Розділ восьмий. F 63.9

Дата добавления: 2015-10-01; просмотров: 644

9 АПРЕЛЯ 1989 ГОДА аудитория ГАУТАМЫ будды, пуна, ИНДИЯ

Друзья,

Сначала вопросы от саньясинов.

Первый вопрос:

Недавно ты рассказывал о Фритьофе Капре. Не расскажешь ли ты о движении трансперсональной психологии, и особенно о работе и медитации Кена Вилбура, который считается основателем спектральной психологии? Почему такие люди не приходят сюда? Они вынуждены быть слишком официальными? Является ли проблемой твое видение и его практические следствия?

Первое, что нужно понять — я не занимаюсь психо­логией. Психология остается привязанной к уму; это наука ума. А вся моя работа в том, чтобы вывести вас из ума, поэтому эти люди воспринимают меня так, будто бы я их враг.

Они исследуют, как функционирует ум, персональный или трансперсональный, каковы его обусловленности и как эти обусловленности можно заменить новыми обусловленностями. Вся их работа — назовут ли они это интерперсональной или спектральной психологией — остается ограниченной умом. А мой мир, мир дзен — это мир не-ума.

Мы просто не беспокоимся обо всей этой чепухе, которую ум носит веками. Если вы увлечетесь, вы можете продолжать и продолжать копаться в уме, и все больше мусора будет выходить наружу. Лучше просто выпрыгнуть из него; это не вы. Это вся обусловленность человечества, переносимая из поколения в поколение. Каждая умственная концепция путешествовала к вам и становилась все плотнее и плотнее с каждым днем. По прошествии времени ваш ум становится плотнее, и медитация становится более трудной.

Эти люди вообще не интересовались медитацией, поэ­тому нет и вопроса их пребывания здесь. Во-вторых, они по­лагают, что нашли ответ. Очевидно, человек, который по­лагает, что нашел ответ, не отправится на поиски истины, а останется ограниченным своим собственным воображением.

ум не может быть не чем большим, чем образы, мысли, мнения, настроения. ум не свойственен вашей природе, но навязан вам обществом.

Эти люди почувствуют здесь растерянность, потому что все то, чем они занимались, мы выбрасываем — а они собирали. Если они придут, чтобы собирать, они соберут громадный материал. Каждый вечер столько чепухи выбрасывается. Они могут собирать и наслаждаться, анализируя это.

Нет ни единого человека в мире, который завершил бы психоанализ. Такова глубина всех прошлых изысканий. Десять лет, пятнадцать лет люди занимались психоанализом, и они продолжают говорить; появляются новые сны, возникают новые мысли; они продолжаются и продол­жаются... Когда они пресытились психоаналитиком, они меняют психоаналитика и продолжают повторять ту же самую историю под другим именем.

Но даже психоаналитик не осознает того, что ваша реальность намного больше, чем ваш маленький ум.

Наука остается ограниченной материей.

Психология остается ограниченной умом.

Медитация это попытка проникнуть за пределы материальной физиологии, за предел умственной психологии и найти изначальный источник жизни и сознания.

Работа здесь совершенно другая, не только другая, но и делает все их усилия — усилия так называемых психологов различных школ — бессмысленными. Это пустые занятия.

Второй вопрос:

В своей книге «Дао йога» Мантек Чи описывает центр жизненной энергии как находящийся точно в двух дюймах под пупком.

Не противоречит ли это дзен, который говорит о двух дюймах ниже пупка?

Или оба они означают одно и то же?

Об этом не нужно спорить и делать умозаключений; фак­тически, эти два дюйма — это только среднее число.

Когда вы дышите глубоко, вы касаетесь центра, и вы можете обнаружить, где находится этот центр, под пупком или ниже его.

Мантек Чи, который написал «Дао йогу», не кажется сведущим человеком.

Когда я говорю — двумя дюймами ниже пупка — я стараюсь направить ваше сознание как можно глубже. Эти два дюйма не есть нечто определяющее. Ваш центр может оказаться всего в полутора дюймах ниже пупка. В точности как у всех разные носы... нет способа решить, какой нос считать эталоном.

Не начинайте интеллектуальной дискуссии. У вас есть пупок, у вас есть сознание... путь ясен, это недалеко. Просто немного молчания, покоя и свидетельствования — и вы узнаете, где это; неизбежно у разных людей все будет по-разному.

