слезами на глазах проговорила обычно невозмутимая Элли.

Руби села в самолет. На ней был черный костюм, и она наконец вновь почувствовала себя человеком.

От полета она получила только удовольствие – вопреки предупреждениям Хизер, ее не тошнило, и она ничуть не боялась. После еды Руби выпила два джина с апельсиновым соком, а потом, почувствовав легкое опьянение, погрузилась в чтение романа, который собиралась прочитать уже лет десять.

Они с Бет встретились в Национальном аэропорту Вашингтона в субботу в пять часов вечера по американскому времени. Те немногочисленные фотографии, которые присылала подруге Бет, не давали полного представления о том, как сильно она изменилась. Бет не пользовалась косметикой, и ее кожа напоминала старое полированное дерево. Сложно было поверить, что когда-то она была мягкой и полной: теперь она казалась совсем другим человеком, подтянутым и жестким. Ее глаза ярко блестели, и даже походка изменилась – когда-то она неторопливо плыла над землей, доводя Руби до безумия своим нежеланием идти быстрее, а теперь передвигалась короткими торопливыми рывками. На Бет были джинсы, футболка и поношенные кроссовки. Короткие кудрявые волосы почти полностью поседели.

– Из-за тебя я чувствую себя синим чулком! – воскликнула Руби после того, как они тепло обнялись.

– А я из-за тебя чувствую себя старой бечевкой, – с усмешкой ответила Бет.

– Это как?

– Ну, бродяжкой.

– Бет, мы всегда были честны друг с другом, и уверяю тебя, что ты ничуть не похожа на бродяжку.

– В последнее время мне некогда за собой следить.

– А я несколько часов приводила себя в порядок, чтобы произвести на тебя впечатление. Я даже научилась пользоваться карандашом для глаз и подкрасила волосы. Они уже начинают седеть.

– А мои уже заканчивают, но меня это не беспокоит. Пойдем, нас уже ждет такси.

Взяв Руби за руку, Бет повела ее к выходу. Руби с неприятным чувством подумала, что ее подруга, которая во время войны растопила остатки нескольких палочек помады, чтобы получить одну целую, совсем перестала заботиться о своей внешности. Руби вспомнила, как они вдвоем липли к американским солдатам в надежде разжиться нейлоновыми колготками.

К ее удивлению, за рулем такси сидела женщина.

– Руби, познакомься, это Марго, – сказала Бет, когда они уселись.

– Привет, Руб. Рада познакомиться.

Пока такси петляло по лабиринту улиц, три женщины в салоне непринужденно болтали. Руби постоянно вертела головой, все еще не веря, что она в другой стране.

– Они все такие прямые! – заметила она.

– Ты о чем? – спросила Марго.

– Об улицах. В Великобритании улицы часто кривые, а здесь все до одной прямые, как стрела.

– По эту сторону Атлантики больше любят порядок.

– А где расположен наш отель? – спросила Руби у Бет.

– На полпути между старым центром и Белым домом.

– Белый дом – это одно из зданий, на которые я хотела бы посмотреть в первую очередь.

Руби знала, что во время экскурсии даже можно было издалека увидеть президента Форда, занимающегося своими обычными делами.

– Посмотришь на него завтра утром, – ответила Бет.

– Поверить не могу!

Отель оказался чистым и строгим. Работали в нем, казалось, одни женщины. Бет познакомила Руби с портье и почти со всеми женщинами, которые встретились им по пути к номеру Руби.

– Я всегда останавливаюсь здесь, когда приезжаю в Вашингтон, – объяснила Бет, открыв дверь в небольшую комнату, напрочь лишенную каких-либо картин и украшений. – Не хочешь отдохнуть?

– Нет, спасибо. Но я хотела бы принять душ и переодеться в платье, – ответила Руби.

В Вашингтоне было градусов на десять жарче, чем в Британии.

– Кроме того, я умираю с голоду, – добавила она.

– Переодевайся, и пойдем в ресторан на первом этаже.

Ресторан больше напоминал школьную столовую – за столом запросто могли уместиться человек восемь. Руби заново наложила макияж и надела зеленое платье и босоножки, и этого было достаточно, чтобы вновь почувствовать себя слишком нарядной: Бет по-прежнему была в джинсах и футболке. Еда была простой, но питательной и напомнила монастырскую. Столовая быстро заполнялась, и за их стол подсели еще несколько женщин. Все они принялись расспрашивать смущенную Руби о ее стране, но почти ни на один вопрос она не смогла ответить.

Она понятия не имела, сколько женщин являются членами британского парламента или высшими государственными чиновниками, лидерами профсоюзов или ведущими новостей по телевидению, директорами или президентами тех или иных компаний.

– В начале года Маргарет Тэтчер была избрана лидером консервативной партии, – сказала Руби в жалкой попытке продемонстрировать, что она хоть за чем-то следит. Но оказалось, что ее собеседницы уже об этом знают.

Руби призналась, что никогда не состояла в профсоюзе, но лишь потому, что никогда не работала на официальной должности.

– А разве у вас нет профсоюза домохозяек? – спросила одна из женщин. – Кажется, я когда-то читала о нем.

Руби почувствовала себя безнадежно отсталой. Сжалившись над ней, Бет сменила тему разговора:

– Вы никогда не догадаетесь, кем Руби работала до войны. Руби, расскажи им о работе посыльного ломбардов.

