Спрощення приголосних позначається на письмі в усіх словах рядка

Дата добавления: 2015-08-31; просмотров: 948

И так, в 1953 году на усадьбе «Д» были найдены остатки каменного терема, две грамоты, адресованные Юрию Онцифоровичу, и три, адресованные Онцифору Лукиничу. А основная часть усадьбы находилась тогда еще за пределами раскапываемого участка. Сколько же берестяных грамот с именами посадников принес археологам очередной сезон?

Представьте себе, ни одной. На раскопках, как и в любом деле, поспешность меньше всего способствует успеху. В 1954 году на усадьбе «Д» продолжали последовательно вскрывать нижние ярусы того небольшого участка, раскопки которого начались в предыдущем сезоне. Изучались один за другим слои тринадцатого, двенадцатого, одиннадцатого, десятого веков и так до материка. А когда нам очень хотелось похвастаться, мы подводили своих гостей к западной стене раскопа и говорили: «Между прочим, вот за этой стеной находится усадьба Онцифора. Там очень много интересных берестяных грамот. Со временем мы эту усадьбу раскопаем!».

Новые раскопы тогда были начаты совсем в другом месте, на усадьбе «Б». Исследование этой усадьбы, расположенной на углу Великой и Холопьей улиц, началось еще в 1951 году. И первая грамота была поднята у ее частокола. Усадьба «Б» раскапывалась уже три года, основную часть ее за это время изучили, и теперь открывалась реальная возможность завершить полное знакомство с ней. А ведь такое случалось впервые в археологии, чтобы ученые могли воочию увидеть планировку целой средневековой усадьбы не за какой-нибудь короткий промежуток времени, а за шестьсот лет - с десятого по пятнадцатый век. Впервые в археологии появилась возможность положить на стол двадцать восемь сменяющих один другой планов одной и той же усадьбы, которые, подобно киноленте, способны показать историю этой небольшой ячейки новгородской жизни в непрерывном движении.

Понятно, что и для будущих раскопок посадничьей усадьбы завершение работ на усадьбе «Б» было небесполезным. Чтобы выяснить особенности посадничьей усадьбы, ее нужно сравнить с усадьбами других горожан. Материалы для такого сравнения необходимо было накапливать.

Только в 1955 году вопрос о дальнейших работах непосредственно на посадничьей усадьбе снова встал перед экспедицией. Его можно было решать двумя путями. Можно было идти прямо на запад, прирезав здесь значительный кусок территории, о которой мы знали наверняка, что это усадьба Онцифора и Онцифоровичей. Но можно и нужно было поступить иначе.

Ведь чем дальше мы уходили бы от мостовой Великой улицы, тем труднее было бы разбираться в хронологии построек, прослоек, вещей и берестяных грамот. Тогда, в 1955 году, о применении дендрохронологии для датировки наших ярусов еще только начинали мечтать. Главным же нашим путеводителем по усадьбе оставалась уличная мостовая. Стоя на ней, мы хорошо видели, что вот этот сруб, от которого остались только бревна нижнего венца, существовал одновременно с мостовой, другой был построен раньше, а третьего тогда еще не существовало. Прослойки щепы, глины, песка, надежно отделяющие более молодое от более старого, нужно было соотносить с их следами в стенах раскопа, а также с настилами Великой улицы. А таких настилов, как мы уже знаем, было двадцать восемь. Когда остатки древней постройки находились неподалеку от мостовой, вопрос о том, какому ярусу настилов они соответствуют, решался легко. Когда же раскапывался участок, расположенный одинаково далеко и от стены раскопа, на которой вырисовывались разрезы всех прослоек, и от мостовой, - трудности определения даты находок удесятерялись. Словом, держались за уличные мостовые мы тогда очень крепко.

Между тем из приписки к «Прологу» 1400 года известно, что Юрий Онцифорович, владелец усадьбы «Д» и каменного терема на ней, жил на Козмодемьянской улице. Известно также, по планам середины XVIII века, что Козмодемьянская улица находится где-то рядом. Подобно Холопьей, она должна пересекать настилы Великой улицы под прямым углом. Отыскав этот перекресток, мы сразу бы смогли, во-первых, установить длину усадьбы «Д» по Великой улице. Это было важно для плана дальнейших работ. Во-вторых, выйдя на перекресток, вторгнуться еще сразу на две усадьбы, лежащие по сторонам Великой улицы за перекрестком. Это сразу расширило бы наше знакомство с общей ситуацией на раскапываемом участке Неревского конца. И, в-третьих, идя по Козмодемьянской улице, мы получили бы еще один постоянный хронологический ориентир для находок на усадьбе «Д». Мы смогли бы тогда привязываться не только к настилам Великой, но и к настилам Козмодемьянской мостовой.

Так экспедиция и поступила. Она пошла не на запад, а на юг. И тотчас же вышла на перекресток Великой и Козмодемьянской улиц. Он залегал всего лишь в восьми метрах к югу от раскопа 1953 -1954 годов. Козмодемьянская улица, подобно Великой и Холопьей, была вымощена широкими сосновыми плахами, и ее настилы в своем хронологическом чередовании соответствовали настилам Великой улицы.

