Георгий Васильевич Чичерин 18 страница

С поземельною собственностью соединялись общественные права и обязанности,

которые лишали ее частного ее характера. На нее легли многообразные повинности,

переходившие из рода в род; установлялась неделимость и неотчуждаемость владений;

приобретение земли стеснялось сословными правами и привилегиями. Все это долго

сохранялось и при возрождении государственного порядка. И тут, также как относительно

личной свободы, новое государство иногда налагало даже лишние путы во имя

общественных требований. Но и здесь высшее государственное развитие повело

к разграничению гражданской области и политической, а вместе и к освобождению

поземельной собственности от всех лежавших на ней стеснений. Дух законодательства

нового времени состоит в том, чтобы предоставить собственности полную свободу.

Этим возвышается свобода: лица, а вместе и цена самой собственности. Свободное

государство может покоиться только на свободной собственности. Это есть теоретически

правильное, а вместе и выработанное жизнью отношение. Ограничения сохраняются

во имя политических соображений, но они составляют исключения, а не правило.

Поэтому, нет ничего более противоречащего духу нового государства и всему

развитию нового времени, как социализм. Отрицая личную собственность во имя

государства, он поражает свободу человека в самых ее основах.

Из свободы собственности вытекают следующие начала: 1) свободное приобретение

ее лицами всех состояний; 2) право выкупа всех лежащих на земле тяжестей,

установленных, как в пользу частных лиц, так и корпораций. Сюда относится

выкуп повинностей, идущих от крепостного и феодального права, а также десятины

в пользу церкви. Это освобождение поземельной собственности совершилось во

всей Западной Европе, ранее всего во Франции, затем в Германии, окончательно

в 1848 году. В Англии, в сороковых годах издано было несколько законов с целью

освободить так называемые copyholds. Ho вновь установленное в Ирландии фермерское

право совершенно противоречит этим началам и объясняется лишь чрезвычайными

обстоятельствами, в которых находится эта страна. У нас, Положением 19-го

Февраля установлен выкуп всех лежащих на земле повинностей. 3) Уничтожение

законов, стесняющих право свободного распоряжения собственностью и свободного

ее перехода из рук в руки. К такого рода установлениям принадлежат лены, майораты,

субституции, фидеикоммиссы, также законы, воспрещающие дробление участков,

наконец общинное владение. Первые формы составляют обыкновенную принадлежность

аристократического строя, ибо сохраняющаяся в роде поземельная собственность

служит самою крепкою материальною опорою аристократии. Поэтому и в новых государствах

они сохраняются настолько, насколько в них имеет значение аристократическое

начало. В Англии они вошли в самые нравы. Установление мелких неделимых участков

точно также имеет в виду создать некоторого рода сельскую аристократию, ибо

наследник участка становится привилегированным лицом. Напротив, общее владение

имеет в виду поддержать экономическое равенство членов общины, начало совершенно

несовместное с свободою. Как общее явление, общинное владение было порождением

патриархального быта и должно было исчезнуть вместе с последним. У нас оно

восстановилось в полной силе вследствие крепостного права и подушной подати

и должно следовать судьбе этих учреждений. Бесправных крестьян можно было

наделять по душам землею, принадлежащею помещикам или казне; но свободные

люди, выкупившие свою землю на праве собственности, могут владеть ею только

лично. Нынешнее наше общинное владение представляет остаток отжившего порядка

и крепостных понятий. Его могут защищать социалисты, стремящиеся к национализации

земли; но это одна из тех праздных фантазий, которым нет места в науке.

Освобождаясь от частной зависимости, собственность подлежит однако государственным

тяжестям, а в случае нужды и принудительному отчуждению во имя общественной

пользы. Подати и повинности налагаются, как мы видели, по усмотрению государственной

власти. Единственная гарантия против произвола заключается в участии самих

плательщиков или их представителей в установлении подати и в определении расходов,

то есть, в праве политическом. Последнее может ограничиваться местными нуждами

или распространяться на общегосударственные потребности; это зависит от образа

правления. Специальные повинности, или сервитуты, налагаемые для общественной

пользы, могут быть или с вознаграждением или без вознаграждения; это зависит

от их свойства. По французскому праву, общественные сервитуты, вообще, не

подлежат вознаграждению. Но полная экспроприация всегда бывает с вознаграждением.

