ВСЕ ОТТЕНКИ СЕРОГО

 

Когда бы я не достигал пределов того что люди могут делать, я устанавливаю с ними пальцевые сигналы и спрашиваю их бессознательное есть ли какие-нибудь причины того что они не могут это делать. Вы можете использовать любой бессознательный сигнал.

Я спрашиваю могут ли они отрегулировать на бессознательном уровне, чтобы позволить им делать это в течении определенного периода времени. Вы можете использовать модель шестишагового рефрейминга.

Как общее правило, когда у вас сложности с трансовым феноменом, это обычно пересекается с вашей стратегией реальности. У всех нас есть способы отличать реальное от не реального. Вот почему мы можем проходить через двери вместо того чтобы втыкаться в стену. Если вы вообразите дверь там где ее нет и у вас не будет способности определить где картинка а где дверь, вам придется много раз втыкаться в стену.

Most of us, as we grow up, develop such abilities. How many of you

 

 

ВСЕ ОТТЕНКИ СЕРОГО

 

This is something that happens to all of us... one way or the other.

 

John Lennon, “Cold Turkey”, 1972.

 

Глава I.

 

Что было в начале – мысль или действие? Память не может удержать все, что было. Может, тяжесть слишком велика? Невод памяти рвется, и прошлое выпадает из него. Логика? Тут ее нет. Анализ не убьет моих чувств. Потому что их тоже нет.

“А почему ты начал торчать?” Нет джанка, который бы не слышал этого тупого вопроса. В разных вариантах. Как будто можно принять такое решение! Типа, а заторчу-ка я, братцы, с завтрашнего дня. Не-ет... Этот День подкрадывается к тебе на неслышных белых лапах... Он бродит вокруг тебя, сужая круги... пока ты сам не шагнешь навстречу. Да, ты можешь и не делать этот шаг. Но делаешь. А был ли выбор? Не знаю. Великие Джанки из породы рационализаторов говорят, что никогда не сожалели об этом шаге. Остальные молчат. Почему? Это протестует сморщенное социальное животное внутри них. Они принесли боль близким. Скомкали их надежды. Считается, что это плохо. Но давайте не будем себя обманывать, господа. В той реальности плохо все то, без чего наша жизнь не имеет смысла.

Я знала Креста давно, но мы никогда не общались. Говорили, что он нарк, но мало ли что говорят... Я шла от Паши. У меня даже деньги были (правда, только двадцатка). Вроде, забили стрелку на вечер, поцеловались, и он пошел. А мне захотелось чего-нибудь съесть; еще бы, я даже не завтракала. С утра убежала в Трубу. Вот я и пошла на Гостинку. Там ларьков куча, так что даже с моими двадцатью рублями можно будет перекусить. У лотка с мороженым меня кто–то окликнул. Крест. Че, говорит, делаешь? Давай по пиву? А мне стыдно было сказать, что я вообще-то пожрать хотела... Пришлось взять по пиву. Пошли к Свадьбе – то бишь к салону “Невская свадьба”, засели там... В итоге я с ним весь день просидела.

Оказывается, ни один человек меня так не понимал, как он. Я рассказывала ему свои заморочки, а он все слушал. И не просто кивал, чтобы отвязаться; он действительно мне сопереживал! Он рассказал,что сам из Новосибирска, что ушел из дома в пятнадцать, приехал в Питер... Нда... “Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе”. У меня инглиш с первого класса, а он с пятнадцати лет живет на улице... Сначала сидел на ханье, потом на героине. Торчит уже седьмой год. В Питере работает, снимает квартиру. Каждую весну переламывается. Собьет дозняк, а потом по новой...

После этого случая мы стали все дни проводить вместе. Кто-то из трубовских уже говорил, что мы роман замутили... Знали бы они. У нас с Крестом ничего не было, даже речи об этом не шло. Мы были друзьями. Внешне он был обыкновенным парнем... да просто невзрачным. Только какая-то детская милость. Кудрявые светлые волосики, большие голубые глаза. Сам он был щуплый, небольшого роста. В общем, я бы в нем ничего не нашла... если бы не его песни. Однажды он предложил послушать. Я согласилась – интересно же! Но я никак не ожидала, что это будет так сильно... Особенно одна песня, “Ласковое горе”... Очень похоже на Летова, только еще лучше. Мы сидели рядом, я видела его глаза... Летом у нас теплые вечера... Мы засиживались допоздна, и часто, уже попрощавшись, все не могли разойтись... Я готова была слушать его часами. Постепенно ко мне стало переходить его мировоззрение – безразличность к жизни, к смерти... да ко всему. Сейчас я понимаю, откуда этот вселенский пофигизм. Но тогда мне казалось, что это круто, и я – невольно! изо всех сил старалась ему подражать. А потом и подражать не надо было...

Он мне столько вещей открыл. Познакомил с местным растаманом Севой, тот меня прогрузил про Вавилон, Хайле Селасcие. Гайдуковские сказки порассказывал. Для него это как религия, и он молится своему Богу по-своему. Воскуряет фимиам... Помню, как я впервые (сама!) свернула косяк, сделала пятку... как меня учили курить ганджа. Я ж до этого почти не курила – так, сигаретка по пути в школу, да и то не каждый день. А еще мне их песни нравятся. Джа Дивижн, Комитет, Маркшайдер, Карибасы, Боб Марли. Приятно слушать, здорово расслабляет. Люблю забраться в ванну с пенкой, врубить магнитофон погромче и кайфовать...

Прямо на голову мне упал

Маленький пакетик ганджа

Это Джа его послал

Хорошо, что есть на свете Джа...

Я точно знала, что он колется. Все об этом знали. Но он всегда это скрывал – от меня. Я не разу не слышала от него слов типа “ширяться”, “баян”... Иногда я замечала, что ему как-то нехорошо, стоит у стеночки, за голову держится. Пару раз его при мне вырвало. Но с кем не бывает, когда насинячишься.

Моя лучшая подруга, Машка, ездила со мной, но, выйдя на Гостинке, мы расходились. Она гуляла с каким-то мажорным мальчиком, который от блажи забрел в Трубу. Студент Университета. Как говорится, высокий блондин с голубыми глазами. А она с ним даже не трахалась. Вечно она так – попой крутит, а как до дела дойдет – в кусты.

Однажды мы сидели у входа в Трубу, он пел мне свою новую песню. Мимо нас медленной, расхлябанной походкой прошел какой-то парень. А он вдруг перестал играть. Поставил рядом гитару. Она упала, струны зазвенели...

– Ты чего?

– Я сейчас. Подожди децл. Я быстро.

Я даже не заметила, как он исчез. Его не было полчаса, и я уже думала уходить, как он снова возник ниоткуда. Медленно подошел ко мне, сел рядом, взял за руку.

– Малыш, я тебя люблю... И их люблю (он показал в сторону наших). А вот опера суки, их не люблю... И засмеялся долгим, натужным смехом.

Иногда он куда-то исчезал, и тут же появлялся снова. Со счастливыми глазами. Я уже знала этот взгляд. А тот случай, когда он сбежал от меня... Это нахлобучка была, как нарки говорят.. Мимо прошел другой торчок, который ширнулся недавно. Вот он и побежал дозу мутить, не выдержал.

Мы все время были вместе, поэтому я постоянно видела, как вмазываются его дружки, знала всех барыг в лицо. Иногда они просили меня подержать товар. Зажав в кулаке сверточек из сигаретного фильтра “с настоящим наркотиком”, я испытывала приятную дрожь... Мне доверяют... Бывало, что я стояла на стреме, пока кто-то покупал дозу или ставился в парадке. Для меня это было опасной, но жутко интересной игрой. Я думала, я играю важную роль. И гордилась этим. Дура... Потом я поняла, что не значила ровно ничего. Но тогда...Тогда я была уверена, что без меня им не обойтись.

Однажды к нему подошел “пионер” – румяный мальчик с плеером в ушах – и попросил его поставить. Я, как всегда, пошла с ними в парадняк.

– У тебя все есть?

– Да. Чек, вода и б-баян.

– Та-ак...значит, целка... Давай баян и воду.

Мальчик достал инсулинку и долго искал ампулу по карманам. Наконец нашел, отдал Кресту. Руки у него тряслись. Я посмотрела на него – он был совсем белый.

– Ты точно этого хочешь?

Мальчик проглотил слюну – кадык у него дернулся. Торопливо и часто закивал.

– Закатывай рукав, давай чек....Да, когда вмажу, кожу вниз оттяни. А то палево будет.