Женщины за столом очень внимательно выслушали ее рассказ о том, как она обходила ломбарды и их клиентов с Гретой на руках, а затем с обеими дочерьми в коляске. Увлекшись – а возможно, просто желая произвести на слушательниц впечатление после проявленного ею невежества, – Руби рассказала им о Фостер-корт, о работе уборщицей и о том, как Джейкоб полгода пролежал на кровати.

– Да, Руб, нелегко тебе пришлось!

– Я думаю, никому из нас не приходилось жить в такой бедности.

– Да, наверное, – согласилась Руби.

После того как тарелки унесли, все остались сидеть на своих местах.

– А что теперь? – спросила Руби.

– Собрание, – ответила Бет.

– На какую тему?

– На тему стеклянного потолка.

– Понятно, – протянула Руби, хотя на самом деле ей ничего не было понятно: она никогда раньше не слышала этого словосочетания.

Однако Руби довольно быстро поняла, что речь идет о трудностях, с которыми женщины сталкиваются, когда пытаются подняться вверх по карьерной лестнице в какой-либо организации. Этот воображаемый потолок был незаметен, но он существовал. Женщине можно было подняться до определенного предела, но, если она желала дальнейшего служебного роста, ей приходилось преодолевать скрытое и упорное сопротивление коллег-мужчин.

Руби не почувствовала особой симпатии к докладчице, агрессивной красноречивой журналистке, которая утверждала, что каждый раз, когда она претендовала на повышение по службе, с ней поступали несправедливо.

– Я бы не хотела, чтобы она была моей начальницей, – прошептала Руби Бет. Та лишь улыбнулась в ответ.

Когда собрание закончилось, на маленькую сцену вышла рок- группа, состоящая из одних женщин. К концу концерта Руби почувствовала, что хочет спать.

На следующее утро она надела свое второе платье – бирюзовое, с золотистыми бусинками на вороте – и с особой тщательностью наложила макияж: все-таки ей предстояло побывать в Белом доме! Когда Руби подводила карандашом глаза, ее рука чуть-чуть подрагивала от волнения.

Мойра и Элли утверждали, что это средство придавало ей экзотический, эффектный вид.

– Мне уже пятьдесят семь, не слишком ли я стара для карандаша? – озабоченно спрашивала у внучек Руби. – Я не буду похожа на молодящуюся старушку?

– Бабушка, ты всегда выглядишь просто отлично. В школе все считают, что ты наша мать.

Почти никто из участниц вчерашнего собрания не пользовался косметикой – и не носил платьев. Практически все женщины в этом отеле одевались, как Бет, – в джинсы и футболки.

– Тебе так будет удобно? – спросила Бет за завтраком.

– А почему мне должно быть неудобно?

Бет пожала плечами:

– Да так… Давай побыстрее допьем кофе – снаружи уже начали собираться люди.

– Какие люди?

– Участники марша к Белому дому.

Час спустя Руби в числе других участников марша шла мимо величественного белого здания по залитой слепящим солнцем Пенсильвания-авеню. В руках у нее был плакат «Одинаковая плата за одинаковую работу». С этим лозунгом Руби была вполне согласна, но все же она ожидала от этого дня чего-то другого.

Кроме того, золотистые босоножки натерли ей ноги, по ее телу ручьями струился пот, и отчаянно хотелось пить.

«Интересно, я увижу хоть какие-нибудь достопримечательности или мне придется провести всю неделю в демонстрациях и маршах?» – думала она.

– Издалека приехали?

Руби повернулась к молодой женщине, шедшей рядом с ней.

– Из Англии, – хрипло ответила она.

– А мы из Новой Зеландии. Я приехала с матерью, она где-то сзади. – Женщина неопределенно махнула рукой. – У нас почти ничего не устраивали в ознаменование Международного женского года, и мама решила, что должна принять во всем этом хоть какое-нибудь участие. Здорово, правда? Это ощущение общности, уверенность в том, что мы вполне способны делать вещи, которые традиционно считаются мужскими… Я думаю, настанет день, когда президентом США изберут женщину.

– Почему бы и нет?

– Но пока что этот день еще далеко! – возмущенно проговорила женщина. – Вас не раздражает то, что среди всех мировых лидеров, которых показывают по телевизору, нет ни одной женщины?

– Меня это приводит в ярость.

– Это несправедливо, правда? Почему всем должны заправлять мужчины, если больше половины населения Земли – женщины?

– Вы правы, это вопиющая несправедливость.

– О, меня зовет мама. Было очень приятно поговорить с вами. Возможно, мы с вами еще как-нибудь встретимся.

– Я тоже на это надеюсь, – улыбнулась в ответ Руби.

Впервые после приезда в Вашингтон ее охватило ощущение, что она участвует в великом деле. Женщины запели «Мы победим», и Руби под наплывом чувств стала подпевать им.

«Надо будет купить джинсы, футболку и какую-нибудь удобную обувь, а красивые, но неуместные платья оставить в номере», – сказала себе Руби.

Было непохоже, что ей удастся проплыть по Потомаку, посетить хоть один музей или выставку или подойти к Белому дому ближе, чем она находилась от него сейчас. Однако шел Международный женский год, и Руби была намерена извлечь из этого факта максимум ощущений.