Этого требует начало неприкосновенности собственности. Гражданин обязан уделить

государству необходимую для общественных потребностей часть своих доходов;

но если государство касается самого его права собственности, оно непременно

должно дать ему справедливое вознаграждение. Иногда это совершается в виде

общей меры, например при освобождении крестьян. Но подобная экспроприация

всегда составляет исключение; она вытекает из потребности разрешить отношения

двух классов, которые в течении веков были принудительно связаны законом.

Освобождая подвластное сельское население, государство не может оторвать его

от земли, с которою оно срослось всею своею жизнью. Справедливость и общественная

польза равно требуют отчуждения собственности, однако с должным вознаграждением

владельцев. В обыкновенной же гражданской жизни экспроприация установляется

не в виде общих мер и не в пользу другого класса, а в отдельных случаях, когда

известный участок земли необходим для общественных потребностей. Здесь важный

вопрос заключается в том: кем определяется отчуждение собственности, законодательною

властью или правительственною? Судебная власть здесь голоса не имеет, ибо

отчуждение совершается во имя общественной пользы, а суд решает вопросы не

о пользе, а единственно о праве. В Англии всякое отчуждение собственности

установляется актом парламента; но это объясняется лишь тем, что в Англии

парламент издает не только общие законы, но и частные постановления. Юридически

правильное начало состоит в том, что закон установляет только общие правила;

приложение же к частным случаям, решение вопроса о пользе в данных обстоятельствах,

предоставляется правительственной власти, которая однако должна обставлять

себя надлежащими исследованиями и совещаниями. Гражданину, с другой стороны,

должна быть дана гарантия против произвола. Он не может оспаривать самого

отчуждения, ибо это дело усмотрения; но он в праве требовать справедливого

вознаграждения. С этою целью законом установляются правила справедливой оценки.

Лучшею гарантией служит оценка посредством присяжных, как это делается во

Франции. В виде еще большей гарантии, французское законодательство определяет,

что вознаграждение должно быть предварительное; в других законодательствах

предварительное вознаграждение установляется только по мере возможности. Нельзя

не заметить, что недавно введенное в Англии принудительное отчуждение, а равно

и принудительное арендование частной собственности для образования мелких

крестьянских участков противоречит коренным требованиям права. Так как граждане

равны перед законом, то нельзя отнимать собственность у одних с тем, чтобы

раздавать ее другим. Это может быть оправдано, как чрезвычайная мера, когда

нужно разрешить установленные или закрепление самим государством принудительные

отношения между землевладельцами и сидящими на их земле крестьянами, но никак

не для посторонних лиц. Как правило, принудительное отчуждение может совершаться

только на общественные потребности, а не для частных нужд. Если правительство

считает полезным умножение мелких участков, то оно может оказать им содействие

общими мерами, как-то, облегчением сделок, открытием кредита и т. п.; но покупка

или арендование земли в том или другом случае есть дело частное, а не государственное,

а потому принудительное отчуждение здесь неуместно. Всего менее допустимо

предоставление такого чудовищного права местным выборным советам. Это значит

дать большинству неимущих право самовольно распоряжаться собственностью имущих.

Подобные постановления свидетельствуют о возрастающем влиянии демагогии в

этой классической стране свободы.

Если частная собственность не может быть отбираема иначе, как с справедливым

вознаграждением, то этому началу противоречит конфискация. Поэтому, во многих

конституциях конфискация безусловно воспрещается. Произвольная конфискация

есть нарушение всякого права; приложение ее в виде законом установленного

наказания, является несправедливостью, ибо но простирается равно на всех и

падает на невинных наследников. В конфискации можно видеть только революционное

средство, которое в крайних случаях может быть оправдано, как мера общественного

спасения, а не как законный способ действия.

4. Свобода промыслов и занятий. Занятия человека, определяясь его призванием

и жизненными условиями, составляют его частное дело. Когда государство предписывает

или запрещает гражданину известное занятие, оно нарушает его личную свободу

и вторгается в область частных отношений. Поэтому, свобода занятий составляет

одно из основных прав граждан. Но признание этого начала требует, чтобы гражданская

область была отделена от области политической и была основана на начале свободы,

а эти условия установлены только в новое время.

