ВОЗРАЖЕНИЕ ПРОТИВ НАШЕЙ СИСТЕМЫ, ОСНОВАННОЕ НА ЖЕСТКОСТИ СОЗДАВАЕМЫХ ЕЮ ОГРАНИЧЕНИЙ

Сущность этого возражения. — Различие между естественной и нравственной независимостью; благоде­тельность первой и вред второй. — Должные ограни­чения в правильном смысле слова. — Истинная систе­ма собственности не заключает никаких ограничений, она не требует совместного труда, общих трапез или складов. — Такие ограничения нелепы и излишни. — Пагубность сотрудничества. — Область его должна постепенно сокращаться. Физический труд может исчезнуть. — Вытекающая отсюда активность интеллек­та. — Мысли о будущем совместного труда. — Его пре­делы.— Его законная область. — Пагубность совмест­ной жизни. — Брак препятствует развитию наших спо­собностей, мешает нашему счастью и повреждает наше сознание. — Брак — это одна из сторон существующей системы собственности. — Последствия его уничтоже­ния. — При новом устройстве общества воспитание не должно быть делом специальных учреждений. — Эти начала не должны приводить к замкнутому индивиду­ализму. — Частные пристрастия. — Выгоды, проистека­ющие из должного направления чувств. — Возникно­вение мотивов к совершенствованию. — Правильная система собственности не препятствует накоплению, но предполагает некоторую степень присвоения и разде­ление труда.

Против системы имущественного равенст­ва часто выдвигалось то возражение, что «она несовместима с личной независимостью. При этой схеме каждый человек представляет со­бой только пассивное орудие в руках общи­ны. Он должен есть и пить, играть и спать по приказанию других. Он не имеет своего жилья, у него нет такого времени, когда бы он мог сосредоточиться в себе самом и не про­сить на то разрешения. У него нет ничего, что бы он мог назвать своим собственным, не исключая его времени и личности. Под ви­дом полной свободы от гнета и тирании он в действительности будет подвергнут самому неограниченному рабству».

Для того чтобы понять значение этого возражения, надо отличать два вида незави­симости, одну из которых можно назвать есте­ственной, а другую моральной. Естественная независимость — это свобода от всякого при­нуждения, кроме доводов разума и доказа­тельств, предъявленных сознанию, она чрез­вычайно существенна для благополучия и совершенствования разума. Моральная же не­зависимость, напротив, всегда вредна. Зависи­мость, необходимая в этом отношении для здорового состояния общества, несомненно, включает в себя такие элементы, которые неприемлемы для очень многих представителей теперешнего человечества, но их непопуляр­ность следует объяснять только слабостями и пороками людей. Она предполагает право каждого критиковать действия другого, деятельное наблюдение за ними и суждение о них. Почему же надо этого пугаться? Воз­можность для каждого человека пользовать­ся всяческим содействием ближних для ис­правления своего поведения и для направле­ния своих действии будет очень благотворной. Такого рода наблюдения за чужими действия­ми осуществляются сейчас в очень ограничен­ном размере, потому что они производятся тайно, и мы подвергаемся им с недовольст­вом и негодованием. Нравственная независи­мость всегда вредна; как уже многократно было выяснено на протяжении нашего иссле­дования, я не могу быть поставлен в такое положение, чтобы не быть обязанным при­держиваться известного рода поведения пре­имущественно перед всеми другими и, следо­вательно, окажусь дурным членом общества, если не буду действовать определенным обра­зом. Склонность, испытываемая сейчас чело­веческим родом к независимости в этом от­ношении, стремление действовать по собст­венному усмотрению, не считаясь с принци­пами разума, весьма вредна для общего блага.

