Вспоминает А. И. Ковалевская (Верховская), 1928 г.р.

«Мне осенью 1941г. исполнилось тринадцать лет. В начале июня 1942г. нам сообщили, что учащиеся 6 – 10 классов на основании решения № 52 п.39 Леноблисполкома и бюро обкома ВКП(б) от 30.05.42 мобилизованы для проведения различных сельхозработ в совхозах и подсобных хозяйствах, в частности, 600 школьников Фрунзенского района города направлялись на работы в Выборгский район Ленинграда и Всеволожский район Ленинградской области.Я попала на работу в колхоз им. Кирова Всеволожского района Ленинградской области на станции Пери.

В один из дней нам сказали, чтобы мы пришли в школу, захватив с собою противогаз, одежду, постельное бельё, в том числе, матрасник, простыню, наволочку, одеяло. И ещё нам сказали, чтобы мы срочно отправились домой, взяли чистое бельё, мочалку, мыло и вновь вернулись в школу к обеду. После обеда наш класс построили и повели в Воронежские бани для помывки перед отъездом.

В бане нам отвели целое отделение. Девочки и мальчики мылись в одном классе. Зал был большой, мальчики ушли мыться в противоположную от нас сторону и мылись там в уголке. Мы же, девочки, устроились в другом углу около входа. Стеснялись все без исключения, торопились мыться быстрее, и всё же иногда наши стыдливые взгляды встречались. Было стыдно и неприятно, но блокада нас закалила, мы не улыбались, не визжали по-ребячьи от всего происходившего, мы молчали, героически перенося очередные невзгоды.

По возвращении из бани проблему сборов я решала самостоятельно. Вместо матрасника взяла тюфяк, ватное одеяло, подушку, тщательно упаковала, чтобы можно было этот груз нести за плечами, для упаковки взяла простую верёвку.

Утром, надев на себя два противогаза (в расчёте отдать один, если у кого противогаза не окажется), затем, подвесив за плечи постельные принадлежности, взяв в руки чемодан с носильными вещами, я отправилась в школу. После обычного, очень скромного блокадного завтрака своим ходом, на трамвае мы поехали на Финляндский вокзал. Каково же было наше разочарование, когда мы узнали, что поезд на Пери ушёл, а следующий пойдёт только через сутки.

Учащихся собралось из 305, 306,319, 321 и других школ примерно 300 – 320 человек и 10 – 15 учителей. Старшая пионервожатая 319 школы, Ольга Александровна, попросила нас никуда не уходить, ждать её возвращения. Она вернулась часа через три, вновь попросила подождать. Всё это время мы молча страдали. Голод не проходил, страшно хотелось есть, слабость изнуряла нас, но дисциплина была идеальная. С надеждой ждали возвращения Ольги Александровны. Примерно к восьми вечера она вернулась и сообщила нам, что ночевать будем в одной из школ близ Финляндского вокзала. О еде не могло быть и речи, её взять было просто негде. В школе, расположившись прямо на полу в длинном коридоре, мы устроились на ночлег.

Рано утром мы пришли на вокзал и поехали до станции Пери. Паровоз вёз тогда нас около пяти часов. В Пери началось новое испытание, надо было пройти пешком до места назначения около пяти километров. День выдался жарким, ноша у всех тяжёлая, очень хотелось есть сил никаких. Эта дорога показалась мне бесконечной. Верёвки, которыми были связаны постельные принадлежности, впивались в мои хрупкие плечи, боль нестерпимая. И вот тогда я вспомнила о своей лишней ноше. Второй противогаз оказался никем не востребованным. Я свернула с дороги и за кустами, сняв один из противогазов, оставила его там. Пройдя вперёд ещё 600 – 700 метров, я повторила тот же приём, оставила и второй противогаз. Я только думала, как бы от слабости и голода не упасть на дороге. Никто из нас не хныкал, не плакал, каждый шёл как мог. Какая сила воли была у нас, у детей! И сейчас, спустя шестьдесят два года, взрослые могут нам позавидовать. Такое было время, трагическое и героическое.

