Тестові завдання ІІ-го рівня складності. Кожне завдання оцінюється в 5 балів.

Дата добавления: 2015-10-02; просмотров: 746

Беседа с оператором Григорием Сигаловым.

Когда в 1982 году документальный фильм «Пророков нет в отечестве своем» вышел на экраны Америки, одна из ленинградских газет сообщила, что «группа советских отщепенцев» склеила концерт из 16 песен Высоцкого и кичится этим. Американская пресса на русском языке, хорошо воспринявшая этот фильм, предрекала, что в СССР его не покажут никогда. В СССР действительно не показали, но к 63-летию со дня рождения Владимира Высоцкого бывший оператор киностудии им. Довженко, а ныне гражданин США Григорий Сигалов привез фильм в Киев.

Григорий Сигалов (далее Г.С.): Фильм о Высоцком мы снимали на привычном для советских людей голом энтузиазме.

Эмилия Косничук ( далее ЭК): Как я понимаю, ты был одним из тех самых «советских отщепенцев»? А кто еще был в этой «группе»?

Г.С.- Скульптор Эрнст Неизвестный, художник Михаил Шемякин, поэт Иосиф Бродский, писатели Василий Аксенов и Юз Алешковский, директор и танцовщик Нью-Йоркского балета Михаил Барышников, кинорежиссер Милош Форман, переводчик Высоцкого на английский, известный коллекционер его пластинок, бывший политик Михаил Аллен, Марина Влади и весь съемочный коллектив: режиссер Михаил Богин, мой сопродюсер - издатель «Новой газеты» Павел Палей.
А началось все с того, что летом 1980 года знакомые переслали мне в Нью-Йорк вырезку из «Вечерней Москвы» - несколько слов о том, что умер Высоцкий. Я пришел в ярость: о человеке, которого знает весь мир, - четыре строчки?! Работал я тогда на кино факультете Колумбийского университета, которым руководил известный режиссер Милош Форман. Ему-то и показал газетную «фитюльку»: «Ну, как такое можно пережить? У Владимира в Америке много друзей - нужно дать достойную отповедь «Вечерней Москве!»
Милош сказал: «В чем проблема? Камеру я тебе дам бесплатно, монтаж сделаем на нашей кафедре, купи пленку, найди какие-нибудь видео- и киноматериалы, поговори с друзьями Высоцкого - пусть приедут на съемку. Единственная проблема - режиссер, под которого можно будет собрать деньги».
Вспомнили о Михаиле Богине - о том, который поставил «Зосю» с Крамаровым и «Двое» с Викой Федоровой. Он и в США был довольно известной фигурой. Причем, не только благодаря дочери Зои Федоровой - Вике с ее наделавшим шума переездом из Москвы к американскому отцу. Его знали и по хорошим фильмам, которые он снимал уже в Нью-Йорке. Миша с энтузиазмом взялся за сценарий, а мы с Павлом Палеем - за организацию кино процесса.

Э.К.- Без денег? Но это же безумие!

Г.С.- Советским людям было не привыкать работать на «голом энтузиазме». Сначала мы обзвонили (спасибо, Форману, ибо это было за счет его кафедры) ближайших друзей Володи, а того, как они откликнулись, начали планировать, когда и где их снимать, - разумеется, бесплатно. Но тысяч 50-60 долларов нужно было достать на пленку, проявку, печать, копии.

Э.К.-- Неужели с шапкой пошли по Нью-Йорку?

Г.С.- Почти! Помогло имя все того же Формана. Его «Полет над гнездом кукушки» знали все, и когда из уст в уста стали передавать, что есть нужда в средствах на фильм, который создается на его же кафедре, то деньги пошли. Нужную сумму удалось собрать. Но проблемы на этом не закончились. Найти концертные материалы Высоцкого было очень непростым делом. Если и удавалось что-то заполучить, то пленка оказывалась затертой чуть ли не до дыр, некачественной. Обрывки концертов, фрагменты репетиции «Гамлета», записи разговоров на чьей-то кухне. Шесть метров пленки, снятых скрытой камерой на Володиных похоронах, с трудом достали в Датском посольстве. А тут еще непредвиденные расходы, связанные с «артистами».
Чтобы достойно рассказать о Володе, Миша Барышников поднялся на крышу небоскреба.

Э.К.-- Но ведь ты сказал, что они готовы были сниматься бесплатно.