Но если мы никогда не должны поступать независимо от начал разума и ни в коем слу­чае не должны страшиться откровенного на­блюдения со стороны других людей, то тем не менее очень важно, чтобы мы всегда могли свободно развивать свою индивидуальность и следовать велениям собственного рассудка. Если бы в системе имущественного равенства заключалось что-нибудь, противоречащее указанному требованию, то это обстоятель­ство было бы решающим. Если бы эта систе­ма, как часто доказывалось, была системой администрирования, принуждения и регла­ментации, то она находилась бы, бесспорно, в прямом противоречии с принципами нашего исследования.

Но истина заключается в том, что систе­ма имущественного равенства не требует ни­каких ограничений и никакого надзора. При ней нет надобности в совместном труде, об­щих трапезах и складах. Все это негодные и ошибочные средства для направления люд­ских действий помимо велений здравого смы­сла. Если вы не можете привлечь сердца чле­нов общины на свою сторону, то не ждите успеха от грубого регулирования. Если же вы это сумеете, то регулирование излишне. Оно было хорошо приспособлено к военному устройству Спарты, но оно совершенно недо­стойно людей, которых не может убедить ничто, кроме доводов разума и справедливо­сти. Остерегайтесь превращать людей в ма­шины. Не управляйте ими иначе, как с по­мощью их склонностей и убеждений.

Зачем нам устраивать общие трапезы? Разве я обязан испытывать голод одновре­менно с вами? Должен ли я являться в из­вестный час из музея, где я работаю, из уеди­нения, где я размышляю, или из обсервато­рии, где я наблюдаю явления природы, в оп­ределенную залу, предназначенную для еды, вместо того, чтобы есть, как диктует разум, в таком месте и в такое время, которое удобнее всего для моих занятий? Зачем иметь общие склады? Только для того чтобы уносить свои запасы на некоторое расстояние, а затем сно­ва нести их обратно? Или такая предосторож­ность действительно нужна для охраны нас от плутовства и алчности наших товарищей, после всего, что было сказано похвального об общественном равенстве и всемогуществе разума? Если это так, то, ради бога, отка­жемся от притязания на политическую спра­ведливость и перейдем на сторону тех мысли­телей, которые говорят, что человек и спра­ведливость несовместимы.

Еще раз предостережем от превращения человека в простой механизм. Возражения, приведенные против нашей системы в пред­шествующей главе, были отчасти правильны, когда они касались бесконечного разнообра­зия человеческих умов. Нелепо было бы ут­верждать, что человек не способен восприни­мать истину, не доступен доказательствам и доводам. В этом смысле, поскольку человече­ские умы находятся в состоянии неуклонного совершенствования, мы постепенно сбли­жаемся все теснее друг с другом. Но сущест­вуют вопросы, по которым мы будем и долж­ны постоянно расходиться. Мысли каждого человека, его окружение и обстоятельства его жизни остаются его личными; пагубной была бы такая система, которая заставляла бы требовать от всех людей, как бы различны ни были их обстоятельства, чтобы в ряде случаев они действовали точно на основании одного общего правила. Прибавьте к этому, что из са­мого учения о постепенном совершенствова­нии вытекает постоянная способность челове­ка заблуждаться, хотя с каждым днем мы бу­дем заблуждаться все меньше. Правильный способ ускорить исчезновение заблуждений заключается не в применении грубой силы или в регулировании, представляющем один из ви­дов насилия, для того чтобы свести людей к умственному единообразию, но, напротив, в побуждении каждого человека думать самому за себя.

Из сказанного вытекает, что все обычно понимаемое под словом сотрудничество до из­вестной степени вредно. Человек в одиночестве бывает вынужден отказываться от выполне­ния самых заветных своих мыслей или отло­жить их по собственному усмотрению. Сколь­ко великолепных замыслов погибло в самом зародыше по указанной причине. Настоящее средство от этого заключается в том, чтобы свести свои потребности к минимуму и пре­дельно упростить способ их удовлетворения. Но еще хуже, когда человек вынужден счита­ться с удобствами других. Если бы я захотел есть или работать одновременно со своим сосе­дом, то это должно было бы происходить в ча­сы, самые удобные для меня, или для него или же ни для кого из нас. Нас нельзя свести к единообразной четкости часового механизма.