Возможно, Мантек Чи и обнаружил его в двух дюймах позади пупка, но мой опыт таков, что он двумя дюймами ниже. И лучше принять мою идею, потому что если ваш центр под пупком, это по пути. Всегда лучше держать цель немного дальше. Если он находится в двух дюймах под пупком, вы пройдете рядом. И каждый находит его немного по-разному. В точности как различаются индивидуальности, различаются и ваши физические органы.

Нет научного пути, сказать, где источник. Единственный путь — это найти его. Это где-то вблизи вашего пупка. Возможно, кто-то и найдет его прямо позади пупка. Но я считаю, исходя из своего опыта, что он не под пупком, а на два дюйма ниже. Только так может он управлять вашей сексуальной энергией, иначе он будет слишком удален; между вашим сексуальным механизмом и вашей жизненной энергией не будет связи.

Ваша жизненная энергия должна добраться от сексуального центра к седьмому центру в голове — весь золотой путь. Поэтому гипотетически лучше постараться продвинуться на два дюйма ниже. Если вы движетесь на три дюйма ниже, хорошо — еще лучше.

Может быть, кто-то найдет идею Мантека Чи верной; она может быть применима к нему. Но говоря в терминах среднего числа, два дюйма ниже пупка — это правильный источник. Вы обнаружите его где-то поблизости — на дюйм меньше или больше; не волнуйтесь о дюймах. Помните, что нужная точка это ваш пупок, и где-то около нее находится источник вашей жизненной энергии, потому что когда вы родились, вы были соединены через пуповину с матерью. Жизненная энергия вашей матери поступала к вам через пупок, не было другой связи.

Поэтому определенно лишь одно — то, что ваш пупок девять месяцев был связью с существованием, с вашей матерью. Все то, что вы получали, приходило через пупок. Но центр не может быть на поверхности пупка, он может быть только глубоко внутри. Все то, что столь же драгоценно, как жизнь, должно быть самым неуловимым образом скрыто.

Вы можете провести двухдюймовую окружность вокруг своего пупка. Позади, ниже, еще где-то, вы обнаружите его — не сосредотачивайтесь на дюймах. Внутри вы не можете мерить. Вы не можете взять линейку: «На сколько дюймов в глубине или позади, находится ваш жизненный источник?» Это всего лишь гипотеза, чтобы помочь вам войти. Вы найдете его. Двигайтесь как можно глубже. Не останавливайтесь, если вы видите, что еще возможно идти дальше.

Вопрос в переживании; не будьте математичными.

Твой вопрос напоминает мне о великом математике Геродоте... Он был первым человеком, нашедшим принцип средних чисел. Это было великим открытием того времени, и он был настолько переполнен этим, что однажды, когда он отправился на пикник со своей женой и семью детишками — они подошли к небольшой речке... Жена была немного взволнована, но Геродот сказал: «Подожди. Я определю среднюю глубину и средних размер наших детей. Это займет всего пять минут». Он вынул свою линейку, вычислил средний рост детей и оббежал эту маленькую речку. В пяти точках он измерил ее и сказал своей жене: «Не волнуйся. Средняя глубина воды не пере­крывает среднего роста наших детей. Пошли!»

Но где-то вода была поглубже, а где-то была мелкой, какой-то ребенок был меньше, а какой-то ребенок — больше... Усреднение не работает в реальных ситуациях; оно годится для математических расчетов.

Жена все еще волновалась, поэтому она держалась позади. И когда она увидала, как один ребенок тонет, она позвала Геродота, который шел впереди: «Смотри! Я бес­покоилась с самого начала. Я не понимаю твоей мате­матики!»

Можете вы поверить этому? Геродот не пошел спасать ребенка, пришлось броситься жене!.. Он побежал назад к берегу, где на песке проделывал все расчеты, чтобы найти, где же расчет оказался неверным. Расчет был совершенно правильным, но существование не следует вашим расчетам.

Поэтому когда я говорю — два дюйма — это только усредненная гипотеза. И я хочу, чтобы он был ниже пупка, потому что если он позади — это по пути. Или же, если он не позади, вы никогда не достигнете этой точки. Так что я не хочу никакого риска. Вы можете застрять на двух дюймах позади пупка — а всего на два дюйма ниже будет ваш центр. Вам не удалось достичь окончательного опыта всего из-за двух дюймов!

Нет нужды беспокоиться о том, сколько дюймов. Соберите свою энергию и двигайтесь на самую большую глубину, на какую сможете. Не оставляйте ни одного камня неперевернутым.

