От средневековой семьи к семье современной

Изучение иконографии в предыдущей главе показало нам новое место, которое заняла семья в жизни людей в ХУ! и ХУН веках. Примечательно, что в тот же период происходят первые значительные сдвиги в отношении семьи к ребенку. Семья кардинально меняется по мере того, как меняются ее внутренние взаимоотношения с детьми.

Итальянский текст конца ХУ века отображает довольно точно состояние средневековой семьи, по крайней мере в Англии - текст этот взят британским историком Фурнивалем из книги одного итальянского автора: «Бессердечие англичан особенно видно в их отношении к собственным детям. Им позволяют жить дома до пяти, семи или девяти лет (у наших авторов семь лет - возраст, когда мальчик оставлял мать или кормилицу, чтобы пойти в школу или вступить во взрослую жизнь), после чего отдают как мальчиков, так и девочек на тяжелую службу в другие дома, где они обязаны провести семь-девять лет (то есть примерно до четырнадцати-восемнадцати лет). Их называют там подмастерьями. Они выполняют всю работу по дому. Мало кому, независимо от состояния, удается избежать этой участи, так как каждый отдает своих детей в чужой дом, принимая у себя чужих детей». Итальянец находит этот обычай слишком жестоким, это доказывает, что в его стране он либо хорошо забыт, либо о нем ничего не знают. Он говорит, что англичане прибегают к услугам чужих детей, поскольку полагают, что последние могут обслужить их лучше собственных отпрысков. Но, видимо, истинную причину этого явления объясняют тому же итальянцу сами англичане:

«Это для воспитания у детей хороших манер».

Такой образ жизни является, вероятно, общим для всей средневековой Западной Европы. Ж. Дюби прослеживает начиная с ХН века историю семьи маконского рыцаря Гигоне, благодаря завещанию последнее г. Гигоне отдает двух малолетних дочерей в дом к старшему из своих братьев. Позже многочисленные контракты о передаче детей в обучение свидетельствуют, насколько практика пребывания в чужих семьях была распространена. Иногда в них подчеркивается, что хозяин должен научить ребенка «своему торговому делу» или про следить за тем, чтобы «ребенок ходил на занятия в школу»3. Однако это частные случаи. Общая ситуация - главная обязанность ребенка, отданного в чужую семью, заключалась в том, чтобы тот «как подобает прислуживал» хозяину дома. Если пролистать все эти контракты, не отвлекаясь от духа сегодняшнего времени, очень трудно определить, в каком же действительно качестве пребывает ребенок в чужом доме - как ученик-стажер (в современном смысле слова), или как пансионер, или же как слуга. Было бы ошибочным настаивать на чем-то одном - наше разделение на качества анахронично, и средневековый человек принял бы их за нюансы одного и того же понятия - службы. Служба в чужом доме, долгое время единственный вообразимый вид службы, была делом достаточно почетным и нисколько не унизительным. В ХУ веке в Англии и Франции существует целая литература на народном языке в форме мнемотехнических стихов, содержащая заповеди хорошего слуги. Одно из стихотворений называется «Порядок для всякого слуги». Остается в современном английском и означает «официант» (в кафе). Конечно, этот слуга должен уметь накрыть на стол, приготовить постель, сопровождать своего хозяина и т. д. Но служба сопровождается еще и тем, что мы назвали бы сегодняфункцией секретаря, конторского служащего. Мы быстро приходим к выводу, что это состояние не рассматривается как окончательное - оно продолжается определенный отрезок времени как практика, период профессионального обучения:

Если хочешь быть хорошим слугой,

Ты должен убояться, и любить своего хозяина,

И за его столом есть стоя...

(Затем следуют правила приобретения хорошей репутации.) Всегда будь в хорошей компании,

Будь то миряне, клирики или священники.

(Клирик мог прислуживать в доме другого клирика.) Чтобы хорошо служить своему господину,

Нужно забыть о себе

Ради удобства хозяина.

Если ты служишь женатому господину,

Кто бы ни была его жена

Мещанка, барышня или дама,

Должно охранять ее честь...

Если ты служишь клирику или священнику,

Не прельстись званием главного слуги...

Если ты служишь секретарем,

Храни тайны твоего хозяина...

Если ты служишь судье или адвокату,

Ты не должен болтать об их делах.

