Успех (534 субъективных дефиниции, 15 отказов).Том 3 Научное издание
Подписано к печати 06.08.06. Формат 60х84х16. Печать офс. Бум. офс. Усл. печ. л. 21,9. Уч.-изд.л. 22,2. Тираж 200 экз. Заказ 153.
Издательство «Парадигма» 400006, Волгоград, ул. Академическая, 22. Типография «Светокопия» 400001, Волгоград, ул. Академическая, 22
АНТОЛОГИЯ КОНЦЕПТОВ
Том 4
Волгоград «Парадигма» ББК 81.0 + 81.432.1 А 21
Научные редакторы - доктор филологических наук, профессор В.И. Карасик, доктор филологических наук, профессор И.А. Стернин.
ББК 81.0 + 81.432.1
© Редактирование. В.И. Карасик, И.А. Стернин, 2006. © Коллектив авторов, 2006.
ISBN
СОДЕРЖАНИЕ
З.М. Дударева (Уфа) ВРЕМЯ Исследование посвящено контрастивному исследованию концептуальной сферы «Время» в русской и башкирской языковых картинах мира. Объект исследования — языковые средства русского и башкирского языков, репрезентирующие концептосферу «Время». Предмет исследования — национальная специфика русских и башкирских темпоральных концептов. Цель исследования — представление в сопоставительном аспекте моделей времени, бытующих в русской и башкирской языковых картинах мира, а также контрастивное описание концептуальной сферы «Время» как глобальной ментальной единицы в ее национальном своеобразии. Современные представления о времени характеризуются сложностью и многогранностью. При этом различные аспекты изучения времени как категории математики, физики, философии, астрономии, биологии, психологии, истории, социологии, религии, мифологии, культурологии, литературоведения, языкознания и других наук далеко не исчерпывают всех возможностей данной категории представлять качественно различные типы бытия. В рамках нашего исследования рассматриваются три взаимосвязанных и взаимообусловленных аспекта изучения времени: когнитивный, лингвокультурологический и собственно лингвистический. Когнитивная лингвистика оперирует термином концепт, использование которого связано с расширением предметного поля лингвистики за счет ее взаимодействия с философией (работы Н.Д. Арутюновой, А.П. Бабушкина, H.R Болдырева, А. Вежбицкой, С.Г. Воркачева, В.В. Колесова, Н.А. Красавского, Е.С. Кубряковой, Д.С. Лихачева, М.В. Пименовой, З.Д. Поповой, Г.Г. Слышкина, Ю.С. Степанова, И.А. Стернина и др.). Учитывая вышеназванные три аспекта исследования категории времени, мы используем в качестве рабочего определение концепта, данное С.Г. Воркачевым: концепт — «единица коллективного знания/сознания (отправляющая к высшим духовным ценностям), имеющая языковое выражение и отмеченная этнокультурной спецификой». Современный взгляд на соотношение когнитивной и языковой картин мира позволяет утверждать, что они связаны между собой «как первичное и вторичное, как ментальное явление и его вербальное овнешнение, как содержание сознания и средство доступа к этому содержанию» (Попова, Стернин 2002: 8). Разнообразие языков, вербально овнешняющих картину мира, позволяет говорить о национальном разнообразии языковых картин мира. Проявление подобных признаков этничности в семантике языка позволяет говорить о наличии этнической картины мира, представляющей собой фрагмент концептуальной и языковой картины мира. Несовпадение культурных представлений у разных народов наблюдается даже при сопоставлении таких обыденных понятий, как деление суточного времени на день-ночь, утро-вечер, что, в частности, позволило А.Д. Шмелеву охарактеризовать время как «загадочный феномен, близко касающийся человека, интуитивно как будто бы ясный, но противоречивый и с трудом поддающийся экспликации» (Шмелев 2002: 37). «На первый взгляд, — пишет А.Д. Шмелев, — для каждого из русских слов, служащих для обозначения времени суток (утро, день, вечер, ночь) можно найти более или менее точный эквивалент в основных западных языках (например, для слова утро – англ. morning, фр. matin, нем. Morgen и т.д.)». Однако эта эквивалентность, как показывает дальнейшее сопоставление, лишь кажущаяся, поскольку «в основе членения суток на периоды для русского языка кладутся несколько иные принципы, нежели для западных языков. При этом указанные различия могут быть связаны с расхожим представлением, согласно которому русские обращаются со временем в целом более вольно, нежели жители Западной Европы» (там же: 56-57). Так, сравнивая английские и русские обозначения, С.Г. Тер-Минасова указывает, что английское morning («утро») продолжается двенадцать часов, ровно половину суток — от полуночи до полудня. Поэтому загулявшие англичане приходят домой не в час или в два часа ночи, а в час или в два часа утра (one/two о 'clock in the morning). Затем начинается день. Но совсем не day, как перевел бы русско-английский словарь слово день, a afternoon — послеполуденное время. Как это следует из внутренней формы слова, afternoon продолжается от полудня примерно часов до пяти-шести, когда начинается evening — как бы вечер, который уже в восемь часов сменяется короткой ночью — night. А в полночь — уже morning, «утро». Слово день представляет еще большие трудности, поскольку ему соответствуют два английских слова day и afternoon. Good day — это вовсе не добрый день, как можно было бы предположить по аналогии с good morning — доброе утро или good evening — добрый вечер. Добрый день — это good afternoon, a good day употребляется только при прощании, причем звучит резко и раздраженно, даже грубо и может быть переведено как разговор окончен, до свидания! (Тер-Минасова 2000: 58). Совсем иначе осуществляется деление суток в немецком языке. В нем выделяются der Morgen утро (2.00 — 9.00), der Mittag полдень, середина дня (12.00 — 14.00), der Nachmittag вторая половина дня (14.00 — 18.00), der Abend вечер (18.00 — 22.00), die Mitternacht полночь (24.00), die Nacht ночь (22.00 — 2.00). (Терехова 2000: 25). Не совпадают в разных языках и деление календарного времени на сезоны. «У русскоязычного человека сомнений нет, — пишет С.Г. Тер-Минасова, — четыре времени года — зима, весна, осень, лето — представлены по три месяца в каждом» (Тер-Минасова 2000: 58). Календарный год начинается зимой. В английском языке времена года озвучиваются в следующей последовательности: весна, лето, осень, зима. Моделью служит концепция жизненного цикла, происходящего не только в природе, но и в самом человеке (Ковальская, Ритчи 2001: 53). Такого рода наблюдения могут быть рассмотрены с разных позиций. С одной стороны, они могут служить доказательством того, что особенности концептуализации некоторых временных периодов (деление годового цикла, суточное деление времени, отрезок, равный часу) в разных языках влияют на употребление соответствующих слов. С другой стороны, их можно квалифицировать как данные, свидетельствующие о различиях в восприятии времени разными народами. В последнем случае, считает А.Д. Шмелев, и оказывается возможным говорить о том, что языковые данные могут служить ключом к пониманию каких-то культурно значимых аспектов восприятия мира (Шмелев 2002: 67). Вопрос о соотношении объективного и лингвистического времени решался в истории языкознания неоднозначно. Существовало мнение, что категория времени в языке отражает объективное время непосредственно (Поспелов 1952). Сторонники противоположной точки зрения считали, что грамматическая форма времени не является вещественным знаком объективного времени (Милейковская 1956). В рамках когнитивного подхода вопрос о соотношении реального времени и времени лингвистического находит новое толкование. Мы можем говорить о том, что реальное время отражается в сознании человека в виде концептуального понятия времени, которое, в свою очередь, репрезентируется языковыми средствами, составляющими в совокупности функционально-семантическую категорию темпоральности. Под темпоральностью, вслед за А.