Третий вопрос:

Не является ли стремление к творчеству лишь еще одним выражением нашей неспособности сидеть тихо и ничего не делать?

Ты должен понимать два рода творчества. Один — это в точности то, что ты говоришь — бегство от неудобства бездействия и молчания. Весь мир состоит из трудоголиков, и все в мире продолжают сводить друг друга с ума: «Делай это! Делай то! Не трать времени!» Поэтому весь ваш ум запрограммирован на работу, на эффективность. Естественно, вы не можете сидеть молча, вы должны делать что-то. Это мажет приобрести форму какого-то вида творчества: музыка, поэзия, скульптура, но это не подлинное творчество.

Подлинное творчество приходит от сидения в мол­чании. Когда вы настолько безмятежны, что нет мысли, нет волны в океане вашего существа, из этой тишины приходит творчество другого рода.

Первое я могу назвать лишь композицией. Второе — это подлинное творчество. Они выглядят похожими, и иногда составитель может даже сделать лучше, чем человек творчества. Но составитель никогда не будет оригинальным, он всегда будет копировать. Только творец может быть оригинальным, может пробить новые двери в таинство суще­ствования.

Георгий Гурджиев глубоко вошел в этот вопрос, и он назвал первое субъективным творчеством. Какое бы название ни давалось, вопрос не в этом, но ему известно различие — то, что люди, которые создавали Тадж-Махал, были не просто архитекторами, они были не просто технологически образованными. Император, который построил Тадж-Махал, созвал суфиев всего мира — не архитекторов, но суфийских мистиков — чтобы создать идею Тадж-Махала. Он соз­давался по заказу, чтобы стать объектом медитации. Если вы сидите молча около Тадж-Махала в ночь полнолуния, вы становитесь молчаливым. Сама форма Тадж-Махала создает в вас определенное качество, то же справедливо и для пирамид — то, что само очертание пирамиды сохраняет жизнь. Она уменьшает все негативное для жизни.

Когда в самом начале этого столетия вскрыли пирамиду, внутри нашли мертвую кошку. В это не могли поверить. Пирамиде было три тысячи лет, поэтому кошка, очевидно, умерла три тысячи лет назад. Возможно, ее случайно замуровали, и она не смогла выбраться. Но тело кошки было абсолютно свежим, как будто она только что умерла. Нет зловония... за три тысячи лет.

Тогда ученые стали рассматривать форму пирамид — очевидно, есть что-то в самой форме пирамид. И вот они сделали пирамиды для медитирующих, небольшие алюминиевые пирамиды. Вы усаживаетесь внутри, и неожиданно обнаруживаете себя более живыми, неожиданно обна­руживаете большую тишину.

Мы собираемся создать повсюду новые городки пирамидальной формы для медитирующих. Даже люди, которые живут внутри пирамиды, находят это очень омолаживающим. Ученые не могли этому поверить; они сами на себе обнаружили, что были более живыми внутри пирамиды, чем снаружи. Что-то происходит; дело просто в форме пирамиды.

Эти пирамиды были созданы египетскими мистиками по очень древним писаниям континента Атлантида, который затонул в результате либо естественной катастрофы, либо человеческой глупости. Но в Александрии в Египте спасли все ценное с погибших континентов — Лемурии и Атлантиды. Библиотека Александрии была очень велика — возможно, величайшая библиотека в мире. Мусульманин Халиф Омар сжег ее дотла.

Посмотрите на эту глупую логику. Со святым Кораном в одной руке и горящим факелом в другой Халиф Омар вошел в библиотеку и спросил главного библиотекаря: «Ты должен ответить на вопрос, потому что само существование твоей библиотеки зависит от этого. Есть что-нибудь большее в твоей библиотеке, чем в Коране?»

Библиотекарь увидел стратегию. Если бы он сказал, что там было больше, то, безусловно, она должна была быть уничтоженной, потому что ничего большего, чем Коран, не требуется; этого довольно. Если бы он сказал... и вот что он сказал, будучи очень разумным человеком, зная прекрасно, что в библиотеке было намного больше, чем в Коране. Он сказал: «Все то, что содержится в Коране в сжатом виде, есть и в библиотеке. Это то же самое».

Хотя он и пытался своим ответом спасти библиотеку, он не знал фанатичного ума.