Если же тебе случится попасть к барону,

Графу, маркизу или виконту,

Не выдумывай новых налогов и поборов,

Иначе от крестьянских грошей ничего не останется... Если ты на службе у воюющего дворянина,

Коль сможешь, сделай так,

Чтобы заслужить милость и любовь хозяина,

Дабы самому потом стать хозяином,

Когда придет твое время.

Тяжело постигается ремесло,

Ведь для того, чтобы им заниматься в жизни,

Надо отдать ему всю душу.

Только так ты сможешь стать хозяином,

И тебе будут служить,

А сам ты будешь счастлив

И в конце концов

Обретешь спасение.

Таким образом, служба в качестве при слуги смешивается с учебой «в людях» - общей формой образования. Ребенок учился на практике; эта практика не ограничивалась только обучением какой-либо профессии, тем более что четкой границы между профессиональной деятельностью и частной жизнью не было; обособление профессиональной жизни - термин сам по себе анахроничен - вызвало бы неминуемое обособление жизни частной, с которой она была тесно связана. Не потому ли через пребывание в качестве слуги ребенку, не своему, чужому, передавали багаж знаний, практические навыки и приобщали к общечеловеческим ценностям.

Весь процесс воспитания проходил как практическое обучение подмастерья - само понятие «подмастерье» имело гораздо более широкий смысл, чем тот, что оно приобрело позже. Детей воспитывали не в родительском доме - их посылали в чужую семью, составив контракт или обойдясь без такового, чтобы они начали там взрослую жизнь, или изучили рыцарские манеры, или научились какому-либо ремеслу, или даже для посещения латинской школы. Эта манера обучения была свойственна всем сословиям. Мы уже говорили о довольно близком положении низшего слуги и домашнего работника более высокого ранга внутри самого понятия службы у господина. Сборник английских дидактических поэм, своеобразный стихотворный учебник хороших манер, называется Babees Books. Слово «валет» (слуга) означало «молодой человек», и Людовик XIII, будучи маленьким, еще будет называть себя в приливе нежности к отцу «папочкин валет». Слово «гарсон» означает одновременно и очень молодого человека, и юного слугу на протяжении XVI-XVII веков: в наше время так все еще называют официантов. Даже когда начиная с ХУXVI веков стали четче различать внутри хозяйского дома слуг разных рангов, прислуживать за столом будет ребенок, а не нанятый слуга. Чтобы выглядеть воспитанным, недостаточно умения держать себя за столом, как это считается сегодня: нужно было еще уметь прислуживать за столом. Этому навыку посвящено немало страниц учебников хорошего тона, все возможных трактатов об этикете и целая глава учебника христианского этикета Ж -Б. де Ла Саля, самой популярной книги этого плана в ХУIII столетии. Это пережиток времен, когда все услуги в домашнем хозяйстве могли оказывать и дети, которых мы называем подмастерьями, и наемные слуги, скорее всего тоже довольно молодые - различия между двумя категориями проявились лишь постепенно. Слуга - это ребенок, большой ребенок, и не важно, пребывает ли он временно в чужой семье, дабы приобщиться таким образом к взрослой жизни или же без какой-либо надежды стать когда-нибудь хозяином из-за низкого происхождения.

В подобной системе прямой передачи знаний и навыков от поколения к поколению не оставалось места школе. Школа, латинская школа, предназначалась клирикам, латиноязычным, то есть весьма изолированной группе. Она и на самом деле была исключением, и было бы неправильно, только потому что впоследствии она пронизала все общество, через ее историю описывать средневековое образование - это означало бы сделать из исключения правило. Общим правилом для средневекового общества было обучение в людях. Даже ходивших в школу клириков часто отдавали на пансион в чужой дом, как других 110дмастерьев, а точнее в дом священнослужителя или такого же, но уже опытного клирика, а иногда и прелата, которому они прислуживали. Служба у господина имела в этом случае такое же значение, как и учеба в школе. Затем она была заменена у наиболее бедных студентов стипендией какого-нибудь коллежа: мы рассматривали историю фондов, которые стоят у истоков колледжей Старого порядка.