Г.С.- Сниматься - да. Но у людей есть привычки, от которых они не отступают. Марина Влади сказала, что прилететь в Нью-Йорк должна на «Конкорде». Это не вмещалось в нашу смету, но не принять условий Влади мы не могли - пришлось заказывать «Конкорд» туда и обратно. Вася Аксенов не отдавал предпочтения определенным средствам передвижения, но был связан своеобразными семейными обстоятельствами. Позвонив ему в Вашингтон, я спросил: «Ты приедешь один или… ?» Вася бодро продолжил: «Не только с женой, но и с ее температурой». Майя Кармен, бывшая супруга известного документалиста Романа Кармена, была старше Василия и ни на шаг от себя не отпускала. В Нью-Йорк она прибыла с 38-градусной температурой. Как продюсер, я должен был позаботиться о них - обеспечить им «достойное проживание». Известно было, что Аксенов не любит нарушать свой «распорядок жизни», даже Высоцкий относился к этому с пониманием. Вася вспомнил, что за год до его, Аксенова, эмиграции из СССР, когда он был в опале, и у него не было денег, Володя пришел к нему и сказал: «Я хочу дать тебе 1000 рублей». - «Зачем?» - «Чтобы ты не менял свой образ жизни… »

Э.К.- А где же вы снимали? Аренда помещения вас просто раздела бы…

Г.С.- Васю сняли в библиотеке Колумбийского университета, на фоне Бродвея. А Миша Барышников там сниматься отказался, и мы попросили одну даму, чтобы она позволила через ее квартиру выйти на крышу 28-этажного небоскреба. При Барышникове постоянно находились два телохранителя - они и должны были обезопасить все четыре стороны света. На ветру, на фоне своего любимого города, красавец Миша в шикарном желтом полупальто доверительно беседовал с камерой. Он рассказывал, как однажды часа в два ночи в его ленинградской квартире раздался стук. На пороге стоял взволнованный Высоцкий: «Миша! Поехали!» - «Куда?» - «На Черную речку!» Барышников поднял на Высоцкого глаза - и сон мгновенно прошел.
Собрался. Поехали. Остановились на одном из поворотов к Черной речке. «Это место, где я задумал свою первую песню, - сказал Высоцкий, - но не могу понять, почему именно на этом повороте». Михаил почувствовал в этом какое-то мистическое предвидение. «Огромное бремя ответственности и вины, колоссальную тревогу в сердце нес этот человек всегда», - убежден Барышников.
Кстати, это почувствовал в Высоцком и переводчик его поэзии Миша Аллен. Он вспомнил, как в шутку рассуждали, у кого останется для истории их совместное фото. Аллен говорил: «Конечно же, у вас, Володя. Вы же значительно моложе меня». На что Высоцкий ответил: «Русские поэты долго не живут». И попросил переводить его песни после смерти…

-Э.К.- Какое место в фильме вы отвели Марине Влади?

Г.С.- Понятное дело, нам хотелось, чтобы Марина спела какую-нибудь Володину песню - «Я несла свою беду» или «Так случилось - мужчины ушли». Но после истории с «Конкордом» были готовы и к другим капризам. Она же прилетела благостная. Лицо свежее, одета в изящный черный костюм, оттененный серебряными украшениями. Пришла на съемку спокойная и просветленная. Погрузилась в кресло в квартире Полея и унеслась на крыльях воспоминаний. Интересно было наблюдать, как меняется ее интонация. Сначала Марина рассказывала о Володе с какой-то материнской нежностью: «Он был милый мальчик, любил зверей, собак, занимался спортом. В 14 лет начал хулиганить, пить и писать песни». Потом преобразилась в Музу: «Он писал, а я читала. Не выдерживала, засыпала… Он будил меня, опять что-то читал… » И вот уже залилась румянцем: «Однажды он декламировал со сцены: нам 30 лет, давай полюбим друг друга! Он играл Маяковского, а я сидела в зале. Мы были едва знакомы. Но вскоре мы полюбили друг друга… »
Свое место перед людьми Володя чувствовал, а перед Богом – знал.

Э.К.- Говорили, что так, как знал и понимал Высоцкого художник Михаил Шемякин, его не знал и не чувствовал никто. Это правда?