В три часа дня были на месте. Мы оказались в деревне Нижние Осельки, в 4-х км от ст. Хиттолово (ныне ст. Осельки) На пересечении двух дорог стоял огромный сарай, сбитый из новых неотёсанных досок, длиной 70 – 80 метров, шириной 15 – 20 метров, полы земляные, чистые, утоптанные. В стенах сарая редко просматривались маленькие оконца. Другого освещения в сарае не было, даже когда наступили тёмные осенние ночи. При входе в барак оставалось свободное место, здесь был установлен большой стол из неотёсанных досок, на нем стояли единственные часы в деревянной оправе. Дальше, голова к голове шли сплошные двухэтажные нары. Вот и вся обстановка нашего жилища. За час-полтора все мы были благополучно устроены. Оставалась одна забота, мы не ели больше суток. Наконец, часов в восемь вечера нас накормили, и мы, как убитые, уснули

Утро наступило, тёплое и солнечное. Умывание, зарядка, линейка, на которой сообщили сводку Совинформа, наряд на работу. До сих пор удивляюсь, откуда наша бессменная пионервожатая к восьми утра узнавала сводку, ведь радио поблизости не было, да и местных жителей мы не видели, частные дома пустовали.

Режим дня на протяжении всего лета и осени до 14.10.42. оставался прежним: подъём – 8:00, зарядка – 8:15, сводка Совинформа – 8:15 – 8:35,завтрак – 8:40 – 9:00, 9:30 – 14:00 – работа на полях, 14 -16 –обед, отдых, 16 – 19 работа на полях, 20 -21 – ужин, 21 – 22 –свободное время, 22 – линейка, 22:30 - отбой.

Работали мы добросовестно. Изначально была прополка. Несмотря на нашу физическую слабость, непроходящее чувство голода, мы безо всякой договорённости соревновались друг с другом, каждый старался перевыполнить план с хорошим качеством работы. Особенно тяжёлым был первый месяц работы. Попадались гряды с тяжёлой травой (осот), подчас между пальцами образовывались кровавые мозоли, но это было сначала. Прополка приносила нам и радость по тем временам. Друг от друга мы познавали, какая трава съедобна в сыром виде. Не могу сказать, какое количество сырой лебеды и сурепки я съедала при прополке. Ровно столько, сколько мне попадалось на пути. Я отрывала корешок остальное съедала прямо на грядках. Надо отметить, что мы не болели ни простудными, ни кишечными заболеваниями. Нас изнуряло только голодное недомогание, и летом 1942г. у большинства из нас температура тела была 35,3 – 35,5 градуса (упадок сил). Наша медсестра всем помочь не могла, она только просила нас потерпеть, что скоро будет нам всем лучше и легче. И мы опять шли работать.

В дождливые дни мы не работали, в своём единственном месте для отдыха, нашем бараке, мы отдыхали, лежали на своих местах и организовывали концерты художественной самодеятельности: пели хором песни военных лет, кто-то рассказывал стихи, кто-то солировал (музыкальным сопровождением были наши натруженные ладони).Иногда подобные «концерты» стихийно возникали после отбоя. Мы жили одной дружной семьёй и поддерживали друг друга, как могли.

В установившуюся на длительное время жаркую и сухую погоду нас привлекали к вечерней поливке капустной рассады. На эту работу выходили почти все, небольшая речка была далеко от поля. Мы вставали длинной цепочкой. Тот, кто был постарше и посильнее,черпал воду, мы передавали её из рук в руки до самого поля,где уже взрослые женщины производили поливку. Так мы спасали урожай. Мы знали, что на нас возложена большая ответственная работа, что впереди – суровая зима, и что мы выращиваем овощи для ленинградцев и воинов Ленинградского фронта, об этом утром и вечером на линейке напоминала пионервожатая.

Один раз в неделю, в воскресенье, мы отдыхали. Накануне нам предлагали пойти прогуляться в лес, подышать лесным воздухом, а заодно и пособирать лечебные травы, образцы которых лежали у нас на столе. Мы выкапывали корни калгана, затем очищали и складывали на стол. Позже, в августе, собирали и калган и конский щавель.Всё это сдавалось в войсковую часть, дислоцирующуюся в посёлке Грузино.

В середине августа среди нас распространился новый термин «пикировать». Это означало, что в момент работы (а к этому времени подросли брюква, турнепс, морковь) можно поесть в сыром виде или захватить с собой одну-две штуки какого-то овоща. Специально «пикировать» на поля мы не ходили, только во время работы.