В древности, когда гражданская область не имела самостоятельности, а

промышленность основывалась главным образом на невольническом труде, свобода

занятий не могла развиться. Еще менее было ей простора в средние века. Здесь

занятие считалось частною привилегиею того или другого разряда лиц. Подобно

тому, что существовало в теократической системе каст, оно превратилось в наследственное

достояние, соединенное с известною честью и правами и недоступное посторонним.

Самые политические права граждан состояли в зависимости от их занятий. Государственный

быт нового времени и тут водворил начало свободы, отделивши гражданскую область

от политической. Занятия были предоставлены свободному выбору лиц и перестали

сообщать права. Однако остатки прежнего порядка сохранились до новейшего времени.

Они связаны с сословным и цеховым устройством.

Свобода занятий стесняется, когда лицам, принадлежащим к одному сословию,

запрещаются занятия, присвоение другому. Стеснение тем больше, чем труднее

доступ в другое сословие. Так, например, в Пруссии до 1807 года запрещалось

дворянам заниматься городскими промыслами, а переход из городского состояния

в сельское и обратно был значительно затруднен. Эдикт 1807 года провозгласил

полную свободу занятий. У нас, в том же 1807 году, - позволено было дворянам

вступать в гильдии, но заниматься ремеслами они все-таки не могли. С другой

стороны, купцы не имели права винокурения. Этот промысл исключительно присваивался

дворянам и чиновникам.

Свобода занятий стесняется и цеховым устройством, когда для вступления

в цех требуются особенные условия, как-то: согласие членов или испытание в

мастерстве. Цехи возникли в средние века, когда частные корпорации были владычествующею

силой в обществе. Они присвоили себе право на исключительное занятие ремеслом,

и это право было утверждено за ними государственною властью. Возникающее государство

не только пользовалось этим устройством для своих целей, но даже само иногда

вводило его в видах улучшения ремесел. И точно, при малой конкуренции, цехи

могли быть полезны. Но с развитием промышленности все эти стеснения становятся

излишними; свобода и связанное с нею соперничество обеспечивают хорошее производство

гораздо лучше всякой регламентации. С водворением этих начал падает и цеховое

устройство. Следы его сохранились еще в Германии, а также и у нас.

Однако и в настоящее время, в виде исключения, существуют занятия, которые,

хотя остаются открытыми для всех, но требуют известных условий. Там, где нужна

техническая подготовка, о которой публика не в состоянии судить и отсутствие

которой может причинить вред, требуется испытание в мастерстве. Сюда относятся

медики, аптекари, архитекторы, также стряпчие и адвокаты. Последним дается

и корпоративное устройство для поддержания в них нравственного духа, ибо они

занимают известное место в судебной организации.

Освобождаясь таким образом от сословных и цеховых преград, промышленность,

вообще, подлежит общим условиям и стеснениям, которые налагает на нее государство

в видах безопасности и общественной пользы. Но эти полицейские меры не касаются

собственно экономических отношений, которые, как правило, предоставляются

свободе. Здесь государство может вступаться лишь в качестве верховного опекуна

над неполноправными лицами. На этом основана регламентация работ женщин и

детей на фабриках. Но ограничение работы взрослых мужчин, в добавок пользующихся

политическими правами, но оправдывается никакими юридическими началами. Это-

вторжение государства в частную область. Всего менее допустимо введение этого

закона по усмотрению большинства заинтересованных лиц в данной местности,

как ныне предлагается в Англии. Если закон не делается обязательным для всех,

то этим самым признается, что стеснение не вызывается требованиями общественного

блага. Желание же большинства заинтересованных не дает ни малейшего юридического

основания для стеснения прав меньшинства. Запретить человеку работать более

восьми часов в день, потому что другие этого не желают, есть чистый акт насилия.