Г.С.- Пожалуй, с этим можно согласиться. Мишу мы сняли в его роскошной, известной всему миру мастерской в Нью-Йорке. Он рассказал, что переехать из Парижа в Соединенные Штаты его уговорил Высоцкий, считая, что Америка - страна нашей динамики». Володю, убежден Михаил, он знает с совершенно иной стороны, нежели другие. Этот «фантастический, буйный поэт», говорил Шемякин, любил тишину и мечтал жить, как Булат Окуджава, -запереться в своей комнатке и писать роман. Интересно, что его широкая душа стремилась не к бескрайним просторам, а к малюсенькой крохотной комнатушке в Каретном переулке, в которой можно было отдаться любимому делу - работать над стихами и песнями.
Все знали, что Володя - ночная птица, но о чем с ним можно было беседовать в ночные часы - это известно не многим. Высоцкий любил исповедоваться в ночной тиши. Причем, рассказывал Шемякин, когда Владимир по ночам приходил к нему в мастерскую, они никогда не зажигали свет - хватало свечи. В одну из таких ночей Высоцкий сказал: «Миша, я понял: Бог есть! Он меня наказал». И пояснил, почему сделал такой вывод: «Как-то мы с Мариной были в Монреале. Гостиница шикарная. Выхожу я ночью на балкон полюбоваться незнакомым городом и вижу на соседнем балконе одного из своих кумиров, звезду Голливуда Чарльза Бронсона. Английский тогда у меня хромал, но я сумел сказать ему, что счастлив видеть своего любимого актера и хочу представиться. Не дослушав, Бронсон заорал: «Гоу эвэй!», сопроводив это «убирайся!» пренебрежительным жестом. Я позвал Марину, чтобы она объяснилась на хорошем английском (думал, все дело в этом). Но Бронсон и ей продемонстрировал свое высокомерие. Переживал я это событие всей душой! Заснуть не мог. И вдруг, под утро, вспоминаю, как возвращался однажды ближе к рассвету от каких-то друзей к себе домой. Навстречу - парень: «Правда, что вы Высоцкий?» Я как заору на него: «Убирайся отсюда подальше, иди куда шел!» Воскресив это в памяти, подумал: теперь мой черед рассчитаться за свое «убирайся». Но очень хотелось все же отомстить Бронсону. И вот, на своем вечере в Голливуде я был в ударе, много пел, сорвал аплодисменты, звезды подходили, обнимали. Думал, и Бронсон подойдет, а я ему скажу: «Гоу эвэй!» Поискал его глазами, но не нашел. Спросил, почему нет Бронсона, и услышал: что он такой скучный человек, что его просто никуда не приглашают»… А позже выяснилось: Бронсон - наш соотечественник, виннитчанин. Слава Богу, что Высоцкий этого не знал.
В ночные часы Владимир любил наблюдать, как Миша работает. И для него петь любил. Когда Шемякин купил и установил в мастерской аппаратуру, чтобы записывать Володины песни, Высоцкий был настолько растроган, что вставил в мольберт свою гитару и сказал: «Пусть она живет у тебя». С тех пор гитара, перевязанная теперь траурным бантом, и «живет» в мастерской художника. О смерти друга Шемякин узнал, находясь в Греции. Но дорога в Союз ему была закрыта, и с вечера 25 июля 1980 года до самого утра он ходил вокруг мольберта с Володиной гитарой. «Свое место перед людьми Володя чувствовал, а место перед Богом - знал», - сказал тогда Шемякин. Вспоминая о Высоцком, он плакал.

Э.К.- А чем Володя был близок скульптору Эрнсту Неизвестному?

Г.С.- Они оба - бойцы. Эрнст говорил: «Я воевал, он - нет. Но он воевал словом. И кого хотел - ранил как снайпер. Но главное - он понял эзотерическую суть своего народа. А какая у него маска. Внешне - якобы грубый, простой парень, а внутри - поэт, душа которого истекает кровью».

Э.К.- В вашей группе оказался Иосиф Бродский. Он - утонченный поэт, а в искусстве Высоцкого утонченности не находили. Эстеты даже упрекали его в отрыве от русской литературной традиции…

Г.С.- Бродский признался, что до Высоцкого к поэтам-песенникам относился едва ли не с предубеждением. Но, послушав внимательно песни Володи, понял, что Высоцкий, прежде всего, Поэт, а «гитара помогала ему скрадывать труд, который он затратил на лингвистическую сторону. «Потеря Высоцкого - потеря для языка совершенно невосполнимая», - сказал Иосиф. Поразительно, что и Милош Форман, чех по национальности, проник в этот секрет Высоцкого. «У меня нет слова, которое могло бы его оживить». У Володи оно бы нашлось», - говорил Форман.
Этот фильм в Америке показывают два раза в год все русскоязычные телеканалы.

Э.К.- Скажи, российские власти не пытались купить этот фильм? Времена-то новые…

Г.С.- Пытались. Но мы не продали. Зачем - чтобы его один раз где-то показали и положили на полку?

Э.К.- Какова же его судьба в Америке?