Он показал, как качать центр. Сам в это время отломал кончик у ампулы. Раскрыл блестящий сверточек, высыпал порошок в воду. Достал зажигалку, чуть-чуть нагрел. Дно ампулы закоптилось. Зубами надорвал упаковку, достал баян. Подзатупил колючку о бумажку от чека. Выбрал жидкость.

– Иди сюда.

Мальчик подошел. На белой руке было четко видно вздувшийся центр. Крест растянул потресканные губы в улыбке. Потряс баян, убирая воздух. Поднес к его руке. Мальчик смотрел на нас не мигая.

Крест взял его за кисть и мгновенно воткнул струну в вену. Кисть нервно дернулась. Затем потащил зеленый поршенек назад... вместе с ним пошел темный контроль... Еще бы, интактный мальчик... Затем медленное обратное движение... Тук. Тук. Тук. Тук... У меня сейчас сердце выпрыгнет... Тук. Тук. Все...

Точным движением извлек струну. Мальчик разжал побелевшие пальцы и осторожно согнул руку. Шумно выдохнул... Он стоял у стенки, с закрытыми глазами и чего-то ждал. Мы тоже не уходили. Крест, ссутулившись, стоял лицом к окну... И вдруг у мальчика дернулись уголки губ... поползли вверх... он открыл глаза. В этом взгляде было какое-то невыносимое, звериное счастье. Пошатываясь, он побрел к выходу. Громко хлопнула железная дверь. Я подошла к Кресту и тронула его за плечо. Он повернулся. Посмотрел на меня исподлобья...

Мальчик подсел быстро. Скоро он зачастил к Могильщику. Стал чесаться, ботинки рассматривать. Ставиться сам так и не научился – все время кого-то просил. Однажды попросил меня. Я пошла с ним в тот же парадняк и вмазала его. Конечно, не так ловко. Но, по крайней мере, не надула. И в нерв не попала... Хотя руки дрожали по страшному. Потом меня стали просить другие, кто сам стремался. Как-то раз Крест для прикола предложил. У него вообще места живого нет, все руки в дорогах да в шахтах. То-то он по жизни с длинными рукавами ходит. Так я и его научилась вмазывать. Не сразу, правда. Ну так, блин, попробуй в веняк попади, когда он весь в тромбах! “Прятались вены, искала игла”… Скоро я так насобачилась, что могла поставить кого угодно.

 

Отрыгнув сомненья, закатав рукав,

Нелегко солдату среди буйных трав...

 

Я теперь все время слушала Гражданку. Может, я и гоню, но там все песни об одном...

...Это было осенью. До конца осенних каникул оставалось два дня. И за эти два дня мы с девчонками решили оторваться по полной. Ведь потом – та же долбаная школа, уроки, и все сначала.

Мы с Таней и Машей, как обычно, сидели на парапете и трепались. Думали на Чижа пойти – благо, и бабки были. К нам подошла Самарина – мерзкая такая девка. Я знала, что она недавно стала торчать. А вообще, она мне никогда не нравилась. Развела какой-то гнилой базар. Кто-то между прочим сказал, что у нас есть пласт димедрола. А она тогда: “А вы героин пробовали”? Мы говорим, мол, нет. А она: “Хотите, я у Креста возьму?” Тут девки ее послали; говорят, так мы и без тебя возьмем! Пошли искать Креста. Но его, как назло, нигде не было. Мы уже всю Трубу обошли, а он как сквозь землю провалился. Так и не нашли его в тот день. А деньги с горя пропили.

Назавтра, как встретились на выходе, Таня говорит: ”Ну что, героин-то брать будем?” Мы заржали. Выходим из метро, а навстречу – Крест. Мы к нему – мол, поставь, вечером нааскаем, отдадим. Он без слов пошел с нами в парадняк. Забрались мы на какой-то этаж. Меня ставил самую последнюю, потому что вены у меня оказались самые гаалимые. Стою я с закатанным рукавом, и вижу, Танька сидит какая-то странная. Молчаливая, в одну точку смотрит... Потом подошла моя очередь. Уколов я не боялась, что делать, уже знала. Так что двинул он меня без проблем. А потом...

Передо мной дверь стала прыгать. Стою, смотрю на эту дверь и ничего мне не надо, только бы она прыгала... А со мной уже начало что-то происходить. Я чувствую, как теплая сладость плещется внутри меня... Разливается по телу, кружит голову... невыносимая легкость бытия, вот оно... ГОСПОДИ! Обезумевшее сердце бьется о ребра... ноги меня не держат...

Ослабели от славы колени –

Замени их на сухие ветви, пусть себе скрипят...

Цепляясь за перила, мы спустились вниз. Постояли. Тяжелый шепот: “Только бы это не кончалось!” Тогда я поняла: моя жизнь навсегда изменилась. Она уже не будет такой, как раньше. Что-то произошло.

Потом у нас был жуткий сушняк. Мы сидели на улице, на выходе из Трубы, блевали и пили пиво. Скоро пошел снег. Первый снег в этом году. Но мы заметили это только час спустя – у Машки футболка на груди намокла. Мы все были в одних футболках, но нам было жарко. Тогда мы еще не знали об этом эффекте, и удивлялись, почему прохожие так тепло одеты.

Мы просидели там до вечера. Молча, в одной позе. Мимо нас кто-то прошел. “Вы что, вмазанные?” Ему никто не ответил. Меня заполняло чувство абсолютного всемогущества. Казалось, что захоти я – и весь мир изменится по моему желанию. Все эти люди... они еще не знают. Они не видят того, что лежит у них под ногами. Глупые.

Когда я проснулась, первой моей мыслью было: ГЕРОИН. Я собралась, пошла в школу. Но каждую секунду в моей голове пульсировала Мысль... Я не понимала, почему люди живут без героина. Зачем? Жизнь без него не имеет никакого смысла. Ничто не способно дать эту радость... Как только прозвенел звонок с урока, я пулей вылетела к остановке. Отныне ничто не могло меня удержать.

...Аптека. Запыхавшаяся, я влетаю туда, сую в окошко десятку. “Б...шприц инсулиновый и воду... для иньекций. Да, одну”. Ищу Креста... В тот день он мне ничего не продал. Сказал, не хочу вас подсаживать... Ха, а кто его спрашивает? Пришлось идти к другому знакомому барыге. Но в итоге я все равно вмазалась... Какое это было счастье... Вечером я сидела перед зеркалом, любовалась своими зрачками. Необычный вид, в этом что-то есть... Потом, много позже, это стало обыденностью. Широкий зрак я могла наблюдать только полчаса, от силы час в день. Но тогда этот узкий тоннель, уводящий в глубину мозга, просто завораживал меня...

Утром я дождалась, пока мама свалит на работу, и залезла в сервант. Там у нас всю жизнь лежали серебряные ложки... Нашла! Но почему-то только одна. Ну и ладно – как раз для меня. Пригодится. Пошла в ванну, поставилась тем, что осталось от вчерашнего. И когда я уже мыла ложку, в дверь позвонили... Мама забыла ключи. Я тогда подумала: хоть бы она подольше не знала. А лучше – вообще никогда. Потому что я уже не смогу отказаться... буду ширяться всю жизнь. Это любовь... с первой ложки.

...Я не знала, что это будет так скоро. Все мои интересы ушли в прошлое. Точнее, их число резко сократилось... Но это закономерно. Любое увлечение, которое захватывает тебя целиком, крадет твое время и силы, не оставляя места для других... Это твой выбор. У меня, например, всего один интерес. Но зато глобальный. Музыка? Да ну ее. Если только не про героин. Лу Рид, как я тебя понимаю.

 

'Cause when the smack begins to flow
Then I really don't care anymore...

 

Помню свои ощущения, когда я впервые услышала “Perfect day”... В тишине и темноте, закрыв окна шторами, а уши – огромными наушниками... это как закрывать глаза, когда целуешься... вчуствование. О, это подлинно торчковая песня. Щемящее горе... мутно-серое отчаяние и сразу вслед за этим накатывает бурлящая, красная волна опьяняющей радости... с мерцающими переливами в конце... и тишина. Щелчок перемотки...

Да, я синестетик – кажется, так называется эта особенность восприятия. Все в этой жизни для меня имеет свой цвет. И главное сочетание – серое с алым. Это на переднем плане. А позади, до самого горизонта, теснится ассоциативный ряд... Плотные, сомкнутые ряды серых шинелей... сталь штыков... алые стяги и зарево пожаров... неуместные красные пятна на серых бинтах... серая осыпающаяся яма и заступ с красным черенком...

 

Они не знают, что такое боль

Они не знают, что такое смерть,

Они не знают, что такое страх

Стоять одному среди червивых стен

 

Но это не все. Есть и троп, поворот на сто восемьдесят градусов. Алые ягоды малины, истекающие соком… серый котейка, что ластится к руке… серые пушистые хлопья за окнами. Кое-что, зацепленное из детства – Грей и алые паруса... Я намеренно обхожу главное. Оно неприкосновенно.