Подобные меры, противоречащие истинным началам права, вызываются только старанием

угодить большинству демократических избирателей, то есть демагогией. Это первый

шаг к тому, что составляет существо социализма, к тирании массы. По самой

своей идее, социализм есть отрицание свободы занятий. Там, где все орудия

производства сосредоточены в руках государства, которое определяет к ним работников

по мере надобности, о свободном выборе не может быть речи, также как нет о

нем речи в государственной службе. В последней начало свободы охраняется тем,

что рядом с нею существует область частной деятельности, которой лице может

себя посвятить. Но там, где все люди превратились в служащих, для свободной

деятельности не остается места. Социализм оказывается здесь тем, что он есть

в своем существе, полным отрицанием свободы во имя равенства. Такое устройство

не только противоречит природе и достоинству человека, но оно является противоречием

в самом себе.

Полицейские меры, стесняющие свободную деятельность граждан могут быть

двоякого рода: вред, приносимый известным действием, может или предупреждаться

или пресекаться. Первая система требует, чтобы действие было предварительно

разрешено правительством; вторая установляет общие правила и затем подвергает

наказанию виновных в их нарушении. В первом случае нужно усмотрение, во втором

приложение закона; первое есть всецело дело правительственной власти, второе

окончательно подлежит власти судебной. Которая из двух систем лучше, на это

нет безусловного правила; все зависит от обстоятельств. Иногда лучше предупредить

зло, нежели пресекать его, когда оно уже произошло. Но это возможно, только

поставив деятельность лица под опеку власти. Поэтому, чем более развивается

начало свободы, чем более предоставляется простора личной самодеятельности,

тем более система предупреждения заменяется системою пресечения. Можно сказать,

что в образованном обществе последняя составляет правило, а первая исключение.

Это относится не только к промышленной, но и к духовной деятельности.

Последняя, по существу своему, нуждается в просторе, а с другой стороны, она

необходимо ограничивается и стесняется потребностями государственной жизни.

Вред, причиняемый духовною деятельностью, большею частью не материальный,

а нравственный, но от этого он не менее существен. Всякий общественный порядок

держится не одною материальною силою, а также, и еще более, нравственным строем

общества. Во имя этого нравственного строя стесняются проявления личной свободы.

Эти стеснения могут быть более или менее значительны. Чем выше и крепче общественный

порядок, тем более он способен допустить в себе начало свободы. Но во всяком

случае это начало не безусловное; оно всегда подлежит ограничениям во имя

общественного блага.

Личные права, относящиеся к этой области, суть свобода совести и свобода

мысли. Первую, как сказано, удобнее рассматривать в связи с отношениями государства

к церкви; вторая же принимает различные формы, которые требуют отдельного

рассмотрения. Сюда относится:

5. Свобода преподавания. Здесь свобода мысли обращается на занятие, имеющее

предметом обучение юношества. Ясно, какое огромное влияние может иметь эта

деятельность на все нравственное и политическое настроение общества. Поэтому,

государство не может не обратить на нее особенного внимания. Как право, свобода

преподавания признается только в свободных государствах; но и тут она подвергается

значительным ограничениям.

Область, в которой проявляется эта деятельность, двоякая: частная и общественная.

Сообразно с этим, свобода преподавания принимает двоякую форму. Она заключает

в себе: 1) свободу частного преподавания и заведение частных школ; 2) свободу

преподавания в государственных заведениях.

Относительно права давать частные уроки существует троякая система. 1)

Оно может быть предоставлено вполне свободе частных лиц. Так делается в Англии;

так делалось и в Пруссии по отмененному закону 1810 года. 2) Могут требоваться

известные условия способности: право давать частные уроки, как постоянное

занятие, за известную плату, предоставляется только лицам, выдержавшим установленное

испытание и получившим диплом. Это-система самая рациональная, соединяющая

требования свободы с высшими условиями общественной жизни. Она господствует

во Франции и у нас. 3) Для приобретения права давать частные уроки требуется

особое дозволение правительства. Это-система предупреждения, приложенная к

частному преподаванию. Она была установлена в Пруссии инструкцией 1839 года.

К частному преподаванию относится и чтение публичных лекций; но здесь

вопрос осложняется: это не только преподавание, но и публичное сходбище. Поэтому,

здесь прилагаются правила, установленные для последних.

