ЧАСТЬ ВТОРАЯНу вот и всё, ВСЕ ВМЕСТЕ: Слава Богу за всё! Звучит музыка. Поклоны.
Елена Николаевна Верейская Три девочки [История одной квартиры]
Действующие лица: 1. Наташа – девочка 12 лет. 2. Люся – девочка 11 лет. 3. Катя – 11 лет. 4. Софья Михайловна – мама Наташи 5. Леонтий Федорович – папа Наташи 6. Анна Николаевна – мама Люси 7. Яков Иванович – дедушка Кати 8. Вася – брат Кати 9. Доктор 10. «Жених» - сын Старушки 11. Даша – невеста «Жениха
1.
Наташа выбегает из комнаты и громко кричит в пространство: Наташа: Девочки! Выходите сюда! Дверь прямо против Наташиной комнаты открывается, и на пороге появляется девочка с двумя светлыми косичками. Она останавливается, держится за ручку двери, и глядит на Наташу исподлобья большими глазами. И в тот же миг где‑то хлопает еще дверь, раздаются быстрые шаги по коридору, и в прихожую выскакивает еще девочка – круглолицая, темноглазая, с широким вздернутым носиком и большим веселым ртом. Девочка (с любопытством разглядывая Наташу): Это вы к нам въехали? Ты здесь жить будешь? А как тебя зовут? Наташа: Да, мы будем здесь жить. Я – Наташа. А ты? Люся: А я – Люся. Мы тоже недавно сюда переехали. А тебе сколько лет? Наташа: Двенадцать. А тебе? Люся: А мне двенадцать будет через одиннадцать месяцев. Я перехожу в четвертый класс. А ты? Наташа: А я в пятый. Люся: А смотри‑ка! Я ростом выше тебя. Давай померяемся! Перед зеркалом! Девочки встают рядом смотрятся в зеркало. Наташа (удивленно): Точка в точку! Люся (кричит): Совсем одинаковые! … Катя! Иди сюда, стань рядом. Ты выше или ниже нас? (Девочка с косичками, смущенно улыбается, подходит и становится около Люси) Девочка: И я такая же… Люся (хлопает в ладоши): Чудно‑чудно‑чудно! Все три – как одна! Наташа (обращается к девочке): Тебя зовут Катя?... (Девочка молча кивает головой) Наташа: А тебе сколько лет? Люся (выпаливает): Ей только на днях исполнилось одиннадцать, и она в одном классе со мной, только я с ней не дружу, потому что она кислятина,… А смотри‑ка (показывает пальцем в зеркало) какие у тебя брови забавные, – точно птица крыльями размахнула. А у меня – смотри – бровей вовсе нет. А у Кати тоненькие‑тоненькие. А ты отличница или нет? Наташа: Я отличница, а ты? Люся: А я нет. А Катя тоже отличница. Она уроки долбит‑долбит, а я так не могу. А ты знаешь, что у вас в комнате – балкон? Я на нем ни разу не была, а мне так хочется! Наташа (хватает девочек за руки): Пойдемте сейчас на балкон! Люся (прыгая): Чудно‑чудно‑чудно! Катя (робко): А разве можно? Наташа (живо): Раз я зову, – значит, можно, … Я же теперь хозяйка. Идемте! Держась за руки, девочки вбегают в комнату. Дверь на балкон раскрыта настежь, и там, облокотившись на перила, стоят Наташины родители. Наташа (кричит, выталкивает Люсю и Катю перед собой в балконную дверь): Мама! Папа! Вот мои девочки! (Отец и мать оглядываются) Софья Михайловна (улыбается): Твои? … Леонтий Федорович протягивает руку и, берет в свою широкую ладонь руки обеих девочек, трясет их. Наташа (оглядывается во все стороны, восклицает): Как здесь красиво! Софья Михайловна (отзывается): Да!... Хорошо! Люся (хлопает в ладоши): Ой! Как здесь чудно! Леонтий Федорович (поднимает голову Кати за подбородок): А ты что же молчишь? Или не нравится? Катя (шепотом): Нравится… Леонтий Федорович (серьезно): И мне нравится…Ширина‑то улицы какая! И сплошной бульвар! (Софья Михайловна и Леонтий Федорович уходят с балкона) Люся: А теперь пойдем, мы тебе всю квартиру покажем! (хватает Наташу за руку) Наташа: Подожди, мне жалко уходить отсюда… (Песня о Ленинграде…жизнеутверждающая, летние кадры Ленинграда…)
Наташа: Как красиво! Когда я буду художницей, я нарисую это. Люся (живо): А ты будешь художницей? Наташа: Непременно! Я очень люблю рисовать. Люся (восклицая): И я! Я очень люблю, только у меня плохо выходит. У меня терпения не хватает. И вышивать тоже. … Знаешь, мы с мамой в цирке были, и там такой смешной слон! (хохочет) Понимаешь, он танцевал! Наташа: Люся, знаешь, на кого ты, по‑моему, похожа? Люся: Знаю! На маму! Наташа: Нет, не лицом, а вообще? Люся: На кого? Наташа: На обезьян из «Маугли». Они вот тоже так: начнут одно и сразу забудут, и бросят, и сейчас же за другое принимаются. Так и ты, когда говоришь. Люся: Из какой это маугли? Наташа: Не «из какой», а «из какого». Ты не читала «Маугли»? Это же так интересно!...У меня есть эта книжка. Люся: Ты дашь мне почитать? Она толстая? Наташа: Конечно, дам. Книжка толстая; я тоже люблю толстые книги. Катя: Лучше дай сначала мне, а то Люся очень долго читает. А я скоро прочту. Люся (сердито): Вот еще! (топнула ногой) Я первая попросила! Наташа (кричит): Подождите, девочки! Я придумала, я дам эту книжку Кате, а тебе, Люся, дам другую какую‑нибудь, поменьше, у меня книжек много. А когда Катя прочтет, можешь взять и читать, сколько хочешь. Люся дуется. Наташа смотрит на нее сбоку и делает вид, что не замечает этого. Катя (краснея от удовольствия): Я скоро прочту… Люся (вдруг смеясь): А какой твой папа чудный! Такой смешной! Наташа (возмущенно): Совсем папа не смешной! Он так много знает. Мы с ним почти каждое воскресенье ходим куда‑нибудь. Люся (восклицая): В кино?! Наташа: Да нет, не только в кино. Мы с ним ходим в музеи. Он мне показывает разные места в Ленинграде, рассказывает, где что произошло… Катя (шепотом): Как интересно!... Люся (перебивает): А мы с мамой каждое воскресенье в кино ходим, или в цирк. Я ужасно люблю цирк! Наташа: Да, цирк и я люблю… А ты, Катя? Катя (тихо): Я… никогда там не была… Люся: Она только все читает да уроки долбит… Ее дедушка такой уж… никуда ее не поведет. Он ее, верно, не любит! А моя мама мне все‑все позволяет, и мне от нее никогда не попадает… Катя: Мой дедушка очень хороший и… и любит меня, (неожиданно громко говорит вся выпрямившись) а только он очень много работает, и ему некогда… Наташа: А твои папа и мама где? Катя (совсем тихо): Умерли. Я их и не помню… Наташа: Так вы только вдвоем с дедушкой и живете? Катя: Да. У меня есть еще брат Вася, он тоже будет художником, в Академии художеств учится. Только он живет не с нами, а в общежитии. Наташа: И у меня братишка есть… Ему скоро три года будет. Такой забавный! Катя: А где же он? Люся: А как его зовут? …А он уже хорошо говорит? Наташа: Его назвали Иваном, а я его почему‑то прозвала Тотиком. Так и пошло – Тотик и Тотик. Он сейчас у бабушки под Лугой, но на зиму мы его сюда возьмем. Люся (вскрикивает): Как чудно! Я так люблю маленьких! (Девочки выходят в коридор с песней - поют сами)
Наташа: Девочки! (девочки выбегают каждая из своей комнаты)… Ведь это же целая комната! Тут можно хорошую лампочку ввинтить и стол посередине поставить, и – давайте! – это будет наша комната! Нас всех трех! Мы тут будем читать, играть, уроки готовить! (Люся прыгает от радости) Катя (улыбаясь): А ведь и правда… Вечером мой дедушка отдыхает, и Люсина мама тоже… Наташа: А мой папа придет из своего института – отдыхает, а по вечерам тоже работает; он диктует маме ученое сочинение, а она пишет на машинке, и им мешать нельзя. Здесь мы никому мешать не будем. Назовем мы эту комнату… знаете как? … Как в «Детстве и Отрочестве» – «Классная»! Хорошо? Люся: Хорошо! Хорошо! (подхватывает Наташу за плечи и кружит по всему коридору) Перед кухней - крошечная темная проходная комнатка, вся левая сторона отделена занавеской. Наташа: А там что? Люся: А там такой закуток, там сундуки стоят и всякое старье (отдернула занавеску) Знаешь, когда у меня задача не выходит, я сюда поплакать убегаю, чтоб мама не видела. Катя (вырвалось): Как?!. И ты?!. Люся: Ты разве тоже сюда ходишь плакать? У тебя задачи разве когда‑нибудь не выходят? Катя (хмурясь): Не только же о задачах… Наташа заходит за занавеску и сразу садиться с ногами на сундук в углу. Наташа: Девочки! Да тут очень уютно! (двигается в самый угол и хлопает рядом с собой ладонью по сундуку) … Садитесь! Тут вовсе не только плакать! Тут как раз такое местечко, – сидеть вместе и разговаривать о самых интересных вещах. Катя! Задвинь занавеску! Катя задвигает занавеску, становится совсем темно. Катя (нащупывает): Где же вы? Люся (визжит): Ой, не хватай меня за коленки! Щекотно! Наташа (поймав Катину руку): Иди сюда! Люся, ты подвинься! Катя, садись здесь в угол, а я буду в серёдке. Ну разве тут не хорошо? Катя (шепотом): Очень хорошо! (прижимается плечом к Наташе) 2.
Вечер. Леонтий Федорович удлиняет шнур и ввинчивает лампочку. Анна Николаевна и Софья Михайловна вносят стол и ставят посреди комнаты, прямо под лампочкой. Наташа приносит большой красивый абажур из пестрого сатина; Катя и Люся ставят вокруг стола стулья. Комната становится уютнее… Леонтий Федорович: Молодец, Наташка, что придумала это! Теперь хоть меня совесть мучить не будет, что я по вечерам тебя свободы лишаю. Софья Михайловна: И я за вас обоих рада… Анна Николаевна (восклицает): Чудно! Чудно! …Обещаю со следующей получки купить на стол красивую клеенку… Дедушка вернулся с работы, заглядывает в комнату … Яков Иванович (одобрительно): Ну‑ну! (уходит в свою комнату). Все садятся за стол и рассматривают комнату… В эту минуту входит доктор. Он сразу останавливается от неожиданности, но сейчас же, как ни в чем не бывало, направляется к двери в свою комнату. Софья Михайловна растерянно смотрит на его спину, доктор всовывает ключ в замок. Софья Михайловна (мужу): А о нем‑то мы и забыли…Доктор! Доктор (оглядываясь): Что вам угодно? Софья Михайловна: Доктор, вы нас простите, что мы распорядились этим помещением, не поговорив с вами. Доктор (вежливо, но холодно): О, пожалуйста… (скрывается за дверью) Софья Михайловна (задумчиво): Он какой ‑ то странный… Кто его знает, что у него на душе, но он, видимо, очень одинок. А что на свете может быть страшнее одинокой старости? Леонтий Федорович: Если человек одинок, он сам в этом виноват. Софья Михайловна (кивая): Верно, Леня….Но ты же юрист и должен помнить, что даже преступника никогда не осуждают, не выслушав его. Леонтий Федорович встает и обнимает жену за плечи. Леонтий Федорович: Ты права. Ты всегда права, умница моя….
(Радио Ленинграда…о музеях Ленинграда…плюс музыка…)
Наташа, выскакивает из комнаты и останавливается в прихожей, посреди комнаты... Наташа (сама с собой с упреком): Девочки…ура… Я же ничего плохого не сделала… Катя же сама отказалась идти в музей…. А только зачем я Люську послушалась?!...Что же это?.. С Катей так нехорошо вышло, а сейчас еще и папе солгала. Солгала папе! Этого со мной еще никогда не случалось… Я же хорошо знаю, почему Катя плакала… Но почему‑то невозможно, почему‑то стыдно сказать папе, что знаю …(убеждаясь).. Ну и что? … Ну и что?.. … Да! Забиться в угол, побыть одной, успокоиться, обдумать… Наташа отводит рукой край занавески и проскальзывает в закуток. Она подходит к сундуку и вздрагивает: легкий шорох в углу. Наташа осторожно протягивает вперед руку и натыкается на чье‑то теплое плечо. Наташа (шепотом): Кто это? Голос: Я… Наташа: Катя?.. Катя: Да… Наташа: Ты что… здесь?..