Омар сказал: «Если это то же самое, тогда нет и нужды. Корана достаточно. Зачем беспокоиться о стольких книгах?» Омар сжег ее, и эта библиотека была так огромна, что огню понадобилось шесть месяцев, чтобы уничтожить ее.

Там были все карты пирамид и объяснение, почему определенная форма омолаживает.

Пирамиды могут быть названы подлинным твор­чеством, но наши так называемые художники, наши так называемые музыканты не понимают медитации. Поэтому нужно заниматься каким-то делом, просто делать что-то, потому что общество не принимает вас, когда вы сидите в молчании.

С самого моего детства мои дяди, мои родственники говорили мне: «Ты плохо кончишь, потому что ты просто сидишь и ничего не делаешь».

Я говорил: «Это именно то, чего я ищу — быть ничем».

Они пожимали плечами; они не могли понять — что это за человек, до которого не доходит оскорбление? В их представлении быть «ничем» — это унижение; нужно быть чем-то! А я сказал им: «Вы не можете унизить меня. Унижение — это быть «чем-то». Если можно быть «ничем» — таким огромным, таким безграничным — зачем же надо быть «чем-то» ? «Что-то» есть ограничение».

Поэтому если ваше творчество исходит из вашего безмолвия, из вашего дзен, из ваших медитаций, тогда оно подлинно, оригинально. Если же оно приходит только как занятие, потому что вы растеряны, вам нечего делать — долгий выходной, и вы начинаете что-то делать... Это не исходит из вашего безмолвия, это исходит из вашего безумного ума.

Вот что случилось однажды...

Картину Пикассо продали за миллион долларов. Женщина, которая покупала ее, захотела, чтобы критики исследовали, был ли это подлинник — оригинал или копия.

Один критик сказал: «Это, безусловно, оригинал, потому что я сам видел», — это был друг Пикассо; он сказал:

«Я был рядом, когда он писал эту картину, поэтому можете считать само собой разумеющимся, что это несомненный оригинал».

Но женщина не была удовлетворена. Она отправилась к самому Пикассо и сказала ему: «Для меня это не имеет значения, я купила ее. Просто я хочу знать, оригинал ли это».

Пикассо взглянул на картину и сделал странное утверждение. Присутствовал критик и женщина, которая жила с Пикассо, и Пикассо сказал: «Это не оригинал». Женщина сказала: «Ты писал ее у меня на глазах, и этот критик тоже был здесь. Как же ты можешь говорить такую вещь — то, что это не оригинал?» Он сказал: «Верно то, что я написал ее, но это не оригинал. Я уже написал такую же картину раньше. Не находя ничего, я повторно написал такую же картину; ту, что в музее в Париже. Можете пойти и посмотреть; это всего лишь копия. Не имеет значения, кто делает копию. Я сделал копию; это не делает ее оригиналом. Она вызвана моей неспособностью, сидеть молча; это только копия. Но первая — это оригинал. Она вызвана молчанием моего существа; у меня не было идеи о том, что я делал. Когда я писал вот эту картину, я знал все, что я делал. Это продукт ума; первая возникла из-за пределов ума».

Все то, что возникает из вашего молчания, обладает красотой, истинностью, достоверностью. А то, что возникает из ума, это только копия под копирку. Каким бы прекрасным это ни казалось несведущему, оно не может быть названо творческим явлением.

Если вы посещали Агру, чтобы увидеть Тадж-Махал, вы, должно быть, обнаружили, что с одной стороны Ямуны есть фундамент еще одного Тадж-Махала — просто фундамент. Тот же самый император, который предоставил суфийским мистикам спроектировать Тадж-Махал, подумал:

«Это так дорого — доставить всех этих мистиков из Персии и Аравии. Теперь у нас есть модель...»

Потребовалось тридцать лет и тысяча мастеров, чтобы создать Тадж-Махал. Он отпустил их и велел архитекторам, которые нашлись в Нью-Дели: «Теперь тот Тадж-Махал готов, выстройте такой же на другом берегу реки».

Этот Тадж-Махал был предназначен для самадхи его жены. По имени его жены он и стал Тадж-Махалом; ее имя было Мунтаз-Махал. Другой он создавал для себя. И архитектор сказал: «Тут нет проблемы. Мы можем построить точно такой же на другой стороне». И они предложили:

«Если один сделан из белого мрамора, хорошо будет для контраста сделать другой из черного мрамора».

Его не смогли завершить, потому что сын императора посадил его в тюрьму, а сына это совсем не интересовало. Вот и остался только фундамент. Но даже если бы он и был завершен, это не было бы творческим актом, он было бы лишь технологически скопированным с оригинала.