Отсюда следует, что излишнего сотрудни­чества в виде совместного труда и общих трапез надо тщательно избегать. Но что же сказать в отношении такого сотрудничества, которое как бы диктуется самим характером предстоящей работы? Оно должно быть со­кращено. В настоящее время неразумно было бы не признавать, что вред сотрудничества должен быть в некоторых настоятельных слу­чаях признан неизбежным. Но останутся ли по самой природе вещей некоторые виды со­трудничества навсегда неустранимыми — это вопрос, который мы едва ли можем разре­шить. В настоящее время для того чтобы сру­бить дерево, прорыть канал, или управлять судном требуется труд многих. Всегда ли он будет для этого требоваться? Когда мы ви­дим сложные машины, созданные человеком, различные виды ткацких и прядильных стан­ков или паровых двигателей, то разве нас не удивляет количество производимой ими рабо­ты? Кто знает, где будет положен предел это­му виду прогресса. Сейчас такие изобретения волнуют работающую часть общества, и они могут действительно привести к временным бедствиям, хотя в итоге они отвечают важ­нейшим интересам большинства. Но в усло­виях равного для всех количества труда при­носимая ими польза не может подвергаться сомнению. Поэтому никак нельзя утверждать, что один человек не сумеет производить са­мых обширных работ; пользуясь хорошо из­вестным примером, скажем, что возможно бу­дет доставить плуг в поле и заставить его ра­ботать без надзора за ним. В этом смысле знаменитый Франклин²⁶ говорил, что «когда-нибудь разум приобретет всемогущую власть над материей».

Последний этап прогресса, здесь намечен­ного, сведется к окончательному исчезнове­нию надобности в физическом труде. Очень поучительно в этом отношении, как великие гении предвосхитили будущий прогресс чело­вечества. Один из законов Ликурга²⁷ запре­щал использовать спартанцев для физическо­го труда. В этом случае предписывалось за­менять спартанцев рабами, обреченными на черную работу. Таким образом, несомненные и непреложные законы вселенной заменят в ту эпоху, о которой мы рассуждаем, древних илотов²⁸. В этом смысле, о бессмертный за­конодатель, мы кончим то, что ты начал.

Но это, может быть, снова вызовет возра­жение, «что люди, освобожденные от необ­ходимости применять физический труд, по­грузятся в беспечность». Подобные возраже­ния основываются на узости взглядов отно­сительно природы человеческого сознания и его способностей. Для приведения интеллек­та в действие требуется только побудительная причина. Разве не существует мотивов столь же действенных, как страх голода? Чей ум более деятелен, быстр и неусыпен, ум Ньюто­на или пахаря? Когда сознание человека пре­исполнено надежд на интеллектуальное вели­чие и полезность, то разве его может охва­тить оцепенение?

Вернемся к вопросу о сотрудничестве. Странный ход рассуждения приводит к той мысли, что совершенствование, которое долж­но привести человеческое общество к изобра­женному нами будущему, может сопрово­ждаться упадком. Например, будут ли тогда оркестровые концерты? Жалкое состояние техники у большинства музыкантов так оче­видно, что даже в настоящее время она слу­жит предметом огорчения и насмешек. Не лучше ли поэтому, чтобы один человек испол­нял всю вещь за всех музыкантов вместе? Будут ли тогда театральные представления? Они являются нелепым и порочным видом сотрудничества. Можно сомневаться, чтобы в будущем люди стали выступать с чем бы то ни было только для того, чтобы с важно­стью повторять чужие слова и мысли. Можно сомневаться, чтобы какой-нибудь музыкант-исполнитель стал, как правило, играть чужие сочинения. Мы косны и признаем преимущест­во наших предшественников над нами, потому что мы привыкли потворствовать бездеятель­ности собственных способностей. Формальное повторение чужих мыслей позволяет на время приостановить работу собственного сознания. В некотором смысле такое поведение граничит с недобросовестностью, так как будучи добро­совестными, мы должны немедленно выска­зывать всякую полезную и ценную мысль, ко­торая родится в нашем сознании.