(длительное молчание) Наташа (тихо, всхлипывая): Катя!.. (всхлипывая громче) …Катя!.. Катюшка!.. (вскакивает коленками на сундук, обхватывает руками худенькое Катино тело, прижимается и, плачет и смеется) (говорит быстро и горячо)…Катюшка… ну чего ты?.. Глупая!.. Мы обе глупые, ну чего ревем?.. Знаешь, я мучаюсь. Это все Люська, дура… Нет, я сама виновата… Ну, не плачь… Ну, об чем?.. Катя (бормоча): Я… я сама не знаю… (крепко онимает руками шею Наташ), а только мне сегодня… так грустно… Наташа (шепотом): Ну, не плачь… Ну, расскажи мне все‑все… Тебе очень хотелось пойти с нами? Да? Катя: Очень… Я всегда одна… Хотелось… с тобой …(еще теснее прижимается к Наташе) …Когда ты придумала эту «разговорку»… (всхлипывает) Я так обрадовалась. Я думала… мы будем вместе… Наташа: Будем, Катюшка! Будем! Мы будем подругами… такими!.. Знаешь, такими, чтоб друг за дружку в огонь и в воду!.. (тормошит Катю) Хочешь?.. Катюшка!.. Ну, Катюшка же!.. Катя: Наташа! … (вдруг сжимает Наташину руку и вся замерает.) ….Тш‑ш… Обе замерли. По «классной» быстро шлепают босые ноги Люси. Наташа (шепотом): Хоть бы она на кухню… Люся (испуганно кричит): Ай! Кто здесь? (отодвигает занавеску) Наташа (спокойно): Это мы. А ты чего? Люся (плача): Ой, как вы напугали меня!.. А мне мама задачу задала… а она… не выходит!.. Наташа вскакивает с сундука. Наташа (весело): Катюшка! Пойдемте все вместе Люсину задачу решать! А когда мы в следующий раз пойдем в музей, снова посмотрим те же залы, только уже с тобой Катя!... Девочки убегают в Люсину комнату… (Радио…детская песня, пионерская…) Девочки выходят из комнаты Люси… Наташа: Девочки!... Люся: Что случилось?! Наташа молча показывает им пальцами на дверь в комнату доктора. Замок не защелкнут. Наташа: Он сейчас ушел на работу, ведь он так с драным локтем и ходит. Что, если сюрприз ему устроить, стащить пиджак – я видела, он в другом пошел, – починить и на место повесить? А? Люся: А кстати и посмотрим! (приоткрывает дверь) Катя (заглядывая в комнату): А не рассердится он, девочки? Наташа: Так мы же ему лучше сделаем. Люся (смотрит в дверь…шепотом): Книг‑то! Книг‑то! Неужели он их все прочел? Это и вправду с ума сойти…. Наташа (взвалнованно, шепотом): Девочки, давайте сделаем доктору что‑нибудь очень‑очень хорошее! Люся (кивая): Верно! Починим ему пиджак и… Катя (перебивая): И уберем его комнаты!... (Начинают петь…Уборка проходит через проходы девочек через «классную»)
Наташа: Бедный доктор!... Люся: Нет, девочки, непременно надо сделать ему приятное… Наташа: А где же пиджак Катя: Девочки, знаете что?... Надо скорей, а то не успеем…. Наташа: Постойте! А я еще что придумала! Сейчас! (хрустальную вазу для цветов и выбегает из своей комнаты с цветами и несет в комнату к Доктору…) Люся (хлопая в ладоши): Чудно! Она ему цветочков поставит! А что бы еще придумать? Катя: Правда! Что бы еще?... (В комнату заглядывает Софья Михайловна) Наташа (бросается к маме): Мама! Смотри! Мы у доктора порядок наводим. Софья Михайловна (удивленно): Он вас попросил? (Девочки выходят из комнаты Доктора) Наташа: Да нет! Это мы ему сюрприз устраиваем. Он случайно дверь не захлопнул, а мы и… Софья Михайловна: Девочки, да вы с ума сошли! (всплеснула руками) Как же вы смели в чужую комнату забраться? Наташа (растерянно бормочет): Мамочка, ведь его так жалко. Тебе же самой тоже… Софья Михайловна (строго): Жалко, конечно, но вторгаться в чужую комнату, да еще в такую, которую хозяин всегда запирает, это же…(быстрым взглядом окидывает комнату) И что же делать теперь? …(деловым тоном) … Катя, сейчас, пока пыль не осела, мыть пол никак нельзя. Ты только грязь размажешь, а на мокрый пол еще пыль сядет, и выйдет бог знает что. Эх, девочки, девочки, что вы наделали?! Люся (жалобно): Софья Михайловна, мы же хотели как лучше… Софья Михайловна: Я понимаю, что вы плохого не хотели, но все же этого нельзя было делать. Ну, а теперь… не оставлять же комнату в таком виде …(распоряжаясь)… Катя, унеси пока ведро и тоже вытирай скорее пыль. И на что вы все похожи?! Вы хоть бы халаты надели и головы повязали! И нельзя трясти тряпку в окно, – пыль же обратно летит! Ну ладно, кончайте живо, а то он в шесть придет… Эх, девочки, девочки! Какие же вы еще глупышки!... (входит Доктор) Доктор: Кто вам разрешил? Наташа (шепотом): Мы думали… мы… хотели… Доктор (перебивая): Откуда вы взяли ключ? Наташа: Дверь… была не заперта… Доктор: Вот как… (криво усмехнулся и тяжело передохнул) (холодно): Я попросил бы, чтобы это было в последний раз… (поворачивается, чтобы уйти к себе) Софья Михайловна: Доктор! Доктор: Это с вашего ведома? Софья Михайловна (волнуясь): Нет. Когда я пришла, работа у девочек была в полном разгаре. Я очень извиняюсь перед вами за девочек. Они сделали недопустимую вещь, и им уже попало за это от меня, но – уверяю вас! – намерения у них были самые добрые. Доктор: Я в этом не сомневаюсь, но попросил бы, чтобы это было в последний раз… (Все выходят из комнаты…Доктор исчезает за дверью) Девочки стоят растерянные, уничтоженные, и молчат. Молчит и Софья Михайловна, сжимает губы и сдвигает брови…. И вдруг снова открывается дверь доктора. Он протягивает вперед руку с Наташиными розами. Доктор: Возьмите. Софья Михайловна подходит и молча берет цветы из его рук. Доктор снова исчезает за дверью. Люся вдруг заплакала. Девочки расходятся по своим комнатам, Софья Михайловна стучит в дверь доктора. Доктор открывает дверь и выходит к Софье Михайловне.
Софья Михайловна: Мне хотелось бы минуту поговорить с вами, давайте присядем. Они усаживаются в классной. Доктор молчит. Вид у него мрачный, но смущенный… Софья Михайловна (спокойно): Доктор, я хочу еще раз извиниться перед вами за поступок девочек… Доктор (бормоча): И я должен извиниться, я был резок. Но меня взорвало. Мои комнаты… я… с некоторых пор… (запнулся и молчит) Софья Михайловна (живо): Не надо ничего объяснять, это ваше личное дело. Вы не хотите, чтобы к вам входили, – никто больше не войдет. Можете быть спокойны ….(смеясь): Девочек вы так пугнули, что они больше не решатся. Им и от меня за это влетело. Им от меня влетело за вас, а сейчас вам от меня влетит за них. И вообще за всех. Доктор (удивленно): То есть как… за всех? Софья Михайловна: Так. Вы, доктор, глубоко неправы. Доктор: В чем? Софья Михайловна: Нельзя так плохо к людям относиться. Доктор (хмуро): Я очень хорошо отношусь к людям. Я их лечу и, говорят, лечу неплохо. Софья Михайловна: Не спорю, но это не то. Доктор: Как не то? Софья Михайловна: Я говорю о людях, которые вокруг вас. Не обязательно о больных, но и о здоровых, о больших и маленьких, хороших и плохих, – вот о тех самых людях, которые живут, чувствуют, радуются и страдают совсем рядом с вами. Понимаете? Доктор молча смотрит на нее, внимательно и серьезно. Ну, кто вам дал право, например, сегодня так жестоко отравить такую светлую детскую радость? Если бы вы видели, с каким увлечением они убирали у вас, как им хотелось доставить вам удовольствие! Как они предвкушали вашу радость, когда вы войдете в чистые, прибранные комнаты! А эти цветы, которые были принесены вам от всей души? Вы жестоко обидели девочек. И мне стыдно не за них, а за вас, доктор. Стыдно! Вы смотрите с удивлением? Как я осмеливаюсь вас отчитывать? А я еще и еще повторю: стыдно мне за вас! (вдруг с улыбкой берет доктора за руку) …И как вы ни хмурьтесь и ни притворяйтесь, а я очень хорошо знаю, что вам и самому стыдно, потому что в душе вы – хороший и добрый, я вас насквозь вижу…(смется уже совсем весело):…Ну, а теперь посмейте сказать, что вы на меня сердитесь за то, что я вас отчитала! Ну, сердитесь?.. Доктор (растерянно улыбаясь): Какая вы… Софья Михайловна: Какая? Доктор (запинаясь): Много… много лет… никто так со мной не разговаривал… Софья Михайловна: А вы сами эти много лет много с людьми разговаривали?.. (Доктор снова хмурится. Она понимает, что неосторожно задела его за больное место): … А ну, покажите‑ка локоть (притягивает к себе и переворачивает его руку) … Смотрите‑ка, разве не молодчина моя Наташка? Как здорово залатала! Ничего и не заметно, (улыбаясь лукаво): … а почему же вы заплатку не выдрали обратно и не вернули, как цветы? (Доктор смущенно смеется и опускает глаза) Доктор (тихо): Знаете что, можно мне эти розы… Я их поставлю у себя… И… и вы сами скажите об этом девочкам… я не сумею… Софья Михайловна (восклицая): О! С радостью! (отдает цветы доктору…Вдруг выбегают девочки и все три с криками: «Ура!» обнимают Софью Михайловну и Доктора)… 3.