Встречаются случаи, когда обучение в людях выходит за эмпирические рамки и принимает формы более педагогические. Любопытный пример организованного обучения, вышедшего из традиционного обучения подмастерьев, приводит учебник псовой охоты. Там описываются настоящие школы псовой охоты при дворе Гастона Феба, где обучали «манерам и навыкам, какими должен обладать тот, кто хочет стать настоящим охотником»5. Эта рукопись ХУ века иллюстрирована очень красивыми миниатюрами. На одной из них изображен настоящий класс. Учитель, дворянского звания, если судить по костюму, поднял правую руку с выставленным указательным пальцем: этот жест является символом речи, которую он произносит, в левой руке у него палка символ непререкаемого авторитета учителя, инструмент наказания.

Три ученика - все трое мальчики еще маленького роста сжимают в руках свитки, содержание которых они должны знать наизусть: самая обычная школа. На заднем плане за происходящим наблюдают два старых охотника. Тема другой похожей по духу сцены - обучение искусству трубить в рог: «Как должно пользоваться рогом и трубить». Все это были вещи, которым учились на практике, как верховой езде, владению оружием и рыцарским манерам, Вполне возможно, что некоторые виды профессионального образования, такие как техника письма, вышли из практического уже упорядоченного обучения, по форме напоминающего школьное.

Тем не менее это скорее исключение, чем правило. Передача знаний и навыков от поколения к поколению обусловливалась широким участием детей в жизни взрослых. Так можно объяснить тесное сосуществование детей и взрослых, с которым мы сталкивались на протяжении всей нашей книги и которое наблюдается даже в классах коллежа, где, казалось бы, ученики должны быть более строго разделены по возрастам. Но в те времена никто и понятия не имел о разделении детей на разные возрастные категории, столь привычном для нас. Сцены из повседневной жизни представителей того или иного ремесла часто собирают вместе детей и взрослых: так, малолетний подмастерье готовит краски для художника; целая серия гравюр Страдано о ремеслах изображает детей в мастерских рядом со старшими товарищами. То же самое наблюдается и в армии. Известны примеры четырнадцатилетних солдат! Однако и маленький паж, несущий рыцарские рукавицы герцога де Ледижьера, или те, что подносят шлем Алофу де Виньякуру на полотне Караваджо в Лувре или генералу дель Васто на полотне Тициана в Прадо, тоже далеко не старики: их голова едва доходит до плеча хозяина. В целом повсюду, где люди работали или развлекались - даже в подозрительных тавернах - дети были рядом со взрослыми. Так они учились жить - в тесном ежедневном контакте со старшими, социальные группы формировали замкнутые вертикальные образования, они собирали разные возрастные категории, подобно тому как домашние концерты служили сюжетом и для семейного портрета, и для аллегории возрастов, потому что собирали всех - и детей, и взрослых, и стариков.

В таких условиях ребенок очень рано уходил из-под родительской опеки, даже если он и возвращался после в семью, будучи уже взрослым, что случалось не всегда. Таким образом, семья не могла питать глубокие экзистенциальные чувства между родителями и детьми. Это вовсе не означает, что родители не любили своих детей, но они занимались ими не столько из своей привязанности к ним, сколько потому, что рассчитывали на их помощь в общем деле, в становлении семьи. Семья была скорее моральной и социальной данностью, чем эмоциональной категорией. В самых бедных слоях понятие семьи было связано с материальным положением супружеской пары внутри более масштабного мира, включавшего деревню, двор, дома «господина» И сеньоров, где бедняки проводили большую часть своей жизни, чем в своей семье, если, конечно, они не были нищими бездомными бродягами. Или понятие семьи ассоциировалось с процветанием фамильного наследия либо с семейной честью. Семья бедняков практически не знала эмоциональной стороны, и когда речь шла о семейном добре или гордости, чувства по отношению к семье возникали из тех же корней, что и древние родовые связи.