Книги? Только про наркозависимость. Особенно если с картинками. Красочные описания прихода... Обожаю. В моей голове хранится обширный список наименований Его. С рубрикацией. Рубрика номер один – имена собственные. Русские: Гера, уважительно – Герасим (благо, и Муму имеется), по созвучию – Геркулес, панибратски – Герыч, Гирик. У потусторонних почитателей фантазия побогаче. Для тех, кто окончательно сроднился с Ним, он – Aunt Hazel. К услугам прочих – половая идентификация. В основном – мужские имена. Мужской шовинизм сумел выжить и в этой агрессивной среде... Итак, что мы имеем: Bart Simpson, Charley, George, Harry, Jerry Springer, Old Steve, Scott. Женские ипостаси – Helen и Peg. Есть и общий семантический полюс – Dr. Feelgood и просто Hera. Та-ак, с именами покончено.

Рубрика номер два – эмоциональное отношение. “Красный” полюс: на первом месте Sweet Jesus (или Personal One – по вкусу). До чего навязчивый архетип! За ним – Al Capone, Beast (предполагается восхищение мощью), Black Pearl (чисто эстетическое любование) и наконец, Nurse (а кому еще в этом мире нужен обдолбанный нарк?!) Надо признать, “серый” полюс гораздо менее выразителен. По-видимому, это единственная область, в которой нарк лишен способности красиво врать. Итак, ругательно: Brain damage, Dirt, Dog food и Shit. Ненатурально как-то, уж очень со стороны. “Не бери каку”...

Рубрика номер три – моя любимая. Цветовое восприятие. Тут имеется некий ложный смысловой диссонанс. По происхождению Он – черный. Представьте маковый цветик изнутри. Ага, вроде ясно. Однако, проходя через умелые азиатские руки, Он подчиняется закону перерождения, и становится белым. Он двулик, и в этом Его суть. Сей факт отражает важную особенность нарковского восприятия: оно тоже черно-белое. Все, что способствует – хорошо. Что мешает – подлежит искоренению. Хотя бы из поля восприятия. А пеньки сами засохнут...

Осталась рубрика функциональных (описательных) названий, к коим относятся: порох (да, он взрывает реальность), перец (нет, это больше, чем приправа) Antifreeze, Birdie powder, Hairy (невольно вспоминаются русские аналоги – прямой и нецензурный) и Diesel (дык, засчет Него и сердечко бьется). Сие есть краткая героиновая ономастика.

Сайты? В поиске всегда задано “героин”. Помню бодрую запись в какой-то гестбуке: “Все-таки, Герыч это самое лучшее, что бывает в жизни!:) Я сидел, сижу и буду сидеть!!!” Паренек из Хайфы... Торчок, лишенный любимого вещества, подобен букве без дагеша. И мир вроде бы тот же, но звучание его глуше... Фильмы? Этот “джентльменский набор” всем известен. Друзья? Что за лажа. Нет в моем мире такого понятия. Классификация людских типов проста. Есть нарки и есть пушеры. Остальные меня не волнуют. Я, понятное дело, общаюсь и с теми, и с другими. С Лебедем мы обычно мутим вместе. Аскаем по очереди. Иногда на Трубе, но чаще у Московского. Особенно по кайфу у иностранцев. Глядишь, баксов дадут. Благо, я инглиш знаю. Берем у Пети, Дани или у Могильщика. Вдвоем мутить лучше всего. Не люблю, когда толпа, но иногда приходится. Все орут, локтями пихаются... стараются себе лишнюю точку выбрать... У нарков нет понятия “честь” или “совесть”... “Честный нарк” – это оксюморон.

С каждым днем мне все труднее ходить в школу. Во-первых, я ничего не вижу со своей шестой парты. Еще бы – бекарбон-то в падлу бодяжить, когда вмажешься. Типа, и так сойдет. Вообще, говорят, есть драги получше, но тут на чек-то не наскрести, пофиг до драгов этих. Это еще ладно. Главное, я все время рублюсь... все новое пальто уже захабарила. Естественно, ничего не могу записывать. Не слышу, когда к доске вызывают. Какие уж там самостоятельные... Но самое худшее, это когда на утро ничего нет... Хожу злая, ни фига не соображаю, зраки как блюдца... Вчера математичка, падла, приебалась: “А что это у тебя зрачки такие большие?” “Да кумарит меня, Вера Николаевна!” – вот что мне хотелось ответить. Ей-то какое дело? За своими детьми пусть смотрит. В классе никто не замечает. И то хорошо. А вот дома...

Поначалу все было идеально. Минимум шифровки. Как придешь, на свет не лезть, пальто скинуть и быстренько – в свою комнату. Утомилась за день, надо отдохнуть. Утром – не спится... Но как–то раз мама обронила: “А что это у тебя взгляд такой странный? Вы там не колетесь случайно?” Смешком так... Я, отвернувшись, головой мотаю. А слова не лезут.

...В то время я старалась ставиться аккуратно. Это был мой первый прокол... в прямом смысле. Поторопилась и – на тебе – огромнейший фуфляк на весь локоть! Прихожу домой, а мама: “У нас на работе свитера предлагают, я вот тебе померить принесла”. И – раз – стащила с меня кофту. Сразу все увидела. Там и ранки неподжившие, и кровь на сгибе кофты... За руку на диван...

- Доченька, что это у тебя?

- Да мы вчера с девчонками... дурачились как дети... вот, синяк, видишь... Да он быстро пройдет.

- А это что?

И на следы вмазок показывает.

- А у нас в школе уколы всем делали. Профилактические. У Машки такие же.

- Даа? А вы не наркоманки случайно... с Машей? Говори!!! Чего молчишь?

И за шиворот меня как тряханет... В жизни ведь пальцем не трогала... Вырвалась я и – в ванну. Просидела там, пока она на работу не ушла. А она, когда закрывала дверь, бросила: “Ну мы с тобой еще поговорим!!!” И хлопнула дверью.

В тот день я решила не вмазываться. Хотя и понимала, что это абсурдно – ведь кумарить будет, так спалюсь сто пудов. Сидела на парапете, думала, как бы мне выкрутиться. В процессе раздумий спустилась вниз, в переход... И вдруг вижу – Пашка со Светкой целуются! Это про нее он всегда говорил, что гаже бабы на свете нет... Понятно! Да ему забить на меня! Вон как... руку ей на задницу положил... да они небось уже давно... То-то я его не вижу в последнее время... Сестра сладеньким голосочком отвечает: “Дома его нет.” Стерва! А он просто козел!!!

Пошла искать Могильщика... А его, говорят, еще не видели... Тогда я приняла другое решение. Кто-то говорил мне, что тут объявилась новая барыга... После недолгих поисков нашла... А найдя, удивилась. Вот не знала, что бырыги могут так выглядеть... Девочка с чипсами, на вид лет 15... маму ждет... Но когда она открыла рот, я поняла, что не ошиблась. Взяла как обычно....И уже на последних децлах поняла, что была не права. Почестнее та девочка оказалась... мать ее!

Я просто забыла, как дышать. Валялась у входа в Трубу и подыхала... Не дай Бог опера найдут... вот тогда мне кранты... А вокруг – толпа... С зонтами все – дождь шел... И все – мимо. Передо мной, как дурацкий калейдоскоп, мелькали их поднятые брови, вытаращенные глаза... Никому нет дела... Бля-а-дь! Я хочу воздуха... ну хоть глоточек... перед глазами плавают красные круги, я опускаюсь на дно колодца...

Меня нашел Могильщик. Помню, как он держал меня за шкирку – а он высокий как каланча – и кричал мне в лицо, сквозь шум дождя: “Дыши! Вот так: грудь расправь – и показывал – а потом обратно. И рот открой! Давай, подруга, а то сдохнешь!” И я стала дышать... помогло. На ватных ногах дошла до метро... он фактически нес меня на себе... Сама бы я не смогла. Почти на четвереньках сползла с эсклатора... запихнула свое негнущееся тело в электричку... Как я добралась домой, я уже не помню... Как преодолела расстояние от метро до порога квартиры... Меня обнаружил папа, который возвращался с работы. Я валялась под дверью с высунутым языком... Когда меня втащили в квартиру и посадили на стул, я не могла сидеть. Я с него сваливалась. Зрачки у меня закатывались вверх...глаз вообще не было видно... Облевала все обои...