Зима. Наступил вечер 31 декабря…У стола все и Вася… Леонтий Федорович (громко): Бокалы скорей сюда! Без минуты двенадцать! В шумной сутолоке тянутся к нему руки с бокалами…Часы бьют. Все вскакивают с мест, чокаются, бегают друг к другу вокруг стола, целуются… Все (крича): С Новым годом! С Новым годом!...Ура! Ура!.... Доктор (лукаво): А у меня есть сюрприз, сейчас я его принесу …(уходит к себе и сейчас же возвращается с огромной миской, которую торжественно ставит на стол) Доктор (громко):Это настоящий украинский «узвар» – традиционное наше рождественское блюдо. Собственноручно варил прошлой ночью. (он с важным видом разливает «узвар» – компот из сушеных фруктов с орехами и миндалем) Леонтий Федорович (сдерживая смех): Это на Украине так и полагается, чтобы узвар был соленый? Доктор (роняя суповую ложку в миску): Соленый?!...Как соленый?!! Доктор стоит с обескураженным видом, все невольно смеются… Софья Михайловна (восклицая): Так вот в чем дело! Это ваша фарфоровая банка в кухне стояла рядом с моей? Вы спутали банки! Доктор (растерянно): А в вашей что?... Софья Михайловна (не в силах сдерживать смех): Соль, милый доктор! Мелкая столовая соль… Доктор (огорченно): Что же я наделал?... Все се наперебой бросаются весело утешать его. Софья Михайловна: А сладкое все же будет, я несу свой сюрприз… И под гром аплодисментов она вносит мороженицу. Доктор постепенно приходит в себя от смущения и даже улыбается... Доктор (решительно): Узвар за мной! Все это вышло потому, что я не догадался попробовать… Все едят морошенное….разговаривают…Доктор отводит Софью Михайловну в сторону… Доктор: Я сегодня впервые за много лет смог вспомнить этот период своей жизни без боли. Как мне благодарить вас за это? Софья Михайловна ничего не отвечает, только крепко жмет его руку. Анна Николаевна (восклицая): Чудно встретили сорок первый год! …И вот увидите, он весь пройдет радостно и весело и мы еще лучше встретим следующий… (Все охотно соглашаются с ней. И никто не подозревает, как жестоко она ошибается)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. Прошел ровно год. Ночь на первое января 1942 года. Наташа вдруг просыпается сразу, как от толчка. Она открывает глаза. В комнате совершенно темно. Слышится ровное дыхание спящих людей. Наташа поварачивается со спины на бок, протягивает руку и щупает, не раскрылся ли Тотик. Нет, ничего, укутан хорошо. Они все лежат на широкой тахте – Наташа, Тотик, Люся и Катя. Из‑за раскрытой двери в соседнюю комнату доносится тонкое, с присвистом, похрапывание Якова Ивановича, да иногда что‑то бормочет во сне доктор. Наташа порывисто садится и обхватывает руками коленки. Плечи и спину сразу охватывает холодом. Она нащупывает в темноте рядом на стуле свой фланелевый халатик, надевает его, быстро сует ноги в валенки и бесшумно подходит к столу. Прислушивается – все спят. Ощупью находит спички и зажигает коптилочку, стараясь своим телом загородить свет от постели Софьи Михайловны. Фитилек загорается, потрескивая, слабый свет разливается по комнате. Наташа оглядывается. Ничего, мама лежит лицом к стенке, авось не проснется. На всякий случай Наташа берет лежавшую на столе книгу в переплете и, раскрыв, ставит ее ребром, чтобы свет не разбудил маму, если она повернется. За девочек она не боится, – они спят очень крепко. Однако как холодно! Вечером топили «буржуйку», но она уже успела остыть. Наташа подходит к столу, достает из большой папки несколько исписанных листков бумаги и несколько чистых, садится в кресло, пожимает под себя ноги, и начинает писать. Она спешит, но слова ложаться на бумагу ровными четкими строчками. Пламя коптилки слегка колеблется от ее дыхания, глазам больно от напряжения, рука стынет, и ее время от времени она отогревает, сует под мышку, но Наташа не отрываясь пишет и пишет. Часы бьют два, потом три; Наташа их не слышит, она с головой уходит в письмо. Текст письма идет за кадром военной хроники…
Письмо: Ленинград, ночь на 1 января 1942 года "Здравствуй, дорогой мой папочка. Пишу тебе в новогоднюю ночь. Вчера пришел к нам твой товарищ с фронта, и как мы обрадовались твоему письму! Ведь так долго не было вестей от тебя, и чего‑чего мы с мамой не передумали! Помнишь, когда ты уезжал, ты просил меня все записывать. Я один раз начала, а потом стало некогда. Посылаю тебе то, что тогда записала. Помнишь, как весело мы встречали прошлый Новый год? Помнишь сюрприз? И вот вчера был настоящий новогодний сюрприз – письмо от тебя! Ты просишь, чтобы я честно и откровенно написала тебе, очень ли нам трудно. Да. папочка, трудно. Мне кажется, что я за эти месяцы стала совсем взрослой. Ну вот, как раз листок кончается. Теперь читай то, что я тогда написала, а что дальше, я напишу сейчас";.
Наташа аккуратно присоединяет к начатому письму исписанные листки, откладывает их в сторону, берет новый лист и продолжает писать. Вот что написано в листках:
"Как только папа улетел на фронт, я вступила в пожарное звено нашего дома. Сейчас все ребята, оставшиеся тут, как умеют, помогают защищать город. Нас научили всему, что нужно. Мы собрали по всему дому очень много старых чулок, набили их песком, зашили и сложили в кучу на чердаке. Мы перетаскали на чердак целые горы песку, чтобы тушить зажигательные бомбы. А Катя и Люся – в санитарном звене. У них в нашем подвале, где бомбоубежище, медпункт. Они не верили, что чулками с песком можно потушить бомбу. А я сама как раз ими и потушила целых две бомбы… Сразу, как бомбы потухли, показалось совсем темно, а потом вижу – на потолке точно два пятна светятся. Я поняла, что это дыры, пробитые бомбами. И на чердаке от них почти все видно. Подошла снова к Коле Борисову, во время бомбежки он ударился спиной о балку, а около него уже ребята возятся, поднимают. Снесли мы его вниз, в медпункт. Там уже несколько человек раненых и обожженных. Ребята‑санитары первую помощь оказывают вместе с сестрой и врачом. Какая Люся была шалунья и лентяйка, а теперь как работает!..";
На этом запись кончилась.
"Расскажу тебе все по порядку, – писала сейчас Наташа. – Сразу после тебя ушел добровольцем и Вася. От него тоже нет писем, и мы все очень беспокоимся за него. Анну Николаевну мобилизовали, но она в Ленинграде в госпитале, на казарменном положении, домой забегает редко, на минутку. Очень многих детей эвакуировали. Мы как раз в июле все четверо были больны корью и уехать не могли. Когда поправились, было поздно. Ленинград был уже окружен врагами. Вот так мы и остались в городе. Вскоре мама ушла дружинницей в тот госпиталь, где Анна Николаевна работает. Домой мама приходит очень поздно.