В. Бондарко, понимается функционально-семантическая категория, опирающаяся на различные средства языкового выражения времени (морфологические, синтаксические, лексические), при этом критерием выделения категории служит общность семантической функции взаимодействующих элементов разных языковых уровней (Бондарко 1967). Содержание концепта времени распределено в языках на множестве значений слов, фразеологизмов, предложении и текстов. В центре нашего внимания находятся прежде всего слова, так как именно план содержания лексики служит материалом для отыскания и последующего обоснования специфических черт национального мировосприятия, национального образа мышления. Кроме того, именно слово, по мнению А.А. Залевской, при его функционировании «выполняет роль, сравнимую с ролью лазерного луча при считывании голограммы: оно делает доступным для человека определенный условно-дискретный фрагмент континуальной и многомерной индивидуальной картины мира» (Залевская 1999: 40). Говоря о разнообразии представления временных понятий средствами языка, мы используем понятие модель времени. Рассмотрение моделей времени, представленных в русской и башкирской языковых картинах мира, неразрывно связано с антропоцентрическим подходом к описанию языковых явлений. С точки зрения когнитивного подхода к языковым фактам, язык устроен сугубо функционально, т.е. отражает нечто важное для пользующегося им человека. Из этой предпосылки с необходимостью вытекает «антропоцентричность», воспринимаемая уже не только как принцип описания, а как сущностное свойство самого языка-объекта (Фрумкина 1996). В русской языковой картине мира, по наблюдениям лингвистов, достаточно четко выделяются две модели времени: линейно-историческая и традиционная, которую еще называют антропоцентрической и циклической. Эти культурные модели отражаются непосредственно в значениях слов, а также выявляются в процессе их функционирования. В плане темпоральных установок современная русская культура поддерживает линейную (западную) концепцию времени. Это время понимается как пространственная категория: временной континуум членится на отрезки, располагаемые в виде определенной последовательности, ряда. Движение времени оформляется с помощью пространственных метафор: время идет, бежит, летит, течет. Линия времени тянется из прошлого (того, что позади) через настоящее (точка наблюдения) в будущее (вперед). Однако традиционная крестьянская культура в известном смысле ориентирована на циклическое (восточное) переживание времени. Это связано с тем, что жизнь земледельца во многом зависит от ритмов природы, определяется ими («психология земледельца»). Согласно линейной концепции времени — «все течет, все изменяется», согласно циклической концепции времени — «ничто не вечно под луной», «все повторяется». И тот и другой образ времени присутствует в русской культуре (Копочева 2003: 305). Дихотомия циклического и линейного восприятия времени находит свое отражение в языке, где наблюдается наличие в речевом обиходе носителей языка близких по смыслу слов, квазисинонимов, способных «рассредоточиться» по соответствующим моделям времени. Говоря о допустимости множественности языковых моделей времени, Н.Д. Арутюнова, в частности, предполагает, что «языковые модели времени могут быть разделены на такие, в которых главной фигурой является человек, и такие, которые ориентированы на само время» (Арутюнова 1999: 689). Именно это замечание Н.Д. Арутюновой положено нами в основу гипотезы о наличии двух моделей времени, имеющих место в башкирской языковой картине мира, которые, в зависимости от отношения человека к явлениям и событиям, входящим в сферу бытия этих моделей, могут быть названы созерцательной и агентивной. Предложенные нами названия носят условный характер, учитывая, что «имя никогда не дает полное представление о сущности обозначаемой им вещи» (Звегинцев 2001: 140). Совершенно определенно, что и в той и в другой модели речь идет о времени, концептуализируемом человеком, т.е. обе модели носят антропоцентрический характер. Различие же между ними видится нам в том, что в первой модели человек занимает, в основном, пассивную, созерцательную позицию (отсюда ее название), тогда как во второй модели он является главным действующим (лат. agens) лицом. Обозначенные нами модели в башкирской языковой картине мира не отрицают возможности подхода к анализу семантики темпоральных единиц в плане выражения ими понятий циклического или линейного времени, о чем мы будем говорить при сопоставлении понятийно близких концептов, вербализованных русскими и башкирскими словами со значением времени. Однако характер представленных в башкирском языке темпоральных существительных, в частности, словообразовательная вариативность в обозначении деления на отрезки годового и суточного времени позволяют нам взглянуть на темпоральное видение мира с другой позиции. Заявленные нами созерцательная и агентивная модели времени в башкирской языковой картине мира во многом не коррелируют с линейной и антропоцентрической моделями времени, представленными в русской языковой картине мира, что порой делает необходимым некоторое углубление в сферу монолингвистического описания башкирской темпоральной системы. Доминантами моделей времени в башкирском языке выступают лексемы ғү мер и тормош, имеющие значение «жизнь», что вполне согласуется с мнением Н.Д. Арутюновой, которая полагает вполне естественным сближение моделей времени и моделей жизни, так как «жизнь протекает во времени и подчинена его законам» (Арутюнова 1999: 689). Проведенный анализ позволил нам сделать вывод о существовании в башкирском языке разных моделей жизни, отражающих концепт жизнь и коррелирующих с моделями времени, поскольку ключевые слова той и другой модели жизни одновременно выступают доминантами созерцательной и агентивной моделей времени. Первая модель жизни, обозначаемая заимствованным из арабского языка словом ғү мер, связана, прежде всего, с указанием на длительность, продолжительность человеческого существования; другая – тормош — акцентирована на процессуальных аспектах бытия. Жизнь — ғү мер носит дискретный характер, подразделяется на циклы, связанные с возрастными обозначениями человеческой жизни, имеет коннотативную сему длительности. Человек по отношению к ғү мер пассивен и настроен пессимистически, о чем свидетельствует понятие будущего калған ғүмер(«оставшаяся жизнь»). Жизнь — ғү мер измеряется в единицах времени, её можно считать. Она может иметь грамматический показатель множественности для обозначения категории неопределенности. Кроме того, ғү мер образует диминутивную форму, выражающую эмоциональное отношение человека к длительности его земного существования. Жизнь — тормош обозначает условия протекания человеческой жизни. В зависимости от преобладания в ней позитивных или негативных моментов она характеризуется многочисленными эпитетами. Для женщины тормош начинается со времени вступления в брак, вся предшествующая жизнь считалась подготовкой к этому важному