Право открывать частные школы также подлежит двоякой системе: предупреждения

и пресечения. Свобода преподавания состоит здесь в том, что каждый может открывать

частную школу без предварительного разрешения правительства. Однако и тут

обыкновенно постановляются условия, доказывающие способность, а иногда требуется

исполнение известных формальностей. Сверх того, правительство сохраняет право

надзора за тем, чтобы преподавание или воспитание не было противно нравственному

закону и не вредило здоровью учеников. Надзор родителей в этой области бывает

совершенно недостаточен. В случае нарушения правил, закрытие школы происходит

по приговору или судебной власти или высшей учебной. Напротив, система предупреждения

состоит в том, что открытие школ происходит не иначе, как с разрешения правительства,

которое при этом предписывает правила, надзирает за преподаванием и закрывает

школы по своему усмотрению.

Относительно права открывать школы, существенный вопрос состоит в том,

кому оно предоставляется: частным лицам, товариществам, или, наконец, признанным

законом корпорациям, например церкви. Для всех этих разрядов существуют особые

нормы. Общие правила свободы преподавания вполне приложимы только к отдельным

лицам. Относительно товариществ сюда присоединяются те начала, которыми управляется

свобода товариществ вообще. Наконец, начало свободы преподавания, по существу

своему, вовсе не приложимо к корпорациям. Здесь оно является уже не личным

правом, истекающим из свободы мысли, а правом юридического лица, имеющего

совершенно другой характер. Нередко католическое духовенство взывает к началу

свободы, чтобы получить право заводить частные школы и даже университеты.

Но церковь-не частное лице, а корпорация, имеющая духовную власть над людьми.

Духовенство, облеченное этою властью, может употреблять ее для привлечения

детей в свои школы и для отвлечения их от школы государственной. Это выходит

уже из области свободы преподавания. Конкуренция частных лиц с школами, которые

поддерживаются правительством или общинами, есть законная конкуренция свободы

с правительственною деятельностью; но конкуренция церковных школ с государственными

есть конкуренция одной власти с другою. Поэтому, право заводить частные школы

может быть дано духовенству не на основании свободы преподавания, а на основании

большего или меньшего влияния, которое государство предоставляет церкви в

светской области. Это влияние может быть весьма благотворное, но каково бы

оно ни было, государство не может упускать из виду, что церковь составляет

независимый от него союз, обладающий громадными нравственными средствами;

предоставление ему воспитания юношества значительно увеличивает его силу.

Со стороны частных лиц и даже товариществ подобная опасность немыслима. Таким

образом, здесь вопрос решается не началами личной свободы, а отношением государства

к церкви.

Право заводить школы может распространяться только на низшие и средние

заведения, или также на высшие. Последнее существует лишь там, где допускается

свобода товариществ, ибо высшие заведения превышают средства отдельных лиц.

Так, в Бельгии учреждены два свободных университета, один в Левене, основанный

духовенством, другой в Брюсселе, учрежденный либеральною партией. Тоже право

признается и современным французским законом. Но вообще, учреждение высших

школ частными товариществами не может считаться нормальным явлением. Товарищества

для низших школ имеют обыкновенно благотворительную цель; общества же для

учреждения высших школ, когда они вступают в конкуренцию с правительством,

всегда имеют в виду дать преподаванию направление в духе известной партии;

а так как обучение юношества всего менее должно совершаться в духе партии,

то польза подобных учреждений весьма сомнительна. Они вполне уместны лишь

там, где государство вовсе не вступается в это дело и все народное образование

предоставляет частной инициативе, как это делается в Англии. Но и это не может

быть признано нормальным явлением в современной жизни.

Наконец, весьма важный вопрос состоит в предоставлении прав государственной

службы ученикам частных школ. Там, где эти права не даются, или ученики частных

школ не допускаются к государственным экзаменам наравне с другими, там всякая

конкуренция становится невозможною. Но, разумеется, права могут быть предоставлены

только школам, заявившим себя хорошим преподаванием. В этом отношении установленная

у нас система весьма рациональна.