По сторонам перекрестка располагались четыре усадьбы, попавшие в раскоп 1955 года самыми небольшими своими частями. Напротив усадьбы «Д», к востоку от нее, за Великой улицей, таилась неизведанная еще усадьба «Е». К югу, за Козмодемьянской улицей, лежала полная загадок усадьба «И». А наискосок, к югу от усадьбы «Е», располагалась такая же таинственная усадьба «К».

Здесь следует отвлечься немного от нашего рассказа и поговорить об условном обозначении усадеб. Как это скучно, вправе сказать читатель, называть усадьбы условными литерами. Зачем говорить «усадьба «Д»? Ведь мы же знаем, что она принадлежала Юрию Онцифоровичу, а до него Онцифору. Присвойте ей название «усадьба Онцифоровичей», назовите и другие усадьбы именами адресатов найденных на них берестяных грамот. И вы сами увидите, как оживет топография раскапываемого участка, как из-за этих сухих «А», «Б», «В» встанут имена населявших усадьбы живых людей.

Нет, без условных обозначений нам, к сожалению, не обойтись. Не нужно забывать, что, говоря, скажем, об усадьбе «Д», мы имеем дело со всеми ее двадцатью восемью ярусами. Люди смертны, и срок их жизни невелик. Ну сколько времени Онцифор владел усадьбой «Д»? Двадцать пять лет - с 1342 года, когда был убит его отец, по 1367 год, когда умер он сам. Это время существования только одного яруса. А история усадьбы «Д», как и остальных изученных здесь усадеб, охватывает шесть веков и около двадцати поколений владельцев. Попробуйте присвоить имена владельцев каждому ярусу усадеб, и нам придется наименовать двести усадеб. И поскольку принадлежность большинства этих усадеб не определяют даже берестяные грамоты, мы все равно прибегли бы к буквенным обозначениям. Только русских букв для этого не хватило бы, и пришлось бы призвать на помощь латинские, греческие и буквы еще нескольких алфавитов. Нет, уж давайте оставим наши литерные обозначения, какими бы сухими они ни казались.

От усадьбы «Д» в раскопе 1955 года оказался крохотный кусочек в восемьдесят квадратных метров, примыкавший к самому перекрестку. Однако даже незначительные размеры этого нового участка не помешали ему подарить экспедиции еще несколько берестяных грамот. И в числе этих грамот две принадлежали к переписке наших знакомых посадников.

Грамота № 167 из слоя конца XIV века сохранилась целиком и начиналась словами: «Челобитье от мелника из Злостьици к Юрию к Онцифорову...».

А от грамоты № 180, найденной в девятом - Онцифоровом! - ярусе, сохранился лишь .небольшой кусочек. На этом крохотном обрывке написано: «...ии и детий еи к Онсифору...». Какая-то женщина обращается к Онцифору от своего имени и от имени своих детей.

Вид с севера на перекресток Великой и Козьмодемьянской улиц

Однако самая интересная для нашего рассказа грамота в 1955 году найдена не здесь, а на соседней усадьбе «И», тоже незначительно задетой раскопом. Там, в слоях первой четверти XV века, в двух метрах от Козмодемьянской мостовой, обнаружен обрывок берестяного письма № 157, первые три строчки которого полностью сохранились:

«Господину Михаилу Юрьевичу биют челом хрестяне Черенщани. Чо еси, господине, велел нам переставливати двор, а ключник нам, господине, велит переста...» - «Господину Михаилу Юрьевичу бьют челом крестьяне Черенщане. Что ты, господин, велел нам переставить двор, и ключник нам, господин, велит переставить...».

Что случилось с двором крестьян Черенщан, мы так и не узнаем. Другое в этой грамоте должно привлечь наше внимание - имя Михаила Юрьевича, которому адресована грамота. Нам до сих пор не были известны потомки Юрия Онцифоровича, хотя об их существовании мы знали. Вспомним завещание Орины, в котором говорится, что в Колмове монастыре лежит весь ее род, начиная с прадеда - Юрия Онцифоровича. Если уж Юрий был чьим-то прадедом, то и отцом кому-то он приходился.

Но был ли этот новооткрытый Михаил сыном именно Юрия Онцифоровича? Условия, в которых найдена грамота, такому предположению как будто не противоречат. Первая четверть XV века - это время, когда по смерти Юрия Онцифоровича его усадьба должна была перейти к его детям - к деду и бабушке позднейшей Орины. А то, что грамота найдена на усадьбе «И», а не на усадьбе «Д», в конце концов, не важно - могли ее и во дворе соседей выбросить, и через забор кинуть.

Предполагать в Михаиле сына Юрия Онцифоровича позволяли и некоторые детали текста найденной грамоты. Михаил Юрьевич был крупным землевладельцем, крестьяне называют его уважительно на «вич» - «Юрьевич», что было привилегией бояр, несколько раз он в грамоте поименован «господином». Эти детали говорили, по крайней мере, о принадлежности Михаила Юрьевича к той же аристократической среде, к какой принадлежал Юрий Онцифорович.

А нет ли в летописи каких-либо сведений о Михаиле? Есть. Под 1420 годом рассказывается о таком событии. Осенью в Новгород пришли послы от гроссмейстера Ливонского ордена, чтобы договориться с Новгородом о предстоящем съезде для заключения «вечного мира». Они условились, что этот съезд состоится в январе 1421 года на реке Нарве, куда Новгород отправит для заключения торжественного договора своих представителей. В назначенный срок «вечный мир» был заключен «по старине», что, по лукавому разъяснению летописца, означает: «...как был при великом князе Александре Ярославиче», то есть при Александре Невском. «Прочность» «вечного мира», заключенного при Александре Невском, была в Новгороде хорошо известна: мир не помешал Раковорской битве и десяткам других сражений.