событию. В жизни — тормош человек активен, он меняет условия своего существования, строит свою жизнь, отсюда и его оптимизм в определении будущего – алдағы тормош (« предстоящая жизнь»). Но и сама жизнь может оказывать на человека воздействие. В грамматическом плане форма тормош может иметь показатель множественности для обозначения множественного числа, но не имеет диминутивной формы. Как видно из проведенного анализа, оба обозначения концепта жизнь: ғү мер и тормош — имеют специфику как в плане содержания, так и в плане выражения. В интуиции носителей языка обе модели жизни и времени четко различаются, и выбор конкретного слова каждый раз обусловливается тем, с какой моделью соотносится предмет разговора или описания. Переходя к контрастивному описанию ключевых слов рассматриваемой концептуальной сферы «Время», мы отмечаем, что объективность времени как физической сущности уступает место субъективности в процессе его языковой концептуализации. Главным темпоральным словом в русском языке, объединяющим все остальные в единую область, является слово время. В башкирском языке не существует однозначного соответствия русской лексеме время, хотя очевидно, что в большей мере концепт, вербализованный в русском языке словом время, соотносится с концептом, ключевым словом которого в башкирском языке выступает слово вакыт. Мы абсолютно согласны с мнением В.А. Плунгяна, который заметил, что «лексема время явно не желает вписываться в принятые рамки лексикографических трактовок» и «скорее всего, есть что-то в ее природе, что этому очень активно сопротивляется» (Плунгян 1997: 160). Взамен автор предлагает описывать время как слово-хамелеон, сущность которого определяется не тем, к какому классу оно может относиться, а тем, что оно может в каждом из своих употреблений напоминать носителю русского языка. При этом он выделяет пять наиболее употребительных «метафорических блоков», которые представляет следующим образом: 1. Время — путник: «то, что движется» (время идет; время проходит; время подходило к шести...). 2. Время — агрессор: «то, что разрушает» (почерневший от времени забор; время не пощадило эти статуи...). 3. Время — субстанция: «то, количество чего можно измерить» (осталось мало времени...). 4. Время — контейнер: «то, что заключает в себе некоторое событие — длительное (отрезок) или мгновенное (точка)» (во время работы; в это время...). 5. Время — имущество: «то, чем обладают» (терять время; тратить время; у меня сейчас нет времени...) (там же: 161). Сопоставление метафор ключевых лексем приводит нас к выводу, что семантическая специфика башкирского слова, отражающая некоторые особенности национального менталитета, исключает возможность проявления некоторых способов ее метафоризации. В башкирской языковой картине мира отсутствует восприятие времени как агрессора, что можно интерпретировать как следствие семантических различий между ключевыми словами концептуальной сферы «Время» и как языковое отражение различий в национальных картинах мира. Более широкие возможности для сопоставления ключевых слов темпоральности в русском и башкирском языках предоставляет характеристика внешней структуры семантического поля времени. Внешние связи понятия времени реализуются в переходах от других понятий к понятию времени, среди которых можно выделить следующие: движение — время, человек — время, занятие — время. Языковые данные позволяют говорить об их некотором сходстве в русском и башкирском языках. Рассмотрим переход движение — время. Время становится очевидным в результате двух процессов, связанных с движением: повторяемости событий и длительности его протекания, с чем связаны два способа его измерения: на основе повторяемости движения определенного объекта (луны, солнца) (ср. лунный и солнечный календарь), колебательные движения, на котором основан принцип обычных часов, и измерение времени на основе длительности процесса, который проявляется, к примеру, в песочных часах. Переход движение — время вполне закономерно выявляется этимологическим анализом. Русское слово время восходит к корню со значением «вращать», «круговращение». В башкирском языке бытует темпоральное слово арабского происхождения дэтер в значениях «эпоха; период (геол.), производное от глагола даура, означающего «вращаться». Гораздо более многочисленные связи проявляются в переходах от понятия времени к иным понятиям: время — становление, исчезновение, время — действие, длительность, время — обладание, время — пора, удобный момент, время — отрезок времени, время — эпоха, время — погода, время — человек, время — логические отношения, время — оценка, экспрессивность. Рассматривая, к примеру, переход время — обладание, В.Г. Гак отмечает, что «этот семантический сдвиг не фиксируется ни в одном из... русских толковых словарей, но он специально отмечен во французском «Большом Роббере» (Гак 1997: 126). В русском языке наблюдается свободное употребление посессива: проводить все свое время за..., терять свое время, быть хозяином своего времени. В башкирском языке подобного перехода не наблюдается, что может являться свидетельством более философского отношения носителей башкирского языка к этой абстракции. Кроме того, в русском языке понятие времени может наполняться понятием «имущество, владение», которое рассматривается как дериват предыдущего, ср., например, употребление слова время в поговорке Время — деньги. Подобный «крайний» случай перехода понятия времени в понятие обладания в башкирском языке также не выражен. В переходах от понятия времени к иным понятиям в башкирском языке, помимо основного слова вакыт, участвуют лексемы заман (время — эпоха) и көн (время — погода). Две лексемы: вакыт и заман — могут выступать и в качестве грамматических терминов. Грамматическая категория времени называется в башкирском языке вакыт категорияһы. Это же слово — вакыт — входит в состав терминов, определяющих один из разрядов наречий: вакыт рәүеше (наречие времени). Оно включено в состав термина, называющего один из видов второстепенных членов предложения: вакыт хәле (обстоятельство времени) и один из типов придаточных предложений: вакыт һөйләм (придаточное предложение времени). Лексема заман определяет терминологию, связанную с глагольной категорией времени: хәзерге заман (настоящее время), үткән заман (прошедшее время) и киләсәк заман (будущее время). Семантические различия между лексемами вакыт и заман, выражающиеся в обозначении различных сфер семантического поля времени и различия в грамматической отнесенности терминов, представленных обоими словами, позволяют нам говорить о включении слова вакыт в созерцательную, а слова заман — в агентивную модели времени башкирской языковой картины мира. Дальнейшие различия в русской и башкирской языковых картинах мира, связанных с восприятием времени, обнаруживаются на уровне сопоставления отдельных концептов. Концепты ГОД // ЙЫЛ являются ярким свидетельством отражения в сознании человека представления о цикличном характере времени, о завершенности цикла, о повторяемости цикла, которое было характерно не только для славянского этноса в настоящем и прошлом, для индоевропейских этносов, но и для всех народов мира. Сравнительное исследование концептов, репрезентируемых лексемами год и йыл, показало, что, несмотря на схожую семантическую структуру ключевых лексем, эти концепты имеют и существенные различия. Слово, принадлежащее