После митинга и многочисленных выступлений они вернулись в отель на обед. По его окончании чернокожая фабричная работница стала описывать сексуальные домогательства и массовые увольнения, которые начались на фабрике, когда работницы попытались организовать профсоюз. Три года спустя, после масштабной кампании, они были восстановлены на рабочих местах, а их профсоюз был признан руководством фабрики. Когда женщина завершила свой рассказ, помещение взорвалось аплодисментами и криками одобрения.

Некоторое время спустя Руби, Бет и человек шесть других женщин пошли в расположенный неподалеку бар и там налегли на вино. Руби вслух выразила удивление тем, что вокруг были одни женщины.

– Мужчин сюда не пускают? – спросила она.

– Нет, но их присутствие не приветствуется, – был ответ.

– И почему же?

– Потому что это заведение для лесбиянок.

Неужели Бет стала лесбиянкой? Когда они вернулись в отель, Руби все-таки задала подруге этот вопрос. В фойе они взяли в автомате кофе и уселись на кожаный диван.

– Ну конечно нет, дурочка! – рассмеялась Бет. – Но мы должны продемонстрировать солидарность со всеми нашими сестрами независимо от цвета их кожи или сексуальной ориентации. Женщинам надо держаться вместе.

– Женщина, которую мы слушали вчера вечером, – та, что рассказывала о стеклянном потолке, – была агрессивной и навязчивой, и из нее получился бы отвратительный начальник. Не понимаю, почему я должна демонстрировать солидарность с такими людьми, как она.

– А почему мы разрешаем становиться отвратительными начальниками только мужчинам? – рассудительно проговорила Бет. – Мы не говорим, что все женщины милашки, но и мужчинам с тяжелым характером никто не мешает продвигаться вверх.

– О Боже, Бет, как же ты изменилась! – воскликнула Руби, рассматривая суровое, решительное лицо подруги. – Были времена, когда ты совсем не задумывалась о подобных вещах, теперь же умные мысли так и сыплются из тебя.

– Если бы не обстоятельства моего брака, я была бы сейчас дома, пекла коржики и вытирала пыль, оплакивая смерть своего ребенка и тот факт, что все остальные дети женаты и живут своей жизнью. Но я была поставлена перед выбором: либо отказаться от своего «я», либо что-то предпринять. Чем больше я делала, чем больше меня все это затягивало и тем сильнее я менялась. Для меня стали важными вещи, о которых я никогда раньше не думала.

Руби кивнула.

– А Дэниел, насколько я поняла, теперь сидит дома, – сказала она. – Он доволен этим?

– Не очень. Он никак не может смириться со смертью Сеймора. Мне не нравится оставлять его одного, но, когда он оставлял меня, я чувствовала себя несчастной. Наверное, я покажусь тебе эгоисткой, но я стараюсь не думать о нем.

– Ты долго не могла разлюбить Джейкоба, хотя он поступил по отношению к тебе намного хуже.

Я по-прежнему люблю Дэниела, но теперь для меня на первом месте не он, а я сама.

А я не способна на что-то подобное, – вздохнув, призналась Руби. – Для меня на первом месте всегда были дочери, потом их дети. Мне казалось, что без меня они не проживут.

Руб, ты это серьезно? – Глаза Бет воинственно сузились. – Ты действительно считаешь, что Хизер и Грета не прожили бы как-нибудь, если бы тебя не было с ними? А как же тогда живут остальные? Ты ведь знаешь слова «незаменимых людей нет»?

– Ты хочешь сказать, что я потратила свою жизнь понапрасну? – раздраженно проговорила Руби.

– Нет, Руб, но ты делала именно то, что тебе хотелось делать. Не сердись. – Бет положила руку на запястье подруги. – Из тебя получился бы неважный наемный работник. Боссу достаточно было бы косо на тебя глянуть, и ты тут же повышала бы на него голос. Ты не терпишь критики. Тебе всегда хотелось быть главной, заправлять всем, поэтому ты создала свой маленький мирок и сделала себя его королевой. Можешь не говорить мне, что ты довольна своей судьбой, но я уверена, что чаще всего так оно и было.

– Наверное, это так. Но что если бы Ларри с Робом не погибли и девочки не вернулись бы домой? Чем бы я занималась в этом случае?

– Вышла бы за Криса, занялась бы наконец карьерой, стала бы большим человеком. Руби, тебе необходимо ощущать собственную значимость. Помнишь, как мы все в тебе нуждались во время войны? И не говори, что тебе это не нравилось.

– Ты думаешь?

– Я уверена.

Руби была бы не прочь продолжить этот разговор, но к ним подсели еще какие-то женщины, и беседа сменила направление. Они проговорили до глубокой ночи.

Неделя в Америке пролетела очень быстро. Ко времени возвращения домой Руби узнала о себе и о мире больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. В прошлом она смотрела телевизор, читала газеты и жаловалась тем, кто соглашался ее выслушать, на несправедливость, царящую в мире, но, если не считать лет, проведенных в Фостер-корт, ей никогда не приходилось бороться за свое существование. Она много работала, однако ее мирок оставался стабильным. По сравнению с многими из тех женщин, с которыми Руби познакомилась за эту неделю, все доставалось ей легко. Она решила, что по возвращении домой чем-нибудь займется, вступит в какую-нибудь организацию, начнет читать книги, которые она накупила в Вашингтоне, и расширять свой кругозор.