Начиная с ХУ века реалии и чувство семьи начинают меняться: глубокие трансформации происходят слишком медленно, чтобы быть отмеченными как современниками, так и историками, их трудно распознать. Впрочем, основной сдвиг весьма заметен повсеместное распространение школьного обучения. Как мы уже видели, средневековое образование держалось на практическом обучении в чужой семье, куда ребенка отдавали в возрасте семи лет. Отныне образование все чаще и чаще связывается со школой. Она перестала быть учебным заведением для клириков. Теперь она становится обычным инструментом приобщения к жизни в обществе, переходным этапом между детством и взрослой жизнью. Сам механизм мы уже рассмотрели. Он отвечал новой потребности в нравственной строгости со стороны учителей: потребности оградить молодежь от влияния испорченного мира взрослых, продлить пору невинности, воспитать стойкость к соблазнам, которым подвержены взрослые. Он также отвечал желанию родителей быть ближе к своим детям, больше заниматься их воспитанием, отказаться от необходимости отдавать их даже на какое-то время в чужую семью. Вытеснение практического обучения школьным означает и сближение понятий «семья» И«дети», сближение чувства семьи и чувства детства, прежде далеких друг от друга. Семья сосредоточивается на ребенке. Сначала ребенок все же уходит от родителей - поступает в какую-нибудь далекую школу, хотя в ХУН веке уже ведутся споры, стоит ли посылать детей в коллеж, не лучше ли учить его дома, взяв на ставника. Однако удаленность школяра от дома носит иной характер, чем удаленность подмастерья, да и продолжается гораздо меньше. Основная часть детей не является интернами коллежа. В основном школяры живут на квартире, у регента например. Им приносят деньги и провизию 'каждый базарный день. Связь школяра и его семьи усиливается: судя по диалогам Кордье, потребовалось особое вмешательство учителей, чтобы прекратить слишком частые визиты домой, ставшие возможными благодаря прямому соучастию матерей. Наиболее обеспеченные ученики никогда не уходили учиться одни, их сопровождали наставник, школяр более старшего возраста или слуга, часто это был молочный брат. Книги по воспитанию ХУН века непременно подчеркивают долг родителей выбрать коллежи наставника, следить за успеваемостью и проверять домашние задания, если ребенок приходит ночевать домой. Таким образом, климат в семье совершенно изменился - он стал близок к климату в современной семье, как будто сам институт семьи появился одновременно со школой или, по крайней мере, с практикой всеобщего школьного обучения.

Что касается малого процента учащихся, вынужденных жить далеко от дома, родители недолго мирились с таким положением. Примечательно, что именно благодаря усилиям родителей, естественно, при помощи магистрата существенно увеличилось количество городских школ. Ель была одна - приблизить детей к дому. В начале ХУН века, как показал отец де Дэнвиль, была создана очень разветвленная сеть учебных заведений разного уровня. Вокруг коллежа с полным преподаванием возникла концентрическая система гуманитарных коллежей (то есть без класса философии), многочисленных латинских регентств (с несколькими классами грамматики). Регентства поставляли контингент для высших классов гуманитарных коллежей и коллежей с полным преподаванием. Современники очень заботились о таком стремительном распространении школ. Оно отвечало одновременно потребности в теоретическом образовании, заменившем прежние формы практического обучения, и потребности не слишком удалять ребенка от семьи и держать его подле себя как можно дольше. Это явление свидетельствует об изменении структуры семьи: семья теперь полностью концентрируется на ребенке, а семейная жизнь тесно переплетается с чувствами, связывающими детей и родителей. Оно совпадает во времени, и в этом нет ничего удивительного, с другим явлением - утверждением в иконографии темы семьи в образе супружеской четы и их детей.

Конечно, такое распространение школы, сыгравшее столь значительную роль в формировании родственных чувств внутри семьи, не стало сразу же всеобщим. Вначале оно не затронуло довольно широкий слой детского населения, которое продолжало обучаться старым способом - в качестве подмастерьев. Прежде всего речь идет обо всех девочках. Разве что некоторых из них отправляли в малые школы или монастыри, большинство же училось дома или опять же в людях - в доме родственницы или соседки. Двери обычной школы открылись для девочек только в XVIH веке или даже в начале XIX. В свете сказанного выше заслуги мадам де Ментенон и Фенелона представляются огромными.

Долгое время девочек предпочитали учить на практике, а не в школе, и довольно часто обучение проходило в чужом доме.

Что касается мальчиков, школа охватила прежде представителей среднего звена в иерархии сословий, высшее дворянство и люди ремесленных профессий оставались верны традиции практического обучения: пажи важных сеньоров или подмастерья. В среде ремесленников и рабочих практическое обучение доживет до наших дней. Заграничные поездки молодых дворян после учения пропитаны тем же духом: они жили при дворах или в семьях с целью изучения иностранного языка, этикета, приобщения к рыцарским видам спорта; путешествия за границу как часть образования вышли из моды в XVH веке - их заменили академии, что тоже является примером замены практического обучения более специализированным и теоретическим образованием.