лексической системе башкирского языка, не имеет значения «возраст»; в отличие от давно оформившегося в качестве термина русского аналога продолжает употребляться в значении «срок», и, кроме того, функционирование слова йыл в некоторых пословицах и стандартных фразах позволяет говорить о замедленном (по сравнению с русским) «темпе жизни» башкирского народа, что, несомненно, оказывает влияние и на языковые процессы. В качестве доказательства приведем стандартную фразу, встречающуюся в башкирских народных сказках: йыл ү;çәһ ен ай ү;çк ен, ай ү;çәһ ен көн ү;çк ен (букв. «за месяц он рос, как за год, а за день -как за месяц»). В русском языке это значение передается выражением расти не по дням, а по часам, в котором мы отмечаем увеличение обозначаемого временного промежутка в башкирской фразе, связанное, по-видимому, с тем обстоятельством, что при присущем ему «темпе жизни» башкир не мог видеть явных изменений в такой короткий промежуток времени, как час. Лингвокультурологические исследования позволяют вычленить в русской культуре народный календарь, который может быть охарактеризован как аграрный. Жизнь же башкир издавна была связана с полукочевым скотоводством, которое было сопряжено «с сезонными перемещениями населения вслед за табунами лошадей и отарами овец на пастбища» (Бикбулатов и др. 2002: 46), что и наложило свой отпечаток на лексику, связанную с обозначениями времен года. В русском и башкирском языках присутствуют лексемы, обозначающие четыре времени года, при этом отличительной особенностью башкирского языка является наличие двух обозначений для каждого фенологического сезона. Весеннее время носит наименования яз и язғылык летнее – йәй и йәйгелекосенний период называется көз и көзгөлөк, зимний, соответственно, кыш и кышкылык. Различие в семантическом наполнении указанных лексем связано прежде всего с тем, что названия времен года относятся к терминам циклического времени, которое, согласно Б.А. Успенскому, «не мыслится отдельно от событий, которыми оно наполняется» (Успенский 1996: 34). По нашим наблюдениям, первые из приведенных пар терминов (яз – йәй – көз — кыш) обозначают фенологический сезон в годовом кругообороте, тогда как производные от них наименования (язғылык – йәй г елек — көз г өлөк — кышкылык) связаны с событиями, происходящими в этот период, которые в той или иной степени связаны с деятельностью человека. Ср., например, выражения кыш ур т аһы (середина зимы), кыш үтте(прошла зима) и кышкылыкка азык әзерләү (заготавливать продукты на зиму). В этом случае обозначения фенологических сезонов: яз — йәй — көз — кыш - составят замкнутую группу в сфере созерцательной модели времени, производные же формы: язғылык — йәй г елек — көз г өлөк — кышкылык — войдут в агентивную модель, определяя присутствие и деятельность человека в обозначенный период. Подтверждением этому служит также возможность употребления наименований времен года в глагольных словосочетаниях двоякого рода. Первый тип словосочетаний позволяет говорить о соответствии их значений в русском и башкирском языках. Наименования времен года сочетаются с глаголами движения, а их значение позволяет судить о природных циклах как о чем-то внешнем по отношению к человеку. Второй тип словосочетаний с глаголами кереү, инеу и сы ғ ыу (кышка кереү, инеу «вход в зиму»; яз ғ а сы ғ ыу «выход в весну») характерен лишь для башкирского языка и отражает антропоморфное восприятие времени, которое заключается в невычлененности человека из природы. Таким образом, обозначение времен года и их промежутков связано в башкирском языке с условиями существования башкира-скотовода, башкира-кочевника, в то время как обозначения времен года в древнерусском языке выявляют аграрный характер народного календаря. Представляя собой завершенный цикл, год тем не менее имеет начало — йыл башы (букв, «голова года») и конец — йыл аза ғ ы. В связи с этим стоит обратить внимание на дату встречи нового года в разных календарях. Если в русском календаре день встречи нового года менялся: 1 сентября, затем 1 января, то в современном Башкортостане существуют и празднуются две даты: 1 января и дата по мусульманскому лунному календарю, которая не имеет фиксированного характера по отношению к светской дате. Так, в 2002 году встреча нового года пришлась на 4 марта, в 2003 году этот праздник отмечали 21 февраля, а в 2005 году начало его было зафиксировано 10 февраля, и с этого времени начался отсчет 1426 года хиджры. МЕСЯЦ // АЙ. Лексема месяц занимает в системе темпоральных обозначений особое место, так как именно месяц (луна) является первой мерой времени, и связана она с измерением времени по видимым изменениям фаз луны. В лексической системе русского языка сосуществуют два обозначения для этого небесного тела, спутника Земли — луна и месяц. От последней лексемы на основании метонимического переноса и возникла рассматриваемая нами единица исчисления времени, при этом следует отметить, что толковые словари русского языка актуализируют именно это — исторически вторичное — значение, ср.: 1. Единица исчисления времени, равная одной двенадцатой части года. 2. Диск луны или его часть (Ожегов 1989: 281). Словарь башкирского языка в толковании слова ай приводит 3 лексико-семантических варианта (ЛСВ). Первый ЛСВ актуализирует обозначение ближайшего небесного тела, вращающегося вокруг Земли, второй ЛСВ свидетельствует о принятом обозначении этого небесного тела в виде серпа (оно используется в мусульманской символике), последний ЛСВ указывает на обозначении лексемой аи единицы измерения времени, равной V12 части года (т.1, с.32). Таким образом, мы отмечаем несовпадение семантической структуры ключевых слов сопоставляемых концептов: 2 ЛСВ в русском языке и 3 — в башкирском, одно из которых является по отношению к системе русского языка лакунарным, так как представляет собой обозначение мусульманской символики. Говоря о месяце как единице исчисления времени, невозможно обойти вниманием и сферу обозначения месяцев, их названий. Появление в языке единиц, обозначающих календарное время (месяцы, дни недели), говорит о том, что оно стало играть в жизнедеятельности человека социальную роль. Будучи отнесенными к реальным отрезкам времени, календарные названия тем самым являются связующим звеном между реальными отрезками времени и абстрагированной искусственно созданной системой обозначений календаря, которая позволяет упорядочить во времени деятельность общества (Потаенко 1980: 37). Л. Нидерле, говоря о древних славянах, подчеркивает, что они понимали, «что четыре времени года совпадают приблизительно с 12 месяцами, но не смогли уравнять несовпадение лунного года с солнечным» (Нидерле 2001: 454). Башкиры издавна знали и использовали времяисчисление по лунному и солнечному календарю. Ф.С. Завельский указывает, что «мусульманский календарь построен только на изменениях фаз луны и, таким образом, является чисто лунным. Этот календарь введен в VII веке н.