Как я узнала потом, я несла что-то насчет несвежих грибов в столовке... Сучья натура... Подыхаешь, а все равно врешь напоследок... Но мама-то уже все поняла. Недавно она попросила меня денек не ездить в Трубу... Я пообещала. Дождалась, пока она начнет пылесосить кухню, сорвала с вешалки пальто и, не запирая дверь, просто сбежала... Даже шарф не взяла... Она уже все знала... Вызвонила свою знакомую – медсестру. Та приехала быстро – благо, жила недалеко от нас. Капельницу, все такое... В общем, вытащили они меня. А утром, сквозь мутный сон, я различила их разговор... по этим репликам мне все стало ясно...

- И какая группа?

- И подтвердилось...?!

- Хорошо. Две недели – не вопрос. За свой счет возьму.

Положила трубку, пришла ко мне в комнату. Села на краешек кровати и долго-долго на меня смотрела... А в глазах – страх неизбежного... Я следила за ней из-под опущенных ресниц... Потом взяла меня за руку. Я инстинктивно отдернулась, и она поняла, что я проснулась. Серым, без интонаций, голосом сказала:

“У тебя в крови обнаружен героин. У тебя не отравление было, а передозировка”.

Я молча смотрела на нее. Слова уже не имели смысла...

Меня на две недели заперли дома. Живем мы высоко, так что через окно не выбраться... А двери мама запирала, уходя на работу. Следила за мной постояно. В секретере обыск устроила. Нашла в углу, на верхней полке, закопченую ложку... Плакала, умоляла забыть об “этой дряни”... Отец еще не знает... Машке мама сказала, чтобы не звонила больше. А классной передала, что у меня грипп... Ложь... С этого начался наш общий порочный круг. Теперь мы все уже не могли обходиться без лжи. Реальность стала слишком страшной... Она утратила свои краски и все кругом заволокло сполошной серой пеленой... “What a magic feelin’ – nowhere to go…”

Спать я уже не могла. Сидела на кухне с мамой. Мы пили чай и вели бесконечные и бесцельные разговоры о том, зачем и почему мне не надо торчать... Тогда я еще не понимала, что все без толку... Я только хотела, чтобы не было больно... От этой боли было невозможно отстраниться, чем-то себя занять. Эти ощущения... их вряд ли забудешь... Когда ближе к вечеру накатывает волна чего-то неотвратимого, неизбежного... Когда ты захлебываешься в безысходности... Мой организм просто выворачивало наизнанку. Проснувшись среди ночи, в липком поту, я подходила к окну, чтобы сделать глоток свежего воздуха... И падала на полпути, потому что ноги у меня подгибались... Лежала на пыльном полу, лицом вниз, копила силы, чтобы доползти до кровати... У меня было очень теплое пуховое одеяло. Но сейчас оно уже не могло меня согреть... Холод шел изнутри...

Через две недели я пошла в школу. Подойдя к крыльцу, остановилась как вкопанная... Пригляделась... Сквозь вьюгу маячила знакомая тощая фигура... красный шарф до колен... Подошла ближе... Так и есть. Это был Могильщик. Машка подсказала, где меня найти. И он нашел. Оказывается, у нас, да и в соседней школе было немало любителей геры... Вот он и занялся этим районом.

То, что было дальше, описывать не стоит... Да, мы вмазались прямо в школе. В туалете на третьем этаже. Мимо нас с визгами проносилась какая-то малышня... Но мне уже было плевать. Я знала, что так будет... Он найдет меня... Потом, когда прозвенел звонок с урока, я вошла в класс. Увидев меня, все как-то странно расступились... Машка потом говорила, что большего палева она в жизни не видела. Я шла как зомби... бледная, с перекошенным лицом... Я проиграла.

За прошедший месяц в умении врать я достигла совершенства. Не знаю, что придает мне силы смотреть родителям в глаза и говорить, что с наркотиками для меня навсегда покончено... И тут же идти в свою комнату, чтобы еще раз полюбоваться на утреннюю дозу... Они были так наивны... Но что они могли знать об этом? Откуда? Они и думать не смели, что в их семье поселилось такое чудовище... А я тихо радовалась их доверию. Я хорошо себя вела. Была умницей... Плакаты антинаркотические в комнате повесила... красиво. А то, что вмазывалась пару раз в сутки – кому это интересно? Личная жизнь... имею право. Я еще не знала, что живу на дне глубокой ямы со скользкими краями... из которой мне никогда не выбраться... Если бы мне кто-то сказал, что я – наркоманка, я бы стала возмущаться. Ведь нарки – они без героина жить не могут. Я – совсем другое дело. Надо будет – хоть завтра брошу... А почему бы нет... Даа... Пора завязывать. Что-то я выглядеть плохо стала. Можно... Но именно сегодня я еще разочек вмажусь... нет, пару раз! Так лучше. А вот завтра... Но наступало завтра, и все оставалось как было. Просто мои благие намерения отодвигались на более поздний срок. Жутко это... вспоминать, как я была слепа. Не видела очевидных вещей. Что не могу я уже без этой дозы, что в мыслях постоянно возвращаюсь к тому сладкому моменту, когда в баян течет контроль...

...Тот черный понедельник... я вряд ли его забуду. Подковыляв к школьной пристройке, где мы всегда забивались с Могильщиком, я его там не обнаружила. Сердце так и екнуло: что-то случилось. Он никогда не опаздывал... тем более – на столько... Я простояла там весь урок... на холодном зимнем ветру, ежась и переминаясь с ноги на ногу. Его все не было. Тогда я решилась. Завязала потуже шарф, спрятала голову поглубже в воротник, и бегом – к метро... Через час я была у Трубы. Сбегаю вниз... Ага, вот и они... Вся наша тусовка стояла кучей, что наблюдалось довольно редко... а вон и Могильшик с ними! Замолчали... меня увидели... Да что это с ними?!

- Ты уже знаешь?

- Откуда? Что знаю? Что случилось? Да говорите же!!!

- Креста вчера закрыли. С рынка шел.

Я стояла, опустив голову, а по щекам текли слезы... тут же замерзали, превращаясь в ледяные дорожки... Наступивший приход только немного смягчил горе... когда отпустило, я снова начала реветь... Ревела всю ночь... громко сморкалась в ванной... ужас, до чего я опухла... рожа красная, бугристая, и эти синяки под глазами...

Заснула только под утро... наглотавшись снотворного. Проснулась мгновенно... от резкой боли в спине. Глянула на часы – уже шесть! За окном темно... В это время я обычно уже вмазанная... И стрелку я сегодня пропустила... Паника. Что делать? Я носилась по квартире, по пути сшибая какие-то стулья, книги... Ччерт! Пожалела меня мама – мол, у доченьки настроение плохое – и не стала будить в школу... А как мне теперь быть? И сейчас-то вон уже как кумарит... бля-а...веки просто не разлепить... Кости все ломит... Срочно звонить... Та-ак... Кто у нас доктор? Ага, Петя... да нет, он же в дурке сейчас... Лиза? Так она только утром бывает... Даня... Даня-Даня... Даниил... его вообще вчера не было... похоже, марафонит, как обычно... Рустам! Остался только он. Негнущимися, скрюченными пальцами набираю знакомый, хоть уже и подзабытый номер. В ответ – противные короткие гудки... Еще бы! Город торчков, и всем надо... Нажимаю “repeat” – тот же результат. Еще раз – сорвалось, еще раз... да где он шляется?!...Я не удерживаю равновесия и с грохотом падаю... моя ключица... и телефон... Господи, неужели я его разбила?! Уф, нет, слава Богу, цел.... только крышка отлетела... Приделываю ее обратно и, уже лежа на полу, снова набираю этот чертов номер... И опять облом... На меня накатывает волна страха... А что если я вообще не дозвонюсь? Куда я пойду? Ведь на Трубе уже сто пудов никого, а брать у чужих... Хотя... если край... Нет, я должна дозвониться! Ведь рано или поздно он снимет трубку... надеюсь. На шестнадцатый раз дозваниваюсь. В трубке ленивое молчание. Срывающимся голосом я излагаю свою просьбу... Его величество соизволит...Через час... “И не дай Бог ты опоздаешь” – слышу я бодрое напутствие...

Этот случай буквально открыл мне глаза. Я твердо уяснила две истины. Во-первых, я завишу от этого горького белого порошка. А во-вторых, я завишу от тех, кто его продает. Себе я уже не принадлежу. Где-то в подсознании я уже давно это понимала. Просто не давала мыслям всплыть на поверхность... а сейчас... Я словно другими глазами увидела свою жизнь. Но что я могла изменить? Да и хотела ли...