Большую часть своей жизни Руби двигалась по накатанной колее – в основном благодаря Мэттью Дойлу. Она осознала это лишь теперь, на несколько десятилетий позже, чем следовало бы.

В последний день пребывания в Америке Руби с Бет поехали на метро в Сити-Плейс, крупный торговый центр, где Руби купила длинный кремовый пиджак, который неплохо смотрелся с приобретенными ранее джинсами. Она решила явиться домой в новом обличье и этим всех удивить. Выбрав сувениры для девочек – в основном украшения в этническом стиле, – она долгое время простояла перед синим шелковым галстуком с вышитым на нем крошечным изображением Белого дома, пока наконец решилась купить его.

– Это для кого? – спросила Бет.

– Для Мэттью Дойла. Мелочь, но ему будет приятно.

Кроме Руби, на следующий день должны были уезжать и некоторые другие участницы слета. Вечером было организовано долгое и прочувствованное прощание с женщинами, с которыми они уже успели подружиться и с которыми им вряд ли предстояло когда-нибудь еще увидеться. Все закончилось выпивкой и хоровым пением в одном из номеров отеля. Атмосфера была настолько трогательной, что комната буквально утопала в слезах.

«Это никогда не повторится, – с грустью подумала Руби. – Теперь жизнь в Ливерпуле будет казаться мне невыносимо скучной».

Но самым сложным для нее стало утреннее прощание с Бет. В аэропорту они почти не разговаривали, лишь сжимали друг друга в объятиях, пока Бет наконец не оттолкнула подругу, сказав:

– Ты опоздаешь на самолет.

– До свидания, Бет.

– Пока, Руб, – с ощутимым ливерпульским акцентом произнесла Бет. По щекам Руби вновь потекли слезы.

Эта неделя изрядно ее вымотала, и почти весь перелет женщина крепко спала в кресле, но, когда проснулась, почувствовала, что сон почти не освежил ее. Когда она спускалась по трапу на бетон аэропорта Манчестера, ноги едва ее держали.

Махнув рукой на дороговизну, домой Руби решила поехать на такси. Ей хотелось только одного: увидеть свою семью, раздать всем близким гостинцы, завалиться в кровать и проспать там несколько суток подряд.

Когда она увидела дом миссис Харт, тот показался ей каким-то маленьким и очень обветшалым. Руби расплачивалась с таксистом, когда дверь открылась и из дому вышла Грета. Руби решила, что дочь хочет помочь ей занести сумки, – у нее самой сил на это почти не осталось.

Но вместо этого Грета взволнованно воскликнула:

– Ах, мама, Элли пропала! Мойра говорит, что она убежала в Дублин с тем студентом, Лайамом Конвэем. Что же нам теперь делать?

– Не знаю… – только и смогла произнести Руби.

Это была не единственная новость, хоть и самая неприятная. В понедельник приезжали три пятнадцатилетних школьника из Франции.

– Позвонила какая-то женщина и спросила, не против ли мы, – сообщила Хизер. – Я сказала, что не против.

– Но я думала, что они приедут лишь через неделю! – вскричала Руби.

Она была уверена, что никто и не подумал навести в доме порядок после отъезда Фрэнка, Маффа и Лайама. По опыту она знала, что в комнатах студентов царит настоящий хаос и валяется куча барахла, которое их обитатели сочли ненужным.

Натворила дел не одна Элли: Дэйзи бросила работу в офисе и поступила билетером в кинотеатр «Форум».

– Билетером? – переспросила Руби. – Так она уже работает?

– Да! – сердито поджала губы Хизер. – Она даже не посоветовалась со мной, лишь предупредила дядю Мэттью о том, что уходит, взяв с него обещание ничего нам не говорить. Я бы сказала ему все, что думаю по этому поводу, но у него и так неприятности.

– Какие еще неприятности? – спросила Руби. Ей начинало казаться, что она отсутствовала не неделю, а как минимум месяц – а может, и полгода.

Руби показали статью в «Эко». В блоке из двухсот пятидесяти коттеджей, построенных фирмой Мэттью, обнаружились какие-то серьезные проблемы с гидроизоляцией, а субподрядчики, которые этим занимались, объявили себя банкротами.

– Дяде Мэтту придется все это компенсировать, но страховка на гидроизоляцию не распространяется. Он потеряет кучу денег, – рассказывала Мойра.

Мойра тоже была не без греха – как оказалось, она уже давно знала, что ее сестра собирается убежать из дому, но никого об этом не предупредила.

– Вот скрытная чертовка! – бросила Грета во время разбирательства.

– А как вам моя Дэйзи? По-моему, еще хуже, – заявила Хизер.

– Я пообещала хранить все в тайне, – упорно гнула свою линию Мойра. – Какое я имела право нарушить свое обещание? Бабушка, а ты что скажешь?

– Не трогайте меня, – попросила потерянная Руби. – Я сейчас ничего не могу сказать.

– Похоже, отдых не слишком-то тебе помог, – заметила Грета.

– Отдых мне очень даже помог, все плохое началось только после того, как я вернулась домой. До этого я всего лишь чувствовала себя уставшей, теперь же мне кажется, что весь мир распадается на части.

Никто так и не обратил внимания на то, что Руби вернулась в джинсах.