Они сделали одну очевидную ошибку — не подумали о том, что лишь белый цвет сочетается с полнолунием. Черный мрамор не обладает такой красотой при полнолунии. Он не может создать сияние внутри вас, не может пробудить вас. Поэтому даже если бы его и завершили, он не был бы подлинным и оригинальным.

Если вам нечего делать, это величайший момент, чтобы просто быть. Не делайте ничего. Молчите. Делайте что-то лишь, когда это необходимо. Столько бессмыслицы будет отброшено, и у вас будет намного больше энергии, чтобы исследовать внутреннее.

Сутра:

Возлюбленный Ошо,

Шохей — ученик Суиби — спросил у Суиби: «В чем смысл прихода Бодхидхармы с Запада?»

Это традиционный вопрос. Все знают ответ, но это спрашивали у каждого мастера, и всегда давались различные ответы. Вопрос оставался одним и тем же, но из-за того, что мастер другой, ученик другой и времена изменились, ни один мастер никогда не повторяет ответ никакого другого мастера.

Каждому известно, что Бодхидхарма прибыл в Китай, чтобы принести послание Гаутамы Будды. Но такой ответ не даст ни один мастер дзен. Это будет слишком поверхностно, слишком информативно, слишком познавательно, но не экзистенциально.

Каков смысл прихода Бодхидхармы?

Суиби сказал: «Я расскажу тебе позже, когда вокруг не будет никого».

Суиби очень тонкий мастер. Он уже ответил, не отвечая. Он говорит: «Я скажу тебе, когда вокруг не будет никого». Это включает и вопрошающего, это включает и самого Суиби. «Когда никого нет вокруг, я отвечу». Это «никто» и есть смысл экзистенциального учения Гаутамы Будды.

Но Суиби не удалось удовлетворить Шохея. Шохей не смог уловить то, на что указывал Суиби: «Я расскажу тебе позже, когда вокруг не будет никого». Он понял неверно, в точности, как и вы, поняли бы неверно.

Позднее Шохей сказал: «Теперь никого нет. Пожалуйста, мастер, дай мне ответ».

Суиби, спустившись с дзенского сиденья, отвел Шохея в бамбуковый сад.

Снова Шохей спросил: «Теперь никого нет. Пожалуйста, мастер, дай мне ответ».

Его молчание каждый раз дает ему ответ: «Ты не понимаешь. Когда ты говоришь, что никого нет, есть ты, есть я. Когда спрашивающего нет и отвечающего нет, до тебя дойдет смысл того, зачем Бодхидхарма пришел из Индии в Китай».

Шохей продолжает настаивать. Поэтому, наконец, в зарослях бамбука,

Суиби, указывая на бамбук, сказал: «Вот этот бамбук длинный, вон тот бамбук короткий»:

Вы не заметите никакой логической связи. Логической связи нет, зато есть более фундаментальная связь. Вот что он говорит: «Бодхидхарма пришел учить «таковости». Этот бамбук длинный, ну и что же? Этот бамбук короткий, но проблемы здесь нет. Я никогда еще не слыхал, чтобы бамбук разводил дискуссии: «Почему ты длинный, почему я короткий?» Ни короткий не ощущает себя низшим, ни длинный не ощущает себя высшим. Они оба наслаждаются существованием в своей тотальности.

Так что просто будь, без сравнивания. Укоренись в своем собственном сознании, и ты будешь знать ответ, тот ответ, что не может быть дан снаружи».

Исса написал:

Вокруг очага — улыбка приветствия также и прощание.

Он говорит: начало — это также и конец, встреча — это также и расставание. Необходимо понимать эту противоречивость, эту парадоксальную природу существования. Улыбка приветствия — это также и прощание.

В очень маленьком хайку он выразил самую сущность несравнимой, несоотносимой экзистенциальности, в которой все противоречия растворяются, в которой все парадоксы встречаются; где ночь не против дня и смерть не против жизни; где никто не выше и никто не ниже; где нищий и император — одно и то же.

Это однообразие, эта таковость и есть Манифест дзен:

декларация красоты вашей индивидуальности, и в то же самое время декларация растворения этой индивидуальности во всеобщем.

Чем меньше вас, тем больше вы есть.

Если вы вообще ничто, тогда вы есть все. Это и есть Манифест дзен.