Существование пережитков старинного способа обучения на противоположных концах социальной лестницы не предотвратило его закат: школа победила благодаря расширению контингента, росту числа учебных заведений разного уровня и моральному авторитету. Так на базе школы возникла наша современная цивилизация. Со временем она окрепла, увеличив продолжительность и охват школьного образования.

Нравственные проблемы семьи неожиданно проявились в совсем необычном свете. Наиболее ясно это видно в связи с давним обычаем, позволяющим дать преимущество одному ребенку за счет других братьев, как правило старшему сыну. По всей видимости, обычай этот получает распространение в ХН! веке, затем чтобы избежать опасного дробления родового наследия, чье единство больше не защищается принципом неделимости и солидарности линьяжа, пришедшими в упадок, а, напротив, находится под угрозой быть поглощенными все большей движимостью имущества. Привилегированный ребенок - по праву старшинства или просто выбранный родителями - оказывается основой семьи и семейных связей с конца Средних веков до XVH века, но не в XVIII веке. Начиная со второй половины XVH века моралисты воспитатели оспаривают законность этой практики, потому что она вредит принципу справедливости, противоречит идее равенства прав всех детей на родительскую ласку и еще потому, что она сопровождается мирским использованием духовных ценностей, а все эти моралисты были еще и религиозными реформаторами. Одна из глав трактата Варе «О воспитании детей», опубликованного в 1666 году, посвящена «равенству, которое необходимо соблюдать меж детьми в семье». «Есть и другая несправедливость, поселившаяся в душах христиан, наносящая не меньше вреда принципу одинакового отношения отцов и матерей к своим чадам - она состоит в возвышении тех, кого по причине ли возраста, личных качеств или просто каприза предпочитают остальным. (Их "предпочитают" потому, что на них больше надеются в связи с будущим семьи. Это уже понятие о семье как о независимом от личных чувств сообществе, как о "доме".) Люди боятся, что при равном разделе наследства между всеми детьми невозможно будет достигнуть желаемого процветания и славы своей семьи. Старший не смог бы выполнить всех своих обязанностей, которые на него пытаются возложить, если бы его братья и сестры имели бы те же преимущества, что и он. Значит, нужно поставить их в такую ситуацию, чтобы они не могли оспаривать его права. И их посылают в монастыри против их воли и с ранних лет приносят в жертву интересам того, кто предназначается миру и суете»lО. Любопытно, что ложное духовное призвание и предпочтение старшего вызывают волну возмущения, но от него не остается и следа, когда речь идет о браке: в этом случае власть родителей остается незыблемой.

Текст, приведенный выше, выражается категорично. В «Правилах воспитания ребенка» Кустель, напротив, предстает в некотором затруднении - он очень осторожно критикует эту старую традицию, связанную с продол. Кением общества на основе семьи. Он допускает предпочтение одного ребенка родителями: «Дело не в том, что родители плохо поступают, предпочитая среди своих детей самых добродетельных и умных. Но, я полагаю, было бы опасно показывать это предпочтение» 11.

Аббат Гуссо в своей книге «Портрет благочестивого человека», появившейся в 1692 году, выражается еще более эмоционально: «... желание отдать лучшую часть семейных благ старшему сыну, чтобы держать его всегда в блеске и тем увековечить свою фамилию (здесь очень хорошо чувствуется противопоставление современного эмоционального понятия семьи и понятия семьи дома) - это не только проявление тщеславия; это еще и вопиющая несправедливость. Чем заслужили младшие такое отношение к себе? <... > Есть и такие родители, которые для того, чтобы утвердить одних далеко за пределами того, что они могут, жертвуют другими и запирают в монастырях, не спросив их собственного мнения и не разобравшись, является ли это их призванием... Отцы их любят меньше и искусственно ставят в низшее положение»12. Несмотря на свои убеждения, Гуссо, тем не менее, допускает, как бы с поправкой на общественное мнение, что родители «могут любить одного из детей больше, чем остальных», однако «эта любовь должна быть похожа на пламя, прячущееся под углями».

