ЮГО-ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ. ПОЗИЦИИ 8-ОЙ АРМИИ. 26 февраля (11 марта) 1917 г.

Густой туман стелился над заснеженной ледяной пустошью, пряча в своей толще уходящее в закат багровое вечернее солнце. Погода была ясная, но бушевавшие на равнине ветра поднимали в воздух массы снежных облаков, хлеставших по лицу режущим холодом и острыми мельчайшими льдинками. Было холодно, и ужасающе тихо. Только завывания ветра гармонично вплетались в это ожидающее молчание. Молчание самой природы.

Внимательный взгляд ясных юношеских глаз пронизывал пелену дымки, скользя над краем траншеи, словно хищный зверь выглядывал свою добычу. Сжатая в теплой рукавице рука оплетала замерзшую рукоять сабли. Спокойное хриплое дыхание вырывалось едва уловимыми клубами пара, оседавшими инеем на черных редких усах.

Штабс-капитан Мостовский на мгновение оторвал взгляд от изуродованного войной ландшафта и, подумав немного, обратил свой взор на рыжий горизонт, мерцавший лучами заходящего солнца. Блеснув в его хмуром взгляде, золотой свет окрасил лицо офицера золотым отблеском, но всего через минуту померк, когда мужчина, опустив глаза, тихо заговорил:
- Владыка Господи, Ты сподобил меня недостойного и грешного служить моей Родине, выполнять долг защитника Отечества,- в это мгновение десяток скрывавшихся в траншее солдат, медленно обнажили головы пред молитвенным словом.
- Полагаюсь всем своим существом, сердцем и духом на святую волю Твою. Молю Тебя, Человеколюбче Господи, чтобы рука моя и оружие были направлены на правое дело, и чтобы не стать мне, страстному и грешному, орудием зла и неправды,- Подхватывая едва слышимые слова, порывы ветра закручивали их над равниной в вереницах маленьких белых и острых как ножи снежинок. Эти легкие, мерцающие в лучах солнца звездочки, взмывая вверх, разлетались повсюду, оседая на покрытую инеем, ржавчиной и застывшей кровью паутину колючей проволоки, скрывали под собой опаленную пламенем и развороченную взрывами землю, тонким белым саваном погребая окаменевшие на морозе изувеченные тела тысяч солдат.
- Все ниспосланное Тобой научи принимать с терпением и кротостью,- продолжал свою молитву офицер,- Ибо я человек немощный и слабый, несущий крест служения среди подобных мне. Но Ты единственно можешь восполнить наше недостоинство. Вселить дар мудрости и смирения, и, наипаче, величайший дар любви к своему ближнему,- Тихо произнося слово за словом, молодой штабс-капитан сжимал в руках шапку, и, то и дело, бродил взглядом по верхнему краю траншеи,- Молю Тебя, управить меня во всем времени данного мне служения, во всех испытаниях, тяготах и опасностях, которые выпадут мне на долю. Даруй мне благополучно пройти их, и целым, и здравым возвратиться домой. Ибо Тебе принадлежит милость и спасение, и Тебе славу воссылаю, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
- Отцу и Сыну и Святому Духу, Аминь,- раздался шепот десятка голосов вокруг.

Перекрестившись, воины надвинули на брови меховые шапки, обратив взор в глубину пляшущей снежной дымки.
- Хорош вечерок,- заметил тогда кто-то из солдат,- поправляя на себе шинель и пересчитывая патроны.
Ладони бойцов плавно легли на затворы винтовок и в воздухе послышались осторожные щелчки. Заряжая оружие, серые и угрюмые лица этих мужчин морщились в предвкушении кровавого дела.

Александр продолжал вглядываться в глубину дымки. Поодаль, среди груды замороженных присыпанных снегом тел виднелось едва уловимое движение, замеченное им несколько минут назад. Будто пляшущие призраки – едва заметные тени плавно и бесшумно появлялись из вьюги, осторожно ступая по обледенелой земле.
- Проморгали, бесы,- с досадой выдавил из себя офицер, вытирая мокрый иней с усов.
Мостовский знал о дисциплинарных проблемах в полку, потому совместно с другими офицерами самолично совершал обход позиций в сопровождении бойцов отдельного гренадирского взвода, находившемся под его командованием. Так было и этим вечером.