Г.С.- Вот уже 20 лет в день рождения Высоцкого -25 января - и в день смерти - 25 июля - его показывают все русскоязычные телеканалы США. Когда в 1982 году в Бруклине состоялась премьера, кинотеатр брали штурмом. Припарковаться было уже негде, и люди, не раздумывая, платили колоссальные штрафы за парковку в запрещенных местах. В Латинской Америке почти в каждом русском посольстве есть копия фильма или видеокассета. В Москве, на улице Горького, 8, где жили Юрий Левитан, Илья Эренбург, другие известные люди и где прошло мое детство, меня встречали как героя, ибо наш фильм уже был прописан в этом доме. Можно сказать, что судьба его похожа на судьбу первых подпольных кассет Высоцкого: у всех поклонников творчества Володи он есть, а у государства как бы и нет его. Думаю, на Украине фильм удостоится иной участи. Для этого и привез его в Киев.

Э.К.- А когда началось ваше собственное увлечение Высоцким?

Г.С.- В 1968 году на киностудии им. Довженко снимался фильм «Карантин». Три песни к нему записывал Высоцкий. По просьбе съемочной группы он устроил в тонателье четырехчасовой концерт. Больше всех посчастливилось тем, кто проник в тонателье. Но и в коридоре было столько народу, что пошевелиться не представлялось возможным. Студия на эти четыре часа замерла -люди куда только ни пристраивались, чтобы услышать того, в ком почувствовали пророка. Вот с тех пор я «болею» Высоцким. И счастлив тем, что принял участие в создании первого «живого» памятника Володе».

Эмилия КОСНИЧУК .20.01.2001

Д.Д. Сэлинджер «Я сумасшедший».

Было около 8 вечера, темно, дождливо и холодно, а ветер шумел так, словно в фильме ужасов, когда убивают какого-нибудь болвана с кучей денег. Я стоял на вершине холма Томпсон, замерзший до смерти, смотря на большие окна спортивного зала, такие сверкающие и беззвучные, как окна в спортивных залах и нигде больше ( но может быть вы никогда не учились в закрытой школе).

На мне была только куртка, кто-то украл мои перчатки на прошлой неделе, поэтому я засунул руки в карманы. Честное слово, мне было ужасно холодно. Только сумасшедший мог стоять здесь. Это я – сумасшедший. Честное слово. Я вёл себя как ненормальный. Но я должен был стоять здесь. Я прощался со своей молодостью, как будто был уже стариком. Вся школа была в зале и смотрела баскетбольную игру с саксонскими болванами. А я стоял здесь и прощался.

Я стоял там, приятель, я замерзал, но все равно продолжал прощаться с самим собой: «Прощай, Колфилд. Прощай, неудачник. Вдруг я увидел себя, перебрасывающего мяч с Бюлером и Джексоном сентябрьскими вечерами. Ия знал, что никогда больше не буду играть с ними в футбол. Это было похоже на то, если бы Бюлер, Джексон и я умерли и похоронены, и только я один знал об этом, и никого бы не было на этих похоронах, кроме меня. Поэтому я стоял там, замерзший до смерти.

Была вторая половина игры, и были слышны громкие крики со стороны ребят из нашей школы и сухие, слабые звуки с саксонской стороны, потому что они никогда не брали с собой никого кроме игроков и тренера. Вы могли бы точно понять, когда Шутс или Кинселл обыгрывали этих засранцев, потому что наши ребята начинали сходить с ума. Хотя я не был до конца уверен, кто сейчас выигрывает. Мне было холодно, но я стоял там, чтобы попрощаться; я был на наших похоронах с Бюлером и Джексоном, и ,наконец, услышав один из криков, меня будто ударили ножом. Наконец-то я попрощался. Я был точно на похоронах.

Внезапно я побежал вниз, и мой треклятый рюкзак бился о ноги. Я бежал до тех пор, пока не увидел ворот. Я остановился и перевел дыхание, затем перебежал двести вторую магистраль, там было очень скользко, и я, честное слово, чуть не сломал колено. После этого я оказался на Гесей авеню. И я исчез. Честное слово, вы исчезали всякий раз, переходя эту улицу ночью.

Когда я подошел к дому старого Спенсера – именно туда я шел – я поставил чемодан на крыльцо, нажал на звонок и быстро положил руки на мои уши. Они болели, честное слово. Я начал кричать: «Быстрее, быстрее! Откройте дверь, мне холодно». Наконец-то Миссис Спенсер открыла дверь.

- Холден!- сказала она- Входи, дорогой. Она была очень милой женщиной. Её воскресный шоколад был ужасным, но вы никогда не могли отказаться от него.

Я быстро вбежал в дом.