э. в ряде мусульманских стран» (Завельский 1987: 11). В религиозной сфере используется он в настоящее время и на территории Республики Башкортостан. Лунный календарь (ай календары ведет отсчет от дня переселения пророка Мухаммеда из Мекки в Медину. Лунный год (һижрә йылы) состоит из 354 суток; 12 месяцев состоят из 30 или 29 дней. Названия месяцев лунного года заимствованы из арабского языка: мөхәррәм, сәфәр, раби ғ ыләүүәл, раби ғ ылахыр, йомадиәлә;үү әл, йомадиәлахыр, рәжәп, шә;ғ бан, рамазан, шәүүәл, зөлка ғ ызә, зөлхизә, — которые сохраняются до настоящего времени в качестве элементов башкирской антропонимики. НЕДЕЛЯ // АЗНА. Недели понимаются как социомифологические отрезки календаря, в котором соединяются космическое и историческое время (Арутюнова 1997: 11). Введение в оборот слова неделя связано с христианским календарем. Первоначально оно имело значение «нерабочий день (день неделания), воскресенье» (сущ. воскресенье означало «первый день пасхи», а значение «часть месяца, состоящая из семи дней, начиная с понедельника, неделя» выражалось словом седмица»). Однако уже в старославянских памятниках и в древнерусском языке (с XI в.) недħля употребляется и в значении «воскресенье», и в значении «седмица» Как заметил Д.Н. Шмелев, объединение в слове двух значении оказалось «противоречащим их терминологической сопоставленности, и одно из них перешло к другому слову (воскресенье), которое успешно выдержало груз многозначности, поскольку его разные значения не находились в близких парадигматических отношениях друг с другом» (Шмелев 1964: 154). Наименования дней недели в русском языке определяются порядком их следования за воскресным днем: понедельник (после недели /воскресенья), вторник, четверг, пятница. Среда обозначает серединный день недели. Сопоставление терминосистем обозначения недели и наименований дней недели демонстрирует прежде всего различие признаков, которые положены в основу номинации. Особенно это касается диалектных обозначений недели в башкирском языке. Наименование главного дня мусульманской недели — пятницы — легло в основу нескольких названий, что свидетельствует о его ведущем положении в данной системе. Общим для башкирского и русского языков является аксиологическая характеристика дней недели. Однако и само понимание промежутка времени, обозначаемого словами неделя в русском и азна в башкирском языках, не является тождественным. По замечанию А.Д. Шмелева, в современном употреблении слово неделя преимущественно означает «рабочую неделю» — ср. Приходите на неделе (скорее всего не в субботу или в воскресенье) или даже Мало вам недели, так вы еще и в выходные звоните. Тем самым семантическое развитие слова неделя — от обозначения выходного в пределах семидневки к обозначению рабочих дней, т.е. всех дней семидневки за вычетом этого самого выходного, — оказалось чревато энантиосемией, которая, впрочем, «является обычным делом, когда речь идет о времени» (Шмелев 2002: 51). В башкирском языке подобное употребление не отмечено. Культурная обусловленность является причиной несовпадения в православном и мусульманском календарях точки начала недельного промежутка времени. Православный календарь имеет недели двух типов: начинающиеся с воскресенья и начинающиеся с понедельника. В мусульманском календаре неделя начинается с субботы и завершается пятницей. То есть мы можем говорить об этнокультурной специфике сценариев (скриптов), к которым относятся эти концепты. СУТКИ // TӘYJIEK. На первых стадиях развития культуры понятия, объединяющего день и ночь вместе, не существовало. Должно было пройти время, чтобы развитие конкретных временных представлений, связанных с видимыми изменениями в пределах дня и ночи, привело к возникновению общего понятия. День и ночь во многих культурах считались отдельно. Например, в Ригведе — древнейшем памятнике индийской литературы, относящемся ко II тысячелетию до н.э., — есть указание, что год у индусов равнялся 720 дням и ночам (Моисеева 1991: 37). В.В. Колесов отмечает, что день столь сильно отличается от ночи, что «связать их вместе, дать им общее название люди смогли не сразу. Поэтому слово сутки у нас появляется только лишь к концу XVI в.» (Колесов 1994: 44). То же обстоятельство отмечается и по поводу тюркских языков в их сравнительной исторической грамматике: «Для названия суток нет общего понятия, что вполне закономерно: объединить день и ночь в один цикл является в какой-то мере астрономической абстракцией» (СИГТЯ 2001:77). Анализируемые лексемы не совпадают по своей семантической структуре. В толковании русского слова отмечается только одно значение: «промежуток времени, равный 24 часам, продолжительность дня и ночи» (Ожегов: 637). Башкирское слово т әүлек употребляется в двух значениях: 1) единица времени, равная 24 часам; промежуток времени, включающий в себя день и ночь; 2) год (БТЬ, 2: 452). Подобная диффузность значений слов башкирского языка с временной семантикой подтверждает мнение К.Г.Красухина о существовании у темпоральных слов нежесткой связи с календарными и астрономическими периодами времени (Красухин 1997: 73). ДЕНЬ // КӨН. Говоря об отрезках суточного времени, Н.И. Толстой заметил, что деление суток на две части — день и ночь — чисто природное явление, а сознание и язык только фиксируют и обозначают его, но дальнейшее, более дробное членение суток, как и года, уже зависимо от человеческого сознания и отражающего его языка. К тому же эти представления, как и язык, этнически (национально) окрашены, т.е. связаны с определенной этнической группой их носителей и так же, как язык, изменяемы, преобразуемы в ходе исторического развития (Толстой 1997: 17). Называя существительные, обозначающие отрезки в пределах суточного времени, Ч. Филлмор пишет, что эти слова образуют группу, которую лучше изучать как единое целое, поскольку она является «лексическим представителем некоторой единой схематизации опыта или некоторого значения» и «для того чтобы понять смысл одного из членов группы, необходимо до некоторой степени понять, что значат они все» (Филлмор 1988: 54). Из всего корпуса существительных с временным значением день занимает особое положение. Во-первых, это слово наряду с другими лексемами (минута, час, месяц, год и т.д.) обозначает линейное время, а, во-вторых, в составе бинарного противопоставления день — ночь представляет собой элемент цикличной картины мира. Характерной особенностью башкирского языка является употребление слова көн не только по отношению к человеку, но и применительно к бытовым предметам, которые окружают его в повседневной жизни. Так фразеосочетание көн бө;т өү (букв, «окончание дней») может иметь значение окончания спокойной, свободной, счастливой жизни применительно к человеку; в другом контексте оно обозначает отсутствие необходимости (часто временной) в каких-либо вещах: башкирское сана ғ а көн бө;тт ө означает, что в связи с окончанием зимнего периода отпала необходимость пользоваться санями. В башкирской языковой картине мира слово көн входит в рамки созерцательной модели времени, что сочетается с его характеристикой как времени внешнего пространства бытия, данного в непосредственном восприятии, неминуемого и общего для всех. НОЧЬ // ТӨН. В репрезентации концептов ночь и т өн в русском и башкирском языках можно отметить следующее сходство: в обоих языках наблюдается характерная для народной традиции особенность, связанная с пространственным восприятием времени, что выражается в возможности обозначать одну из сторон света — север. Разница же между сопоставляемыми концептами заключается в том, что пространственное значение способно выражать ключевое слово-репрезентант башкирского языка (т өн) и дериват русского аналога (полночь). Оба ключевых слова в русском и башкирском языках могут сочетаться с прилагательными, производными