В конце августа – начале сентября нам сообщили, что в ближайшую субботу мы поедем в Ленинград. Каждый из нас мечтал угостить дома чем-то из корнеплодов, и мы стали их копить, складывая их под подушку. У каждого там хранилось по две-три крупных морковки и одна-две брюквы, не более. По тем временам это было великое богатство.

Утром в субботу мы вышли, как всегда, на работу со счастливой мечтой к позднему вечеру быть в Ленинграде с «подарками с полей». Когда мы вернулись, у входа в барак нас встречала старшая пионервожатая Ольга Александровна с весёлой улыбкой. Она всех нас поблагодарила. Мы ничего не поняли, но стоило только войти в барак, всё стало ясно. На столе стояло пять ящиков с рассортированными овощами, свежими, красивыми и вкусными,- это была наша «пикировка». Сказав ещё раз спасибо, пионервожатая сообщила, что за полчаса до выхода на станцию пройдёт внеочередная линейка, на которой будут присутствовать представители воинской части, где располагалась санчасть для выздоравливающих бойцов, и что мы подарим им овощи, «собранные» на полях, что и было сделано. Прошло это мероприятие очень торжественно, красиво, с великой благодарностью от представителей воинской части. Всем было на душе хорошо, мы помогли бойцам, а подарки в Ленинград мы всё же привезли, примерно по две морковки или брюкве. Бани у нас не было, в речке мы не купались, т.к. не могли отогреться от предыдущей зимы,кожица на теле была тоненькой, без единой жиринки, Умывались мы из рукомойника, иногда в речке, и даже летом на солнце мы до конца не согревались, там же холодной водой мыли голову и тело, но это было очень редко. Три раза за четыре с половиной месяца нас отпускали домой в Ленинград помыться в бане, повидать родственников, узнать семейные новости. Возвращаясь через день, кто – то был весел, а кто – то – со слезами на глазах. Был блокированный город, где погибали наши близкие от бомб и обстрелов. В конце августа начались холодные утренники. Нам не хотелось вылезать из-под одеял, т. к. в бараке было холодно, умываться холодно, стоять на линейке холодно, да и мы стали уставать.И вот однажды ученики старших классов 319 – й школы решили «предоставить» всем лишний час отдыха. С этой мыслью поздно вечером, в полной темноте решили перевести часы на час назад, а сделали всё наоборот, перевели стрелки на час вперёд. Недоспали все триста двадцать четыре школьника плюс преподаватели. Было и досадно и весело.

Весь сентябрь и часть октября мы занимались уборкой урожая. Очень тяжело было убирать картофель. Взрослые вручную копали, а мы собирали картофель. Мне помнится, что воздух и земля были уже прохладные, перчаток не было, мёрзли руки, да и всё тело изнывало от холода, дрожало мелкой дрожью. Надо было терпеть, никто не жаловался, всем было тяжело, но старались работать, насколько хватало сил.

Лето 1943 года мы работали в том же совхозе. К лету мы сравнительно окрепли, к полевым работам привыкли, да и работали только до сентября. Летом 1944 года мы работали в совхозе посёлка Ириновка Ладожское направление.

За добросовестный труд 29.11.43 большинство из нас было награждено медалью «За оборону Ленинграда».

Думая о тех далёких, очень трудных годах жизни, я с благодарностью вспоминаю наше Ленинградское руководство. Ведь оно:

- спасло нам, школьникам, жизнь, отправив нас работать подальше от бомбёжек и обстрелов, которые в летние месяцы 1942 – 43 г. г. усилились.

-на сельхозработах нас кормили по нормам рабочих.

- мы находились на свежем воздухе, хоть и медленно, но набирались сил, приходили в себя (весной 1942 года 10-14-летние подростки не бегали, не было сил).

- нас учили работать, учили не бояться трудностей. Учили искренне любить свою Родину, учили великому чувству патриотизма.

Недавно мы вспоминали, что работали безвозмездно, не получая за свой труд ни единой копейки, и никто из нас в ту пору об этом не думал (правда, питание было предоставлено бесплатно).

Я благодарна своей судьбе, что до сих пор не утратила связь со своим поколением, с теми, с кем училась в одном классе, в одной школе в блокированном Ленинграде, с теми, с кем бок о бок трудилась на сельхозработах в 1942, 1943, 1944 годах во имя Победы, во имя любви к своей Родине».