Что касается до свободы преподавания в государственных школах, то она

основана на свободе науки. В прусской конституции постановлено, что наука

и ее преподавание свободны. Это относится собственно к университетам. В низших

и средних школах научное преподавание, по существу своему, не может пользоваться

свободою; это разрушило бы всякую педагогию. Но и в университетах свобода

преподавания естественно ограничивается требованиями нравственности и государственной

жизни. Здесь, как и везде, свобода может быть употреблена во зло. В конституционных

государствах возникает при этом довольно щекотливый вопрос: несколько государство

в праве в это вступаться и до какой степени преподаватели должны пользоваться

бессменностью? Но этот вопрос относится не к личным правам граждан, а к устройству

народного образования. Преподаватели в государственных школах - не частные

люди, а должностные лица.

6. Свобода печати. Печать есть публичное и письменное выражение мысли.

Человеческая мысль подлежит действию власти, только когда она проявляется

в слове. Это проявление может быть частное или публичное. Первое должно совершаться

вполне беспрепятственно. Человек не подлежит наказанию за. свои мнения, пока

они не выражаются публично или не переходят в преступление действия. Частная

жизнь, вообще, должна оставаться неприкосновенною. Это-первое требование всякого

разумного государственного порядка. Поэтому, когда правительство наказывает

за частные разговоры или частные письма, оно поступает деспотично. Но публичные

проявления мысли становятся делом общественным, а потому подлежат ограничениям,

в виду охранения чести отдельных лиц, нравственности, религии и государства.

Публичные проявления мысли могут быть изустные и печатные. Изустная речь

может быть произнесена в нарочно созванном собрании или, случайно, в публичном

месте. В последнем случае она подлежит действию уголовных законов, карающих

публичные оскорбления религии, нравственности и власти. В первом же случае

речь становится орудием общественной деятельности; здесь прилагаются постановления,

определяющие право собраний.

Что касается до печати, то она составляет одно из самых могущественных

орудий политической деятельности. Здесь личное право переходит в политическое.

Поэтому, она подвергается большим ограничениям; нежели те права, которые вращаются

в области частной деятельности. Главные формы печати суть книги и периодические

издания. К ним нередко прилагаются различные правила.

Вообще, здесь может действовать или система предупреждения или система

пресечения. При системе предупреждения, сочинения печатаются не иначе, как

с дозволения правительства. В этом состоит цензура. Здесь свобода печати вовсе

не существует как право, ибо в свет является только мысль, допущенная правительством.

Цензура может быть весьма слабая, и печать фактически может пользоваться значительною

свободою, но это -не право, а снисхождение власти. Как общее правило, при

существовании цензуры, ответственность за статьи должна быть снята с писателя

и возложена на цензора; так и было, например, во Франции во времена Реставрации.

Но у нас, при существовании цензуры, вместе с цензором подвергался ответственности

и писатель. Это значило наказывать мысль, а не ее обнародование, ибо ответственность

за последнее принимает на себя цензор, давая разрешение.

Кроме цензуры, к предупредительным мерам относится разрешение периодических

изданий, а также разрешение типографий и книжных лавок. И то и другое может

существовать даже при уничтожении цензуры, как, например, у нас в настоящее

время. Сюда же принадлежат и административные разрешения или запрещения розничной

продажи газет. Все эти меры уместны только в самодержавных государствах, где,

по самому политическому положению, печать может пользоваться лишь весьма ограниченною

свободой.

Меры пресечения бывают двоякого рода: административные и судебные. Система

административных взысканий прилагается собственно к журналам, которые служат

самым сильным орудием политической деятельности. Она изобретена во Франции,

во времена второй Империи, а впоследствии введена и у нас. Эта система состоит

в праве административной власти давать журналам предостережения в случае нарушения

правил или вредного направления, затем временно приостанавливать издание после

повторенных предостережений, а наконец и совершенно прекращать журнал. Тут

свобода печати не уничтожается, ибо каждый может под своею ответственностью

печатать все, что ему угодно, но наказание предоставляется усмотрению правительства.,

а не суду; следовательно, свобода печати не обеспечена от произвола. И этот

порядок вещей уместен только в самодержавном правлении, где не допускается

существование независимой политической силы, каковою является периодическая