Решившись поделиться всеми этими пред­положениями и мыслями, мы теперь попы­таемся наметить пределы, поставленные личности. У всякого человека, который получает впечатление от какого-либо предмета, лежа­щего вне его сознания, течение его собствен­ных мыслей насильственно видоизменяется; однако же без таких внешних восприятии мы ничего бы собой не представляли. За некото­рыми определенными пределами мы не долж­ны пытаться освобождать себя от подобных воздействий. Всякий, кто читает чужое сочи­нение, испытывает, как ход его мыслей до из­вестной степени подвергается воздействию автора. Однако это не достаточное основание для возражения против чтения. Всегда бы­вает так, что один человек накапливает раз­мышления и наблюдения, в которых нуждает­ся кто-нибудь другой; зрелые и обдуманные рассуждения всегда при равных условиях бу­дут более ценны, чем рассуждения импрови­зированные. Разговор есть тоже один из ви­дов сотрудничества, при котором одна из двух сторон всегда уступает руководство своими мыслями другой; однако при всем этом бесе­да и обмен мыслей представляют как будто бы один из самых плодотворных источников развития сознания. Здесь перед нами как бы один из видов наказания. Тот, кто самым де­ликатным образом пытается доводами разума избавить другого от его недостатков, вероят­но, причинит страдание, но такое наказание ни в коем случае нельзя устранять.

Другой пункт, относящийся к вопросу о сотрудничестве, представляет совместное жи­тельство. Мы придем в этом случае к правильному решению, прибегнув к очень про­стому приему. Науки лучше всего развивают­ся, когда наибольшее число людей занимается ими. Если сто человек добровольно применят всю силу своих способностей для разрешения известного вопроса, то можно скорее рассчи­тывать на успех, чем в случае, когда только десять человек заняты им. По той же самой причине шанс на успех возрастет в соответ­ствии с тем, насколько процесс умственного труда этих людей будет развиваться само­стоятельно, т. е. в соответствии с тем, насколь­ко их выводы будут вытекать из логики ве­щей, без воздействия как внешнего принуж­дения, так и личных привязанностей. Всякая личная приверженность, кроме тех случаев, когда она вызывается заслугами, явно не­основательна. Поэтому желательно, чтобы мы любили людей вообще, а не определенного че­ловека, и чтобы цепь наших рассуждений раз­ворачивалась без иных перерывов, кроме пот­ребных для информации или благотворения.

Вопрос о совместном жительстве особенно интересен потому, что он включает в себя во­прос о браке. Поэтому в этом пункте надо наши рассуждения несколько расширить. Со­вместное жительство представляет собой зло не только потому, что оно препятствует само­стоятельному развитию мысли, но также вследствие несовершенства людей и различия их наклонностей. Нелепо рассчитывать на то, что стремления и желания двух человеческих существ будут совпадать на протяжении сколько-нибудь длительного периода времени. Обязать их действовать и жить совместно, это значит неизбежно обречь их на ссоры, злобу и несчастье. Иначе не может быть, по­скольку человеку не удалось достичь абсо­лютного совершенства. Мысль, что я должен иметь спутника жизни, вытекает из усложне­ния наших пороков. Она продиктована тру­состью, а не мужеством. Она вытекает из желания быть любимым и чтимым за то, в чем нет собственной заслуги.