"…Папа! Помнишь, в прошлом году ты говорил мне, что я – счастливая, что дожила до двенадцати лет и ни разу не видела ни одной смерти. Ой, папа, сколько я ее вижу теперь! Я не могу забыть одного ребеночка, который погиб на пожаре. И на улице часто видишь, как человек падает и умирает… Да, папа, трудно нам, очень‑очень трудно. Очень голодно, – ведь подвоза продуктов нет. Нет света, нет воды. Получаем 125 граммов хлеба в сутки на человека. Тотик в садик не ходит, очень ослабел. Мы приносим ему из садика его паёк – немножко супу и каши без масла. Но это так мало! Но только ты, пожалуйста, не подумай, что мы унываем, падаем духом. Нет, ты знай: мы выдержим! Все выдержим, – ведь мы знаем: вы не отдадите наш город этим проклятым фашистам. Знаешь, вчера вечером мы шли через Неву – я, Люся и доктор. Остановились на мосту, оглядываемся – в какую сторону ни посмотрим, всюду зарево: одно – ближе, другое дальше, и все время слышим пушечные выстрелы. А доктор и говорит: «Вот, девочки, запомните на всю жизнь, как мы своими глазами видели это огненное кольцо вокруг своего города!» Конечно, мы все запомним. Разве возможно это забыть?! Ну, вот видишь, – я хотела написать все по порядку, а не получилось. Ну ничего, ты только знай: выдержим! До свиданья, папа! До счастливого свиданья после победы! Я знаю, мой папа вернется героем!.. Целую тебя крепко‑крепко. Твоя дочка Наташа".
Наташа, не перечитывая, складывает письмо вчетверо, сует в ящик своего столика, бросает шубку, дует на коптилку и в темноте ложится под одеяло. И только тут чувствует, как устала и как иззябла. Ее всю трясет мелкой дрожью. Она сворачивается клубочком и старается всюду подоткнуть одеяло, но все время то тут, то там проникают холодные струйки. Часы бьют шесть. Сна нет, хотя мало‑помалу Наташа согревается. Она слышит, как зашевелился в соседней комнате Яков Иванович. Он долго кашляет хриплым, стариковским кашлем, потом чиркает спичкой, он зажигает коптилку. Потом он, кряхтя, одевается, входит в их комнату, присаживается на корточки перед «буржуйкой» и начинает ее растапливать, стараясь делать это бесшумно. Сухие дрова (это расколотая на мелкие чурочки массивная дверка дубового буфета) занялись сразу и весело затрещали. Яков Иванович ставит на «буржуйку» маленький чайничек и уходит к себе. Наташа смотрит в огонь и думает об отце. Наташа (тихо): Папочка… папа… Вот он получит письмо… Ему хочется скорее узнать, как мы тут… вот он распечатал… читает… читает… Наташа вдруг так замерает на несколько мгновений. Нет! Нельзя, чтобы он получил такое письмо! Ему и без того нелегко там, на фронте… Он, конечно, так волнуется за нас… А я… вместо того, чтобы успокоить, подбодрить… Нет, нет! Нельзя!.. Снова в комнату входит Яков Иванович, уже одетый, в полушубке и шапке с большой эмалированной кружкой в одной руке и крошечным кусочком хлеба в другой. Он садится на корточки перед печкой, наливает кружку кипятку из чайника, сует хлеб в рот и начинает медленно жевать его. Кружку с кипятком он обхватывает обеими руками, видимо, желая их согреть. Потом понемножку, не спеша, все так же держа кружку двумя руками, выпивает кипяток, поднимается, относит кружку на место и выходит в «классную». Часы бьют семь. Хлопнула дверь в прихожей. Яков Иванович ушел на работу. Наташа поспешно выскакивает из‑под одеяла, надевает валенки, достает из ящика свое письмо и, не разворачивая, сует его в «буржуйку»…
Наташа (тихо):..Эх… все бы не надо жечь… ведь ничего, где про бомбы… ну, да все равно… напишу новое… Она снова зажигает коптилку, садиться к столу, берет в руки перо… Что же писать? Солгать? Солгать папе? … Нет! Нет, я напишу правду, только… только по‑другому… Ведь если я напишу, что все живы и бодры, что держимся крепко, что уверены в победе, что Ленинград выстоит, что все работают, – это ведь тоже будет правда…(пишет) Софья Михайловна: Наташа! Ты что же это так рано встала? Что ты там делаешь? Наташа (пытаясь улыбаться): С добрым утром, мамочка… Я пишу папе. Софья Михайловна: Вот и отлично! Я тоже сейчас напишу… (поспешно одевается. Она подбрасывает дрова в печурку и подходит к дочери) …Только… Наташа, ты не пиши, как… Ты напиши, что все у нас… что все в порядке…(она проводит рукой по Наташиным волосам) Наташа поднимает голову и смотрит на мать. Наташа: Я так и пишу, мамочка…(Понимающе улыбаются друг другу) Доктор (из соседней комнаты): Можно войти? Вы уже встали? Сейчас же вслед за ним поднимается Катя. Катя: Где карточки? Я сбегаю за хлебом, пока Тотик не проснулся, чтобы сразу дать ему …(заматывает голову платком) Начинался новый блокадный день.
(ПЕРЕБИВКА-радио,кадры….) 2.