- Ты, наверное, замерз до смерти? Должно быть, ты совсем промок - сказала Миссис Спенсер. Она не была из тех женщин, для которых вы могли немного промокнуть: ты либо был абсолютно сухим, либо промокшим до нитки. Она не спросила, почему я не в школе, и я решил, что старик- Спенсер уже рассказал ей, в чём дело.

Я поставил сумки в холле и попытался снять шапку. Честное слово, мои пальцы едва смогли сделать это.

- Как вы Миссис Спенсер? – спросил я – Как грипп Мистера Спенсера? С ним все в порядке?

- Ему уже лучше – ответила Миссис Спенсер – Дай мне твое пальто, дорогой. Холден, он очень хорошо ведет себя. Не знаю, что на него нашло. Заходи, он в своей комнате.

У старика Спенсера была отдельная комната, рядом с кухней. Ему было около шестидесяти, может даже больше, но он все-таки умудрялся наслаждаться жизнью. Если вы будете думать о Спенсере, вас, наверняка, заинтересует, ради чего он живет, когда для него уже все кончено. И если вы будете размышлять именно так, вы будете думать неправильно, вы слишком много будете думать о нем. Но если вы не будете делать этого, вы узнаете, что у него все в порядке. В его положении, он постоянно получал абсолютно от всего удовольствие. Мне может что-то нравится, но только, когда я пробую это в первый раз. Иногда это заставляет думать, что возможно у стариков лучшая доля. Но мне бы не хотелось ничего менять. Мне не хотелось бы, будучи при смерти, постоянно получать удовольствие от любой мелочи.

Спенсер сидел в большом удобном кресле, закутанный в одеяло племени Навахо, которое он купил вместе со своей женой в Йеллоустонском парке, лет восемь назад. Вероятно, они купили его, пытаясь в спешке отделаться от индейцев.

- Входи, Колфилд - позвал меня Спенсер – Заходи парень.

Я вошел.

На его коленях лежал открытый «Atlantic monthly»; повсюду были таблетки, бутылки с водой и грелки. Я ненавижу грелки, особенно у стариков. Это не хорошо, но вот, что я чувствовал…

Спенсер определенно выглядел изнеможенным. Он не был похож на идеально здорового человека. Вероятно, Миссис Спенсер просто нравилось думать, что он уже поправился, как - будто ей нравилось думать, что он в любом случае полон сил.

- Я принес ваши записи, сэр. Я в любом случае хотел зайти к вам перед тем, как уехать. Как ваш грипп?

- Если бы я чувствовал себя лучше, я бы послал за доктором» - ответил Спенсер. Болезнь, действительно, здорово подорвала его силы. - Садись, приятель – сказал он, улыбаясь – Какого черта ты ни на игре?»

Я сел на край его кровати. Она выглядела, как настоящая кровать старика. Я сказал, что уже был на игре. Я уезжаю сегодня вечером, а не завтра. Доктор Самер сказал, что я могу уехать вечером, если я действительно хочу. Поэтому я уезжаю сегодня.

-Что ж, тебе наверняка понравится ночная поездка» – сказал Спенсер. Он действительно так думал. Значит, уезжаешь сегодня?

- Да, сэр

-Что мистер Самер сказал тебе, парень?

- Он был очень любезен , сэр.

- Он сказал мне, что жизнь это игра. И я должен играть по её правилам, и все в таком духе. Он пожелал мне удачи.

Я думаю, Самер был довольно добр ко мне, но в своей плаксивой манере, поэтому я сказал для Спенсера еще пару слов, которых тот не говорил мне. О самореализации, амбициях и другую чушь. Я даже выдумал такие вещи, от которых старик Спенсер пришел в восторг и кивал мне все время, пока я говорил.

Затем Спенсер спросил меня : « Ты уже связался я со своими родителями?»

- Нет, сэр – ответил я – Я не звонил им, потому что увижу их сегодня вечером.

Спенсер кивнул мне опять и спросил: «Как они восприняли новости?»

- Чтож , им это не очень нравится, это уже третья школа, из которой меня выгнали. Честное слово. Я так и сказал.

На этот раз он не стал кивать. Он беспокоился за меня, бедный Спенсер. Он вдруг поднял свой «Atlantic monthly» с колен так, будто он был безумно тяжелым и бросил его на кровать. Он промахнулся. Я поднял и положил его на кровать. Черт возьми, мне захотелось сбежать оттуда.

Спенсер спросил: « Что случилось с тобой, парень? Сколько экзаменов ты сдавал в этом семестре?

-Четыре

-И сколько ты завалил?