Бывает у опиушников такой момент, когда уже и тяги нет, но еще не кумарит. Это, видимо, и есть жизнь. В этот период ты еще можешь радоваться искрящемуся на солнце снегу... конечно, если с собой у тебя есть что-то похожее на снег. Все остальное – бесконечная погоня и ожидание. Погоня за Первым Разом и ожидание повторения. Наивно, но... Любой нарк отлично знает, что тот, первый приход не повторится никогда. Но, черт возьми, все равно верится...

Зависимость – страшная вещь... но она дает самое ясное отражение человеческой сущности... Возможно, самое правдивое. Неотделимость свободы от рабства... Я вижу эти отражения на каждом шагу. Не так давно, проходя мимо метро, наблюдала шикарную сцену... Зимнее солнечное утро... одинокая аптека на углу, а рядом – кучка непонятных людей в драных куртках и спортивных костюмах... почесывающих нос. Ждут “того, кто должен принести тишины”... и, видно, давно ждут... А вчера вечером... У той же аптеки, только чуть в стороне. Было уже совсем темно – зима ведь... А там стояла толпа... огромная... после Нового Года трезвеющий люд вылез на улицу, а тут такое шоу... В кольце этой плотной массы людей, на единственном свободном клочке... под орущий из соседнего ларька рэп, танцевала девочка лет шестнадцати. Она была в одной тоненькой футболке и брючках... Бледная, с копной разлетающихся рыжих волос, она была красива... В ее глазах сквозил сумасшедший восторг... она видела, что в шапку ей кидают деньги... мелочь... кто-то полтинник, а вот этот боров наклонился и положил сотню... сегодня и завтра у нее будет доза... и это главное. Извивалась девочка на сигаретной картонке, кто-то уже шмыгался в углу... жизнь шла свои чередом... и только я понимала, что это край...

...Жизнь наркомана удивительно размеренна. “День Сурка”, да и только. При желании в ней можно уловить даже некоторые закономерности. Например, час пик. “Rush Hour” по-английски... Забавно, но слово “rush” на сленге значит “приход”... Часа в два-три пополудни улицы буквально кишат недавно раскумаренными торчками. А в центре города это просто бросается в глаза. Довольные после утренней вмазки, они пьют свой лимонад, курят и облевывают улицы родного города... По окончании этого срока поток редеет. Реальность снова вступает в свои права.

Реальность... Иногда она нестерпимо резка. Сталкиваясь с этим, ты на миг осознаешь, зачем... Но потом эта мысль ускользает. А жаль – ведь тогда бы я смогла объяснить им... Вот сегодня еду я в трамвае. Ехать долго. Трамвай полупустой... У входа – древняя бабка, зацепившаяся за поручень высохшей коричневой лапкой. На одной из остановок на ступеньки, кряхтя, вползает еще одна... На вид ей лет девяносто – до того она скрюченная и высохшая. Старомодное драповое пальто с заплатой на боку. Облезлый берет, который, как блин, сидит на ее голове. Иногда он сползает, обнажая розовую лысину... Примостившись радом с первой, она, сдерживая одышку, говорит: “Из поликлиники я. Таскаюсь вот из последних... Устала я, мне бы уж в могилу поскорее. А она, врач эта, молодая. Все лечит. А что меня лечить? Невестка уже и гроб купила – на антресолях лежит. Простой, но ладный такой.” Вторая бабка ее не слушает...

В детстве роль проститутки казалась мне интересной. Я подолгу рассматривала карикатуры в “Крокодиле”, где их изображали красивыми, стройными, в модных колготках в сеточку... Ее зовут Лиза. Я часто видела ее около нашей остановки, когда ехала в Трубу. Как-то я, дожидаясь автобуса, стояла на том месте. Она прошла мимо, и посмотрела на меня. Без колебаний подошла: “Можешь достать?” Я взяла ее с собой... потом познакомила с Могильщиком. Она очень страшная. Не знаю, была ли она симпатичной когда-нибудь. Крашеная блондинка-каланча, очень тощая, с кривыми ногами. Грязная юбка разорвана на заднице, каблуки сношены вдрызг... На панель пошла из-за геры. Я спросила как-то, неужели она не видела другого способа? Она довольно осклабилась. Сказала, что так она ловит двух зайцев: и бабки на дозу всегда есть, и потрахаться под герой – самое то. А что плохо это – так ведь только сегодня. А завтра она поедет к маме, вымоется и...

Иногда у нас встают трамваи, и тогда отрезок до метро длиной в три остановки мне приходится идти пешком. Я вижу их на каждом углу. Они стоят у фонарей, кусая посиневшие губы, и ждут. Они все торчат – все до единой. И все похожи друг на друга, как сестры. А мне такой жизни не надо. Я предпочитаю воровать. Занятие это я освоила довольно неплохо. Ни разу не попадалась – я очень осторожная. Из дома стараюсь ничего не брать. И потом, воровать на улице даже интересно. Надо все продумать: как отвлечь продавца, куда спрятать вещь, как смыться... Когда мне удается стащить что-то крупное – например, кожаный рюкзак с лотка – я испытываю... да просто радость! Мне приятно оттого, что я такая хитрая и ловкая. Благодаря этому у меня всегда есть на чек. А что еще надо?

 

 

(продолжение следует).

 

 

Глава II.

 

Ну и мерзкая же погода сегодня... Дождь стеной.... Ветер воет... Теперь понятно, почему мне так вставать не хотелось. Покурить, что ли? Сажусь в кресло у окна, с наслаждением затягиваюсь. Голова пустая и легкая. Как воздушный шарик. Просто смотрю в окно. На минуту выйдя из созерцательного состояния, вздрагиваю.

Вижу до боли знакомую картину. Прямо перед моим домом, на дорожке, под проливным дождем, стоит молодой парень. Перед ним на корточках – мент. Рядом – еще двое – свидетели. Нарка шмонают... Знакомая рожа. Может, у одного барыги брали... Но не там искать надо, не там. Носки снять и в трусы залезть. Была бы девка – в лифчик. А он по карманам шарит... Может, и повезет, не свинтят. Хотя нет... что-то нашел... кажется, корабль. Радуется, сука. В мусарню поволок. Ну все, пиздец парню. Как ломать его станет не по-детски, ложку с раствором покажут... Скажут, ставься, родной. А в обмен – всего ничего: слить кого или висюки их на себя взять...

Жалко мне его? Нет. А полгода, год назад было жалко. Да что ж вы, люди, с ним делаете! Он же больной человек, сам не ведет, что творит. Кумар им движет... Нет во мне больше жалости. Помню, пришла ко мне в гости Наташа. И рассказала, как она в ночной клуб ходила. Сидит, и вдруг видит, рядом за стойкой девка рубится. Так она ей как даст по морде со всей дури! Еще охранника позвала, заорала: уберите отсюда эту наркоманку. Он ее живо выставил... Я ей тогда ничего не сказала, но в душе страшно возмущалась. Да как она может! Сама ведь еще недавно такая была! Теперь я ее поняла. Я ненавижу торчков. Меня распирает от ненависти... дышать трудно.

Шла я как-то со школы. То ли неделю назад, то ли две. Поднимаюсь по лестнице, вижу, кто-то под нашей дверью сидит. Подошла – наркоманка сидит, ширяется. Уж и контроль взяла. Ей сейчас хоть что – люди, менты, конец света – пофиг. А мне так захотелось ее избить! Дать кованым сапогом прямо в зубы, чтобы шея хрустнула! Забить до смерти! Я еще подумала: ведь сопротивляться не сможет, на приходе-то. Не знаю, как я себя сдержала. И это я! Я, которая рисовала баяны и чеки на полях тетрадок и не могла думать ни о чем... ни о ком, кроме Геры... Откуда ненависть? Наверное, защитная реакция. У мозга тоже свои отходняки.

Ненависть ощущаешь как барьер. Как стотысячную клятву самой себе: больше не сорвусь. А сколько их было... Самое большее – пять месяцев чистоты. От барыг отвязаться можно – не ходить около точек, не снимать трубку, телефон, наконец, поменять. А как отвязаться от тоски по геру?!

Помню мой первый депресняк... Я тогда ни есть, ни говорить не могла – в горле комок стоял. Лежала целыми днями на своем стареньком диване, забившись в угол. Смотрела в окно. А что за окном? Обшарпанная помойка, бомжи, осенние листья. С неба льет без конца. Как будто его ломает. Мне было все равно. Мама приносила мне сладости, купила навороченный плейер, который я давно хотела. Но мне не надо было ни-че-го. Хотя нет. Надо. Очень надо. Но это отныне было под запретом.

Первая попытка слезть... Так и стоит перед глазами та сцена из детства: я, в комбинезончике и яркой вязаной шапочке, стою на краю высокой деревянной башенки. Я хочу на землю, и папа снизу протягивает руки. Но ему не дотянуться, а я боюсь оступиться... И я не смогла.