Сохранился и подлинник договора, заключенного в 1421 году на Нарве. В нем, между прочим, сообщается: «А от Великого Новагорода хрест человал князя великого намеснек Васелея Дмитриевичя князе Федор Патракеевичь, посадник новгородчкей Офонос Федоровичь, Михайла Юрьевичь, Наум Ивановичь за Велики Новгород и за все свои пригороды». Видите, в каком торжественном акте участвовал Михаил Юрьевич и в какой блестящей компании он оказался. Что ж, эта компания по плечу сыну Юрия Онцифоровича и внуку Онцифора Лукинича. Но кто сказал, что дипломат Михаил Юрьевич и наш Михаил Юрьевич - одно и то же лицо?

Продолжим поиски сведений о Михаиле в летописи. Годом раньше - еще одно сообщение о летописном Михаиле: «А Варлам анхимандрит постави церковь камену в Юрьеве монастыри Рожество богородицю. А Михаила Юрьевич церковь древяну святого Михаила на Колъмове...».

Вот это сообщение имеет для нас большую определенность. В Новгороде и его окрестностях в XV веке было около пятидесяти монастырей, но Михаил Юрьевич для своего церковного строительства избрал почему-то именно то место, где строил и был похоронен Юрий Онцифорович, - Колмов монастырь в ближайших окрестностях Неревского конца. Это совпадение уже содержит в себе намек на то, что предположение о родственных связях Михаила Юрьевича и Юрия Онцифоровича может оказаться правильным. Однако нужны новые подтверждения, а их может дать только исписанная береста из еще некопаных слоев усадьбы Онцифоровичей потому, что возможности летописи и других известных ранее письменных документов полностью исчерпаны.

И снова проверку предположения приходится откладывать надолго. В новом сезоне 1956 года ни одной связанной с посадниками грамоты из слоев XIV-XV веков не добыли. Прежде чем расширить раскоп у перекрестка Великой и Козмодемьянской улиц, нужно было докопать до материка нижние ярусы уже начатого раскопа.

Не буду утверждать, что это вызывало лишь досаду и желание поскорее разделаться с малоинтересной, хотя и неизбежной частью работы. Все ярусы новгородского культурного слоя наполнены историческими источниками первостепенного значения, все они несут в себе раскрытие одних проблем и постановку других. Чтобы это обстоятельство стало бесспорным, напомню только, что школьные упражнения мальчика Онфима и его рисунки найдены именно в 1956 году и именно у перекрестка Великой и Козмодемьянской улиц, в ранних ярусах усадьбы «И».

Наступление на запад началось в 1957 году, через четыре года после открытия посадничьей усадьбы, которая и теперь - спустя четыре года - еще скрывала все свои тайны. Это наступление началось в конце лета, когда были доведены до материка раскопы на всех других участках и высвобождены силы для исследования Козмодемьянской улицы. Прирезанный с запада участок захватывал широкой полосой часть усадеб «Д» и «И» и был вскрыт в 1957 году только до уровня напластований конца XIV века. Ведь уже начиналась осень и раскопки подходили к концу. Все грамоты, о которых ниже пойдет речь, найдены в слоях первой половины XV века, в третьем - шестом ярусах, которые сейчас по годичным кольцам древесины датируются 1396-1446 годами.

Первая же грамота, найденная на новом участке, - номер 297 - начиналась словами: «Целобитье от Сергия з братьей из Рагуилова господину Михайли Юрьевицу...».

Потом, спустя день, обрывок еще одной грамоты, получившей номер 300: «...ие господину Михаилу Юрьевицю от Терехо и от Тимоще...».

И, наконец, целое письмо, грамота № 301, разрешила все сомнения и окончательно определила происхождение Михаила Юрьевича не хуже, чем это сделало бы метрическое свидетельство:

«Осподиню Михаилу Юрьвицу, синю посадницу, паробок твой Кля цоло бие...» - «Господину Михаилу Юрьевичу, сыну посадничьему, слуга твой Кля челом бьет...». Дальнейший текст грамоты № 301 очень интересен по историческому содержанию, и мы вернемся к нему, когда соберем вместе все письма, полученные посадниками и их близкими. А сейчас обратите внимание на то, как просто решился вопрос об отношении Михаила Юрьевича к Юрию Онцифоровичу. Михаил назван в грамоте посадничьим сыном. Он был сыном посадника, которого звали Юрием. Но как раз Юрий Онцифорович, его предполагаемый отец, и был посадником. Все сошлось, все встало на место.

Все ли? Да, все, но за одним небольшим» исключением. А может, в Новгороде в конце XIV или в начале XV века были и другие посадники Юрии? Тогда Михаил с равным успехом может оказаться сыном одного из них, а не обязательно Юрия Онцифоровича.

Ну вот, снова скажет читатель, началась «перестраховка». Что же тут проверять? Михаила звали Юрьевичем, а сына Онцифора Юрием. Юрий был посадником, а Михаил сыном посадника. И грамоты найдены на одном участке. И по времени грамоты Михаила чуть позже грамот Юрия. Вопрос ясен и в дальнейшем обсуждении не нуждается.