День в госпитале выдался особенно тяжелый. Прибыла большая партия раненых, и весь персонал сбился с ног. Вечером Софья Михайловна и Яков Иванович, уставшие входят в «классную», он сажает измученную Софью Михайловну на стул и сам садиться… Яков Иванович: Устал очень. Как здесь, благополучно? Софья Михайловна: Насколько сейчас возможно, да. Все живы. Яков Иванович, а где вы пропадали столько дней? Яков Иванович: Работал. Молодежь обучал… Софья Михайловна: Обучили? Яков Иванович: Малость! Работы.выше горла. Сейчас самое время приналечь. А сил‑то и нет… Меня начальник цеха насильно выгнал. «Не смейте, – говорит, – двое суток на заводе показываться…» Входит Доктор…раскладывает суповой ложкой в глубокие тарелки какую‑то сероватую студенистую массу …
Доктор: А я и думаю: технический желатин. Что ж, технический, а может, и его есть можно. Ведь желатин – это белок, штука питательная. Ну, решил сначала на себе попробовать. Вчера потихоньку от всех сварил немного, съел. Полную тарелку съел. Утром встал – ничего. Жив. Живот не болит. Ну, и наварил сегодня всем. Лаврового листа у вас, Софья Михайловна, нашел, перцу. Ну что, вкусно? Софья Михайловна: Замечательно, доктор! Люся: Давно такого не ели! Наташа: А можно еще? Это - настоящий пир. Едят маленькими глотками, чуть прикусывают хлебом. В комнате тепло, потрескивают дрова в «буржуйке», булькает кипяток в большом чайнике… Доктор: Я нашел у себя пузырек с глицерином и берег для Тотика…Пойду его угощу…(берет кусочек хлеба, густо смазывает глицерином, уходит в комнату к Тотику) (Когда опустошили миску желе, стали пить кипяток. Всех немного разморило. Яков Иванович и Софья Михайловна подремывают, но расходиться никому не хочется.) Наташа: А знаете, сегодня и у старушки, которой мы воду носим, праздник. Сын с фронта приехал. Нашелся! Вместе с партизанами воевал. …(смеясь): Забавная старушка! Мы с Люсей сегодня приходим к ней, а она объявляет: «А мой жених приехал!» Люся (смеясь): Точно это она – невеста, а сама старая‑престарая! Наташа: Да, да, так все время его иначе и не называет, как «жених». Такая смешная… Катя: А где же его невеста? Наташа: Тоже с ним приехала. Они вместе были. Катя: Вы их видели? Люся: Нет. Это нам все бабушка рассказала. В прихожей раздается звонок. Все удивленно переглядываются. Задремавшая было Софья Михайловна поднимает голову. Яков Иванович мирно похрапывает в кресле. Катя: Я открою…(берет в руки одну из коптилок и бережно закрывая пламя ладонью, выходит из комнаты. В прихожей раздаются голоса, шаги) Катя (входя): Это они и есть, о ком сейчас говорили… Входите сюда, пожалуйста…(она широко распахивает дверь) Входят двое – рослый, широкоплечий красноармеец и стройная, совсем молоденькая девушка, тоже в военной форме. Красноармеец (весело): Привет честной компании… Люся: Здравствуй, жених! Все смеются. Девушка заливается краской. Софья Михайловна: Вы легки на помине. Только что о вас говорили. Да вы это что же стоите? Садитесь… Софья Михайловна двигается на тахте. Жених: Спасибо, мы на минутку. Скоро десять часов, да и мамаша ждет. Мы с Дашей зашли только вас за мамашу поблагодарить. Наташа (смущенно): Ну, что там, нам же не трудно… Жених: Как это не трудно? Мамаша нам все рассказала. И как она упала, а вы ее домой тащили, и как ей воду носите. Вот за это вам великое красноармейское спасибо, девушки дорогие. Девочки теряются и молчат. Доктор: Что нового на фронте? Жених: Ничего, все в порядке. Потерпите, граждане, еще малость…Самую малость! Скоро легче, будет. Верьте мне на слово, – протянется скоро ниточка от нас на «Большую землю»… Люся: Ленинграда не отдадите? Жених (удивленно): Ну! Какой разговор?! Даша: Пойдем, мамаша ждет… Жених: И то! Пошли! Еще и еще раз спасибо за мамашу, девушки! Вы ей, может, жизнь спасли…(улыбнулся)…До свиданья, дорогие товарищи! Наташа: До свиданья! Заходите еще! Катя провожает до дверей пару… Софья Михайловна: Какая милая пара!... Наташа: А как его зовут, мы и не узнали… Люся: Зовут Жених… Все смеются…. Софья Михайловна (решительно с улыбкой): Ну что ж, так и будем звать… Люся и Катя уходят за водой. Взрослые расходятся по комнатам Сегодня была очередь Наташи остаться с Тотиком. Она сидела рядом с ним на тахте, стараясь хоть чем‑нибудь развеселить мальчика. В прихожей раздается громкий, настойчивый звонок. Люся с Катей? Нет, они только недавно ушли. Наташа пошла отпирать. В полумраке прихожей трудно было разглядеть лицо вошедшего, высокого, худого красноармейца. Но он входит решительно, как к себе домой, никого не спрашивая, – и Наташа невольно отступает перед ним в глубь прихожей. Красноармеец: Здравствуй, Наташа! Не узнаешь? Наташа: Вася!!. Вася: Здравствуй! (хватает Наташу и, приподнимает чуть‑чуть с пола, крепко целует) Наташа (захлебываясь от радости): Вася… Вася, ты!.. Вася: Мои живы? Наташа: Живы… здоровы… Вася: Катя дома? Наташа: Ушла за водой. Сейчас вернется. Входи же, Вася!.. Вася: Вот досада! Не могу. Буквально на минуту. Внизу машина ждет. Дед на работе? Наташа: Да, Вася. Катя же минут через двадцать… Вася: Нельзя. Я и так сделал крюк. На, вот это вам всем, поделите… (сует в руки Наташе небольшой мешочек с сухарями) …Скажи, – дед в порядке? Держится? Наташа: О, еще как! Сутками работает. Вася: Молодец дед! Ну, поехал. Наташа, моих поцелуй. А всем скажи: скоро легче станет. Ничего немцам с нами не сделать! До свиданья! Он снова наклоняется и целует Наташу. Наташа: Стой, Вася! Катя у проруби против Восьмой линии. Может, мимо поедешь, увидишь. Вася: Возможно. Ну, будь здорова! И дверь за Васей захлопывается. Наташа стоит в темной прихожей, прижимая к себе колючий мешочек с сухарями, и улыбается счастливой улыбкой, а по лицу ее текут слезы. 3.
Софья Михайловна бесшумно входит в классную и встает за спиной доктора, делившего у стола хлеб. Доктор священнодействовует: на столе перед ним были разложены семь маленьких салфеточек с вышитыми на них буквами. Софья Михайловна молча глядит, как доктор берет в руки неполную буханку, внимательно осматривает ее со всех сторон, уверенным движением отрезает пять совершенно равных частей и раскладывает небольшие куски по салфеткам. Оставались две незаполненные салфетки: с буквами "Д" – доктора, и "Т" – Тотика, и шестой кусок хлеба, равный двум нарезанным частям. Доктор тем же уверенным, быстрым движением разрезает этот кусок на две части – одну вдвое больше другой – и кладет большую на салфетку с буквой "Т", а меньшую – на свою салфетку. Софья Михайловна (тихо): Доктор… Доктор вздрагивает от неожиданности и поспешным движением закрывает свой хлеб углом салфетки. Доктор: Я не слышал, как вы вошли… Софья Михайловна (укоризненно): Доктор, зачем вы это делаете? Доктор: А… что я делаю? Софья Михайловна откидывает угол салфетки с порции доктора. Софья Михайловна (строго): Ну что это? Надо делить справедливо, – строго сказала она. Доктор: Справедливо? …А вы считаете справедливым, чтобы ребенок погиб раньше, чем никому не нужный старик? Софья Михайловна глядит в его глаза. Он стоит перед ней – высокий, страшно тощий, и глядит на нее сверху вниз с ласковой и печальной улыбкой. Софья Михайловна хотчет что‑то возразить, но судорога сводит ее горло, и, неожиданно для самой себя, она вдруг наклоняется и целует руку доктора, прежде чем тот успел отдернуть ее. И стремительно выбегает из комнаты….
4.