Сижу как-то на уроке, а в класс новенькая входит. Я как на нее посмотрела, все мне понятно стало... На переменке подняла голову и наткнулась на ее взгляд... Словно на острие накололась... Пара коротких фраз – и вот мы уже на пути к цели. Но в первой аптеке было не все. Пришлось обойти три. Подходя к остановке, я столкнулась с какой-то женщиной. Хотела обойти, тем более двери уже почти закрывались, но женщина неожиданно схватила меня за рукав. Крепко вцепилась, не вырвешься.

- Мама?!

- Куда собралась? Ну-ка пойдем.

И быстрый жест – в карман. И вот у нее в руке мой новенький баян, ампулка с водой и ватка. Мне хочется сказать – отдай, но я молчу...

Слова ничего не значат. Музыка. Только музыка. Она окружает меня. Вся комната завалена кассетами. Гражданка, Дельфин, Битлы и Роллинги. Они все поют об одном. Они знают. Их плакаты на стенах. Они видят. И я прошу у них защиты – от себя…

Постоянное сосредоточение на внутренностях психики... I-I, me-me, mine… Только сама. Что бы не делали с моей кровью, плазмой и мозгами. В своем мертвом теле, в своей безразличности волю нужно искать. Иголку в стоге маковой соломки. Искать долгие... а сколько я торчала? Тут воздаяние идет полной мерой. Ширялась год - год будешь трупом, три – значит, три долгих зимы пройдет в жестоком, беспричинном депресняке, который не лечится никаким Сонопаксом...

Все оттенки серого... Вокруг – серая беспросветность, хотя окружающие все видят в цвете. Ангедония – так сказал Янке тот новосибирский врач. Пластмассовая жизнь... Я не знаю, чему они радуются. Мне не понятно, ради чего они живут. Я? Так, по инерции. Мой мир отняли. Они его не одобряют... Не способны понять его красоту. Что для них красиво? Осенний солнечный день, юная девушка, смеющийся малыш? Для меня красиво другое. Белая горка в ложке. Алый контроль, раствор окрашивающий. Синяя тугая вена. Я упиваюсь их красотой до головокружения. Они – мой триколор, моя отчизна.

Мои сны просты. Они согласуются с классическим постулатом фрейдизма: сон есть исполнение желаний. Каждую ночь я вмазываюсь. Я вижу это в деталях, реально до дрожи... Различие лишь в одном. Во сне мне не надо искать живой веняк. Потому что все мои вены кропотливо воссозданы мозгом в их первоначальном состоянии. Никаких дорог и точек. Нет колодца на левой. Широкие синие реки в молочных берегах... Но наступает утро, я открываю глаза. И первым делом вижу свои запрокинутые руки...

Самое страшное в наркоманской жизни – это ломки. Так считает широкая общественность... Но они не правы. На самом деле это не намного хуже гриппа. Хотя нет, опять вру... дурацкая привычка! Просто свойство человеческой памяти – обрезать невыносимое. По настоящему меня ломало всего два раза в жизни... Последний раз я запомнила. Запомнила, что ломка – это ад. А как еще назвать? Как назвать это состояние... Когда тушишь бычки об руки, чтобы отвлечься от дикой боли, которую тебе причиняет недостаток героина в крови... Маленькие синие пятна на моих руках и запястьях – следы героиновых пыток, всегда напоминают мне о том, насколько сильной может быть боль... А я так боялась боли... В детстве, порезавшись, я всегда ревела в три ручья... Если бы я знала... Боль на ломках неестественна, и оттого запредельна... Или это только кажется? Она уже не предупреждает об опасности... Она зовет смерть.

Джон Леннон. Когда я думаю об этом, в голове, как фон, звучит его голос...

Temp’rature’s risin’, fever is high,

Can’t see no future, can’t see no sky...

 

Звук нарастает... С каждой минутой он все мощнее... Ударные бьют, и сердце глухо бухает в такт... О, ччерт, я не могу это слушать! Он так поет, как будто его прямо щас ломает! Я сто раз читала, что он сидел на героине, но этот голос... хриплый, надломленный... так может петь только торчок. По-настоящему глубоко передал его мироощущение только Гольдман. Он, несомненно, понял, что такое ЖЗЛ. И с чем она граничит. Господа критики сочли это неуважением... бог мой! Но их нельзя осуждать. Они не знают.

Забавное выражение – Cold Turkey... Для тех, кого не ломало. Кто не познал ужас всепроникающего опиумного Холода. У Брюсова стих такой есть, правда, про любовь... безответную.

 

Холод, тело тайно сковывающий,

Холод, душу очаровывающий...

...В этом блеске – все осилившая власть,

Умирает обескрыленная страсть.

 

А в чем, собственно, разница? Бегаешь за любимым точно так же. Твоя мечта – всегда быть с Ним. Разлука причиняет боль. Никто другой тебе не нужен. А если ты и изменяешь, то только для того, чтобы забыться на время... Гораздо реже – из любопытства. Каждая деталь в любимом вызывает в тебе нежность. Ты помнишь все ваши встречи, но первую особенно...Ты думаешь, что будешь верен Ему всегда, до гробовой доски. Многие говорят, что тебе надо забыть Его, что ты тратишь свою жизнь впустую... Но ты знаешь: лучше жить так, чем совсем без любви... Отличий нет.

Разлука... Я не была к ней готова. Я думала, что достаточно будет просто переломаться, попить болтушку и постараться не общаться с закадычными приятелями... Я не знала, что эти приятели – все четверо – будут названивать мне днем и ночью, и особенно часто – когда я одна. Еще бы: за время нашей тесной дружбы они успели хорошо изучить, когда уходят и приходят мои родители, когда я ложусь и встаю... Что будут молчать, дышать в трубку, и в тот момент, когда я, вся взмокшая, с колотящися сердцем, уже готова ее бросить, вкрадчиво шептать: “Ну так как... ничего не надо?” Что будут караулить меня у парадки, на выходах метро... Я думала, что смогу. Ведь я решила!

Но реальность восстала против меня. Я смотрела на свое отражение и не узнавала бледную черноглазую девушку по ту сторону зеркала... Ту, которая любила носить нежно-голубые кофточки под цвет глаз. Все вокруг – напоминало. Механизм моего восприятия был безнадежно испорчен. В каждой рекламе мне слышался намек... Хорошо, что реклама “Пикника” – “замешан и завернут”

вышла только сейчас – убила бы, кто это придумал! Что вам приходит на ум, когда на упаковке из-под чая вы видите надпись: 20 пакетиков по 2 грамма? Когда идет снег? Когда смотрите индийский фильм... в них так часто встречается имя Кумар... Кажется, у них это означает “мужчина”, как у нас – Андрей. Вчера пошла с мамой в магазин за новой юбкой... а там реклама по радио: “Ломбард всегда поможет вам в трудную минуту!” Сказано как будто для определенных слоев населения... Когда я еду домой на метро, перед моей станцией электричка всегда останавливается. Стоит полторы минуты... а затем резко трогается с места... Зачем? Кажется, я знаю. Аффективная персеверация... Говорят, именно эта безотчетная реакция на знакомые слова помогала следствию определить, кто на самом деле совершил преступление... Эти слова и смыслы... они сплелись вокруг меня как непроглядная чаща, где столетним сном спит зачарованная красавица... Сквозь этот лес мне не видно даже клочка неба...

Я не могу ходить по городу. Не могу даже выйти за порог. Все вокруг пропитано смыслом... тем, нездешним. Каждый угол и дом, улица и переулок. Кевин Линч говорил, что у жителей определенной местности или района существует своя, особая традиция восприятия... Он называл это “когнитивная карта города”. Образ Города в сознании тех, чья жизнь прошла там... В моем сознании этот образ настолько четкий, что я могла бы по памяти нарисовать... карту. Ближайший ломбард и скупка... точки в моем районе...у станций метро... аптеки, рынок... Град Китеж, которого не видно, о существовании которого не подозревают... Для тех, кто прожил там долго, реальность словно покрывается прозрачной кисеей...

Своих я узнаю безошибочно. Словечки, жесты... Характерный очерк скул. Землистый цвет лица. Одинаковые стеклянные глаза без дна. Растянутые фразы. Сколько бы времени не прошло. Каждый второй... нет, каждый первый. Подружки-школьницы в очереди за хлебом... Гопа молодых лейтенантов в метро... Десятилетний мальчик, выгребающий мелочь из-под прилавка в аптеке... Он смотрит на меня изо всех зрачков... зовет и манит... куда бы я не пошла. Впрочем, мне и выходить не надо. Прямо перед моим окном, в садике, проходит тропинка... Я уже запомнила все лица, потому что вижу их по нескольку раз в день. “И каждому надо одно и то же, каждый знает, зачем он пришел”...