Нет, нуждается. И вот почему. Грамоты Юрия и Онцифора найдены на усадьбе «Д», а все четыре грамоты Михаила Юрьевича - на усадьбе «И», по другую сторону Козмодемьянской улицы. Эта их взаимоисключаемость не может остаться без проверки. И вот что такая проверка устанавливает.

Привлечение всех возможных свидетельств позволяет твердо сказать: да, в Новгороде конца XIV - - начала XV века был еще один посадник Юрий, который годится нашему Михаилу Юрьевичу в отцы. Это посадник Юрий Дмитриевич, нам известно о его деятельности на протяжении тринадцати лет между 1397 и 1409 годами. Почему бы ему не быть отцом нашего Михаила? А вот почему. Юрий Дмитриевич, как показывают духовные грамоты новгородской боярской семьи Шенкурских, жил на другом берегу Волхова, на Нутной улице Славенского конца. Никаких точек соприкосновения с Михаилом Юрьевичем у него нет. А Юрия Онцифоровича с Михаилом роднит все, включая и Колмово, и соседство усадеб на Великой и Козмодемьянской улицах. Вот теперь все сомнения устранены, и мы имеем право сказать: Михаил Юрьевич был сыном Юрия Онцифоровича.

Но почему же все-таки они оказались на разных усадьбах? Не будем спешить с ответом на этот вопрос и продолжим знакомство с урожаем берестяных грамот, собранных осенью 1957 года.

Грамота № 303. Обрывок. Начало письма: «Приказ от Ондреяна Михайловича к Пуцне. Здесе ми бил челом...».

Oго! Новое имя - Андреян Михайлович. По-видимому, сын Михаила Юрьевича, внук Юрия Онцифоровича, представитель еще одного поколения Онцифоровичей, о котором никаких свидетельств до сих пор не было.

Грамота № 306. Снова обрывок. Невразумительные куски слов. Но кое-что ясно: «Покло... илу Юрьевицю у во... бабик мене ид... господину целомь бь...». Снова упоминание Михаила Юрьевича.

Грамота № 307. Целиком сохранившееся письмо в восемь строк, начинающееся словами: «Осподену Ондрияну Михайловицю, осподену Микыти Михайлоцю, оспоже нашей Настасеи Михайлове жене чолом бею хрестьяне Избоишане...».

Здесь, как на семейной фотографии, все действующие лица, за исключением Михаила Юрьевича, который к моменту написания грамоты № 307 уже умер, иначе его не преминули бы упомянуть в своем челотии крестьяне Избоишане. Упомянута его вдова - «Михайлова жена» Настасья и дети - Андреян Михайлович, с которым мы уже познакомились, и Никита Михайлович, новое для нас лицо. Кто-то из этих двоих сыновей Михаила был отцом Орины. Она называет Юрия Онцифоровича своим прадедом. А ведь Андреян и Никита приходятся ему внуками.

Неожиданное подтверждение родства Андреяна, Никиты и Настасьи с Михаилом Юрьевичем обнаружено в одной западнорусской летописи - «Летописце епископа Павла», - сохранившей некоторые новгородские сведения, утраченные в собственно новгородских летописных сводах. В этой летописи рассказывается, что церковь Рождества богородицы в Колмове монастыре завершена в 1423 году «Настасьей Михайловой», а ведь это и есть наша «Настасья Михайлова жена», упомянутая в грамоте № 307.

Все эти грамоты - № 297 и 300, и 301, и 303, и 306, и 307, адресованные Михаилу Юрьевичу и его детям, - найдены в слоях третьего или четвертого ярусов, то есть попали в землю между 1422 и 1446 годами. В этот промежуток времени Михаил Юрьевич умер, успев получить большую часть названных здесь писем, и в позднейших грамотах на месте его имени появились имена его детей. В залегающих ниже пятом и шестом ярусах, исследованных в том же 1957 году, нужно было ожидать грамот, адресованных только самому Михаилу Юрьевичу. Так и оказалось. Там были найдены еще три грамоты с именем Михаила Юрьевича, получившие номера 308, 311,313.

И все эти десять грамот, называющих своими адресатами Михаила Юрьевича или его детей, обнаружены на усадьбе «И». Они были разбросаны на громадной площади в пятьсот квадратных метров на разной глубине. Разница в уровнях их залегания достигала метра. Следовательно, они попадали в землю достаточно долго для того, чтобы на усадьбе отложился целый метр культурного слоя. Словом, принадлежность усадьбы «И» эти грамоты определяли недвусмысленно; ею владел в первой половине XV века сначала сын Юрия Онцифоровича Михаил, а потом вдова и дети Михаила.

Это обстоятельство ставило перед археологами новую проблему: а кому принадлежала усадьба «И» в более раннее время? Купили ли ее Онцифоровичи в начале XV века или и раньше жили на ней? Это не праздный вопрос. Желая установить отличия посадничьего хозяйства от хозяйства других горожан, мы не можем не заинтересоваться, владели ли Онцифоровичи одной или несколькими усадьбами. Дело в том, что обычное археологическое сравнение посадничьей и непосадничьей усадеб не обнаруживало видимых различий между ними. Усадьба «Д», на которой жили посадники Онцифор и Юрий, ни своей площадью, ни планировкой, ни размерами домов не отличалась, скажем, от усадьбы «Б», где никаких посадников не было. Правда, усадьбу «Д» украшал каменный терем, какого не имел ни один из соседних участков. Но ведь этот терем Юрий выстроил только на рубеже XIV и XV веков. А в более раннее время и такого отличия не было.