Молодой, но уже прошедший несколько боев штабс-капитан Александр Мостовский был худощавым человеком, высокого роста и крепкого телосложения. Его молодые интеллигентные черты лица не носили на себе страшной печати войны. А широко открытые юношеские глаза выглядели скорее удивленными, нежели воинственными. В то время как окружавшие его солдаты, огромные широкоплечие мужчины с обожженными руками и лицами испещренными мелкими шрамами и порезами, вселили бы куда больший страх человеку непривыкшему к подобным зрелищам. Оттого Мостовский выглядел несколько неподобающе среди этих могучих гигантов. Но то, что объединяло всех этих людей – красный вышитый круг на рукаве, с изображением полыхающей бомбы - было превыше всех различий между ними.
Все пребывали в напряженном ожидании.
- К бою,- спокойно и едва слышно произнес офицер, и в следующий миг траншея ощетинилась стволами винтовок, плавно и медленно появлявшихся из ее глубины. Гренадеры прильнули к брустверу, вглядываясь вдаль.

Александр смотрел прямо перед собой и видел, как силуэты вражеских солдат проявлялись все отчетливее. Минувшей ночью австрийцы провели разведку русских позиций и, обнаружив почти пустые траншеи, отправили батальон для того чтобы занять их и закрепиться на новом рубеже. Назначенное боевое охранение без приказа покинуло траншею, и предупредить русских о готовящемся наступлении было некому.
- Много их больно,- недовольно проворчал один из солдат, приземистый рядовой, в годах со сморщенным морщинами лицом и густой, покрытой инеем бородой.
- Умен, Матвей,- хриплым басом недовольно отозвался стоявший рядом унтер-офицер,- И что делать прикажешь?

Этот огромного роста великан, с бритой на лысо головой и густыми длинными усами был командиром отделения, сопровождавшего Мостовского. Степан Урядный был человеком, на котором держалась дисциплина всего взвода. И сам черт евда ли решился бы перечить такому могучему человеку.
На момент взгляд Матвея стал растерянным, но это минутная слабость тут же сменилась прежней твердостью:
- Да что прикажет, его благородие, то и сделаем,- добродушно заключил старый солдат,- Наше дело простое…,- после этих слов Матвей медленно приложил винтовку к плечу и увидел, как сквозь мушку вдали проглядывается силуэт австрийской каски.

Слушая их разговор, Мостовский присел на дно траншеи и ненадолго задумался. Время еще было. Противник двигался медленно и осторожно, тем самым давая время подумать. Пара сотен австрийских солдат продвигалась в тумане, в плохой видимости и полной тишине. Воздух покалывал Александра по щекам от того напряжения, которое он испытывал в эту минуту. Казалось, словно сама смерть надвигалась к нему сквозь снежный туман. Он окинул взглядом своих людей и понял, что отделение гренадир слишком сильно проигрывает врагу численно. И это порождало в его сердце страх еще больший. Единственное, что мешало ему сейчас приказать покинуть позицию – это тупое и упрямое слово «нет», которое он каждую минуту говорил сам себе, пытаясь сбить приступы трусости.

Передовая траншея открывала путь во всю сеть обороны русской армии. Множество межтраншейных переходов позволят австрийцам в дальнейшем развить наступление и даст им возможность с минимальными потерями атаковать русские позиции в любое время дня и ночи, практически в любом месте. В это трудное для русской армии время фронт держался лишь на храбрости солдат и осторожности австрийской армии, не желавшей нести крупные потери в массированных наступлениях. Война приняла позиционный характер, но даже незначительный успех той или иной стороны мог сломить это хрупкое равновесие. И Мостовский хорошо знал, к чему это могло привести.

Но в эти мгновения рассуждать о причинах того положения, в котором они оказались было некогда, нужно было действовать и прямо сейчас. Поэтому Александр зачерпнул ладонью немного снега и, приложив его к лицу, заставил себя собраться.
- Степан,- окликнул он стоявшего подле унтер-офицера. Тот хмуро оторвался от прицела и пригнулся к штабс-капитану,- Возьмите все винтовки, что найдете возле траншеи,- рассуждал Мостовский, по ходу приказа продумывая план действий,- Разложите их по верхнему краю и рассредоточтесь на сто метровом промежутке. Огонь открывать по команде, залпом. Бить офицеров и самых лютых, кому повоевать больше всех охота. На остальных время не тратить, глядишь, сами зароются.

Опытный солдат Степан Урядный сразу понял замысел молодого командира. Он сухо кивнул головой и передал приказы по цепочке остальным бойцам. Нельзя было точно сказать, что было на уме у самого Степана. По его каменному хмурому лицу и присущей немногословности вообще мало что можно было узнать. Но его огромный рост и кулак с голову барана заставлял любого, даже самого вольнолюбивого бойца беспрекословно повиноваться его слову. Унтер-офицер передал приказ Мостовского и, в миг, траншея оживилась. Без единого звука солдаты принялись вырывать замерзшие винтовки из окоченелых рук покойников, местами устилавших дно траншеи. Трупы клали на край бруствера, подпирая их плечи ружьями, так, что, казалось, будто боец все еще жив и склонился, целясь во врага. Таковых нашлось несколько десятков, и, создав это подобие оборонявшейся роты, гренадеры заняли свои места рядом с покойными «защитниками», разложив подле себя горсти патронов и гранаты.