-Четыре

Спенсер начала разглядывать пятно на ковре, куда упал его ежемесячник, когда он пытался добросить его до кровати. Он сказал: « Ты завалил историю, потому что ты абсолютно ничего не знал. Ты ни разу не был готов, ни во время экзамена, ни во время уроков. Ни разу! Я не сомневаюсь, что ты ни разу не открывал учебник за весь семестр, не так ли?

Я сказал ему, что просмотрел его пару раз, чтобы не обижать его чувства. Он очень страстно относился к своему предмету. Я не возражал, если он подумает что я глупый, но я не хотел, чтобы он думал, что мне совсем неинтересна история.

- Твоя контрольная в моем шкафу» сказал он. Принеси мне её.

Спенсер перебирал листы моей работы, как будто пытался отыскать там что-то на благо науки, как пастор или один из тех парней.

«Мы изучали египтян почти целый месяц, с 3 Ноября по 4 декабря, и ты выбрал именно это тему из двадцати пяти для своего эссе, и вот то, что ты смог написать: «Египтяне – древнейшая раса людей, жившая в одном из самых северных районов Африки, который являлся одним из самых больших континентов в Восточном полушарии, как все мы знаем. Египтяне интересны нам по множеству причин. Вы можете прочитать о них в Библии. Библия полна забавных анекдотов о древних фараонах. Они все были египтянами, как вы знаете.

Старик посмотрел на меня. - Новый параграф:

«Но что самое интересное в них – их привычки. У египтян была особая манера поведения. Их религия также очень интересна. Они хоронили мертвецов очень интересным способом. Лицо мертвого фараона завертывалось в специально – обработанные ткани, предотвращающие их гниение. Ученые до сих пор не знают их химическую формулу, поэтому наши лица гниют через некоторое время после нашей смерти». Спенсер опять взглянул на меня. Я перестал смотреть на него. Если он собирается смотреть на меня каждый раз, когда закончит читать параграф, в таком случае я перестану смотреть на него.

- Египтяне изобрели много вещей, которыми мы сейчас пользуемся. Конец.

Он швырнул мою контрольную на кровать. Но промахнулся, опять. Кровать стояла всего в двух футах от его кресла. Мне пришлось встать и положить её на «Atlantic Monthly».

-Ты винишь меня в том, что тебя выгнали, парень? - спросил меня Спенсер – Чтобы ты сделал на моем месте?

-Тоже самое, долой идиотов.

В ту минуту я не слишком много об этом думал. Я отношусь к такому типу людей, которым нравятся размышлять о том, замерзнет ли пруд в Центральном парке, когда они вернутся домой и будут ли там кататься на коньках люди, когда они выглянут утром в окно, и куда исчезают утки, что происходит с утками, когда замерзает пруд. Я не мог рассказать об этом Спенсеру.

- Что ты обо всем этом думаешь?» – спросил он меня

-Вы имеет виду, о том, что меня выгнали и обо всем в этом роде?

Он кивнул.

Я пытался объяснить ему все как следует, потому что он был хорошим парнем, и потому что он промахивался каждый раз, когда бросал что-то на кровать.

- Мне жаль, что меня выгнали по многим причинам». Я знал, что никогда не смогу ему все объяснить: ни о том, как я стоял на Томпсон хилл, ни о мыслях о Булере и Джексоне.

- Очень сложно объяснить некоторые вещи. К примеру, сегодня... сегодня я собирал свои чемоданы и положил туда лыжные ботинки. Они заставили меня расстроиться, что я уезжаю. Я представил мою мать, бегающую по магазинам и задающую продавцу миллион дурацких вопросов. Затем, она, как и всегда, купила мне не те ботинки, хотя она очень милая, честное слово. Я больше всего расстроился из-за этого. Из-за моей матери и из-за неподходящих мне лыжных ботинок. Это все, что я сказал. Мне нужно было заканчивать.

Старик кивал все время, как будто он все понимал, но я так и не смог спросить, кивал ли он, потому что пытался понять то, что я сказал, или только потому, что он был хорошим парнем, у которого был грипп и не принадлежавшие ему руки.

Он сказал, что я буду скучать по школе.