Сравнение находок тоже не давало сколько-нибудь существенных отличий. Ценности - в житейском, разумеется, а не в научном понимании этого слова - в землю попадают редко, а некоторые замечательные вещи из числа найденных на усадьбе «Д» могли бы встретиться и в быту других достаточно богатых горожан. Одним словом, если бы не грамоты, определить, что лопатами археологов раскрыта усадьба виднейших руководителей Новгородской республики, было бы просто невозможно.

Но, может, богатство Онцифоровичей, определившее их выдающееся положение в новгородском обществе, проявлялось во владении не одной, а несколькими усадьбами? Может, им принадлежала не одна, а несколько ячеек из тех сот, которые образовывали гудящий улей новгородской жизни?

Вопрос о том, кому принадлежала усадьба «И» в XIV веке, можно было решать только одним способом - поисками новых берестяных грамот в слоях XIV века. И такие поиски, продолжившиеся в 1958 и 1959 годах, дали вполне ясный ответ.

В шестом или седьмом ярусе напластований усадьбы «И» нашли обрывок берестяной грамоты № 362: «Осподену Юрию Онцифороцю Ондрике цоло бе. Послал есме тъ... и сво...».

Костяная рукоятка ножа парижской работы начала XIV века, найденная на усадьбе Онцифора. Увеличено

В восьмом ярусе на той же усадьбе обнаружили целую грамоту № 370, начинавшуюся словами: «Поклон ко Юрью и к Миксиму от всех сирот». Залегание этой грамоты в слоях третьей четверти XIV века позволило предположить, что здесь снова назван Юрий Онцифорович, а не какой-то другой человек с тем же именем. Окончательно же убедиться в этом помог упомянутый в грамоте вместе с Юрием Максим («Миксим»). Но об этом со всеми подробностями расскажем в одной из следующих глав.

Эти две находки показали, что двумя усадьбами, а не одной" семья Онцифоровичей обладала уже во времена Юрия, во второй половине XIV века. С верхнего этажа построенного им терема он мог обозревать оба своих владения... Кому же вторая усадьба принадлежала в еще более раннее время?

Ответ дают две грамоты, относящиеся к числу самых замечательных находок экспедиции за все время раскопок. Одна из них - грамота № 354 - обнаружена последней в сезоне 1958 года. Другой грамотой - № 358 - открылся раскопочный сезон 1959 года. Обе грамоты происходят из слоев девятого яруса и обе написаны собственноручно Онцифором Лукиничем. У нас еще будет время и возможность прочесть оба письма Онцифора. Сейчас же для нас важно лишь одно: находка грамот Онцифора на усадьбе «И» убеждает в том, что и в середине XIV века усадьбы «Д» и «И» имели одного хозяина. Отсюда Онцифор уходил на вече и в походы, сюда он вернулся после отречения, и отсюда же его вынесли в гробу на белых полотенцах.

Однако, когда еще Онцифор находился в зените своей славы или незадолго перед тем, на усадьбе «И» раздавались иные голоса и иные заботы одолевали ее жителей.

В том же девятом ярусе, из которого извлечены письма Онцифора Лукинича, на усадьбе «И» одна за другой стали попадаться грамоты, прямой связи с посадничьим бытом явно не имевшие. В девятом ярусе встретилось три таких грамоты. Вот они:

Грамота № 177 начинается словами: «Поклон от Максима к попу...».

Грамота № 368. Обрывок, но с хорошо читаемым началом: «Се благослови, попе Максиме...».

Грамота № 317 - снова обрывок, на этот раз из заключительной части письма: «...хо сльзы проливаюста пред богъмо. За то гне божий на васо меце, поганый. А ныне покайтеся того безакония. А на то дело оканеное немного поводит. А тых бы хотя и постыдетеся» - «...тех слезы проливаются перед богом. За то гнев божий на вас мечет, поганые. А ныне покайтесь в том беззаконии. А на то дело окаянное немногих наущает. А от тех бы добровольно и не отречься». Автор письма, раздраженно браня кого-то, привычно пользуется трафаретными церковными оборотами. Это и понятно, если две предыдущие грамоты адресованы ему, в чем вряд ли нужно сомневаться.

В десятом ярусе не найдено ни одной грамоты, сохранившей имя адресата или своим содержанием раскрывающей специфику его основных занятий. А в одиннадцатом и двенадцатом ярусах, которые датируются 1281-1313 годами, снова таких грамот несколько.

Два берестяных ярлыка из тех, что привязывались как этикетки к разным предметам для обозначения их принадлежности. На грамоте № 319 слова: «Еванове попове», то есть «попа Ивана». И на другой грамоте № 323: «Марии црн», то есть «Марии черницы», «монахини Марии».

Грамота № 331 изодрана в клочки, но отдельные слова, вернее обрывки слов, прочитать можно: «...го слово пло... гю еще на не азо... господине ярости о...». Как ни изуродован этот текст, в нем ясно проглядывает церковно-литературное содержание.