от названий времен года: летняя ночь – йәй г е т өн; зимняя ночь — кышкы т өн с прилагательными, указывающими на долготу ночного отрезка времени: долгая ночь — озон т өн; короткая ночь — кы ç ка т өн. Однако в том случае, когда в русском языке определение к слову ночь носит метафорический характер, прямых соответствий между русскими и башкирскими словосочетаниями не наблюдается. Так, двум словосочетаниям, относящимся к сфере русского концепта, репрезентированного словом ночь: глухая ночь, глубокая ночь, — в башкирском языке соответствует сочетание слова төн с колоративным прилагательным кара«черный». Башкирское кара төн буквально переводится как «черная ночь». Интересно, что в основе русского словосочетания глухая ночь лежит перенос, осуществляемый на основании слуха, тогда как в башкирском — каратөн — перенос наблюдается на основе зрительного восприятия. УТРО // ИРТӘ, ВЕЧЕР/ КИС. Понятия утра и вечера являются поздними образованиями, промежуточными в структуре деления суточного времени, и поскольку их вычленение связано с осознанной деятельностью человека, в них, естественно, можно наблюдать проявление этнического своеобразия. В башкирском языке нет выражения, соответствующего русскому все (целое) утро. Анализ подобных словосочетаний приводит нас к выводу, что в представлении носителей русского языка все четыре отрезка суточного времени являются самодостаточными, каждый из которых связан с определенным видом человеческой деятельности, с определенной степенью его активности, о чем свидетельствует наличие в русском языке фраз, обозначающих занятие чем-л. в течение длительного промежутка в рамках суточного деления времени: заниматься чем-либо целое (все) утро, целый (весь) день, целый (весь вечер), целую (всю) ночь. Башкирский язык в подобных случаях выражает обозначение деятельности, развертывая его на фоне суточного отрезка времени, ср.: көн буйы, төн буйы укыу (читать весь день, всю ночь; букв, «в длину дня», «в длину ночи»). Фраза с указанием на вечернее время менее употребительна: *кис буйы укыу. И совершенно не актуализируется в этом плане обозначение утреннего времени. Фраза * иртә буйы укыу вбашкирском языке невозможна. Кроме того, отметим, что в башкирском языке понятия «утро» и «рано» обозначаются одним словом – иртә, что ведет к отсутствию в языке словосочетания, соответствующему русскому позднее утро. Указанные языковые явления подтверждают факт выделения в сознании человека прежде всего дневного и ночного периода в пределах суток. Вычленение утра и вечера произошло гораздо позже, причем утренний период как переход от сна к дневной деятельности занимает гораздо меньше времени, чем вечерний — период после окончания работы до отхода ко сну, что и объясняет определенные трудности языкового выражения утреннего времени как целостного периода в сознании носителей башкирского языка Обращает на себя внимание следующая особенность в культурологической системе счисления суточного времени. В мусульманской системе, которая используется в настоящее время в религиозном календаре башкир, именно кис «вечер» начинает новые сутки, вместе с заходом солнца. Это означает, что если в пятницу 3 июня 2005 года (1426 года по лунному календарю) солнце заходит в 22 часа 45 минут, то с этого времени начинается суббота, 4 июня. Кроме того, слова төн (ночь) и кис (вечер) в отдельных случаях в башкирском языке взаимозаменяемы, что можно объяснить первоначальным значением слова төн. Характеризуя состав лексики (как исконной, так и заимствованной), которая являлась общей для языка большинства художественных произведений периода Золотой Орды, а также для языка литературных памятников предыдущих и последующих веков, Р.Х. Халикова называет и слово төн указывая его значение как «вечер, вчера» (Ишбердин и др. 1989: 30). ЧАС // СӘҒӘТ. Слово *čаsъ в славянских языках имело весьма широкое, но в основном временное значение, при этом слово могло иметь как общее значение времени, так и значение временного отрезка, мига. И русский, и башкирский языки актуализируют терминологическое значение «единица времени, равная 1/24 части суток (60 минутам)», например: бер сәғәткә һуңлау - опоздать на час. Структурная конгруэнтность лексем час и сәғәт однако не говорит об их семантической эквивалентности, поскольку лексическая сочетаемость указанных единиц, осуществляющих базовую вербализацию концептов, свидетельствует об отсутствии предполагаемого тождества. Рассматривая час в аспекте качественной спецификации времени, Е.С. Яковлева отмечает, что в языковой ассоциации час / минута вторая форма (минута) ограничена рамками «частного существования» и уровнем повседневности, тогда как час способен подниматься до описания общезначимого и отмечать переломы в судьбе человека (общества), что позволяет противопоставить эти слова по линии «душевное» (минута) / «духовное» (час), ср.: час покаяния, но минута раскаяния (Яковлева 1997: 268-269). Духовное время направлено, поэтому часом не могут быть отмечены события, которые, по мнению автора, либо исключают возможность будущей просветленности, либо прямо ведут к духовной гибели: час смирения, но не упрямства, не своеволия, не гордыни, не тщеславия, не суесловия; час прощения, но не осуждения; час верности, мужества, но не час предательств; может быть час сомнения, но не час малодушия; час беспамятства, но не час отупения, одурения (там же: 269). Для концепта башкирского языка, репрезентированного словом сэрэт, подобная лексическая сочетаемость ключевого слова не характерна. Такие концептуально значимые характеристики русского часа, как «духовность», «судьбозначимость», «неизбежность» отсутствуют в структуре башкирского концепта. Основное различие концептов час и сәғәт связано с их периферией, где располагаются фразеологизированные словосочетания, пословицы и поговорки. В составе концепта, репрезентированного словом час, это такие формулы, как час от часу, роковой час, звездный час, битый час, час пробил, час настал; делу время, потехе час; русский час долог; много часу у бога впереди и др., которые показывают осмысление концепта в разное время, при разных обстоятельствах. Периферия башкирского концепта сәғәт характеризуется почти полным её отсутствием. Башкирская паремиология не актуализирует в своем составе указанный концепт, что лишний раз подтверждает мысль о «равнодушии» башкир к обозначениям коротких промежутков времени. Обозначение коротких временных промежутков. Отдельную группу в системе темпоральных лексем с указанием на неопределенность длительности составляют обозначения наиболее коротких временных отрезков, характерной особенностью которых является то, что показатели кратковременности в большой степени отражают специфику восприятия времени носителями русского языка. Лингвистические данные говорят об универсальности предложенной оппозиции точных (объективных) и неточных (субъективных) единиц времени, но при этом определители краткости, быстроты в языках могут различаться. В русском языке таким определителем является акт однократного мигания, и слова, называющие это действие (исконно отглагольные существительные) заняли место соответствующих единиц в системе обозначений времени. Фразеологизму в мгновение ока почти дословно соответствует башкирское kyз асып йомғансы и его вариант kyз асып йомған арала. Однако следует заметить, что в обстоятельственном значении в башкирском