Мы подошли К истокам установки, приведшей к равенству Гражданского кодекса, в конце XVHI века она уже обусловливает нравы. Попытки восстановить в начале XIX века привилегии первородства натолкнулись на непреодолимое неприятие общественного мнения: очень немногие отцы даже в дворянских семьях воспользовались предусмотренным законом правом отдать преимущество одному из своих детей. Фуркасье опубликовал письмо Вийеля, в котором тот жалуется на провал своей политики и предсказывает скорый конец института семьи13. В действительности уважение равенства между детьми свидетельствует о продвижении семьи-дома к семье современной, построенной на чувствах. Люди стараются придать сыновней и отцовской любви, несомненно, старой как мир, новое значение, потому что именно на ней стараются отныне строить семейные связи. Теоретики начала XIX века, к которым примыкает Вийель, считали чувства довольно хрупкой основой; они предпочитали им более основательную концепцию - отчий дом, рациональную и общественно обусловленную причину, независимую от личных привязанностей; они также почувствовали, что именно отношение к детству лежит у истоков этого нового семейного мышления, которое им казалось таким подозрительным. Вот почему они попытались восстановить право наследия по старшинству, разрушая таким образом традиции моралистов Старого порядка.

Нам здесь важно отметить, что ощущение равенства между детьми в семье смогло получить развитие в новом эмоциональном и моральном климате благодаря сближению родителей и детей.

Представляется необходимым соотнести с этими соображениями явление, в 1677 году ставшее объектом судебного разбирательства, показательного как своей новизной, так и в моральном плане. В те времена регентам разрешали жениться, однако женатым регентам по-прежнему отказывали в должности при университетах. Так, в 1677 году женатый преподаватель был выбран деканом в Парижском университете (Tribи de Paris). Проигравший кандидат, судебный чиновник дю Булэ, опротестовал результаты выборов, и дело было направлено в Совет по частным делам. Адвокат дю Булэ при водит В своей записке причины, по которым следует сохранить целибат учителей. Регенты обычно имеют у себя дома пансионеров, и, таким образом, нравственность мальчиков оказывается в опасности: «Неудобства слишком велики из-за того, что женатым регентам часто приходится принимать молодых людей, которых они учат, в присутствии своих жен, дочерей и служанок. Ничто не может воспрепятствовать этому ни в отношении пансионеров, что живут у них, ни в отношении экстернов. Господам членам комиссии следует задуматься: неприличное для школяра соседство женских юбок, с одной стороны, и их книги и чернильницы, которые часто перемешаны в общей куче с одеждой, с другой стороны; вид женщин и девушек, расчесывающихся, одевающихся или поправляющих свой туалет, детей в колыбели или ползунках и прочих атрибутов семейной жизни».

На последний аргумент, особенно интересный в контексте нашего исследования, женатый регент отвечает так: «Дю Булэ говорит так, будто только вчера приехал из родной деревни... Так как всем хорошо известно, что в домах, где есть женщины, имеются предусмотренные для них комнаты, где они переодеваются в частной обстановке (частная обстановка означает свое пространство, куда никто не может войти без стука - новое по тем временам понятие, не известное еще в деревне), и отдельные комнаты для школяров». Что же касается младенцев в люльке, тоих и вовсе не видно в парижских домах - они у кормилиц: «Также всем хорошо известно, что грудных детей отправляют к кормилице, живущей в какой-нибудь деревне неподалеку, так что у женатых в доме столько же колыбелей и ползунков, сколько их в конторе у господина дю Булэ».