Недавно встретила на улице одноклассницу... не виделись аж с девятого. Цветущая, веселая, под руку с парнем. Затараторила: “Это мой жених.... Свадьба в октябре, придешь?” Я пообещала... хотя загадывать на неделю вперед для меня – неслыханный риск. Отмечали в каком-то ресторане... Я не смогла высидеть там и получаса. Сев за стол, я обнаружила, что у меня нет вилки. Решила пойти добыть... в служебном помещении за большим столом сидело пять официанток. И все пять – упоротые! Ни с кем не прощаясь, я сбежала вниз по лестнице...села в маршрутку...все на автопилоте... Очнулась перед Даниной дверью. Позвонить? Да!!!

У барыг в квартире всегда стоит особый запах. Жуткий смрад. Как будто могилу разрыли. Я все не могла понять, каким говном у них разит. А сегодня вот доперло. Все ж, когда баяны промывают, ставливают все на пол вместе с остатками контроля. На ковер... И оно там гниет. Разлагается. Как и все мы...

Глупое слово – никогда. Неправильное. Синоним “когда-нибудь”. Не будешь торчать? Когда-нибудь снова заторчишь. Но откуда-то из глубины рвется и ответное: хочешь вмазаться? А когда нибудь не захочешь... Знаю, что неправда. Неравная это борьба. Сколько раз говорила маме: если бы ты попробовала, было бы то же самое. Не верит... И я не верила. Пока крестик свой золотой не проторчала. А ведь всего-то три месяца прошло с того дня...

Второй срыв, и третий... Почти неизбежно это было – так мне думается. Еду в трамвае, а у тетки на переднем сиденье кошелек на пол вывалился. А она не заметила... Толстый такой. Там было четыре тысячи – наверное, отпускные, и фотография мальчика лет трех... Другой раз старушка в продуктовом... покупала кефир себе с пенсии... сеточку на прилавке оставила. Семьсот рублей. Вернулась потом, я видела, все ходила, искала свою сеточку. А мне уже было хорошо... Проторчала все как нефиг делать... для нарка не существует больших сумм.

Я ж теперь просвещенная такая стала. “С глазами на Визине”... Знаю, чем вены мазать, чтоб не палили, гардероб весь соответствующий. Церукал употребляю. Заглотишь за полчасика до вмазки, и не блюешь потом. Культурно так торчишь. Интеллигентно... Потом, когда прошли первые жуткие месяцы, одержимости уже не было. Я просто себе разрешала. Вот иду я мимо Ломоносовской, к примеру. И хочу вмазаться. И мне этого вполне достаточно. А почему нет? Причин я не находила.

Случайность? Вряд ли. За те месяцы, что я провела без Него, я потеряла всех друзей... почти всех. Кого-то закрыли, а кто-то и сам ласты склеил. Машка вот тоже пыталась переломаться... жрала пачками Коделак и Терпинкод... На Новый Год решила замутить – праздник все же. Не знала, видать, что нельзя ей... что кодеин, наложившись на морфина гидрохлорид, убьет ее... Мне кто-то рассказал... спустя месяц. Прихожу домой, а мама ко мне: “Доченька, что случилось? Какая беда?” А я, по привычке: “Да давление сегодня низкое”... Патологическая это привычка – врать. Но избавиться не могу никак – въелось в кровь... вместе с герычем. Вру даже в мелочах, даже самым близким людям... без цели. Просто уже привыкла.

Я знала, что делать. Ходила, куда следует... Социальная смерть? Надо в “Двенедцать шагов”. Моталась два месяца на Петроградскую... ежедневно. Как-то держало. Помню, как нам устроили совместную вечерину – с анонимными алкашами. Нарки и алкаши... Блин, со стороны и не спалишь... Сидит за столиками развеселая тусовка – пацаны, девчата... Только не пьют... Потом бросила. Разговоры там об одном все... слова теряются, а тема остается... и гложет тебя изнутри. Для здоровых все это... А я еще слишком слаба.

Помню, пришел в группу новый мальчик. “Я – наркоман Вася... семь месяцев провел в монастыре”. Выходя, я краем уха услышала, как этот ангельский Вася нахлобучивал мою соседку... “Ну че, замутим, а? Ты только скажи, где взять! У меня и деньги есть, пошли, а?” Через минуту они скрылись в известном направлении... А я пошла домой... спотыкаясь. Мама, как меня увидела, все поняла... Я сидела на диване, глотала колеса... они не лезли в горло. Давилась злыми слезами... Потом мы с мамой пили водку и ревели уже вместе, в голос...

К нам в группу ходила Юля – удивительно красивая девушка с редким сочетанием золотистых волос и карих глаз. Три года она торчала по системе, а потом вот решила бросить... Она уже долго держалась, и на следующий день ей должны были дать значок... Мы уже заранее поздравляли ее... Но она не пришла. Ни на следующий день, ни потом. Появилась только через неделю – бледная, губы синюшные... Сидела все и молча плакала. А мы ее утешали, как могли.

Избежать нахлобучки невозможно. Тем, кто никогда не торчал, не понять этой темной силы, которая скручивает твое сознание, железными пальцами хватает тебя за горло... И не оставляет выбора. Неведомое подстерегает везде. Обрывок чужой фразы... строчка из песни... взгляд из окна. Что бы ты не говорила, Он продолжает жить внутри тебя... Лишь затаился на время... Ты знаешь и боишься. И плачешь ночами от бессилия. Ты понимаешь, что если сорвешься на этот раз, то обратной дороги не будет. Слишком долго ты подавляла в себе желание...

Тогда я срывалась, но продолжала ходить в группу... это успокаивало... разговоры на знакомую тему убаюкивали сознание, не давая впадать в депрессию... Но действовали на всех по-разному. Помню, Ирка, с которой мы тогда общались, выйдя на улицу проветриться, отвела меня в уголок... “Пойдем?” Одно слово, но мысль эта столь проста, что... Я ее послала. Это был просто импульс. На данную секунду я ощущала протест... Она без слов развернулась и пошла. Я вернулась к группе, села и стала слушать... Но уже через пять минут вскочила, и как была, без пальто – на улицу. Бегала по всей Пушкарской и звала ее... Чуть глотку не сорвала... Ее и след простыл. В тот раз мне повезло. Но посиди она со мной еще пять минут... просто посиди молча... я бы пошла с ней. Клянусь.

“Из опыта групп мы знаем, что те, кто регулярно ходит на наши собрания, остаются чистыми”. Какой сарказм... Но это правда. Я знаю таких людей. Но для этого нужна Сила. Те, у кого ее нет, вынуждены срываться, теряя последние остатки самоуважения и веры в себя... Не говоря уже про их близких. Мои первые срывы были ужасны. Для мамы это было подобно смерти. “Ты же сказала, что не будешь! Ты обещала! Как ты могла!” Позже она стала понимать, с чем имеет дело. Наконец-то поверила, что я действительно не могу себя контролировать. Она уже не злилась на меня. Но это было еще хуже. Она решила, что неправильно меня воспитывала... И взяла всю вину на себя. Знала бы она...

“Я стала наркоманкой задолго до того как попробовала что-либо, это было моей целью, моей мечтой. Я сама искала встречи с героином и знала, что это мое”... Я слышала это столько раз, что и сама начала верить... За год до того, как я попробовала, я рассуждала со своей закадычной подружкой, как скучна и отвратительна обыденная жизнь. Жизнь моих родителей и их друзей. Свадьбы, роды, похороны, и снова по кругу. Орущие дети и грязные пеленки. Потные носки и гора грязной посуды. А что в итоге? Страдания, болезни, смерть. А мне так хотелось праздника... Вечного, который бы никогда не кончался. Красивой и легкой жизни... Приключений. Узкого круга людей, которые всегда тебя поймут. И я получила! Все получила, сполна... Но того ли я хотела?!

Я просто не видела другой стороны... Не догадывалась о ее существовании. Праздник... на несколько часов, которые пролетают незаметно, как минуты. А затем – провал в пустоту, которая хуже любого мещанства и страшнее любой обыденности. Раньше я не знала, что такое страх, отчаяние, ненависть. Треугольник самонаваждения...У нормального человека эти чувства возникают довольно редко. А если и возникают... Он жалуется на стресс, пьет витамины, и выбирается на море. А у меня вся жизнь из них состоит. Я ненавижу себя. За то, что в это вляпалась, за то, что нет силы сдержаться, за то, что живу на свете и порчу жизнь моим предкам. Я боюсь одиночества и себя. Я никого не люблю. Мне ничего не нравится. Мне никого не жаль... разве что иногда. Мне забить на всех, в том числе и на себя... Я превратилась в автомат, у которого сдохли батарейки.