Вопрос Маниши:

Возлюбленный Ошо,

Эрих Фромм писал в эссе, озаглавленном «Психоанализ и дзен-буддизм»: «Я бы предположил, что если довести фрейдовский принцип трансформации бессознательного в сознательное, до его окончательных следствий, он подступает к понятию просветления».

Не прокомментируешь ли ты?

Маниша, во-первых, психоанализ не имеет ничего общего с дзен, и, во-вторых, дзен не имеет ничего общего с буддизмом. У него есть нечто общее с Буддой, но не с буд­дизмом, не с доктриной, которая возникла вокруг слов Будды — философия, религия, культ.

Эрих Фромм, сам, будучи человеком психоанализа, смотрит на дзен с особой точки зрения, а это неверный способ смотреть на дзен. В дзен надо войти непосредственно — не как мусульманин, не как индуист, не как психоана­литик, не как коммунист. Если вы уже обладаете структурой, образцом, тогда вы будете навязывать дзен такой образец. А дзен так невинен, совсем как маленький ребенок.

Вы можете сделать этого маленького ребенка индуистом, вы можете сделать его мусульманином, или хри­стианином, или буддистом, или всем чем пожелаете. Это вопрос записи на пустой бумаге. Ребенок совершенно чистый лист, в вашей власти написать на нем все, что вы хотите. И люди никогда не смотрят на свою собственную обуслов­ленность...

Эрих Фромм обусловлен как психоаналитик; потому для него и будет правильным, что если довести фрейдовский принцип трансформации бессознательного в сознательное до его окончательных следствий, он подступает к понятию просветления.

Просветление не есть понятие, это переживание. И даже Зигмунд Фрейд не просветленный. Вы будете удивлены, узнав, что он даже не прошел психоанализа. Его ученики настаивали снова и снова: «Почему вам не пройти через психоанализ? Теперь мы готовы, мы можем быть психо­аналитиками, а вы побудьте пациентом» — а он всегда отка­зывался.

Что это был за страх? Это тот же самый страх, кото­рый скрывается в каждом — человек прячет свои раны, свою неполноценность, свою боязнь.

Зигмунд Фрейд очень сильно боялся смерти, так сильно, что даже упоминания слова «смерть» для него было довольно. Он мог свалиться со стула и начать пускать пену изо рта. Этот человек и просветление различны, насколько это возможно.

Он прогнал одного из своих наиболее заслуженных учеников, Карла Густава Юнга, который считался его преемником. Но из-за того, что он трижды упоминал смерть, вызывая потрясение у несчастного Зигмунда Фрейда, Фрейд прогнал его.

Но не подумайте, что Карл Густав Юнг не боялся смерти. Он хотел поехать в Египет. По крайней мере, шесть раз он заказывал себе билеты и отказывался от них. Шесть раз он даже добирался до аэропорта, а потом капризничал. Что это был за страх? Это был страх увидеть мертвые тела, мумии старых королей и королев. Он хотел посмотреть на них, но в то же время опасался, что это дало бы ему идею:

«Ты не бессмертен, ты тоже, в конце концов, умрешь. Великие императоры не смогли уберечь себя». Отсюда и страх...

Психоанализ — это самая обычная вещь, и это очень полезно людям, которые немного выходят из ряда вон. Обычно каждый нормально помешан, но нормально помешан внутри границ. Каждый знает свои слабые места. Он скрывает, но порой в какой-то стрессовой ситуации человек начинает выходить за пределы нормальных огра­ничений. Психоанализ полезен для доставки парня обратно в тюрьму — он выбрался из нее.

Но нельзя сказать, что психоанализ, приведенный к своим окончательным следствиям, будет тем же, что и про­светление. Просветление это усилие вывести вас за пределы ума, а психоанализ это усилие удержать вас внутри ума. Сами эти процессы противоположны. Эрих Фромм абсолютно неправ.

Время Сардара Гурудаяла Сингха. Дайте свет!

Как-то после обеда в Поданке, Алабама, в начальной школе Линкольна, черная учительница мисс Велкро проводит урок английского.

— Ребята, — говорит мисс Велкро, — сегодня мы напишем одно стихотворение. В нашей теме мы вернемся к своим черным корням в Африке. Я хочу, чтобы вы написали стихотворение, используя известный африканский город Тимбукту.

Следующие десять минут все пишут. А в конце урока мисс Велкро говорит:

— Хорошо, дети, прежде чем идти домой, не хочет ли кто-то прочесть свое стихотворение классу?