Из этих текстов можно заключить, что обычай отправлять детей к кормилице, «живущей В какой-нибудь деревне неподалеку» был достаточно распространенным среди городских социальных слоев уровня регента, однако практиковаться он начал не так давно, так как жалобщик мог действительно о нем не знать. Обычай этот получил наибольшее распространение в ХУН веке, в то время как воспитатели-моралисты стали его особенно критиковать - они задолго до Руссо советовали матерям самим кормить своих детей. Однако их мнение, часто производившее должный эффект, опиралось на традиционные условности времен Квинтилиана. Оно не смогло победить практику, основанную наличном опыте и соответствовавшую наилучшему обхождению с детьми для своей эпохи. Представьте себе трудности кормления грудного ребенка, если у матери было недостаточно молока. Давать коровье? Именно это было уделом бедняков. Гуманист Томас Платтер, подчеркивая нищету собственного детства в начале XVI века, приводит в качестве самого сильного аргумента тот факт, что его вскормили коровьим молоком. Санитарные условия доения позволяют понять причину отвращения к этому продукту. Впрочем, вскормить таким молоком было сложно и технически: обращение со странными посудинами, выставленными в музее факультета фармацевтики в Париже, служившими детскими бутылочками, требовало немалой ловкости и терпения. Вот причина появления кормилиц. Что это были за кормилицы? Можно предположить, что их находили чаще всего среди женщин того же дома - молочный брат часто оставался в семье и воспитывался я вместе с другими детьми. В богатых домах ХУI и начала ХУН века для грудничков имелось особое место. Почему же в семьях среднего достатка, например регентских, в семьях младших офицеров, появляется привычка отправлять их в деревню? Можно ли истолковать эту относительно недавнюю практику как меру предосторожности - я не решаюсь еще произнести здесь слово гигиена - напрямую связанную с другими явлениями, в которых мы увидели признаки нового отношения к детям?

Итак, несмотря на пропаганду, развернутую философами, люди хорошего достатка, дворяне и буржуа, продолжали пользоваться услугами кормилицы до конца XIX столетия, то есть до момента, когда развитие гигиены позволило без всякого риска применять молоко животного. Тем не менее положение все-таки претерпело кое-какие изменения, теперь не ребенка несут к кормилице, а кормилица идет к ребенку: она будет жить в доме, родители больше не захотят расставаться со своими грудными детьми. Явление по своей значимости сравнимо с вытеснением экстернатом интерната, которое мы рассмотрели в предыдущей главе этой книги.

История, набросанная нами здесь, с некоторой точки зрения предстает историей торжества современной семьи над другими формами человеческих отношений, стоящими у нее на пути. Чем больше времени человек проводит на улице или в трудовых, религиозных сообществах, тем больше они подчиняют его разум и тем меньше остается места для семьи в его системе ценностей. Если же отношения с коллегами, соседями, родственниками меньше подавляют сознание, если они перестают отчуждать его, то чувство семьи вытесняет все другие представления о верности и служении и становится главным, а иногда единственным. Вслед за чувством семьи развиваются и понятия частной жизни и семейной близости. Они не получают никакого развития, когда дом слишком открыт; для них нужен минимум закрытости. Долгое время условия жизни не позволяли семье отгородиться от внешнего мира. Одним из главных препятствий являлось, несомненно, отдаление собственных детей, отправленных в люди, и их замена в доме детьми чужими. Однако недостаточно одного лишь возвращения детей в семейный круг благодаря школе и произошедшего, таким образом, укрепления семьи: мы еще очень далеки от современной семьи с ее насыщенной внутренней жизнью. Несовместимые с ней старые социальные структуры существуют почти повсеместно. В ХУН веке установился некий баланс между центробежными, социальными, силами и центростремительными, семейными, не переживший развития семейной близости, возможно, вследствие технического прогресса. На предыдущих страницах мы наблюдали пробуждение центростремительных сил. Рассмотрим теперь силы центробежные, являющиеся пережитками более ранних, очень плотных социальных структур.

Историки уже не раз обращали внимание на довольно долгое, почти до конца ХУН века, преобладание отношений зависимости - явление, которому раньше не придавалось особого значения. Централизация королевской власти при Ришелье и при Людовике XIY носила скорее политический характер, чем социальный. Если им и удалось ограничить власть, опять же политическую, соперников короны, то социальный аспект остался нетронутым. Французское общество ХУН века было обществом иерархически связанных клиент ел, когда малые мира сего, то есть«частные лица» присоединялись к более могущественным. Для формирования этих групп требовалась целая система тесных контактов - ежедневных, физически воспринимаемых, личных. Конкретно это означает постоянные многочисленные визиты, активное общение, встречи, обмены. Успехи в материальной сфере, социальные условности, развлечения, все еще коллективные, в отличие от сегодняшнего дня, были неотделимы друг от друга, как, впрочем, и частная жизнь, профессиональная деятельность, светская или общественная жизнь. Главное было поддерживать крепкие отношения со всей социальной группой, в I<ОТОРОЙ человек родился, и, искусно пользуясь системой этих отношений, улучшать свое положение. Преуспеть не означало нажить богатство или хорошо устроиться - или, по крайней мере, эти ценности носили вторичный характер; это означало, прежде всего, получить более высокий ранг в обществе, члены которого встречаются и общаются каждый день. Когда французский переводчик Лоренсо Грасиана (1645) использует фразу «будущий герой должен найти хорошее место», он имеет в виду не то, что мы называем хорошим местом сегодня, а «такое место, которое позволяло бы делать свое дело на виду у всех к большому удовлетворению каждого и для большой пользы собственной репутации»16.