Мостовский наблюдал за тем как идут эти стремительные приготовления, и поглядывая за край траншеи, считал секунды до того момента, как станет слишком поздно и враги через чур близко приблизятся к их позиции, чтобы сходу перейти в рукопашную. Этого нельзя было допустить. Но время тянулось секунда за секундой и штабс-капитан медленно взвел курок револьвера. Замерзшую саблю он с трудом, как можно более бесшумно извлек из ножен и положил рядом. На морозе метал смерзался и об этом стоило позаботиться заранее.
В последнюю же, остававшуюся у него минуту, Мостовский еще раз оглядел лица своих людей, дабы убедиться в их решимости. Он делал это даже не для того, чтобы оценить готовность отделения, а скорее, чтобы подбодрить самого себя. Мысль о том, что вверенные совсем недавно под его командование солдаты увидят в своем новоиспеченном командире труса, пугала Александра куда сильнее, чем смерть в бою. Поэтому, признавая свою неопытность рядом с этими ветеранами, он тайком старался не в чем от них не отставать. И иногда ему даже казалось, что за непроницаемым хмурым взглядом Степана Урядного крылось понимание этих чувств Мостовского. Но линия фронта была не подходящим местом для таких размышлений.

Гренадиры были спокойны и тверды. Их лица сковывало напряжение и хмурые взгляды устремлялись в сторону врага. Это были в действительности ветераны своего дела, большей частью прошедшие войну с самого ее начала. Физически крепкие и умелые они слишком не походили на своего командира, который ко всему был еще и моложе любого из них. Но в условиях нехватки офицерского состава, командованию не оставалось выбора кроме как назначить Мостовского – одного из самых лучших и дисциплинированных офицеров штаба, дабы он принял командование этими внушающими страх бойцами.

Александру доводилось участвовать в перестрелках с австрийцами и ранее, но тогда вокруг него были тысячи солдат, а сам он выполнял лишь роль военного советника и помощника при командире полка. Командовать же людьми в бою, причем в таком неравном, ему приходилось впервые. Но в эти минуты выбора у него просто не было. Поэтому, собрав волю в кулак, он крепче сжал рукоять револьвера и медленно поднялся к краю траншеи. Более тянуть было бессмысленно.

Едва завидев четкие фигуры австрийцев, Александр вытянул руку и, увидев ближайшего к нему врага с силуэтом фуражки на голове, поместил его в прицел револьвера.
- Ну, с богом,- дрожащим голосом прошептал он сам себе, и, собравшись, как можно громко и грубо скомандовал, - Огонь!- разнеслось над траншеей, после чего воздух разорвал треск выстрелов. Запахло пороховым дымом и со стороны врага раздались крики раненых бойцов.

Несколько силуэтов упали как подкошенные, а остальные тут же примкнули к земле, бранясь и судорожно сыпля приказами. Послушалась череда громких команд на немецком, но не успели первые ответные выстрелы австрийцев раздаться, как воздух сотряс второй залп, уничтоживший еще несколько солдат неприятеля.

Мостовский внимательно следил за силуэтами. Офицеров и сержантов было несложно отличить от рядовых бойцов. Именно они выкрикивали команды и размахивали руками, отдавая распоряжения своим подчиненным. Часто в их руках можно было различить саблю или револьвер. Они то и становились главными жертвами русских стрелков.
Через несколько секунд австрийцы оправились от потрясения и открыли беспорядочный ответный огонь. Пули засвистели вокруг Мостовского, заставив его прижаться к брустверу. Свинец разбивался о края траншеи, попадал в безжизненные тела, имитировавшие обороняющуюся роту, вздымал клочья замерзшей земли вокруг. Но усилия врага были бесполезны. Вспышки залпов появлялись лишь на миг, не давая врагу возможности точно определить положение русских стрелков в траншее.

Стремясь занять позицию до наступления темноты, австрийцы выдвинулись слишком рано и не учли яркого закатного солнца, высвечивающего их силуэты в снежной метели. Напротив же, в сумерках снежной грязи серые шапки гренадир были почти не различимы. Выстрелив несколько залпов, каждый гренадер принялся вести огонь самостоятельно, время от времени меняя позицию на несколько метров, перебегая по дну траншеи. Определить, откуда именно вел огонь каждый боец было невозможно. Враги стреляли почти вслепую сквозь толщу метели. Десятки винтовочных стволов торчащих из траншеи наводили австрийцев на мысль о засевшей роте неприятеля. А те, кто пытался поднять солдат в штыковую атаку, едва открыв рот или приподнявшись от земли, получали пулю. От меткого прицельного огня, австрийцы прижались к земле, боясь поднять головы, прячась за трупами убитых товарищей, в воронках, за надолбами колючей проволоки. Солдаты пытались различить команды, но вокруг теперь слышались только крики раненых бойцов, треск выстрелов и завывания вьюги.