Два мальчика, малыш черный Джорж и малыш черный Вашингтон с энтузиазмом тянут вверх свои руки.

— Хорошо, — говорит мисс Велкро. — Джорж, читай свое первым.

Джорж встает и гордо произносит:

Далеко-далеко за морем

сквозь раскаленный песок и жару

черные люди верхом на верблюдах

шествуют по пути в Тимбукту!

Класс громко аплодирует, а потом мисс Велкро говорит:

— Это было очень хорошо, Джорж. Теперь послушаем твое стихотворение, Вашингтон.

Малыш Вашингтон встает, откашливается и читает:

Раз с моим братишкой Тимом мы охотились в лесу. И вдруг видим: три красотки голышом спят на ветру.

Оседлав одну проворно, я помчался в Тимбукту!

Мэрин 0'Мэрфи получает письмо от своего сына Патрика из колледжа в Дублине:

«Дорогая мама, немедленно вышли мне пятьдесят фунтов. Твой любящий сын Патрик.

P.S. Мне стало так стыдно отправлять тебе это письмо, с просьбой о деньгах, что я послал моего друга Михаила вернуть его назад, но почтальон уже забрал его. Я могу лишь надеяться, что это письмо затеряется на почте!»

Мать отвечает:

«Дорогой сын, не беспокойся, письмо затерялось на почте. Твоя любящая мать Мэрин.

P.S. Я хотела было вложить пятьдесят фунтов, но поч­тальон уже забрал письмо».

Когда семейство Муггинсов собралось однажды вечером за обеденным столом, молодой Мелвин Муггинс встал, чтобы сделать объявление.

— Я воспользуюсь таким случаем, — начал Мелвин, — чтобы сказать всем вам, что собираюсь жениться на Хильде Хаггард, девушке, которая живет через улицу.

— Что? — восклицает его отец, мистер Муггинс. — Ее семья не оставила ей никаких денег!

— Верно! — раздражается миссис Муггинс. — Она не запасла ни пенни!

— Она совсем не разбирается в футболе! — кричит малыш Монти Муггинс.

— Она страшна как смерть! — восклицает малышка Милдред Муггинс. — Я еще ни у кого не видела таких курчавых волос!

— Верно! — кричит дядюшка Мич. — Весь день она сидит и читает дрянные романы!

— Поглядите только, как она одевается! — восклицает Энти Мейбл. — Никогда не встречала такого ужасного вкуса!

— Это еще ничего! — ворчит бабушка Муггинс. — Видели бы вы, как она разрисовывает свою рожицу!

— Все это так, — спокойно отвечает Мелвин, — но она имеет одно большое преимущество над всеми нами.

— В самом деле? — восклицают все. — Что же это?

— А вот что, — поясняет Мелвин, — у нее нет семьи.

Ниведано...

Ниведано...

Будьте безмолвны... Закройте глаза... и почувствуйте свои тела совершенно застывшими. Это подходящий момент, чтобы войти вовнутрь. С глубокой настоятельностью соберите все свои энергии и сознание, и устремитесь к внутреннему центру вашего существа, который находится точно двумя дюймами ниже пупка, внутри вас. Быстрее и быстрее. Глубже и глубже...

Как только вы приближаетесь к центру, великое безмолвие нисходит на вас, покой, что превосходит понимание. И внутри, у центра, вы впервые сталкиваетесь со своей истинной сутью, с самим своим буддой. Это только присутствие, свет, пламя. Это пламя коренится в извечном огне существования.

Вы были здесь всегда, и вы будете здесь всегда. Только формы меняются, но экзистенциальная истина остается без всякого изменения. Это ваше окончательное бытие. В этой окончательности вас больше нет, но есть целое. Капля исчезла в океане, или океан исчез в капле. Это один из величайших моментов, чтобы стать свидетелем. Свидетельствуйте то, что вы не тело... Свидетельствуйте то, что вы не ум... Свидетельствуйте то, что вы только чистое свидетельствующее сознание... Чем глубже идет это сознание, тем ближе вы подойдете к своей окончательной природе, будде. Расслабьтесь внутри свидетельствования.

Ниведано...

Лишь молчаливое свидетельствование, и все границы

исчезают. И внезапно аудитория Гаутамы Будды становится

океаном сознания. Десяти тысяч будд нет больше там, лишь

единственный чистый огонь осознавания. Это и есть ваша

истинная природа.