Но зло брака, как он практикуется сейчас в европейских странах, лежит глубже. Обы­чай этот заключается в том, что бездумные и романтичные юноши и девушки знакомятся, встречаются несколько раз, притом в усло­виях, создающих иллюзии, и затем обещают друг другу вечную любовь. Каковы послед­ствия этого? Почти во всех случаях они ока­зываются обманутыми. Им остается прими­риться с непоправимой ошибкой. Перед ними возникает сильнейшее искушение стать на путь лжи. Им приходится признать, что са­мое умное для них это — закрыть глаза на действительность; они еще могут считать себя счастливыми, если сумеют убедить себя, что были правы в своем первоначальном незрелом суждении о спутнике жизни. Инсти­тут брака это — система обмана; люди, кото­рые тщательно извращают собственные суж­дения о повседневных делах жизни, будут всегда о всех других делах иметь ложные сужде­ния. Мы должны отказаться от своей ошибки, как только она откроется, но нас учат лелеять ее. Мы должны быть неутомимы в нашем стремлении к добродетели и моральному пре­восходству, но нас учат сдерживать это стрем­ление и закрывать глаза на самые привлека­тельные и достойные цели. Брак основан на законе и на законе, худшем из всех. Что бы ни говорил нам наш разум об особе, жизнь с которой должна привести нас к наибольше­му совершенствованию, о достоинствах одной женщины и недостатках другой, мы вынуж­дены считаться с законом, а не со справедли­востью.

Прибавим к этому, что брак основан на собственности, притом на худшем ее виде. До тех пор, пока двум человеческим существам запрещено положительным законом следо­вать велениям собственного разума, живы и сильны будут предрассудки. До тех пор, пока я стремлюсь присвоить одну женщину себе одному и запрещаю своему соседу проявить свои достоинства и пожать заслуженные им плоды, я виновен в самой отвратительной мо­нополии. За этой воображаемой добычей люди следят с неистощимой ревностью, при­чем оказывается, что желания данного чело­века и его способность к обману так же силь­ны, как стремление другого расстроить его планы и разрушить его надежды. До тех пор, пока общество будет находиться в таком со­стоянии, человеколюбию будут мешать и пре­пятствовать всеми способами, и поток злоупо­треблений будет все расширяться.

Отмена брака не будет сопровождаться ни­чем дурным. Мы склонны представлять ее себе как предвестницу грубых вожделений и разврата. Но, в действительности, в этом слу­чае происходит то же, что и в других, имен­но: положительные законы, предназначенные для обуздания наших пороков, возбуждают и умножают их. Не будем уж упоминать о том, что чувство справедливости и стремление к счастью в условиях имущественного равенст­ва уничтожит стремление к роскоши, сокра­тит наши чрезмерные во всех отношениях притязания и побудит нас всегда предпочи­тать радости умственные радостям чувствен­ным.

Общение полов в таком обществе будет подлежать тем же условиям, что и другие ви­ды дружбы. Не говоря о случаях необосно­ванных и упорных привязанностей, нельзя прожить жизнь и не встретить человека, до­стоинства которого превосходили бы достоин­ства всех встреченных до того. К этому чело­веку я буду испытывать склонность, точно соответствующую моей оценке его достоинств. Так же будет обстоять дело с женским по­лом. Я буду настойчиво поддерживать отно­шения с такой женщиной, совершенства ко­торой произведут на меня сильное впечатле­ние. «Но ведь возможно, что другие мужчины будут испытывать к ней такую же склонность, как и я». Тут не возникнет никаких затруднений. Мы все можем пользоваться преимуще­ствами беседы с ней, но мы будем так мудры, что чувственное общение станем считать не­заслуживающим внимания. Оно, подобно вся­кому другому делу, которое касается двух людей, должно в каждом отдельном случае ре­шаться добровольным согласием обеих сторон. То обстоятельство, что мы склонны считать половое общение существенным преимущест­вом, вытекающим из чистой привязанности, свидетельствует о крайней испорченности наших теперешних привычек. Разумные люди едят теперь и пьют не из любви к удовольст­вию, но потому, что еда и питье необходимы для здорового существования. Затем разум­ные люди желают продолжать свой род не потому, что с этим связано ощутительное удо­вольствие, но потому, что род надлежит про­должать; выполнение же этой функции будет регулироваться велениями разума и долга.