Застрелив одного из солдат, Мостовский опустил оружие. Барабан револьвера был пуст. Александр бросил взгляд на Урядного, по-прежнему возвышавшегося рядом. Огромный унтер-офицер продолжал раз за разом переводить затвор, подносить ружье к плечу и спускать курок, проделывая это с механической регулярностью, засыпая свои сапоги катившимися по краю траншеи отстрелянными гильзами. Его ружье раскалилось от выстрелов и, прикасаясь к металлическим деталям, было видно, как его перчатка источает пар. Внезапно, одна из пуль зацепила плече унтер-офицера. Но Урядный, смахнув ладонью кровь, лишь грязно выругался, рассвирепев еще более. Гренадеры продолжали вести огонь, уничтожая австрийцев десятками, в то время как враг в беспомощности пытался организовать наступление.

Австрийская атака была остановлена в течении нескольких минут. Солдаты противника пятились назад, прячась, где было возможно, стараясь спасти свои жизни. Неожиданный огонь со стороны русских позиций застал их врасплох. Дальнейшее продолжение боя теперь теряло свою значимость для обоих сторон.

- Прекратить огонь,- скомандовал Мостовский. Палец Степана замер на курке. Треск выстрелов смолк. В воздухе остались лишь жалобные призывы о помощи, звучавшие издали на немецком языке. Батальон отступал. Враг не сумел определить размер противостоявших ему сил. Потеряв часть командиров и сержантов, австрийцы были дезориентированы и все что они могли сделать в такой ситуации это спасаться. Каждый кто пытался ободрить солдат и призвать их удерживать позицию – становился первоочередной мишенью и погибал. Поэтому молчание нарушали только раненые.
- Доложить о потерях,- облизывая сухие губы, произнес Александр, чувствуя, как его сердце бешено колотиться в груди, а от жара лоб покрывается потом.
- Трое – легкие ранения,- доложил Урядный.
- Хорошо!- прокричал Мостовский, едва успевая осмыслить все происходящее.

В следующую секунду, гулким эхом, в воздухе зазвучали далекие артиллерийские залпы. И, спустя мгновение, монотонный шум вьюги пронзил еле угадываемый свист.
- А теперь бегом отсюда!- тут же скомандовал Мостовский, понимая, что за звуки с нарастающей мощью приближались к их позиции.

Гренадеры принялись спешно покидать траншею, слыша все усиливающийся разрывающий воздух свист. И через несколько секунд огромные облака снега и грязи стали вздыматься над траншеей, расшвыривая мотки проволоки, куски трупов и обломки оружия.

Дабы не допустить контрнаступление врага, австрийцы прикрывали отход своего батальона артиллерийским огнем. И теперь на протяжении всего участка, где отделение Мостовского держало оборону, тяжелые хлопки артиллерийских взрывов превращали воздух в смертельный ураган обломков.

Отойдя на безопасное расстояние и наблюдая за этим ужасающим зрелищем издали, Александр молча кусал губы, в предвкушении куда более неприятного дела, нежели защита траншеи.
- Степан,- вновь обратился он к командиру отделения,- возьми мужиков, что покрепче и за мной.

Протирая проступивший на лысой голове пот, Урядный оскалил зубы от злости. Но слова командира заставили его оторваться от своих размышлений и, ткнув пальцем в троих бойцов, в том числе и старого Матвея, он жестом указать им идти следом.

Минуло около часа. В тылу русской армии царила суета и неразбериха. Шум перестрелки и артиллерийских взрывов заставил солдат всполошиться. Но время шло, а никаких команд о сборе или выходе на позиции не поступало. Мужчины, собравшись возле костров, могли только беспокойно оглядываться, и гадать, что же происходит там, в непроницаемой толще вьюги.
Пытаясь понять причину доносившегося шума, некоторые офицеры вглядывались в толщу сумерек через бинокли, но воздух слишком плотно застилали снежные вихри, а отправленные разведчики еще не успели возвратиться назад. Докладов от боевого охранения не поступало. И так, в молчаливом ожидании и беспокойстве, русские солдаты встречали надвигавшуюся ночную темноту.

Тишина и неуверенное перешептывание бойцов продолжалось бы и далее, если бы внезапно один из них, не указал в сторону передовых траншей, откуда через снежные вихри проявлялись несколько бредущих фигур.