Наконец в грамотах № 329 и 330, найденных здесь же, их автор благочестиво вздыхает: «Господи, помоги рабу твоему». И здесь же, в слое двенадцатого яруса, - необычная находка: серебряная масленка для елея, предмет, которым пользовались только полы.

Перечисленные находки, собранные вместе, свидетельствуют, что усадьба «И» в конце XIII века и в первой половине XIV века принадлежала попам. Попы жили здесь неподалеку от своего «рабочего места». К раскапываемому участку вплотную примыкают, по крайней мере, три церкви: Спасская, Козмодемьянская и Саввинская. Из этих церквей Саввинская существует, по показаниям летописи, уже с XII века. Мы не знаем пока, купил ли Онцифор Лукинич усадьбу «И» у попов или она и раньше принадлежала Мишиничам, а попы арендовали ее у них, но что сами Мишиничи до времен Онцифора не жили здесь, вполне очевидно.

Вернемся теперь на усадьбу «Д», чтобы познакомиться с ее обитателями первой половины XIV и конца XIII века. Зная историю ближайших предков Онцифора, мы можем «запланировать» здесь ряд встреч. Например, с отцом Онцифора Лукой или с дедом Онцифора Варфоломеем. Не будем, однако, спешить. Мы расстались с усадьбой «Д» в 1955 году, когда там были найдены очередные грамоты, адресованные Юрию и Онцифору. В следующие шесть лет с расширением работ на этой усадьбе количество грамот пополнялось из всех слоев от XIV до XI века, но коллекция «посадничьих» грамот увеличилась лишь на одну.

Впрочем, в эту коллекцию тогда же мог быть включен еще один документ, правда, с другой усадьбы («Е»).

Грамота № 273, найденная в 1957 году в слоях с дендрохронологической датой 1340-1382 годов, сохранила первые две строчки с именами отправителей и адресатов: «Поклоно от Павла и от всих Мравгици ко Юрегу и ко Офоносу...». «Ко Юрегу» значит «к Юрию». Дата грамоты совпадала с начальным периодом деятельности Юрия Онцифоровича. Поэтому ее следовало бы отнести к числу «посадничьих» писем. Но кое-что в этой грамоте смущало. Юрий в ней был назван только по имени без отчества, его не титуловали «господином». И рядом с именем Юрия стояло имя еще одного адресата, какого-то Офоноса, до сих пор не встречавшегося среди Онцифоровичей. Взвесив все «за» и «против», грамоту № 273 решили в число «посадничьих» писем не включать. При издании она была описана как письмо, полученное какими-то неизвестными Юрием и Афанасием.

Но спустя шесть лет после ее. находки, в 1963 году, разбирая и изучая громадные вещевые коллекции Новгородской экспедиции, к истолкованию этой грамоты привлекли маленькую костяную печать, найденную еще в 1954 году. Эту печать, в древности оттискивавшуюся на воске, нашли в очень поздних слоях второй половины XV века. И надпись, вырезанная на ней, в момент находки не способна была ни у кого вызвать каких-нибудь припоминаний. На печати стояло имя владельца: «Офонаса Онцифо». Афанасий Онцифорович. Мало ли кому из новгородцев могло принадлежать такое имя! К находке не возвращались, о ней забыли.

Но, сопоставив эту печать с грамотой № 273, мы иными глазами посмотрим на ее загадочных адресатов. Юрий и Офонос. Два этих имени, стоящих рядом друг с другом в грамоте, дают толкование и грамоте и печати. Грамота адресована братьям Юрию и Афанасию Онцифоровичам. О существовании одного из этих братьев мы теперь узнаем впервые. Афанасий Онцифорович, владелец случайно найденной печати, - сын Онцифора Лукинича и брат посадника Юрия. Посадничья семья увеличилась на одного человека.

Другая грамота - № 339, найденная на этот раз на усадьбе «Д», извлечена в 1958 году из напластований седьмого яруса, из слоя самого конца XIV века. От нее сохранилось только начало: «Поклон от Родиваца господину посад (ни) ку. Се от Хъ...».

Посадник здесь не назван по имени. И хотя Юрий Онцифорович получил посадничество лет через десять - пятнадцать после того как закончилось отложение слоя седьмого яруса, можно было бы, не задумываясь, предполагать именно в нем получателя грамоты № 339. Ее могли затоптать в грязь. Однако возможно, что адресатом этого письма был не он, а Онцифор Лукинич. Как раз в конце XIV века на усадьбе «Д» Юрий Онцифорович строил свой каменный терем, и при рытье канав для фундамента масса земли была вынута и выброшена на территорию усадьбы. В этой земле могли оказаться и обрывки более ранних грамот.

Именно такую судьбу, вероятно, пережил обрывок грамоты № 385, найденный в слоях конца XIV века на усадьбе «Д» в 1961 году. Вокруг новой находки уже не приходилось гадать. Начало письма сохранило четкий текст: «Поклоно посаднику Онсифару. Оже... по... наболися позовно грамоте...».

Вообще 1961 год в нашем знакомстве с усадьбой «Д» увенчался таким же успехом, какой экспедиция пережила в 1957 году на усадьбе «И». Там перед нами предстали Онцифоровичи младшего поколения. Здесь же береста донесла голоса их предков.