***

А. В. Молчанов:

 

«…В конце мая 1942года маму направили на работу в подсобное хозяйство – выращивать овощи для Ленинграда. Она взяла и меня.

Подсобное хозяйство находилось в деревне со смешным названием – Дранишники, на 4-м километре Кексгольмского, ныне Приозерского шоссе.Меня с мамой и других будущих овощеводов везли туда в открытом грузовике «полуторке». От свежего воздуха и от тряски мы так ослабели, что, когда прибыли на место, не смогли выбраться из кузова. Помню, какой-то дяденька руками снял меня с машины, поставил на землю, а я повалился на бок. Он поднял меня, а я опять свалился. «Ты что?» - спрашивает он, а я говорю: «Меня ноги не держат». Тогда он махнул рукой и говорит: «Везите их скорей в столовую!»

Мне тогда не было десяти лет, поэтому в полевой бригаде, состоявшей из взрослых, я как самостоятельная рабочая единица не числился. Бухгалтер, оформляя нас, сказал мне:

- Как же я тебя оформлю на работу? Ведь тогда я должен выдать тебе рабочую карточку, а тебе ещё и десяти нет! Не имею права.

И я стал проходить по всем ведомостям как дополнение к маме: «Молчанова с ребёнком». Конечно, мне поручали самую легкую работу. Я кипятил на костре чай для бригады, варил найденную при вспашке прошлогоднюю картошку, ездил на гусеничном тракторе «помощником» тракториста, управлял лошадью и теоретически знал, как её запрягать, а практически не мог, потому что сил не хватало да роста. Однажды даже оконфузился: лошадь моя «рассупонилась» - развязалась затяжка хомута – умная кобыла остановилась, а я,как ни старался, не мог снова затянуть её, пока не подошёл старик и, упершись ногой в хомут, исправил положение. «Трогай, мужичок с ноготок!» Но приходилось и полоть и прореживать турнепс.

Бригадир отпускал меня домой после обеда, так что я успевал и поиграть с другими детьми (помладше меня) и сходить в лес – не только за ягодами, но и в гости к военным. Линия фронта была недалеко, и, вероятно, части, отводившиеся с передовой на отдых и пополнение, размещались в нашем лесу. Лес был с обеих сторон деревни, в разных его участках стояли различные рода войск – танкисты, артиллеристы, пехотинцы, прожектористы. Мы приходили к ним, знакомились; красноармейцы и командиры всегда встречали нас очень приветливо, рассказывали о боях, показывали военную технику, оружие, давали пострелять из пистолетов и автоматов. С пистолетом я справлялся плохо, тяжело было держать его одной рукой, целиться, да ещё и нажимать на тугой спусковой крючок, зато из автомата я попадал за двадцать шагов в спичечный коробок. И, конечно, нас старались чем–нибудь угостить.

Здесь, в Дранишниках, не было воздушных тревог и артиллерийских обстрелов, но однажды наша бригада, работавшая на турнепсовом поле, была обстреляна немецким истребителем. К счастью, ни в кого не попало, но позже, во время уборки турнепса нам попались простреленные турнепсины. Да ещё как-то случилось мне стать свидетелем воздушного боя. «Мессершмит» гонялся за нашим «небесным тихоходом» - У-2. Это произошло за деревней, над широким лугом. Я шёл к своему другу командиру батареи капитану Зибзибадзе (погибшему, как рассказывали потом, при прорыве блокады) и был на середине луга, когда из-за леса выскочили и закружились надо мной, вокруг меня два самолёта. У-2 прижимался к земле, делал резкие повороты, а «мессершмит» стрелял по нему и никак не мог попасть. Я стоял, оглушённый рёвом моторов и стрельбой, едва успевая вертеть головой и то и дело зажмуриваясь от страха. Вдруг стрельба прервалась, и У-2, взмыв вверх, скрылся за лесом. Наверно, «мессершмит» расстрелял все патроны, и наш лётчик это понял. А немец, разозлённый неудачей, решил развлечься охотой на меня. Я увидал пикирующий на меня самолёт и бросился бежать. В рёве его мотора мне послышался треск пулемёта. Споткнувшись, я упал на траву и прикрыл голову руками. «Мессершмит» ещё дважды или трижды прошелся надо мной на бреющем полёте и улетел. Мне до сих пор иногда снится кошмаром пикирующий на меня самолёт…»

***