Степан шел молча, напряженно хмуря брови, затягивая на предплечье окровавленную тряпку, заменявшую ему бинт. Рядом с ним, хищно скаля зубы от холода, старый Матвей нес в руках все еще горячую винтовку, не удосужившись открепить от нее штык. Мостовский шел в стороне, не вкладывая саблю в ножны.
- Братцы, так это наши!- послышалось откуда-то из толпы солдат, сидевших у ближайшего костра.
- Мы не ваши, а ваши сейчас за дела свои отвечать будут,- злобно ухмыльнулся Матвей, вызвав на себя строгий взгляд Степана.

Позади этих троих, десяток гренадир брели сквозь вьюгу, придерживая шапки под порывами ветра. В следующую минуту рослый унтер-офицер что-то скомандовал им, махнув рукой в сторону. И основная масса бойцов повернула к землянкам, служащим для них укрытием и местом отдыха. Оттуда их уже встречали приветственные и встревоженные голоса товарищей. Подле Степана же остались лишь пара крепких мужчин, продолживших идти вслед за Мостовским.

- Александр Петрович!- послышалось откуда-то из сумерек,- Что стряслось? Вы не с передовой ли?
Меж солдатских костров появился человек в офицерской форме, спешно направлявшийся к Мостовскому. Поручик Фадеев был одним из командиров стрелковых рот. Его бойцы находились во второй линии траншей и должны были первыми подойти на помощь охранению в случае тревоги.
- Что стряслось?- не унимался Фадеев, подскочив к Александру.
Поручик взбудоражено косился на обнаженную саблю в руках офицера и в мыслях колебался, что же ему теперь предпринять.
- Ничего, Константин Семенович,- отрешенно вглядываясь в темноту, с каким-то странным спокойствием ответил Мостовский,- Все спокойно.
- Да как же это!?
- Все спокойно, Константин Семенович!- бросив взгляд в глаза поручика, с твердостью повторил Александр.
Подумав мгновение, он жестом остановил шедших рядом гренадир и развернувшись к поручику, строго посмотрел ему в лицо. Рука штабс-капитана продолжала сжимать оружие. А солдаты вокруг с еще большим любопытством принялись наблюдать за происходящим. Кто-то из них посмеивался, догадываясь о случившемся. Кто-то наоборот встревожено вытянул шею, подтягивая к себе винтовку.

От такой неожиданной грубости поручик умолк и с удивление уставился на возвышавшегося перед ним офицера. Тогда, в воцарившейся ненадолго тишине, Мостовский произнес:
- Вы на войне, Константин Семенович, пока это главное, что произошло,- неожиданно взгляд Мостовского пал на таращащихся отовсюду солдат, и его скулы свело от напряжения и злости.

Он догадывался, почему случилось так, что австрийцы беспрепятственно гуляли по передовой, а предупредить об этом было некому. Почему ему пришлось рисковать своими людьми, дабы обезопасить всех этих бездельников от неожиданного поражения и смерти. Но до этой секунды Александр еще не знал, как ему поступить. Теперь же, глядя на ухмыляющиеся рожи в толпе, он знал это наверняка.

- От какой роты было боевое охранение?- с прежним спокойствием в голосе спросил Мостовский, глядя прямо в лицо одного из солдат за спиной поручика.
- Вторая рота Серебрякова, ваше благородие,- машинально отозвался Фадеев.
- Ко мне его,- приказным голосом выпалил тогда штабс-капитан не в силах больше сдерживать нахлынувшие на него эмоции.

Константин Фадеев несмотря на более низкий ранг не был подчинен гренадерскому командиру, но эти слова он понял правильно. Более того, он стал догадываться о случившемся. И от всего этого лицо поручика стало бледнеть. Он молча кивнул головой и направился на поиски штабс-капитана Серебрякова, из чьей роты и были провинившиеся дозорные.

Степан и сопровождавшие его бойцы стояли молча, ожидая приказа. Мостовский дал им сигнал оставаться на месте. А сам неторопливо направился в сторону ближайшего костра, где праздно развалившись, солдаты надменно наблюдали за причудившейся им перепалкой офицеров. Все это время Александр не сводил глаза с одно и того же лица. Молодого солдата, которого судя по всему больше всех забавляло происходящее. Он весело смеялся и, время от времени поворачиваясь к товарищам, отвешивал шутки, заставляя и тех веселеть.

Увидав идущего на него офицера, лицо бойца скривилось в нахальной ухмылке. Но вид сверкающего оружия в руке штабс-капитана заставил юнца занервничать. Он сдвинул шапку на затылок и, ожидая, что к нему обратятся, приподнялся с насиженного места.
- Фамилия и рота?- выпалил Мостовский, приблизившись к костру.