Искусство успеха заключалось в искусстве быть приятным в обществе. Вот как его понимал Бальтасар Кастильоне в своей книге «Придворный» (ХУI век): «Каков, в моем представлении, должен быть образ поведения, наиболее подобающий человеку благородному, который живет при дворе государей, так чтобы он мог отменно им послужить в любом достойном деле, получая за это с их стороны благорасположение, со стороны же прочих одобрение». Будущее полностью зависит от репутации. «Мне кажется есть еще одна вещь, которая дает или отнимает репутацию - выбор друзей, с которыми надо будет общаться и тесно встречаться». Вся литература ХУН века отдает очень важное место дружбе, которая из всех видов межличностных отношений является самым развитым. Отсюда значение умения общаться потому же Кастильоне: «Хотелось бы мне еще раз послушать о правилах жизни и общения с мужчинами и женщинами: мне кажется, что это самый значительный предмет из всех существующих, тем более что при дворе этим только и занимаются».

И не только при дворе. Все так называемые учебники этикета, хороших манер и правил поведения ХУН века постоянно подчеркивают важность умения общаться, умения держать себя во время бесед и т. д. В комментариях рассматриваются малейшие детали. «Очень часто беседа грешит разнообразием стилей или неподходящей темой» 18. В беседе должно уважать правила приличия. Следует избегать слишком личных, семейных, бытовых или практических тем: «Совершают огромную ошибку и те, у кого на устах только жена, дети и кормилица. Мой мальчик вчера меня так позабавил. Вряд ли вы найдете более милого ребенка, чем мой. У моей жены то, се...». Следует избегать лживого хвастовства (мы находимся в эпохе корнелевского «Лжеца»). Или же цитата из «Новых правил поведения» (1671). «Первый урок - никогда не следует в качестве вступления или аргумента приводить ничтожные темы, когда вы общаетесь с умными и значительными людьми, равно как поднимать сложные вопросы с людьми, которые в них мало смыслят... Не следует говорить в компании о вещах грустных, таких как ранения, уродства, тюрьма, суд, война или смерть (что же тогда остается?). <... > Не рассказывайте о своих снах, свое мнение высказывайте только тогда, когда вас об этом попросят, не поправляйте других, это дело отцов, матерей и сеньоров. <... > Не говорите, не подумав прежде о том, что хотите сказать»19.

Необходимо учесть, что искусство общения не являлось второстепенным предметом, как танец или пение. Настольная книга ХУН века, о которой Сорель говорил: «Если где-то встречают человека допускающего ошибки в манере себя вести, про не говорят - он не читал "Галатео"20, так вот "Галатео" уточняет, что речь здесь идет об одной из добродетелей: "Я начну... с того, что полагаю необходимым знать, чтобы к тебе относились как к человеку воспитанному и просвещенному, умеющему вести приятную беседу, что само по себе является добродетелью или чем то очень близким к ней"». «Галатео» проходили во всех колледжах иезуитов. В Пор-Рояле немного позже Николь выскажется в том же духе в своем трактате «О христианском этикете»: «Любовь окружающих необходима каждому из нас. У человека есть совершенно естественная потребность заслужить ее... Мы любим или притворяемся, что любим, с целью привлечь расположение других. На этом и строится умение держать себя в обществе, что-то вроде соглашения с собственным самолюбием, где стараешься привлечь любовь ближнего, демонстрируя свою расположенность к нему». Хорошие манеры значат для добродетели то, что и богоугодные поступки для духовной практики. «Крепость их союза (союза достойных людей) зависит не только от общности воззрений, но и от иных канатов, прочно стягивающих его»: от соблюдения приличий и умения жить в обществе. Когда жив