Видимо, неделя, проведенная в Вашингтоне, сделала Руби более терпимой. На следующий день, хорошенько все обдумав, она пришла к выводу, что в действиях Элли нет особого криминала. Да, ее внучка проявила безответственность, но уже в сентябре ей должно было исполниться восемнадцать – в этом возрасте сама Руби уже жила в Фостер-корт с двумя малолетними детьми на руках.

Что же касается Мойры, девушка дала обещание и сочла необходимым сдержать его. Она всего лишь решила не выдавать матери планы родной сестры. К тому же что могла бы сделать Грета, если бы узнала о намерениях Элли? Привязала бы своевольную дочь к кровати и продержала бы ее так до конца жизни?

И уж тем более несложно было понять, почему Дэйзи не сказала никому, за исключением Мэттью, о своем намерении уйти с работы. Хизер попыталась бы остановить ее, но ведь девушка явно была не создана для работы в офисе. Руби решила, что за столь решительный поступок ее внучкой можно только восхищаться и гордиться.

Дэйзи пошла с Руби к обедне. По словам девушки, новая работа ей очень нравилась.

– Все, что мне приходится делать, – это показывать людям, где их места. Это совсем несложно: то, в каком секторе находится место, можно определить по цвету билетов. Правда, – с важным видом добавила Дэйзи, – нужно проявлять осторожность, чтобы не светить фонариком людям в лицо.

– А тебе не кажется, что все это немного скучновато? – поинтересовалась Руби.

– Вовсе нет, бабушка. Я два раза смотрела «Аферу» – Роберт Рэдфордтам просто бесподобен. После начала сеанса можно выйти из зала и поболтать с другими билетершами. Я ни капельки не чувствую себя тупой, а некоторые из моих сотрудниц ужасно завидуют мне из-за того, что я помолвлена с Клинтом. Как-то он приходил смотреть «Аферу» – мы пропустили его без билета, – шепотом добавила Дэйзи, как будто директор кинотеатра мог ее услышать.

– Я рада, что у тебя все хорошо. А Мэттью не был против твоего ухода?

– Нет. Он пожелал мне удачи и сказал, что, если я захочу найти себе новую работу, он с удовольствием поможет.

О бабушка, мне его так жаль… У него большие неприятности.

– Я знаю. Я позвоню ему, как только мы вернемся домой.

– Все дома заселены, и в комнатах на первом этаже придется сделать ремонт, – с отчаянием в голосе рассказывал по телефону Мэттью. – Кроме повторной гидроизоляции придется перестелить полы, компенсировать стоимость поврежденных ковров. На все это потребуется несколько миллионов.

– Мэттью, мне очень жаль. Слушай, мы скоро будем обедать, не хочешь приехать к нам? Я привезла тебе из Вашингтона небольшой подарок.

– Правда? – В голосе Мэттью прозвучало неподдельное удовольствие. – Извини, я не смогу вырваться на обед. Ко мне вот-вот придут бухгалтеры с полным отчетом об убытках, а мои служащие решили, что сейчас подходящая возможность потребовать повышения зарплаты. Попытаюсь прийти попозже.

– Я буду ждать тебя, Мэтт.

В трубке прозвучало нечто вроде фырканья:

– Что-то я очень в этом сомневаюсь, Руби. Наверное, ты всего лишь проявляешь вежливость.

Положив трубку, Руби пошла на кухню и начала чистить картошку. Ей вспомнился тот день, когда она познакомилась с будущим строительным магнатом – нескладным юношей в дешевом костюме, с визиткой, в которой она сразу заметила ошибку. На протяжении многих лет она просто ужасно вела себя по отношению к нему – не обращала внимания на его доброту и желание подружиться, демонстрируя свое презрительное отношение ко всему, что он делал. Мэттью покупал девочкам подарки, приглашал Руби в ресторан, принимал самое активное участие в делах ее семьи, а она… Руби стало стыдно, и она сказала себе, что сделает все возможное, чтобы помочь ему выпутаться из неприятностей.

Спустя несколько дней после возвращения домой Руби позвонила Бет в вашингтонский отель, чтобы пожаловаться на жизнь.

– Я почти жалею, что ездила к тебе, – сказала она в трубку. – Если бы я осталась, ничего плохого не случилось бы: Элли была бы дома, Дэйзи не сменила бы работу, а у Мэттью не было бы этих проблем.

– А мне показалось, что ты рада за Дэйзи.

– Я-то рада, а вот Хизер нет, – вздохнула Руби.

– Руби О'Хэган, ты просто слабачка с манией величия, – с упреком заявила Бет. – Ты по-прежнему считаешь себя центром вселенной. Одно лишь твое отсутствие не могло повлечь за собой столько неприятностей.

– Я знаю, – вновь вздохнула Руби. – А тут еще эти французские школьники… Как будто они не могли приехать на неделю позже – у меня совсем нет сейчас на них времени. Один из них, парень по имени Луи, не создает особых проблем, правда, он ждет, что я буду учить его английскому. Он повсюду ходит за мной и все записывает в блокнотик. Зато одна из девушек очень скучает по дому, бедняжка, – она все время плачет. А вторая вечно цепляет парней и приводит их домой. Если бы я позволила, она бы водила их к себе в комнату.

– Руб, не переживай так. Все уладится.

Но в тот момент Руби слабо в это верилось.