Таковы некоторые из соображений, кото­рые, вероятно, будут лежать в основе отно­шения полов. Нельзя окончательно сказать, будет ли при таком состоянии общества изве­стно, кто отец каждого отдельного ребенка. Но можно утверждать, что это обстоятельство не будет иметь никакого значения. В настоя­щее время аристократические притязания, себялюбие и семейная гордость побуждают нас считать его важным. Я не должен ни од­ному существу оказывать предпочтение перед другим потому только, что это мой отец, же­на или сын, но предпочитать надо такого че­ловека, который имеет к тому основания по причинам, одинаково убедительным для всех. Одно из ряда мероприятий, которые будут постепенно введены под влиянием демокра­тического духа, составит уничтожение фамиль­ных имен, что, вероятно, произойдет уже че­рез небольшой промежуток времени.

Посмотрим, как при таком состоянии об­щества изменится система воспитания. Мож­но думать, что отмена браков превратит это воспитание до известной степени в общест­венное дело, но если рассуждения, содержа­щиеся в нашей работе, сколько-нибудь пра­вильны, то воспитание при помощи специ­альных учреждений, созданных общиной, со­вершенно несовместимо с истинными начала­ми разумного порядка*. Воспитание можно рассматривать с разных сторон. Прежде все­го, это уход за младенцем, который требует­ся его беспомощным состоянием. Он, вероят­но, выпадет на долю матери; но если в случае частых родов или по характеру требуемого за ребенком ухода найдут, что труд, который она несет, непосилен, то ей дружески и охотно помогут другие. Во-вторых, это доставание продуктов питания и других предметов, необходимых для существования. Как мы уже видели, они будут правильно распределяться и автоматически притекать из мест, где они находятся в избытке, туда, где в них ощущается недостаток**. Наконец, термин «вос­стание» может употребляться в значении обучения. Задача обучения при том состоя­нии общества, которое мы рассматриваем, сильно упростится и изменится в сравнении с настоящим временем. Тогда будут считать одинаково неправильным превращение в ра­бов как мальчиков, так и взрослых людей. Дело будет заключаться не в том, чтобы преждевременно создавать множество скоро­спелок, еще не вылупившихся из яйца, с целью доставить удовлетворение тщеславию родите­лей похвалами, расточаемыми детям. Никто не будет мучить слабых и неопытных прежде­временным учением из опасения, что, вступив в зрелые годы, они откажутся учиться. Разум людей будет развиваться в согласии с обстоятельствами и впечатлениями, воздей­ствующими на него, и не будет подвергаться мучениям и ослабляться попытками отлить его в особую форму. Ни одно человеческое существо не будет вынуждено учиться чему-нибудь, если оно не желает того и не пред­ставляет себе полезности и ценности этих знаний; всякий человек в зависимости от сво­их способностей охотно поделится общими взглядами и мыслями, достаточными для ру­ководства и поощрения тех, кто учится по сво­ему желанию.

* Кн. VI, гл. VIII²⁹.

** Гл. V³⁰.

Прежде чем закончить рассмотрение этого вопроса, надо опровергнуть одно возражение, которое может возникнуть у некоторых чита­телей. Они могут сказать, «что человек соз­дан для общения с другими и для взаимного доброжелательства, и потому он по своей природе мало приспособлен к системе индивидуа­лизма, здесь намеченной. Истинное совершен­ство достигается человеком при слиянии и со­четании его собственного существования с жизнью других людей; поэтому такой поря­док, который запрещает ему проявление вся­кой склонности к другим и всякой привязан­ности, клонится к его вырождению, а не к со­вершенствованию».

Нет сомнения, что человек создан для об­щества. Но есть явно порочный и гибельный для человека путь, путь, на котором человек теряет свое собственное существование в су­ществовании других. Каждый человек должен опираться на самого себя и считаться с соб­ственным разумом. Каждый должен чув­ствовать свою независимость для того, чтобы он мог утверждать начала справедли­вости и правды, не будучи вынужденным пре­дательски приспособлять их к обстоятельст­вам своего положения и к заблуждениям дру­гих людей.