Дзен не религия, это манифест вашей истинной природы.

Это свобода от всех социальных структур.

Это свобода даже от самого себя.

Это чистая свобода.

В этой свободе возникает все созидательное.

Все прекрасное распускается... все значительное.

Милость, которую вы никогда не осознавали, окружает вас.

Аура света следует за вами.

Соберите все эти переживания, прежде чем Ниведано

позовет вас назад.

Не становитесь кем-нибудь, вам нужно просто раствориться

в тотальности существования. В этом уничтожении вы

достигаете высочайшей вершины сознания. На этой вершине

есть свет, есть радость, и есть песня, и есть танец — но там вообще нет «я».

Убедите будду, пламя идти за вами. Он скрывался внутри

вашего существа со времен вечности. Вы никогда еще не

исследовали внутреннее пространство, иначе нет

необходимости, ни в какой религии, и нет необходимости ни

в каком храме.

Само это тело становится храмом.

И само это сознание становится буддой.

Есть три небольших шага...

Первый — попросите будду, внутреннее вечное пламя

последовать за вами, чтобы стать частью вашей обычной

повседневной жизни.

На втором шаге вы начинаете становиться тенью будды. Он

сменяет вас; вы начинаете исчезать.

На третьем шаге даже вашей тени больше нет, только чистое

присутствие будды.

Это не достижение, вы уже есть это — вы забыли язык.

Этот Манифест дзен должен просто напомнить вам.

Последние слова Гаутамы Будды были саммасати —

воспоминание.

В одном слове содержится все важное: саммасати.

Ниведано...

Возвращайтесь, но возвращайтесь как будды — умиротворенные, молчаливые, раскованные. Посидите несколько секунд с закрытыми глазами, чтобы вспомнить, принять к сведению, где вы побывали, какой глубины вы были способны достичь; каков вкус безмолвия, покоя, каков вкус исчезновения в окончательном...

Последние слова Гаутамы Буллы содержат Манифест дзен:

саммасати. Вспомните, что такое ваше внутреннее

пространство. Просто вспомните.

Здесь нечего достигать и нечем становиться. Вы уже есть то,

что вы разыскивали во всех своих жизнях, разными путями,

на разных дорогах. Но вы никогда еще не заглядывали

внутрь.

Загляните. И как только у вас есть время — вы знаете

дорогу. Двигайтесь снова и снова во внутреннее

пространство, и ваш страх исчезновения будет отброшен, и

вы начинаете наслаждаться тем, что вы никто, и вы

начинаете вспоминать забытый язык.

Саммасати...

Хорошо, Маниша?
Да, Ошо.

Возлюбленный Ошо,

У Тозана был, вопрос, излагают ли неодушевленные предметы дхарму. Тозан пришел к Исану, который порекомендовал ему пойти повидать Унгана.

С Ушаном Тозан впервые осознал истину, и он сочинил следующее стихотворение, чтобы записать свое переживание:

«Как удивительно! Как удивительно!

Неодушевленное излагает Дхарму —

Какая невыразимая истина!

Если вы попытаетесь слышать это своими ушами,

Вы никогда не поймете этого.

Только когда вы слышите это через глаза,

Вы на самом деле будете знать это».

Унган спросил его: «Теперь ты счастлив?»

Тозан ответил: «Я не говорю, что я не счастлив,

но мое счастье подобно тому, как некто поднимает

яркую жемчужину из мусорной кучи».

Еще некоторое время после своего просветления Тозан продолжал путешествовать по Китаю. Однажды он достиг Ле Тона и повстречал главного монаха Чу. Чу приветствовал Тозана и сказал:

«Удивительно, удивительно —

Непостижимы сферы Дао и Будды!»

Тозан отозвался: «Я не знаю об этих сферах. Кто говорит о них?»

Чу промолчал, и Тозан крикнул: «Говори!»

Тогда Чу сказал: «Нет необходимости сражаться по этому поводу. Так упускают».

Тозан ответил: «Если бы это не упоминалось, как могут быть сражение и упускание?»

На это Чу не смог дать ответа. Тогда Тозан сказал:

«Будда и Дао — затем ты будешь рассказывать сутры».

Чу ответил: «Что же сутры говорят об этом?»

Тозан отозвался: «Когда все понятно, слова забываются».

Чу сказал: «Это же болезнь ума».

Тозан спросил: «Эта болезнь легкая или тяжелая?»

Чу не смог ответить Тозану.