– И еще одно, – продолжала она. – Грета нас всех сводит с ума: она хочет отправиться в Дублин на поиски Элли, но боится ехать одна. Хизер слишком занята, чтобы отправиться с ней, Мойра напрочь отказалась, так что Грета стала уговаривать меня. – В голосе Руби зазвучали истерические нотки. – Как будто я могу все бросить и поехать искать иголку в стоге сена!

– Руб, успокойся. Попробуй дышать глубже.

– Ты сейчас где?

– В будке в фойе. Я уже уходила, когда портье сказала, что мне звонят, – ты застала меня в самый последний момент.

– Чем ты собираешься заняться сегодня вечером?

– Вообще-то у нас еще утро. Я иду на демонстрацию против апартеида в ЮАР.

– Хотела бы я быть рядом с тобой, – с завистью сказала Руби. – Я уже отчаянно скучаю по всему этому. Именно потому я тебе позвонила – мне хотелось пусть даже на минуту вспомнить, как хорошо мне было в Вашингтоне.

– Руб, завтра я уезжаю домой – как и большинство других женщин. Через несколько дней мы все вернемся в свои скучные дома и займемся скучными повседневными делами, и каждая из нас будет чувствовать то же, что сейчас чувствуешь ты.

Больше всего остального Руби беспокоило состояние Мэттью Дойла. У него был вид больного человека – от его обычной энергии и уверенности в себе остались лишь воспоминания. Владельцы пострадавших домов пригласили его на свое собрание.

– Даже не знаю, зачем им это понадобилось, – с убитым видом рассказывал Мэтт. – Они были так рассержены, что почти не дали мне высказаться. Каждый раз, когда я открывал рот, они начинали шуметь и свистеть. Bet они считают, что это я виноват в их бедах.

– Разошли им письма, – подумав, предложила Руби. – Узнай, как их зовут, и пошли письмо в каждую семью. Расскажи, что случилось – напиши, что субподрядчик объявил себя банкротом и обязанность компенсировать ущерб перешла к тебе. Скажи, что ты постараешься действовать как можно быстрее, но они должны будут потерпеть. Взывай к их человечности.

– Пожалуй, вреда от этого не будет, – согласился Мэттью. – Вообще-то мне надо думать не только об этом. Мне уже давно следовало начать работу по двум другим крупным контрактам, но у меня нет лишней рабочей силы. В обоих договорах предусмотрены штрафные санкции за невыполнение работы в срок, и, если так все пойдет и дальше, я ничего не успею сделать. Все рабочие нужны мне для того, чтобы отремонтировать эти чертовы коттеджи.

– А ты давал объявление, что тебе нужны работники?

– Давал, но безрезультатно. Худые вести не стоят на месте: о том, что у «Дойл Констракшн» плохи дела, стало известно всем.

– Но это несправедливо! – возмущенно воскликнула Руби.

Мэттью неожиданно улыбнулся:

– Я рад, что ты наконец-то на моей стороне. Надо было взять тебя на то собрание: ты бы перекричала их всех.

– По крайней мере я бы попыталась! – с серьезным видом ответила Руби. – А как обстоят дела с сооружением плавательных бассейнов?

– После развода этот бизнес отошел Кэролайн, – ответил Мэттью и помотал головой. – Но я не хотел бы сейчас говорить о ней, у меня и без того дел по горло. Кстати, все забываю сказать, что тебе идут джинсы.

– Хорошо, что хоть ты это заметил.

Через две недели французские школьники уехали. Их место заняли новые постояльцы – три девушки, которым очень не нравилась английская кухня. Сначала Руби решила, что ее это не касается, но потом стала делать для них салаты и давать яблоки на десерт. Готовить все это было намного легче, чем то, что она готовила обычно.

Она решительно отказалась гладить платья, которые Хизер с Гретой брали с собой на Корфу. Девочки уезжали на следующей неделе.

– Вы можете гладить их сами после возвращения с работы. Ничего страшного, если вы пару дней не посмотрите телевизор по вечерам.

– Мама, после возвращения из Вашингтона ты ведешь себя немного странно, – пожаловалась Грета.

Надменно вскинув голову, Руби сказала:

– Я хочу сделать важное заявление.

В Вашингтоне она собиралась многое изменить в своей жизни, но ей помешали последние события. Она еще не открывала ни одной книги из тех, что привезла с собой, и даже не знала, где они лежат.

– Какое еще заявление?

– Сделаю его чуть позже, – сказала Руби, про себя пообещав, что больше не будет домработницей.

Она станет жить для себя! Но надо было решить, чем именно она будет заниматься.

Две недели пролетели довольно быстро. Дочери Руби вернулись с Корфу, с ног до головы покрытые замечательным загаром. Очень скоро она заметила, что они не разговаривают друг с другом.

«Ну когда они наконец повзрослеют?» – спрашивала себя заинтригованная Руби.

– Что случилось? – поинтересовалась она, оставшись наедине с одной из дочерей – а именно с Хизер.

– Грета завела романчик с каким-то типом, понимаешь? – возмущенно сказала та. – А меня бросила, как ненужную вещь. Несколько дней спустя я тоже познакомилась с мужчиной, совершенно случайно – мы просто повстречались в магазине и разговорились, а потом он пригласил меня выпить чего-нибудь. Потом ухажер Греты уехал домой, и она решила, что я должна бросить своего, а я отказалась наотрез. Вторая половина отпуска у нее прошла кое-как, и Грета считает, что это я во всем виновата.