Печать Афанасия Онцифоровича. Наверху - оттиск, внизу - костяной штамп. Увеличено

И не только береста. Первую весть от предшественников Онцифора экспедиция получила, найдя в слое конца XIII - начала XIV века ложку. Да, деревянную, выкрашенную желтой и красной краской ложку, подобную сотням тысяч деревянных ложек, существовавших на Руси с глубокой древности и доживших до наших дней. Только эта была не совсем обычной. Она была украшена тончайшим узором, нанесенным раскаленной иглой. Ее рукоятку обвивал орнамент из листьев и лент. На наружной стороне широкой части причудливо переплетались растительные завитки, концы которых завершались страшными мордами фантастических чудовищ. А на внутренней стороне искусный художник изобразил воина в доспехе и короне, с поднятым к плечу мечом и опирающегося левой рукой на щит. На черенке этой ложки той же иглой выполнена надпись: «Еванова Олъфоромеевича».

Ложка Ивана Варфоломеевича

Ложка принадлежала Ивану Варфоломеевичу. Летопись не сохранила воспоминания о таком человеке. Но мы-то, хорошо зная условия и всю обстановку, в которой найден этот предмет с надписью, можем уверенно сказать: она принадлежала дяде Онцифора, брату Луки Варфоломеевича, сыну Варфоломея Юрьевича - Ивану, представителю того поколения, на смену которому пришло поколение Онцифора.

Вскоре из тех же хронологических глубин на лабораторный стол экспедиции легла грамота № 389. Ее нашли там, где и ожидали найти, - в слое десятого яруса, который, по данным дендрохронологии, датируется 1313-1340 годами. В двух строках, сохранившихся от большого письма, читаем: «От Лукы ко Марфи. Цто Олекса Колбинць дал порку в кунах, да ти бы дата куны на Пьтров день во Рисаль...».

Принадлежность грамоты № 389 нашему Луке Варфоломеевичу, а не какому-то другому Луке, вряд ли может вызывать сомнения. И место ее находки и дата - все соответствует отцу Онцифора Лукинича. Однако чтобы окончательно развеять возможные сомнения, А.Б.Арциховский сделал любопытные подсчеты. Он сосчитал, сколько раз Новгородской Первой летописи употребляются разные боярские имена, взяв для подсчетов посадников, тысяцких, их достоверных родственников, воевод, основателей церквей, начальников посольств. И оказалось, что в летописи фигурируют 36 Иванов, 30 Михаилов, 19 Федоров, 17 Василиев, 14 -Семенов, 13 Юриев, 10 Борисов, 10 Александров и только один Лука - наш Лука Варфоломеевич. Таким редким было его имя.

Что известно о Луке Варфоломеевиче? Обстоятельства его смерти уже рассказаны. А кроме этого Лука в летописи упомянут только один раз. В 1333 году он был членом посольства, отправленного из Новгорода к московскому князю Ивану Калите.

Что мы узнали о нем нового? Очень немного. Какой-то Олекса Колбинец поручился за Марфу, взявшую у Луки деньги в долг. Срок этого долга истекает на Петров день, 29 июня, и Лука напоминает своей должнице о возврате денег. В противном случае он вправе потребовать эту сумму с Марфиного поручителя Олексы. Однако за этими внешне незначительными фактами стоит вывод о несомненной принадлежности Луке усадьбы «Д». А это для нас главное.

И, наконец, последняя «посадничья» грамота - № 391 - найдена в слоях одиннадцатого яруса. Она была брошена в землю между 1299 и 1313 .годами, -во времена, связанные с деятельностью Варфоломея Юрьевича - отца Луки и деда Онцифора.

Когда Варфоломей Юрьевич умер в 1342 году, его внук Онцифор был уже взрослым человеком, совершал самостоятельные военные походы и начинал свою бурную, хотя и кратковременную политическую деятельность. Значит, Варфоломею в год смерти было не менее шестидесяти лет. Однако в летописи и в других письменных источниках первые сведения о нем появились сравнительно поздно, когда ему было уже за сорок. Правда, эти первые упоминания застают его на вершине власти. В 1323 году от его имени заключены два важнейших международных акта Новгорода - договор с Ливонским орденом о мире и хорошо уже нам знакомый Ореховецкий договор со шведами. Договор Новгорода с Норвегией в 1326 году заключен также от имени Варфоломея. Еще раз он упоминается как посадник в 1331 году. Во главе новгородцев он встречал тогда получившего в Москве утверждение от митрополита нового владыку и своего старого друга Василия. А спустя девять лет архиепископ Василий хоронил посадника Варфоломея.

Грамота № 391, разумеется, не была дипломатическим документом и не принадлежала к его переписке с архиепископом Василием. Это обрывок письма, в котором отдавались хозяйственные распоряжения: «От Олфоромея к Доманцю и ко Лахну и ко Евану и к Олексе. Секите сук нмого, а рожи много...».

Прорись грамоты № 391. Письмо Варфоломея Юрьевича - один из древнейших русских автографов выдающегося политического деятеля

Загадочное «нмого» расшифровывается как вполне прозаическое «много» - слово, в котором Варфоломей сделал ошибку. Он приказывает своим слугам готовить подсеки для посева ржи, иными словами, вырубать кустарники на месте будущей пашни.

И снова главное историческое содержание этой записки заключается в том, что она, бесспорно, свидетельствует о принадлежности Мишиничам усадьбы «Д» уже при Варфоломее Юрьевиче.