Больше никто из солдат не удосужился подняться, увидев подошедшего офицера. Но Александр не замечал этого. В его голове пульсировала злость, а в ушах все еще звенело от грохота артиллерийских взрывов и выстрелов. Ему сложно было сосредоточиться, когда перед глазами то и дело мелькали падающие и вопящие силуэты австрийцев, запутывающихся в колючей проволоке, ползущие по груде окоченевших трупов.

- Яшкин, я, ваше благородие,- с прежним нахальством по-молодецки отозвался солдат, - Чего изволите?,- боец глупо улыбаясь, мельком оглянулся на товарищей, как бы убеждаясь, что его храбрость и развязность перед лицом старшего по чину будет оценена.

Но Мостовский словно и этого не замечал. Он молча ждал ответа на свой вопрос. В то время как стоявший поодаль Степан сжал руку в кулаке, понимая, какому унижению в эти минуты подвергается его молодой командир.
- Вторая стрелковая рота,- продолжил свой ответ боец.
- Кто был в охранении, знаешь?- тут же спросил Мостовский.
- А как же!- улыбнулся солдат,- Филимонов старшой, со своими молодцами.

Едва он это произнес, как тут же поймал на себе неодобрительный взгляд товарищей. И почувствовав это, с трудом сглотнул, поняв, что лихо оступился.
- И где они сейчас?- все не унимался штабс-капитан, покачивая острием сабли.
- А мне почем знать?!- лишившись прежней бравады, осторожно отозвался Яшкин.

Неожиданно в его лице появилась нотка злости и ненависти к офицеру, по вине которого заводила и балагур так быстро лишился благосклонности своих дружков. Но пока они разговаривали, никто и не заметил, как старый Матвей тяжело вздохнув, утер обледенелый ус рукавицей и сделал уверенный шаг вперед.

- Я вам что, связной что ли, али еще кто? – принялся нахальничать Яшкин, пытаясь реабилитироваться в глазах товарищей,- Командира нашего бравого найди, а там и узнаешь что да почем! Сам. Ножками. Давай, давай отсюда.
Но не успел он договорить, как в грудь солдату уперлось острие штыка, и воздух сотряс звук перещелкнутого затвора, не на шутку перепугав Яшкина.

Позади Мостовского, старый Мотвей с усталым безразличным лицом держал в руках заряженную винтовку, уперев ее дуло в грудь нахала. Старик небрежно сплюнул на землю и, видя, как напряглись солдаты у костра, не спеша промолвил:
- Гей, молодцы. Отдыхайте пока, это не к вам дело,- С этими словами он жестом указал на стоявших поодаль гренадир. Тогда, даже самые ярые и негодующие присели обратно на свои места, злобно поглядывая на офицера.

- Где охранение?- повторил свой вопрос штабс-капитан.
- Да ты хлопец, языком то помели, а то хлопну тебя как козла ретивого,- добавил для убедительности Матвей, оскалившись в беззубой улыбке.

Бойцы вокруг были возмущены поведением гренадир, но видя оружие в руках пришедших и понимая что они не успеют зарядить винтовки и уж тем более воспользоваться ими, солдаты молча и со злобой продолжали наблюдать за происходящим.
- Там они,- обреченно вымолвил тогда Яшкин, указав рукой куда-то в сторону солдатских землянок,- Чаи небось гоняют, или обед устроили, мне то почем знать?

Тогда старый Матвей добродушно подмигнул бойцу и, опустив ружье, в последний раз окинул взглядом остальных, дабы убедиться, что никто не посмеет встать против них.
- Пойдем,- произнес Мостовский, вложив оружие в ножны.
- Ну, бывайте, хлопцы,- с тем же наигранным дружелюбием, махнул бородой Матвей, прежде чем они направились в сторону указанных землянок.

В следующую минуту к Мостовскому присоединился и Степан с остальными гренадерами. И едва они отошли от костра, как за спиной офицера стало доноситься осуждающее роптание, местами переходящее в открытую брань. Александр знал, что не на шутку обидел этих людей. Знал и то, что рано или поздно они захотят поквитаться с штабс-капитаном за такую грубость. Где то под пеленой сознания, это даже пугало Мостовского. Но делать было нечего. И он просто шел вперед, пытаясь придумать, что делать дальше.

- Степан,- неожиданно слабым и мягким голосом окликнул он идущего рядом унтер-офицера.
- Что, ваше благородие?- грубо буркнул тот.
- А с этими то что делать будем?,- указал Александр на мерцавшую впереди землянку,- Арестовать не можем, ни гауптвахты, ни охраны для них не сыщешь. Да и сбегут ведь, злодеи.
- Позволите, ваше благородие?- снова раздался грубый голос великана.