– Что ж, я надеюсь, что вы скоро помиритесь, – заметила удивленная Руби. – Мне не нравится настроение в доме.

Это было что-то новое – Хизер пренебрегла чувствами Греты. Руби показалось, что ее младшая дочь какая-то грустная.

– Расскажи мне об этом своем парне, – попросила она.

– Знаешь, он мне очень понравился. Его зовут Джеральд Джонсон, он живет в Нортгемптоне и работает в банке. У него двое детей, а его жена погибла в автокатастрофе – так что у нас есть кое-что общее. Мы с ним отлично ладили, хотя в наших отношениях не было и капли романтики. Я даже не думаю о том, чтобы сойтись с кем-то, и точно также настроен Джеральд.

– Ну что же, я рада, что ты хорошо провела время.

– Это точно, мам! – с энтузиазмом воскликнула Хизер. – Мне было очень хорошо с Джеральдом. Мы договорились, что будем писать друг другу и, может быть, как-нибудь он приедет к нам на выходные.

– Но ты ведь говорила, что ни тебе, ни ему не нужны серьезные отношения?

– Не нужны, но кто нам мешает быть просто друзьями? Кстати о друзьях, пойду поговорю с Гретой. Мне не по душе, что мы с ней не разговариваем. Вообще-то она сама во всем виновата.

– Как мне нравится Дублин! – пропела Элли, отдергивая занавески в крошечной съемной комнате, из окна которой открывался вид на реку Лиффи.

К счастью, напротив не было других домов и никто не мог видеть, что на девушке нет никакой одежды.

– О Боже! Солнце светит прямо в глаза. – Лайам натянул простыню. – Почему у меня так болит голова? Мы много вчера выпили?

– Всего лишь несколько галлонов «Гиннесса».

Не отрывая глаз от поблескивающей поодаль реки, Элли запела «Мост над бурной рекой»…

– Ну почему у тебя такой довольный голос? И потише, мать твою!

– Не ругайся, – машинально сказала Элли.

– Хочу и ругаюсь, мать твою!

– Но я же могу тебя бросить.

– А мне плевать.

Элли в два прыжка пересекла комнату, уселась на Лайама сверху и сдернула с него простыню. Лайам вновь выругался. У него были сонные глаза, да и вообще выглядел он просто отвратительно.

– Ты это серьезно? Тебе что, плевать, уйду я или нет? – начала допытываться Элли, постукивая пальцами по его груди.

– Ты же знаешь, что я шучу.

С этими словами Лайам Конвэй перекатился на бок, затем очутился сверху Элли и резко вошел в нее. Он был готов заниматься любовью в любое время, будь то утро, день, вечер или ночь.

– Хорошо, – сказал Лайам, наконец откатившись от девушки.

– Хорошо и все? – надула губки Элли.

– Бывало и получше.

– Со мной или с кем-то еще? – скорчив гримасу, спросила Элли.

– Ну конечно же, с тобой, милая ты моя.

Элли хотела потереться об него всем телом, но передумала, когда уткнулась носом в его «ароматную» подмышку.

– Надо собираться на работу, – сказала она.

– Мне тоже.

Лайам работал в супермаркете – раскладывал товар по полкам и собирал тележки. Полжизни просидев за партой, он захотел найти работу, во время которой не надо было бы напрягать мозг. После получения результатов своей дипломной работы Лайам намеревался поехать куда-нибудь за рубеж.

– Моим домом станет весь мир, – повторял он.

Элли сама не знала, что она будет делать без него, да ее это и не беспокоило, Лайам был лишь первым из ее приключений. Она работала в ресторане, и работа ей очень нравилась, а в Дублине было полно привлекательных мужчин. Среди многочисленных приятелей Лайама были студенты из колледжа Тринити, и его с Элли почти каждый вечер приглашали на какую-нибудь вечеринку. Этажом выше жил студент из Америки, Дин, а этажом ниже – две девушки. Если никто не устраивал вечеринку, они собирались в чьей-нибудь комнате и напивались.

Учебный семестр закончился, но в городе оставалось множество молодых людей, с которыми Лайам вместе учился в школе или играл в регби, а также девушек, с которыми он когда-то встречался. В какой бы паб они ни заходили, там всегда была куча его – а теперь и Элли – знакомых.

В воскресенье после обеда они поехали прокатиться на машине Лайама, желтом «хиллман импе», который он приобрел в восемнадцать лет. Пока Лайам учился в Англии, автомобилем пользовался его брат Феликс, живший в доме семьи Конвэй в Крегмоссе, деревушке, расположенной милях в десяти от Дублина. После смерти мужа мать Лайама переехала к родной сестре, которая жила в Америке, а сестра Лайама Моника жила в Лондоне.

Вскоре после приезда в Ирландию Элли и Лайам сели в автобус и отправились в Крегмосс за машиной.

– В следующее воскресенье мы поедем в Сандимаунт – там неплохой пляж, – говорил Лайам, пока автобус трясся по живописным полям Ирландии. – По этому пляжу любил прогуливаться Джеймс Джойс.

– Да ты что?! – воскликнула Элли, понятия не имевшая, кто такой Джеймс Джойс, – несмотря на оценку «отлично» по английской литературе.