Нет сомнения, что человек создан для об­щества. Но он создан для общества в целом или, иными словами, его способности позво­ляют ему служить целому, а не части его. Справедливость обязывает нас больше сочувствовать человеку достойному, чем незначительному и испорченному члену общества. Но всякое пристрастие в точном смысле слова клонится к причинению вреда тому, кто его испытывает, человечеству вообще и даже тому, на кого оно направлено. Дух пристрастия хорошо выражен в известном изречении Фемистокла³¹: «Избави меня бог сидеть на су­дейской скамье, если мои друзья встретят там не больше благожелательности, чем посторон­ние!». Фактически же, как можно было неод­нократно видеть на протяжении этой работы, мы в жизни постоянно находимся в судеб­ном заседании; мы играем жалкую роль не­праведного судьи, когда проявляем малейшие признаки пристрастия.

Таковы мнимые ограничения, налагаемые на нас общественным принципом. В действи­тельности, они клонятся к его усовершенст­вованию и стремятся сделать его более благо­творным. Предположение, что этот принцип не представляет величайшего значения для человечества, заключало бы грубейшую ошиб­ку. Все, чем человек со своим разумом отли­чается от животного, является результатом жизни в обществе. Все лучшее у человека представляет плод постепенного развития, результат того обстоятельства, что каждая эпоха использует открытия предшествующей эпохи и начинается с того пункта, на котором предшествующая кончила.

Без общества человек был бы жалок, испытывая недостаток в побуждениях к со­вершенствованию. Но что важнее всего — без общества наше совершенствование было бы почти бесцельно. Дух без благожелательства бессилен и холоден. Свое истинное призвание мы находим, когда стремимся сделать добро другим, когда охватываем большую и широкую сферу действия и забываем свои личные интересы. Задача всей системы, изображенной в этой книге, заключает­ся в том, чтобы позволить нам осуще­ствить свое призвание. Индивидуализм, ко­торый она рекомендует, имеет в виду благо всех и имеет значение только как средство для достижения этой цели. Можно ли назвать эгоистической такую систему, при которой ни­кто не жаждет роскоши, никто не дерзает быть несправедливым и каждый посвящает себя на то, чтобы удовлетворять чужие нуж­ды как физические, так и интеллектуальные? Пойдем дальше.

Так как естественное состояние общества несовместимо с законами и ограничениями, то оно не допускает даже того ограничения, ко­торое запрещает людям накапливать собст­венность. Но воздержание от накопления, как уже было сказано, заключается в понимании нелепости и бесполезности его. Если вообще можно себе представить такое явление при общественных условиях, при которых принци­пы справедливости будут правильно поняты, то оно не представит никакой опасности. Мысль о возможности накопления не вызовет той тревоги, какую она вызывает у современ­ных сторонников политической справедливости, склонных заранее беспокоиться об этом. Такое странное извращение человеческого Разума будет вызывать только смех или жа­лость.

Какое условие потребуется для того, чтоб я мог считать какую-нибудь вещь своей соб­ственной? Только то обстоятельство, что она нужна для моего благополучия. Мои права будут продолжаться до тех пор, пока сущест­вует эта нужда. Слово «собственность» ве­роятно сохранится, но его значение изменит­ся. Ошибка заключается не столько в самой идее, сколько в источнике, из которого она возникла. То, что я имею, истинно мое, если нужно мне для употребления; то, что я имею, если оно даже представляет плод моего тру­да, но мне не нужно, не может быть мною удержано без нарушения справедливости.