Урядный шел твердо, огромной рукой сжимая цевье винтовки. С каждым шагом он казалось все ускорялся, будто ему не терпелось увидеть оставивших свой пост подлецов. И с каждым метром, его лицо заметно краснело. А огромные выпученные глаза наливались яростью.

- Позволю,- только теперь почувствовав неимоверную усталость, негромко произнес Александр, едва поспевая за остальными.
- Как псов паганых, мать их..,- сплюнув, зло процедил Матвей. Старик не спеша открепил штык и повесил ружье за спину, снимая толстые шерстяные рукавицы. Этот же жест повторили и остальные бойцы отряда.

Землянка была уже почти рядом. И из нее отчетливо доносились смех и шутки находившихся там пяти-шести мужчин. Достигнув входа, Степан неожиданно остановился и, обернувшись к капитану, со всей возможной в этот момент почтительностью, попросил:

- Только вы если что не серчайте, ваше благородие, это же дело такое… Мало ли…
- Не убивать,- строго пригрозил тогда Мостовский,- И чтоб дальше служить могли…
- Этих как щенят неразумных в говно лицом бить надо, пока ума не наберутся, - все ворчал старый гренадир.
- Полно тебе, пень трухлявый,- оборвал его Степан, затем он вновь повернулся к офицеру и добавил напоследок,- Только вы, ваше благородие извольте снаружи подождать, не поймите превратно… Не дело это офицеру так...

Но Александр был совсем не против этой просьбы. Он понимал, что как офицер, не имеет права поднимать на солдат руку. Да и его лицо к этому времени позеленело от подступившей тошноты. Давление стучало в висках, а в глазах начало темнеть. Чрезмерное волнение и усталость все сильнее давали о себе знать с каждой секундой. Он лишь махнул рукой солдатам и те не спеша вошли внутрь.

Тогда Александр присел на снег возле землянки и, упав на спину, подставил лицо под бушующие порывы ветра. Снег принялся хлестать по его щекам, помогая унять тошноту. Мостовский зачерпнул горсть мокрых снежных хлопьев и приложил их ко рту, вдыхая их ледяную свежесть.

В это время за его спиной послышались удивленные возгласы. Затем чей-то сдавленный крик выпалил череду грязных ругательств. Загремел стук разлетевшихся досок и звон солдатских котелков. Послышались глухие хлесткие удары и стон. Александр знал, что там происходит. И это было омерзительно.

Он лежал и смотрел в ночное небо, раздумывая над тем, что еще они могли сделать в такой ситуации. Продолжать спускать с рук преступления и халатность солдат, не желавших больше служить и выполнять свой долг перед его Императорским Величеством? Или перед отечеством? Перед кем? Что уважали и чтили эти люди, если даже защита собственной земли не казалась им святым обязательством? Происходило нечто странное и страшное. Но пусть Мостовский и впервые почувствовал себя боевым командиром и признавал свою неопытность. Но прежде всего он был офицером. А это налагало слишком много ответственности и предъявляло непомерно большие требования, дабы раскисать и поддаваться паническим веяниям. И пока, у Александра еще были силы соответствовать своему званию, чего нельзя было сказать о некоторых других офицерах батальона.

Весть о волнения в Петрограде ошеломила Александра так же как и многих. Он не понимал и не хотел понимать, что же будет дальше. Единственное что он знал наверняка, так это то, что страна неумолимо и быстро погружается в хаос. И это понимали многие. Но ничего не делали. Не могли сделать. А теперь, спустя время, последствия ослабевшей власти сказывались даже на передовой, где казалось бы, у людей хватало забот и без политики. Глупые, лишенные логики и здравого смысла сплетни приходили из Петрограда. И чем больше этих проклятых бумажек попадало в руки солдат, тем злее и непокорнее они становились. Перестав признавать власть офицеров, теперь они видели своего врага не по ту сторону траншей, а здесь, среди своих же земляков, погибавших рядом с ними. Это было странно и отвратительно.

Закрывая глаза и слыша, как за его спиной Степан Урядный расправляется с нарушителями, Александр понимал, что надвигается темное время. Ужасное время. Слишком много плохого и опасного роилось вокруг России, дабы она могла позволить себе стать слабой хоть на день. Но Родина висела на волоске от того чтобы окончательно лишиться хоть малейшей защиты. На передовой это ощущалось особенно остро, и чтобы осознать всю тяжесть положения, не нужно было вдаваться в подробности творящегося в столице.