Дом семьи Конвэй произвел на нее тягостное впечатление как снаружи, так и внутри. У дома было собственное имя – Ферн-Холл, он был очень большим и высоким и стоял немного в стороне от остальных деревенских построек. Элли сразу вспомнился дом из «Психо» – фильма, который она недавно посмотрела по телевизору и который поразил и напугал ее так, что с тех пор дом из фильма неоднократно являлся ей в кошмарах.

Феликс Конвэй жил в Ферн-Холле в одиночестве. Он был лет на пять старше Лайама и казался его чуть более худой и бледной копией. У Феликса были зеленые глаза более светлого, чем у брата, оттенка и редеющие рыжеватые волосы. Голосу Феликса был тихим и свистящим, он постоянно носил круглые очки в перламутровой оправе, которые, по мнению Элли, придавали ему немного зловещий вид – под стать дому.

Даже обед иначе как жалким невозможно было назвать: сэндвичи с салатными листьями, сделанные из черствого хлеба, несъедобное печенье и некрепкий чай. Пообедали они в унылой, пахнущей плесенью столовой.

Элли сразу не понравилось, что Феликс спокойно и внимательно рассматривал ее из-за своих круглых очков, – он как будто пытался заглянуть ей в душу.

– А почему он не женат? – спросила девушка у Лайама, когда они возвращались в Дублин на «импе».

– А я откуда знаю? Он ухаживает за Нейлой Кенни с тех пор, как умер мой ужасный папочка. Понятия не имею, чего они ждут, – наверное, пенсии по старости.

– Лайам, я не хочу больше приезжать в этот твой Крегмосс. Мне там совсем не понравилось.

– Элли, милая, ты и не обязана этого делать. Но Феликс мой брат, и я его люблю, так что я буду регулярно его навешать.

– Приятного времяпрепровождения, – фыркнула Элли.

– Я всегда приятно провожу время, – ответил Лайам, скривив губы в излишне мрачной, по ее мнению, усмешке.

С тех пор он побывал у Феликса лишь однажды, да и то пробыл там недолго. Элли сидела в комнате одна. Дин, студент с верхнего этажа, все еще оставался в городе: он ждал приезда своих родственников, которым собирался устроить экскурсию по Европе. Пока Лайам был в Крегмоссе, Дин зашел, чтобы позаимствовать что-то, и оставался в гостях до самого приезда Лайама.

– Надеюсь, вы тут ничем таким не занимались? – с хитрой усмешкой спросил Лайам.

Элли немного задело то, что его, похоже, ничуть не интересовало, занимались они с Дином любовью или нет. Но как бы она отреагировала, если бы в подобных обстоятельствах застала Лайама с девушкой? Подумав, Элли решила, что она отнеслась бы к этому спокойно. Они просто использовали друг друга, и это все. Элли почувствовала себя взрослой и опытной.

Через два месяца после приезда в Дублин девушка обнаружила, что у нее закончились противозачаточные таблетки.

– Вот черт! – воскликнул Лайам, когда она, лежа в постели, сообщила ему об этом.

– И нечего так волноваться: я куплю новые, и дело с концом. Завтра же найду в справочнике телефон клиники по контролю рождаемости.

– Ты что, спятила? – загоготал Лайам. – Это же Ирландия, деточка! Здесь легче найти публичный дом, чем точку, продающую контрацептивы.

– А почему? – спросила изумленная Элли.

Лайам расхохотался вновь:

– Хорошая же ты католичка! Ты что, не знаешь, что церковь категорически против контрацепции? А в Ирландии слово церкви – закон.

– Глупость какая-то.

– Глупость это или нет, имеем то, что имеем. В Ливерпуле есть кто-нибудь, кто мог бы выслать тебе эти пилюли?

– О Боже, нет, конечно!

– Я поспрашиваю на работе. Если нужно будет, мы съездим за границу, в Ольстер, и купим все там. В противном случае мне придется подыскать себе другую подружку. Меньше всего на свете мне хочется зачать наследника.

Элли бросила в него подушку:

– А ты думаешь, мне этого хочется? Так что пока я не раздобуду таблетки, тебе надо быть поосторожнее.

Лайам раздобыл противозачаточные пилюли в коричневом флаконе лишь спустя несколько дней.

– А ты уверен, что это то, что нужно? – спросила Элли, рассматривая бутылочку без какой-либо наклейки.

– Надеюсь, что да. Они обошлись мне в пять фунтов.

– Некоторые из них белые, другие голубые, – заметила Элли, отправив в рот одну пилюлю.

– Просто они от разных производителей, вот и все, – бросил Лайам, думая уже о другом: о письме с ливерпульским штемпелем, которое пришло утром. Он был почти уверен, что в письме результаты его дипломной работы.

Вскрыв конверт, Лайам издал радостный вопль:

– У меня будет диплом с отличием! Это надо отметить, и не чем-нибудь, а самым лучшим шампанским. Надевай свои парадные тряпки, девочка: сегодня у нас праздник. Завтра я куплю газету и начну рассылать свое резюме.

Как обычно, в пабе, в который они зашли, было множество знакомых. Какая-то компания праздновала годовщину свадьбы, и Элли с Лайамом тут же присоединились к ним.

Кто-то запел ирландскую народную песню, ему стали подыгрывать на скрипке. «Такой веселой, богемной атмосферы не встретишь в Ливерпуле», – подумала Элли, напрочь забыв о том, что она ни разу в жизни не была в ливерпульском пабе и не могла знать, какая там царит атмосфера.