Часы бьют полночь. Дети крепко спят. Но Софья Михайловна не может уснуть… Из‑за открытой двери в соседнюю комнату доносится ровное посапывание Якова Ивановича, но доктор, видимо, не спит. Софья Михайловна слышит, как он все время беспокойно ворочается в постели. Она поднимает голову, прислушивается…. Софья Михайловна (шепотом): Доктор! Вы не спите? Доктор (тихо): Не спится мне, Софья Михайловна… Софья Михайловна в темноте сует ноги в валенки, ощупью находит свой теплый халатик, накидывает сверху пуховый платок – очень холодно – и бесшумно входит в комнату доктора. Софья Михайловна (шепотом): Я не могу спать… Мне хочется поговорить с вами. Можно? Доктор: Разумеется! Да вы присядьте. Софья Михайловна (быстро): Доктор, (нащупывает стул и опускается на него у самого изголовья доктора) знаете, что я сегодня слышала… Доктор (спокойно): Догадываюсь,… по-видимому о Ладожском озере, да? Софья Михайловна (изумленно): А вы… уже знаете?! Доктор: В моей больнице несколько дней лежат двое, – разведчики ледовой дороги по озеру. Воспаление легких. Провалились под лед, чуть не погибли… Софья Михайловна: Что же вы молчали! А к нам в госпиталь сегодня привезли троих… один раненый, двое обмороженных… они в тяжелом состоянии… но от них я узнала… Помните, Жених говорил: «ниточка протянется…» … Доктор: Почему я молчал? (глубоко вздыхает и приподнимается на локоть): Да и сейчас не следует об этом широко говорить. Хотя для населения это уже перестает быть тайной. Ведь ни в газетах, ни в сводках по радио об этом – ни звука. Чтобы враги раньше времени не узнали… Еще бы! Они же ликуют сейчас! Льдом покрывается озеро! Они уверены, что для нас теряется последняя надежда спасти Ленинград от голодной смерти. Не смогли они взять нас силой, думают взять голодом. Ведь по озеру подвозили с «Большой земли» нам муку. Правда, ничтожное количество, но все же подвозили. На маленьких пароходиках, на баржах. А сколько этих суденышек погибло! От бомбежек, от страшных осенних штормов… Беспокойна Ладога, коварнее моря… Софья Михайловна (перебивает): Погодите! Слушайте, все равно ни вам, ни мне не уснуть! Вы оденьтесь потеплее, а я пойду принесу из нашей комнаты карту. Доктор: Несите! Дети спят. Софья Михайловна зажигает коптилочку и, защищая ее ладонью, осторожно проходит через холодные «классную» и прихожую в свою комнату. Там стит мороз. Балконная дверь забита листами фанеры, – все стекла вылетели еще осенью при первых бомбежках. Софья Михайловна ставит коптилку на стол, снимает со шкафа рулон с большими картами всех областей Союза. Софья Михайловна (вслух): Боже мой, я здесь, в помещении, за одну минуту закоченела, а те там… на льду… на ветру… в пургу… герои!.. Она вытягивает карту Ленинградской области из рулона и, не убирая остальных карт, спешит обратно… Доктор, уже укутанный, сидит у стола и ждет ее. На столе горит вторая коптилка. Софья Михайловна передает карту доктору и, пока он раскладывает ее, отогревает дыханием закоченевшие пальцы. Доктор (шепотом): Карта – точно ледяная… Софья Михайловна: Я уже думала; а каково им там! (присаживается рядом с Доктором) Доктор молча кладет на все четыре угла по книге, чтобы карта не скручивалась, а обе коптилки ставит прямо на голубое поле Ладожского озера. Доктор: Ну, давайте искать!...Тут спешно прокладывается дорога… Софья Михайловна: Кто? Наши войска? Доктор: Да. И тысячи добровольцев. Ленинградцы, перебравшиеся по льду через озеро. Колхозники с «Большой земли». Выехали с лошадьми, с санями. Работа идет круглые сутки. Ночью – при свете костров. Софья Михайловна (испуганно шепчет): Так враг же совсем близко! Он может увидать эти костры! Доктор: Конечно, видит. И обстреливает. Но в стороне от этой дороги раскладывают ряд еще больших костров, чтобы сбить с толку… И все же … (Доктор поднимает голову и смотрит на Софью Михайловну глубоко запавшими, измученными глазами) …Нет, вы только подумайте, всё, всё делается, чтобы спасти Ленинград!.. Эх, будь я моложе… сильнее!.. Спасти во что бы то ни стало!.. Дерзкий, смелый план! …Люди гибнут от обстрелов, проваливаются под лед, замерзают, а добиваются и добиваются своего! На смену идут новые! Изголодавшиеся, истощенные, работают сутками напролет… Софья Михайловна: Да. Сутками напролет! Оба вздрагивает и оглядываются. Над ними, закутанный в ватное одеяло, в валенках, стоит Яков Иванович и тоже смотрит на карту… Софья Михайловна (смущенно): Яков Иваныч! Мы вас разбудили! Простите, дорогой… Яков Иванович: Ну чего там! Мне и самому не больно спится (вздыхает)… Доктор (проводит ладонью по карте): Вам все это, конечно, уже известно… Яков Иванович (горько улыбаясь): Кому и знать, как не мне…(тяжело вздыхает) От нас же, от завода, идут и идут добровольцы. И мои – понимаете, мои ребята тоже! (стучит себя кулаком в грудь): Мои!.. Слесари, только что обученные… Остаюсь как без рук… Новых обучать буду. А удерживать нельзя, сам знаю, – много людей туда нужно, ох много! Софья Михайловна (недоумевающе): А зачем же там слесари? Яков Иванович: Все там нужны. Вехи вдоль пути ставить надо? Надо. Ведь пурга, снегом все заносит. Плотники‑мостовщики нужны, мосты на трещинах налаживать. А регулировщики? А врачи, санитары? Все нужны! Пока лед не больно крепок, конной тягой с «Большой земли» нам хлеб уже повезли. Да и то с опаской: тонок лед, еле держит коня да розвальни с двумя мешками. И те порой проваливаются. А как лед нарастет, машины пойдут… Путь‑то нелегкий. Кто будет машины налаживать да ремонтировать? Софья Михайловна (виновато): Я только сегодня об этом узнала… Яков Иванович (строго): Да и надо помалкивать, …у врага везде уши. Ну, да разве теперь скроешь? Пронюхал гад! Взбесился! Сорвать хочет стройку дороги. Бомбит, расстреливает. Врешь, не сорвешь, подлюга! (гневно топает ногой): Доведем! Пришлет нам «Большая земля» хлебушка!...Спать надо. Завтра вставать рано, ложитесь‑ка…(решительно идет к двери) Доктор и Софья Михайловна послушно встают. Доктор молча следует за Яковом Ивановичем. Софья Михайловна еще раз внимательно смотрит карту, потом не спеша сворачивает ее и ставит в угол за шкаф. Она тушит коптилку, ложится в остывшую постель, закутывается в одеяло, но еще долго не может уснуть… Софья Михайловна (вслух): Ладога… Мороз… жестокая снежная пурга… и люди! Много людей, выбиваясь из сил, прокладывают путь хлебу… По льду озера… по глубокому болотистому лесу… почти на глазах у озверелого врага… Рвутся снаряды… падают бомбы…Тот же фронт, а мы сами разве не на фронте?.. Леня!.. Леня, любимый, где ты сейчас?.. И она впивается зубами в подушку, чтобы громко не застонать….
5.