Вековые традиции дворянства и сама великая русская культура отчего-то вдруг стали пережитком прошлого. Народ, а среди них и умные образованные люди, не самого низкого чина требовали перемен. Но что могли принести эти перемены? Отчего люди так жаждали их? Неужели привычная нам жизнь так скверна и безнравственна? Нет. Да и время ли сейчас говорить и думать об этом? Враг стоит у наших ворот. Но те, кто не видят воочию ужасов войны, продолжают толкать массы против заведенного с давних времен порядка. А уставший народ слушает кого угодно, только не голос своей совести.

И те единственные зерна разума и цивилизованности, собранные в щит, защищающий нас от варварства, теперь разлагаются на глазах. И в лице хамоватого Яшкина было нечто страшное, пугающее Александра куда сильнее, чем свист вражеских пуль.

В тупом, грязном лице зарвавшегося хама виднелось будущее России.

Ужаснувшись пришедшей в его голову отвратительной мысли, Мостовский мгновенно собрал волю в кулак и, преодолев тошноту и недомогание, поднялся на ноги.
- Не дождетесь,- грубо прорычал он сам себе.

Его внезапно охватил порыв такого страха и глубокой внутренней ярости, что в ту же секунду он хотел обнажить саблю и, ворвавшись в землянку присоединиться к расправе над негодяями. Как вдруг Александра окликнул прозвучавший сквозь вьюгу голос.
- Штабс-капитан Мостовский!- раздался пьяный хриплый крик за спиной офицера.

Александр обернулся и увидел перед собой командира второй роты штабс-капитана Серебрякова. Пьяного и веселого. Мундир офицера был настежь распахнут, а в руке покоилась бутылка какого-то явно алкогольного напитка.

Мостовский встретил его спокойный взглядом, ожидая, что еще скажет ему тот самый человек, которого гренадер желал видеть даже больше чем виновных в происшествии солдат.

- Это вы Александр Петрович?- бодро позвал Мостовского офицер,- Александр Петрович, это вы! Я право оскорблен! Мне Фадеев передал, что вы меня видеть жаждите, а сами ходите, где вас только черти носят. Так что я вам, пес борзой, по траншеям вас выслеживать? – весело посмеивался пьяный командир,- Чего изволите?

Александр возвышался на месте, в душе дико оскорбленный видом ротного командира. Он понял, что никакого содержательного разговора не получиться. И бесполезно добиться объяснений от человека, напившегося в поросячий визг.
- Почему вы пьяны?- только сорвалось с уст Александра, пока он отчаянно пытался заглушить в себе злобу.
- Я? Пьян?- возмутился офицер,- Ну разве только самую малость…

Пошатываясь и заикаясь, Серебряков представлял собой жалкое зрелище. Прежде молодой и бодрый, теперь он больше походил на грязного пьяницу, с опухшим красным лицом и пустыми ничего не выражающими глазами.

- Как вы смеете пребывать в таком состоянии? – зло прошипел Мостовсикй, чувствуя как его рука сжимается в кулак.

В ушах Александра вновь зазвучали хлопки выстрелов и грохот рвущихся снарядов, ему показалось, что пахнет порохом, а отчаянные крики о помощи на немецком языке заглушаются воем вьюги. Мостовский представил, что могло бы быть на месте этого лагеря, если бы отделение гренадир не оказалось там, в этой грязной обледенелой траншее. И кто бы тогда был виновником смерти не одной сотни солдат?

- А что, Александр Петрович, вы возражаете? – серьезно спросил Серебряков,- Или может, станете мне мораль читать? Учить? Меня, боевого офицера!

Александр не отвечал, молча продолжая смотреть в глаза Серебрякову.

- Да ты хоть знаешь, что теперь тут будет? Ты, слизняк штабной?- неожиданно грубо заявил ротный командир, видя злобу в глазах Мостовского, - Конец пришел. Конец! Нет больше России! И не будет. Ничего! Скоро тут немцы да австрияки всем заправлять будут, а твои же солдаты тебя хлыстами в плуг впрягут и гоготать будут как черти! Полюбуйся вон на них. Они уже ни тебя ни меня ни во что не ставят, а что завтра будет, ты еще увидишь!

Но в эти минуты, пока Серебряков распалялся в своей пораженческой речи, Александр словно не слышал его. Какая-то странная мысль засела в его голове при виде пьяного офицера. Он понимал, что в землянке дело близилось к завершению. И теперь оттуда доносились только более менее спокойные голоса его гренадир, продолжавших браниться и добивать кого-то. И какое-то непонятное чувство спокойствия и удовлетворения вдруг поселилось в сердце Мостовского.

Он посмотрел в лицо штабс-капитана и видя, как тот все громче продолжает рычать и брызгать слюной в своей безумной пьяной речи, стараясь убедить Александра в безысходности их положения, сам Мостовский неожиданно для себя осознал, насколько ж