Мама старалась как могла. И купить что повкуснее, и шмотки, какие я хочу, в общем, все. Так я хоть выглядеть получше стала. Если наштукатуриться как следует... Руки мажу регулярно. Помогает немного, уже футболки можно носить... А вот с детьми, похоже, вопрос уже закрыт. Ладно, кровь гнилая вся... так еще парочка гепатитов впридачу... как водится. Может, и на этом не все... Да, можно сходить и сдать анализ... А что толку, если я узнаю, что у меня ВИЧ? Не хочу я жить в ожидании своей смерти. Лучше уж неведение. Мама говорит: найди хорошего парня, поженитесь, все у вас будет... Усыновите... Но своего-то не будет никогда! Либо урод родится... А чужого мне не надо. Парня найти? Пробовала я, уж сколько раз. За то время, что завязываю, уже пятеро было. И все до одного – нарки. Не нравлюсь я нормальным... Оно и понятно. Я уж и не мечтаю... Последнего вот недавно закрыли... на рынке взяли с весом герыча... Уже второй раз. Да что мне до него? Близкого человека хочется, чтобы понимание... А кто поймет меня? Да никому я не нужна кроме своих родителей. А им-то за что? Как подумаешь, что я с ними сделала... Мама, моя молодая и красивая мама, за два года превратилась в старуху... Седая вся, в морщинах, лицо от слез опухло... Она ведь хотела как лучше. Отдали меня с отцом в языковую школу, платили с последних, себе в мороженом за двадцать копеек отказывали... Мечтали, что я стану переводчиком... А что я теперь? Одна дорога – в путягу, без образования-то. И то не знаю, смогу ли я... Я вообще забыла, что такое учиться. Зачем это надо... Сохранились какие-то обрывки, и только.

А тяга какая бывает... невыносимо. Хоть на стенку лезь – так вмазаться охота. И главное, ни с чего... В такие моменты думаешь: взять бы да приходнуться по-золотому. Дозняк я свой четко знаю, можно все рассчитать. И все, отмучилась бы... Самоотвод. Но жажда жизни, это звериное чувство, сильнее. Страха уже нет... После того передоза смерть меня уже не пугает... Смерть – значит конец. Конец всего, в том числе желания перца. Вот чего бы я хотела... Хоть я и понимаю всю тупиковость пути с этим обезболивающим жизнь веществом. То, что гер делает с человеком – страшнее смерти... Смерть берет жизнь, а гер берет душу.

Я стараюсь... честное слово. Хотя, какое у нарка честное слово... В общем, пытаюсь сделать так, чтобы мама была мною довольна. Сама-то я себя уже никогда уважать не буду, наверное... Бывает, приду, а она мне все в глаза смотрит... ищет знакомое выражение... Знает, что по венам меня уже не спалишь. В такие места ширяться научилась... Да что там вены; она даже просто спросить боится. Ведь тогда я пойму, что не верит она мне, не доверяет вот ни на столечко. А я и так знаю. Все эти защитные механизмы – прослушать, забыть, отрицать – у меня уже не работают. Я все вижу, все замечаю. С тех пор, как я решила от Него отказаться, жизнь обрела такую резкость... Может, потому меня и мучит депрессия... Говорят, что именно в состоянии глубокой депрессии человек оценивает себя адекватно. В обычной жизни нами движет потребность чуть-чуть подсластить, приукрасить реальность... без этой толики лжи мы терям силы... способность вставать и двигаться дальше... И мне так трудно... Именно тогда, когда двигаться нужно, иначе затянет обратно... Я знаю, что под ногами у меня хлюпает трясина, грозящая поглотить меня вместе с моими никчемными мыслями... И я шагаю. Пусть медленно и с прерывами, но я двигаюсь в сторону от...

Во всех этих просветительских книжках с баянами на обложках пишут, что в период ремиссии семья играет очень важную роль... Может и так. Где-нибудь... А я вижу кругом только ложь и страх. Страх и снова ложь. В детстве я была маменькиной дочкой – послушной, прилежной девочкой с двумя косами. И я носила эти чертовы косы, хоть и терпеть их не могла. Я просто знала, что так надо... И мне этого было достаточно. Сейчас я тоже знаю. Знаю... Но что толку?! Я, сознательно решившая покончить с той жизнью, только и делаю, что вылавливаю намеки на нее буквально во всем... ищу встречи. Так безнадежно влюбленный может часами простаивать на улице, пока не погаснет свет у любимой в окошке... Иногда это просто блюющие молодые люди в трамвае или упоротая девица в аптеке, клянчащая солутан “для дедушки”. Гораздо чаще это песни. В нашей рок-культуре существует колосальное количество песен с намеками на наркотики... Этим страдают почти все исполнители. Еще бы... конъюнктура... фотки на вкладыше в кассету, по которым можно судить о достоверности... Тема-то... щекотная. Даже в таком, облагороженном виде доход приносит... Еще есть память. Память у меня имеет одно жуткое свойство: я всегда запоминаю место, где произошло событие. Порой в этом огромном хранилище картинок что-то замыкает и оно начинает выбрасывать образы в случайном порядке... Проходя по своей улице, я вдруг вспоминаю... не сумасшедшую возню с мальчишками во дворе, не большой овраг, где я, играя, потеряла свой любимый переводной календарик... Не-ет... Я вспоминаю именно тот день. Свой день рождения. Заснеженное февральское утро... метель... Я тогда решила сделать себе подарок. Купила чистого героина... сотку. Сидела вон там, на скамеечке... дышала на покрасневшие руки и улыбалась... А на душе был покой и ожидание праздника. Того самого...

Мама знает, что в череде обычных событий я вижу совсем другое, свое. Сначала она меня не понимала. Вернее, просто отгораживалась. Это нормально... человек инстинктивно пытается отделить себя от страшного, невыносимого... выстроить стену. Потом стена рухнула. И она увидела мой мир.

Первое время она то и дело тянула меня за рукав: ”Смотри!” Я научила ее видеть нарков в толпе. Узнавать по неуловимым признакам таких же, как я. Количество их ошеломляло... Иногда она, забывшись, говорила вслух: “И эта тоже?! В жизни бы не подумала... А вон трое пошли...”

Она понимает все намеки... знает о чем я думаю. Теперь она не строит лишних иллюзий насчет моей силы воли. Наступило подобие понимания... Вроде, это то, к чему я стремилась, но... Между нами поселилась ложь. Мы больше не можем быть искренни друг с другом. Мама отлично знает, что я могу спрашивать ее о здоровье, и в это же самое время незаметно вытягивать из кошелька последнюю сотню... Иуда. За куцую дорожку бодяжного гера готова предать и продать... а может, и еще что... Не знаю. Жутко мне думать о таком самопознании. Какая уж там искренность... Да и она... Говорит, что верит в меня, что надо только постараться и у меня все получится... а в глазах стынет лед. Не верит она в то, что говорит. И я не верю в ее слова. Мы обе знаем правду, но тщательно скрываем ее друг от друга. Живем в бутафорском, картонном мире, где все хорошо... Подчеркнуто внимательны... Говорим о мальчиках и тряпках... А о том, как мне плохо от антинаркошных передач по телеку, мы молчим. Опускаем глаза, когда, выходя из парадки, замечаем на батарее кем-то оставленный баян... Впрочем, со временем я приняла такой способ общения как факт. А недавно мне открылся его глубинный смысл. Действительно, все эти бесконечные беседы... это больше похоже на софистику, чем на беседу с психотерапевтом. Попытка убедить себя и других в заведомо ложных вещах. Обсасывание со всех сторон того, что всем известно и давно навязло в зубах. В последнее время я даже с Наташкой об этом не говорю. И нам обеим от этого только легче.

Реакции выдают – это да... Но я и с этим научилась справляться: глаза вниз, руки сжать, уйти, отвернуться. Но не всегда это можно – бывает, увиденное бьет наповал. Забила стрелку в метро... От нечего делать разглядываю стенки перехода. Поднимаю глаза – и в мозг врывается надпись: ”Телефоны дилеров в нашем городе”... И все. И уже бьет дрожь, холодеют пальцы...

Невзможность самоконтроля – вот самое страшное, что сделал со мной героин. Поначалу я от этого просто терялась, а сейчас привыкла: я никогда не знаю, что сделаю в следующий момент. Отучила себя давать обещания – любые. Так легче. “Может быть”, “если получится” – вот как я теперь говорю.