языке используется еще одна фразеологическая единица, которая в качестве «эталона» быстроты использует речевой акт: произнесение частицы ә, ср. башк. ә тигәнсә«очень быстро» (букв. «пока произносится ә»). Мы отметили отсутствие в башкирском языке эквивалентов к лексемам миг и мгновение. Нет в башкирском языке и однозначного соответствия русскому понятию момент. Но подобные понятия не являются лакунарными, так как соответствующие значения выражаются темпоральными показателями мәл и мизгел, которые в башкирском языке могут обозначать временные интервалы различной протяженности. Наши данные свидетельствуют о том, что башкирское мәл по характеру обозначения длительности соотносимо с русским словом момент, длительность которого носителями русского языка определяется весьма произвольно, она субъективна и всецело зависит от масштаба предмета описания. Лексема мизгел в группе слов, обозначающих короткий промежуток времени, занимает особое положение. Соотносимая с лексемами русского языка миг, мгновение, она является малоупотребительной, что говорит о нехарактерности единицы с подобным темпоральным значением для башкирской языковой картины мира. Е.С. Яковлева отмечает, что «переход на язык мгновений всегда свидетельствует о повышении «эмоционального градуса» повествования» (Яковлева 1994: 120). Исконно же образ жизни башкира-кочевника был спокойным и размеренным. Применяя к представителю башкирского народа понятие «традиционный человек» и размышляя о менталитете башкира, З.Н. Рахматуллина пишет: «Традиционный человек самодостаточен, духовно наполнен в отличие от индустриального человека, поэтому он не стремится самореализовываться и самоутверждаться в будничных заботах, мелочных делах повседневности» (Рахматуллина 2000:183). Возможно, именно это обстоятельство — образ жизни, определяющий менталитет — и способствовало тому, что в башкирском языке нет самостоятельных лексем, актуализирующих обозначение короткого промежутка времени. Подводя итог рассмотрению фрагмента русской и башкирской языковых картин мира, связанного с обозначением коротких промежутков времени, можно отметить эквивалентность концептов, репрезентируемых ключевыми словами минута и минут, секунда и секунд, что объясняется заимствованным характером их в башкирском из русского. Отличительные моменты связаны, прежде всего, с характером внешнего определителя краткости и быстроты. В русском языке он выражен в семантике глагола мигать, в башкирском языке таких определителей насчитывается два: акт мигания и речевой акт. В русском языке имеются лексические производные от отмеченного определителя краткости и быстроты: миг, мгновение. Башкирский язык представлен лишь фразеосочетаниями kyз асып йомған сы и ә (һә) тигәнсә. Отсутствие производных существительных компенсируется употреблением лексем мәл и мизгел, которые могут обозначать временные промежутки различной длительности. Таким образом, в русской языковой картине мира функционируют циклическая и линейно-историческая модели времени, тогда как существовании в башкирской языковой картине мира представлены две другие модели времени: созерцательная и агентивная, в основе которых лежит отношение человека к осознаваемым временным представлениям. Контрастность русских и башкирских метафорических образов говорит о различиях в осмыслении категории времени представителями русского и башкирского этносов. Время в русской ментальности — агрессор, но его можно заставить работать на себя. Оно движется с различной скоростью: идет, бежит, мчится, летит, — заставляя этим человека отстать от него (отстать от времени), но позволяет себя догнать (наверстать упущенное время). Башкирская ментальностъ представляет время движущимся равномерно и размеренно (вакыт үтә), оно не агрессивно, но и не позволяет человеку властвовать над ним, его нельзя ни выиграть, ни сэкономить; Несовпадение структурных и содержательных компонентов темпоральных концептов позволяет увидеть определенные точки соприкосновения в истории русского языка и современном состоянии башкирского. Данные исторической лексикологии русского языка показывают, что слова с темпоральным значением: год, час — исконно характеризовались диффузностью, что проявлялось в возможности обозначения ими как строго определенных отрезков времени, так и его общего понятия. В современном русском языке эти слова приобрели терминологический характер, в то время, как в башкирском языке и в настоящее время наблюдаются случаи нежесткой связи темпоральных слов с астрономическими периодами времени: слово йыл «тод» употребляется и в значении «срок», лексема тәүлек«сутки» может обозначать промежуток времени длиной в год, обозначения суточных отрезков времени кис «вечер» и төн «ночь» способны выступать в качестве синонимов и т.д. Предполагается, что дальнейшая судьба этих слов будет связана с усилением их терминологической сопоставленности. Временные обозначения в башкирском языке характеризуются большей антропоморфностью, что проявляется, в частности, в том, что темпоральные обозначения включают в свой состав наименования частей тела. Так, слов баш «голова» употребляется для обозначения начала в единицах измерения времени, ср.: йыл башында, ай башында (в начале года, в начале месяца; букв, «в голове года», «в голове месяца»). Слово эс «живот» используется для обозначения временного промежутка в пределах какой-либо временной единицы, ср.: ике сәғәт эсендә (за два часа; букв, «внутри двух часов») и т.д. Возникающая у народа картина мира испытывает на себе, помимо других факторов, и воздействие национальной религии. Так, сопоставление концептов месяц и аи выявило неконгруэнтность их семантической структуры, связанную с наличием у башкирского слова специфически национального значения: месяц используется в мусульманской символике. Символика, в свою очередь, связана с той частью национальной языковой картины мира, которая содержит информацию об устойчивых ассоциациях, вызываемых в языковом сознании некоторыми объектами окружающей действительности. Функционирование слов йыл «год», көн «день» в некоторых пословицах и стандартных фразах, отсутствие слов, служащих для обозначения только коротких промежутков времени, позволяет говорить о замедленном (по сравнению с русским) «темпе жизни» башкирского народа, что, несомненно, оказывает влияние и на языковые процессы. Использование различных систем времяисчисления приводит к выявлению отдельных контрастивных деталей в структуре сценарных концептов. Так, русский и башкирский год состоит из 12 месяцев, а начало его приходится на 1 января. Однако в религиозной сфере (и не только) на территории Республики Башкортостан времяисчисление ведется по лунному календарю, согласно которому начало нового года приходится на первый день месяца мухаррам. Учитывая, что лунный год короче солнечного, начало нового года по отношению к светскому календарю не имеет жестко фиксированной даты. Отсутствует единая точка отсчета и в сценарии неделя. Светский календарь, используемый обоими этносами, начинает его с понедельника, в религиозной сфере мусульман неделя начинается с субботы. Еще одна отличительная особенность, связанная с определением точки отсчета, обнаруживается при сопоставлении концептов сутки и тәүлек. Начало отсчета новых суток традиционно приходится на полночь, по религиозному же календарю башкиры отсчитывают их начало с момента захода солнца.