В прихожей раздается звонок. Тотик спит, девочки раздеваются, чтобы лечь. В соседней комнате темно, доктор уже лег… Софья Михайловна идет открывать. Девочки прислушивается… Наташа (встревожено): Что‑то случилось? (спешно снова одевается, Катя и Люся тоже одеваются…) Софья Михайловна: Зайдемте в комнату, обсудим… Девочки, вы одеты? Девочки: Да… Дверь открывается, входит Софья Михайловна, за ней Даша и Жених. Наташа впивается глазами во взволнованное лицо матери. Наташа: Мама, что случилось? Жених (весело): Здравствуйте, девчата!... Софья Михайловна не отвечает Наташе. Она подходит к двери в соседнюю комнату… Софья Михайловна: Доктор! Вы спите? Доктор (из темноты): Нет…А что? Софья Михайловна: Вы можете выйти сюда?.. Надо тут… обсудить… посоветоваться… Доктор: Сию минуту! (слышно, как он поспешно одевается) Наташа: Мама! В чем дело? Софья Михайловна: Сейчас, Наташа… подожди… Лицо Софьи Михайловны растерянное и бледное… Жених (весело): В том дело, Наташа, что я предлагаю твоей маме увезти вас отсюда. Девочки (в один голос): Увезти? Куда? Жених: На «Большую землю». Помните, про ниточку я говорил? Протянулась ниточка! Хочешь, Наташа? Даша: В нашу деревню, к моей маме. В эту минуту входит доктор и здоровается с Женихом и Дашей. Софья Михайловна (взволнованно): Доктор, вот Жених едет скоро на машине… через Ладожское озеро… за продуктами… Жених (перебивая): Хочу их увезти отсюда…Чего им тут пропадать? Дашина деревня километров сорок за Подборовьем. Разрешил мне командир мамашу мою туда подкинуть. А заодно и их. Многих‑то взять не могу, с полной нагрузкой ездить еще не разрешено, – лед ненадежен. Ну, а они, (кивает головой в сторону Софьи Михайловны) что они сейчас весят? Перышки! Мы и хлеб пока понемногу берем. Даша (с гордостью): Отличился он в работе на озере, оттого и разрешили ему мамашу… Доктор опускается на стул… Доктор: Но это же… риск… Жених (серьезно): Конечно, риск. Оборона у нас здорово поставлена, и все же обстрелы бывают. Уж мы знаем, – скорее бы девятый километр проскочить: пристрелен он у немцев. Да и сама Ладога, – нелегко она нам далась. Пока трассу осваивали, не одна машина под лед ушла. Ну, все‑таки обуздали и Ладогу. Ездим. У нас теперь шоферы говорят: «Ладога как встала, так и поехала». Риск‑то конечно, да ведь риск – дело благородное. А тут оставаться не риск? Даша: Там у нас корова. Хлеба сколько хочешь, картошки… А тут же Тотик, как пить дать, помрет… Доктор низко опускает голову. Софья Михайловна подходит к нему, присаживается перед ним на корточки и снизу вверх заглядывает ему в лицо. Софья Михайловна (шепотом умоляюще): Доктор… скажите… Доктор поднимает голову и пристально смотрит на тахту, где мирно спит Тотик. Доктор (твердо): Да, поезжайте… Софья Михайловна (шепотом): Ехать? Из Ленинграда? Доктор (уверенно кивая): Ехать! … Жених прав. Дорога трудная, конечно… Жених (подтверждая): Дорога трудная. …И мороз, и обстрел может быть… Софья Михайловна, казалось, не слышит ничего. Все так же, сидя на корточках, она поворачивает голову вбок и, уставившись глазами в одну точку, сосредоточенно думает… Наташа вдруг чувствует что начинает дрожать мелкой дрожью. Доктор смотрит на нее. Доктор: Поезжайте, Наташа… Наташа мертвенно бледнеет…. Наташа (решительно): Я не поеду. Софья Михайловна (вздрагивая): Что ты сказала, Наташа? Наташа (еще решительнее): Я не поеду. Софья Михайловна: Не… поедешь? Наташа (дрожа): Да, мама. Как же… мы поедем… будем спасаться… А Катя?.. А Люся?.. Софья Михайловна (стремительно поднимается с корточек и разводит руками): Да ты с ума сошла, Наташа! Неужели же мы их оставим? Конечно, если ехать, так всем. Люся: А мама? Катя (бледнея): А дедушка? А доктор? (прижимает руки к груди) Доктор (спокойно): Послушайте меня, девочки…Конечно, вам надо ехать всем. Тяжко расставаться, не спорю. И мне самому… будет не легко. Но, во‑первых, чем меньше людей останется в Ленинграде, тем легче будет оставшимся. А во‑вторых, вы же знаете, с Люсей делится пайком ее мама, с Катей – ее дедушка. Если вы уедете, они будут съедать его сами. Значит, надо ехать. Ради них же. Наташа (восклицая): А вы‑то сами, доктор? Доктор: Что вы, Наташа… Разве я доеду? Наташа закусывает губу. Наступило тягостное молчание. Люся тихо заплакала. Софья Михайловна уставилась глазами в одну точку… Доктор (хрипло Жениху): А когда ехать? Жених: Завтра в это же время… Сутки вам на сборы. Ну, Даша, а теперь пошли… Жених и Даша уходят…Тягостное молчание…
6.
(Документальные кадры дороги…Ладожское озеро…?)
Наташа: Грузовик осторожно пробирался по темным заснеженным улицам. Я, Люся и Катя тесно прижимались друг к другу, вглядываясь в темноту…Дорога была неровная, ухабистая. Метели намели огромные сугробы на улицах; никто их не сгребал, и грузовик то нырял в ухаб, то переваливался с боку на бок. Нас укачивало… Я старалась понять, по каким улицам мы едем…. Усиленно напрягая зрение, я едва могла различить очертания домов… Уезжаю из Ленинграда… Куда?.. В какую‑то неизвестную деревню, к каким‑то незнакомым людям… Надолго ли?.. Может быть, навсегда… Доктор сказал: «Риск…» Удастся ли благополучно переехать Ладожское озеро?.. Ну что ж… Будь что будет… А папа и не знает, что мы уезжаем… Как мы потом найдем друг друга?.. Ленинград позади… Прощай, Ленинград!.. Дорога! «Дорога жизни»!..
Яков Иванович никак не может в темноте попасть ключом в замочную скважину входной двери. Он еле стоит на ногах. За дверью раздаются шаркающие шаги… Доктор: Я открою, Яков Иванович… Щелкает замок, и дверь широко раскрывается... Яков Иванович входит. Доктор стоит перед ним с ярко горящей лучиной в руке… Яков Иванович (шепотом): Письмо?! (хватает Доктора за руку) Доктор: Письмо. Все хорошо. Жених был тут. Он уже несколько рейсов сделал. Идемте скорей!... И доктор за руку тащит старого слесаря в комнату… На столе горит коптилочка и освещает большой каравай деревенского хлеба и несколько листков исписанной бумаги… Яков Иванович: Хлеб! (остановился; у него захватывает дух при виде такого количества еды) Доктор (оживленно): Хлеба Жених привез, и круп, и картошки! А главное – письмо! Письмо! Все здоровы. Тотик поправляется… Давайте читать! Яков Иванович: Будем есть и читать! (смеется счастливым, срывающимся смехом и опускается на стул): Где ножик? (окидывает взглядом стол и, не найдя ножа, отламывает от каравая кусок корявой корки, жует)…(удивленно): А ты еще не ел? Доктор (оправдываясь): Жених только что ушел, а я… все читал письмо…(отламывает кусок хлеба и начинает жадно есть) …Сразу много не надо… а то заболеем…Ну, давайте читать вместе… Он садиться рядом с Яковом Ивановичем и придвигает коптилочку. Все пишут вместе… Кроме Тотика, конечно…Надевайте очки… И две головы, почти прижавшись друг к другу, склоняются над письмом. Письмо начинается крупным, твердым и четким почерком Наташи:
«Милые, дорогие наши доктор и Яков Иванович! Пользуемся случаем послать вам весточку о себе. Мы доехали очень хорошо, хотя дорога была трудная. Особенно когда ночью ехали по Ладожскому озеру. Был сильный мороз и ветер. Мама с Тотиком сидели в кабине. Тотик спал на руках у мамы, а мы втроем сжались вместе и с головой накрылись маминым пуховым одеялом. Но иногда выглядывали, и тогда было видно все кругом. По озеру несутся машины с яркими фарами, в обе стороны. Люся отнимает перо…»
Дальше шли несколько убегающих кверху строчек с неровно глядящими в разные стороны буквами и без знаков препинания:
«Не понимаю как могла Наташа тогда видеть что‑то! Было так ужасно‑ужасно холодно и ужасно‑ужасно хотелось спать, а когда я открывала глаза, они у меня сразу замерзали. Зато здесь так чудно‑чудно!»
Дальше снова почерк Наташи.
"Здесь, пр
|