Он был хорошим парнем, честное слово. Я пытался сказать ему что-то еще: « Не совсем, сэр, я буду скучать по некоторым вещам. Я буду скучать по тому, как я приезжал и уезжал на поезде с Пэнти, как я шел в вагон – ресторан, заказывал куриный сэндвич и колу и читал их журналы, с блестящими страницами. И я буду скучать по наклейкам Пэнти на моем чемодане. Однажды леди увидела их, и спросила, знаю ли я Эндрю Ворбаха. Она была его матерью, вы знаете Ворбаха – отвратительный тип. Он из тех парней, которые, когда вы были ребенком, выворачивали вам запястья, чтобы отобрать ваши сокровища. Но его мать была очень милой. Конечно, она должна быть в психиатрической лечебнице, как и большинство матерей, но она любила Ворбаха. В её безумных глазах можно было увидеть, что она думала, что он замечательный парень . Поэтому я потратил почти час , рассказывая ей, какой шишкой Ворбах был в школе и что ни один из парней не мог сойти с места, не спросив об этом сначала её сына. Это буквально сбило её с ног. Она почти покатилась по проходу. Вероятно, она знала что-то о той подлости в его сердце, но я изменил её мнение. Я люблю матерей, они приносят мне большое удовольствие.

Я замолчал. Спенсер не следил за моим рассказом. Может быть немного, но недостаточно, чтобы я захотел продолжить его. В любом случае, я не сказал то, чего хотел. Я никогда этого не делаю. Честное слово, я сумасшедший.

- Ты собираешь идти в колледж? - спросил Спенсер

У меня нет планов. Я живу сегодняшним днём. Это прозвучало фальшиво и я начала чувствовать себя фальшиво. Я слишком долго сидел на краю кровати. Я внезапно встал.

- Я думаю, я лучше пойду, сэр. Я должен успеть на поезд. Честное слово, вы были превосходным учителем.

Спенсер спросил, не хочу ли я чашечку горячего шоколада перед тем, как уйти, но я отказался. Я пожал ему руку, он очень сильно вспотел. Я сказал, что напишу ему скоро письмо, поэтому он не должен волноваться и позволять мне его расстраивать. Я сказал ему, что я сумасшедший.

Ты уверен что не хочешь горячего шоколада? – спросил Спенсер, - это не займет много времени.

-Нет - сказал я – До свидания, сэр, сейчас вы должны лечиться.

Он сказал, что я прав, пожимая мне руку

-Прощай, парень.

Он сказал мне что-то еще, когда я выходил, но я не расслышал. Я думаю, он пожелал мне удачи. Мне было очень его жаль. Я знал, о чем он думал: как я молод, что я ничего не знаю о мире, что обычно случается с такими парнями, как я и обо всем в этом роде. Скорее всего, он расстроиться после моего ухода, но позже, когда поговорит обо мне с Миссис Спенсер, почувствует себя лучше и вероятно отдаст ей Atlantic Monthly, перед тем, как она уйдет из его комнаты.

Было больше часа ночи, когда я добрался до дома, потому что я проболтал почти полчаса с Питом, нашим лифтером. Он рассказал мне о своем шурине. Он был полицейский и застрелил одного парня, он не должен был делать этого, но сделал, чтобы стать большой шишкой, и теперь его сестра не хочет больше быть с шурином Пита. Это было жестко. Мне не было жалко сестру Питера, но мне было жаль его шурина, треклятого болвана.

Джанет – наша цветная горничная впустила меня. Я потерял где-то свои ключи. На ее волосах были одни их тех алюминиевых изделий, которые гарантировали кудри.

-Какого дьявола ты вернулся домой, парень? - Она спросила - Какого дьявола ты вернулся домой, парень?. Она всегда все повторяла дважды.

Мне было плохо, и я устал от людей, которые зовут меня «парень», поэтому я просто спросил:

- Где все?

- Они играют в бридж. Они играют в бридж. Какого дьявола ты делаешь дома, парень?

- Я приехал домой для расы

- Какой расы?

Человеческой расы. Ха-ха-ха. Я бросил мои сумки и пальто в прихожей и ушел от нее. Я сдвинул свою шапку на затылок и для разнообразия почувствовал себя довольно хорошо, я прошел по коридору и открыл дверь Фиби. Было довольно темно, даже с открытой дверью, и я чуть не сломал себе шею, добираясь до кровати Фиби.

Я сел на ее кровать, она спала.

- Фиби – я сказал – Привет, Фиби

Она довольно быстро проснулась.

- Холден – она сказала с тревогой – что ты делаешь дома? В чем дело? Что случилось?

- Всё тоже самое – я сказал – что нового?

- Холди, что ты делаешь дома? Ей было всего 10, но если она хотела получить ответ, значит она хотела получить ответ.

- Что у тебя с рукой? Я заметил пластырь на её запястье.

- Я ударилась о шкаф. Мисс Киф назначила меня главной в гардеробной. Я должна приглядывать за всей одеждой. Но она опять вернулась к своему вопросу.- Холди – она сказала – что ты делаешь дома?. Её голос всегда звучал очень ласково, но только, когда она разговаривала со мной. Она любит меня. Хотя она совсем не была сентиментальной. Она определенно одна из нас, только ребенок.