Литература
Дударева З.М. Контрастивное исследование концептуальной сферы «Время» в русской и башкирской языковых картинах мира. Екатеринбург-Стерлитамак, 2004. — 200 с. Дударева З.М. Час как темпоральная единица в русском и башкирском языках // Вестник Башк. ун-та. — Уфа, 2005. — № 1. — С. 83-84. Дударева З.М. Время в русской и башкирской языковых картинах мира // Вестник Оренбург. гос. ун-та. — Оренбург, 2005. — №4. — С. 70-75. Дударева З.М. Время в концептуальной и языковой картинах мира // Вестник Урал. гос. тех. ун-та — УПИ. — Екатеринбург, 2005. — Серия «Филология». — № 60 (8). — С. 110-118. Дударева З.М. Время в контексте языка и культуры // Ученые записки Казанской гос. академии ветеринарной медицины. — Казань, 2005. — Т.180. — С. 180-185. Дударева З.М. Темпоральная модель мира в башкирском языке // Актуальные проблемы изучения и преподавания истории и культуры Башкортостана: Сб. материалов респ. науч.-практ. конф. / Стерлитамак. гос. пед. ин-т. — Стерлитамак, 2000. — С. 339-345. Дударева З.М. Описание темпоральной модели мира в башкирском языке (К постановке вопроса) // Актуальные проблемы тюркского языкознания: Сб. науч. тр. / Башк. гос. ун-т. — Уфа, 2002.-С. 81-88. Дударева З.М. «Солнечное время в системе башкирской темпоральной лексики// Коммуникативно-функциональное описание языка: Сб. научных статей / Башк. гос. ун-т. — Уфа, 2003. -Ч.1.-С. 65-69. Дударева З.М. Утро и вечер в системе темпоральных обозначений башкирского языка// Коммуникативно-функциональное описание языка: Сб. научных статей / Башк. гос. ун-т. — Уфа, 2003. 4.1.-С. 69-73. Дударева З.М. День в башкирской языковой картине мира // Ядкяр. — Уфа, 2003.-№4.-С 65-69. Дударева З.М. Ночь в системе темпоральных обозначений башкирского языка // Язык и литература как способы проявления национального менталитета: Материалы первой межрегиональной научной конф. / Челяб. гос. ун-т. — Челябинск, 2003.-С. 134-137. Дударева З.М. Модели времени в башкирской языковой картине мира // Актуальные проблемы башкирской, русской и тюркской филологии: Материалы научно-практической конференции / Башк. гос. ун-т. — Уфа, 2004. — С. 64-66. Дударева З.М. Аи и месяц как единицы темпоральной системы // Коммуникативно-функциональное описание языка: Сб. научных статей / Башк. гос. ун-т. — Уфа, 2004. — Ч. 1. — С. 52-57. Дударева З.М. Понятие «год» в функциональной сфере башкирского и русского языков // Коммуникативно-функциональное описание языка: Сб. научных статей / Башк. гос. ун-т. — Уфа. 2004.-4.1.-С. 57-65. Дударева З.М. Особенности языковой репрезентации понятия времени в культуре разных народов // Актуальные проблемы социогуманитарного знания: Сб. науч. тр. / МПГУ. — М., 2004. — Вып. XXVII. — С. 50-56. Дударева З.М. Обозначение коротких промежутков времени в башкирской и русской языковых картинах мира // Коммуникативно-функциональное описание языка: Сб. научных статей / Башк. гос. ун-т. — Уфа, 2004. — Ч. 2. — С. 61-66. Дударева З.М. Времена года в русской и башкирской моделях мира // Коммуникативно-функциональное описание языка: Сб. научных статей / Башк. гос. ун-т. — Уфа, 2004. — Ч. 2. — С. 67-72. Дударева З.М. Обозначение промежутков времени в башкирской и русской языковых картинах мира // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества / УрГПУ. — Екатеринбург, 2004. — Т. 13. — С. 132-137. Этноязыковая специфика темпоральных представлений в башкирской языковой картине мира // Городские башкиры. Проблемы языка и культуры, здоровья и демографии. Уфа, 2004. — С. 232-235. Дударева З.М. О национальном своеобразии темпоральной картины мира // Технологии совершенствования подготовки педагогических кадров: теория и практика: Межвузовский сб. науч. тр. — Казань, 2005. — Вып. 5.-С. 297-299. Дударева З.М. Концепт «час» в русском и башкирском языках // Известия УрГПУ. Лингвистика, Вып.15. Екатеринбург, 2005.- С. 189-194. Дударева З.М. Темпоральная картина мира в русском и башкирском языках // Актуальные проблемы изучения и преподавания башкирского языка и литературы: Материалы регион. науч.-практ. конф. / Стерлитамак. гос. пед. академия. — Стерлитамак, 2005. — С. 59-63. Дударева З.М. Темпоральные модели в русской и башкирской языковых картинах мира // Этносоциальное образовательное пространство в современном мире: Материалы междунар. науч.-практ. конф. / Стерлитамак. гос. пед. академия. — Стерлитамак, 2005. — С.197-199.
Н.Н. Рухленко (Белгород) СЕМЬЯ
Целью данной работы является описание вербализации концепта СЕМЬЯ. Исследование проводится на материале семейных родословных. За пределами исследовательского внимания до сих пор остаются еще многие жанры и формы речи, отражающие, в частности, специфику внутрисемейного дискурса. Одним из таких жанров внутрисемейной речи можно считать СЕМЕЙНЫЕ РОДОСЛОВНЫЕ. Под семейными родословными мы понимаем свободное повествование об истории рода, композиционно подчиненное структуре сохранившегося в памяти потомков генеалогического древа. Необходимость хотя бы краткого рассказа о каждом члене семьи диктует свои условия письменному тексту таких сочинений, тогда как в устном изложении авторы нередко ограничиваются отражением отдельных фрагментов истории рода. В центре нашего исследования – модельное описание ключевого концепта СЕМЬЯ. Концепт СЕМЬЯ как ядро концептосферы семейных родословных относится к тем концептам, которые представляют собой ключевые понятия культуры, опорные точки национального менталитета. В языковых единицах, составляющих концепт СЕМЬЯ, аккумулированы важнейшие понятия материальной и духовной культуры, которые транслируются в языковом воплощении от поколения к поколению. Изучение языка семейн
|