При таком состоянии общества будет не­известно, что такое насилие; я не расстанусь ни с чем без полного своего согласия. Капри­зы будут неизвестны, никто не будет зарить­ся на то, чем пользуюсь я, кроме тех случаев, когда другому человеку станет ясным, что в его руках этот предмет будет полезнее, чем в моих. Мое жилище до известного предела бу­дет так же священно, как сейчас. Никто не будет вторгаться ко мне и мешать мне в моих занятиях и размышлениях. Никто не заявит претензий на занятие моего жилья, так как всякий сумеет получить для себя собственное, не хуже моего. Жилье, принадлежавшее мне вчера, останется моим и сегодня. Большинство занятий требуют определенных приспособле­ний, и ради общего блага надо, чтобы, как правило, я сегодня нашел готовыми свои при­способления, оставленные вчера. Но хотя идея собственности в таком измененном виде сохранится, но зависть и эгоизм, связанные с собственностью, исчезнут. Болты и запоры исчезнут. Все мои вещи будут к услугам каж­дого, если только это не помешает моему поль­зованию ими. Такие новички, как мы, могут вообразить себе тысячи споров, вытекающих из того, что собственность будет висеть на волоске. Но в действительности споры ока­жутся невозможны. Они представляют по­рождение ложной и преувеличенной любви к самим себе. Вам нужен мой стол? Сделайте себе другой, или, если я в этом отношении опытнее вас, я сделаю его для вас. Он вам нужен немедленно? Тогда сравним насущ­ность вашей нужды в нем и моей, и пусть решает справедливость.

Все эти замечания приводят нас к рассмот­рению одной добавочной трудности, связанной с разделением труда. Будет ли каждый чело­век сам делать все нужные ему инструменты, мебель и необходимые вещи? Это может стать очень затяжным делом. Всякий производит работу, к которой он привык, лучше и скорее, чем человек непривычный. Разумно, чтобы вы делали для меня то, что потребует у меня, может быть, в три или четыре раза больше времени и что в конце концов все же я сде­лаю плохо. Но введем ли мы торговлю и об­мен? Ни в коем случае. Отвлеченная идея об­мена может быть будет существовать; все люди одинаковую часть своего времени будут употреблять на физический труд. Но обмен в личных интересах это — очень вредная практика. Как только я начинаю снабжать вас по каким-либо иным основаниям, кроме настоятельной вашей потребности, как только в дополнение к требованиям благожелатель­ности я начинаю претендовать на какие-то выгоды для себя, тогда кончается политиче­ская справедливость и нарушается чистота общественной системы, которую мы обсуж­даем. Никто не будет заниматься торговлей. Нельзя предположить, чтобы кто-нибудь стал производить любую нужную вещь иначе, как в соответствии с потребностью в ней. Из всех профессий самой выдающейся, в которую каж­дый человек внесет свою долю, будет профес­сия просто человека и, может быть, в добав­ление еще и земледельца.

Разделение труда в изображении писате­лей-экономистов по большей части является порождением алчности. Было установлено, что десять человек могут сделать в двести сорок раз больше булавок в день, чем один чело­век*. Это достижение способствует развитию роскоши. Цель заключается в том, чтобы уста­новить, как много можно выколотить из труда низших классов для того, чтобы еще лучше позолотить праздных и высокомерных. Изоб­ретательность купца подстрекает к новым усо­вершенствованиям такого рода, которые помо­гают еще больше богатств сосредоточить в его собственных сундуках. Возможность про­извести сокращение количества затрачиваемого труда указанным способом сильно умень­шится, когда люди научатся отказываться от излишнего. Польза такого уменьшения коли­чества требуемого труда, когда вообще труда будет затрачиваться так мало, едва ли урав­новесит зло, проистекающее из широкого со­трудничества. Из сказанного по этому поводу ясно, что будет существовать разделение тру­да, если сравнивать обсуждаемое нами обще­ство с состоянием одиночек и дикарей. Но произойдет широкое соединение труда, если сравнивать это общество с тем, к какому мы привыкли сейчас в культурной Европе.

* Смит. Богатство народов, кн. 1, гл. 1 ³².