Я сказал ей, что вернусь через минуту, пошел в гостиную, взял сигареты из коробки и положил их в карман. Когда я вернулся, Фиби сидела и смотрела на меня очень ясными глазами. Я опять сел на её кровать.

- Меня опять выгнали.

- Холден, папа убьет тебя!

- Я ничего не мог поделать, Фиб. Они всем время заставляли меня заниматься ерундой: сдавать экзамены, учить речи. Они постоянно заставляли меня делать это. Я начал сходить с ума. Я просто не мог заниматься этим.

- Но Холди, тебе ничего не нравится. Она выглядела очень взволнованной.

- Ты не права, не говори так, Фиб. - Мне нравится чертовски много вещей.

- Каких? Назови хоть одну.

- Не знаю, черт возьми, не знаю. Я больше не могу думать. Мне нравятся девочки, которых я еще не встречал, девочки, на чей затылок мне нравится смотреть, когда они сидят передо мной в поезде. Мне нравится очень много всего. Мне нравится сидеть здесь с тобой, честное слово, Фиб, мне просто нравится сидеть здесь с тобой.

-Иди в кроватку, Виола – сказала Фиби. Виола проснулась. Она с трудом вылезает из своей кроватки – Фиби сказала мне.

Я Поднял Виолу и посадил её к себе на колени. Пожалуй, она была самым сумасшедшим ребенком, который когда-либо жил, но она была определенно одна из нас.

- Холди – сказала Виола – заставь Джанет отдать мне Дональда Дака.

- Виола обозвала Джанет и та отобрала её Дональда Дака - сказала Фиби .

- У нее постоянно невкусно пахнет изо рта - сказала Виола.

- Её дыхание – сказала Фиби – Она сказала, что у Джанет несвежее дыхание, когда та надевала на неё гетры.

- Она дышала на меня всё время – сказала стоящая на мне Виола.

Я спросил, скучала ли по мне Виола, но казалось, что, она не совсем была уверена, уезжал ли я.

- Сейчас же иди в кроватку – сказала Фиби – она с трудом залезает в свою кровать.

- Джанет постоянно дышала на меня, и она отобрала моего Дональда Дака - сказала опять мне Виола.

- Холден отнесет тебя – сказала ей Фиби. Фиби не была похожа на других детей. Она не принимала сторону горничной.

Я положил Виолу в кроватку, она попросила принести ей что-то, но я не понял.

- Овелс – сказала Фиби – оливки, она сходит по ним с ума и постоянно хочет их. Она позвонила сегодня лифтеру и заставила Пита открыть банку оливок.

- Овелс, дай мне, пожалуйста, овелс.

Я пообещал ей принести их и сказал, чтобы она засыпала. Я поправил её одеяло и пошел к Фиби, но я так резко остановился, что мне стало почти больно. Я услышал, что они пришли.

- Это они – шепнула Фиби – я слышу папу.

Я кивнул и пошел к двери. По дороге я стянул мою шапку.

- Холди – прошептала Фиби – скажи им как тебе жаль и все в этом роде, и что ты будешь больше стараться в следующий раз.

Я кивнул.

- Зайди потом ко мне, я не буду спать. – сказала Фиби

Я вышел и закрыл за собой дверь. Внезапно я пожалел, что не повесил пальто и не убрал чемоданы. Я знал, они скажут, что пальто очень дорогое и люди могут споткнуться о чемоданы и переломать колени.

После того, как они проделали все это со мной, я вернулся в детскую. Фиби уснула , а я некоторое время продолжал смотреть на неё. Милый ребенок. Затем я подошел к кроватке Виолы, приподнял её одеяло и положил туда Дональда Дака. У меня было несколько оливок в левой руке, я положил их в ряд вдоль перил её кроватки. Одна упала, я отряхнул её и положил в карман. Затем я ушел.

Я пошел в свою комнату, включил радио, но она было сломано, поэтому я пошел спать.

Я лежал довольно долго, чувствуя себя паршиво. Я знал, что все были правы, а я нет. Я знал, что я не хочу быть одним из тех успешных парней. Я никогда не буду таким как Эдвард Гонсалес, Теодор Фишер или Лоренс Мейер. Я знал, что в этот раз папа скажет, что я буду работать в офисе того человека, которого он имел в виду, и что больше он не отправит меня в школу и мне совсем не понравится работать в офисе. Я начал опять задаваться вопросом о том, куда исчезают утки в Центральном парке, когда замерзает озеро. И наконец, я уснул.