Между прочим, - и это тоже заслуживает почтительного уважения - грамоты, написанные Лукой и Варфоломеем, были в год их находки самыми древними автографами крупных русских политических деятелей.

Итогом десятилетних терпеливых и целеустремленных поисков «посадничьих» грамот стала обширная коллекция из двадцати шести писем, именами своих авторов и адресатов связанная с шестью поколениями знаменитой в Новгороде семьи государственных мужей. Десять ее представителей запечатлели свои имена на бересте, на дереве и на кости: Андреян и Никита Михайловичи, Михаил Юрьевич и его жена Настасья, посадник Юрий Онцифорович и его брат Афанасий, посадник Онцифор Лукинич, Иван и Лука Варфоломеевичи и, наконец, посадник Варфоломей Юрьевич...

А где же Юрий Мишинич? И Миша?

Ни с Юрием Мишиничем, ни с Мишей, ни с другими представителями их семьи, более древними, чем Варфоломей, мы на усадьбе «Д» не встретились. И они на этой усадьбе, по всей вероятности, не жили. И вот почему.

Посадник Юрий Мишинич упоминается в летописи с 1291 по 1316 год. Его брат Михаил Мишинич был посадником уже в 1272 году и умер в 1280 году. Их отец Миша, следовательно, действовал в середине XIII века. Этому времени на Неревском раскопе соответствуют одиннадцатый - четырнадцатый ярусы. Здесь, казалось бы, надо ждать грамот с именами Юрия, Михаила, Миши.

Эти слои дали немало берестяных грамот, но имена их авторов и адресатов были совсем иными.

В двенадцатом ярусе усадьба «Д» связалась с каким-то Кузьмой. Это имя прочтено в обрывке грамоты № 393 («Кузьма дал...») и в целом письме № 344, написанном Петром и адресованном Кузьме.

Около того же времени усадьба могла принадлежать некоему Никифору, имя которого также запечатлелось в двух документах - берестяной грамоте № 346, отправленной «от Микифора к тетке», и грамоте № 421, написанной Лихачем Микифору.

В тех же слоях в 1962 году найден обрывок грамоты № 411, написанной каким-то серьезным мужчиной, имя которого заканчивалось на «андр». Его могли звать Александром, Менандром или Никандром. И написал он не больше - не меньше как распоряжение некоей Ксении, чтобы она, взяв цепи, заковала в эти цепи Матвейца в пивном подклете и приказала бы Константинцу стеречь его до приезда вышеозначенного Александра-Менандра-Никандра.

В четырнадцатом ярусе найдены грамота № 395 - - письмо Григория матери и грамота № 350 -- письмо от Степана и от матери к По-люду.

Словом, грамоты, происходящие из слоев, которые по всем расчетам должны содержать переписку Мишиничей, оказались написанными и полученными совсем другими людьми. Очевидно, предки Варфоломея на усадьбе «Д» не жили.

И это наблюдение, возможно, свидетельствует о более интересном процессе, чем тот, который был бы прослежен, будь грамоты Юрия и Миши найдены на раскопанной усадьбе.

Дело в том, что из исторических деталей, связанных с личностью посадника Юрия Мишинича, нам известна одна, чрезвычайно любопытная. В 1342 году архиепископ Василий похоронил тело Варфоломея Юрьевича, первого Мишинича, жившего на усадьбе «Д», в «отне гробе», то есть в гробу, где уже лежали останки его отца Юрия Мишинича. А этот гроб находился в церкви Сорока святых мучеников. А церковь Сорока святых мучеников соседствовала с участком, раскопанным Новгородской экспедицией. Этой церкви уже нет, она разрушена в XVIII веке, но на старинных планах Новгорода ее обозначали. Расстояние до нее от усадьбы «Д» примерно 150 метров. Значит, если Юрий Мишинич не жил на усадьбе «Д», то его усадьба была где-то здесь, в том же «микрорайоне» Новгорода.

За пределами раскопа и усадьбы «Д» стояла в древности и каменная церковь Спаса на Розваже.

По летописи эта церковь в 1421 году выстроена Лукьяном Онцифоровичем. Вряд ли возможно сомневаться, что Лукьян был родным братом Юрия Онцифоровича. Но берестяных писем, им написанных или им полученных, на Неревском раскопе не найдено. Значит, и этот представитель семьи Онцифоровичей жил в том же «микрорайоне», однако за пределами раскопанного экспедицией участка.

А если это так, мы можем наблюдать постепенное увеличение богатств посадничьей семьи, распространение ее на все большую часть городской территории. Владевшая первоначально какой-то усадьбой «икс» семья Мишиничей во времена Варфоломея прочно водворяется на усадьбе «Д», а при Онцифоре и на усадьбе «И».

Иными словами, тот участок принадлежавшей Онцифоровичам территории, который был раскопан в 1953-1962 годах, составлял лишь окраину целого района, подвластного посадничьей семье. Основные ее владения располагались за южной границей раскопа, там, где сейчас проходит асфальтированная магистраль Садовой улицы, и еще дальше, в ограде Кремлевского парка.

Возможно и другое решение вопроса. Онцифоровичи с самого начала владели многими городскими дворами, но на большинстве этих дворов жили не сами бояре, а арендаторы. Боярская же семья, увеличиваясь, время от времени переносила свою главную резиденцию из одной городской усадьбы в другую. Как бы то ни было, наше представление о том, как выглядела посадничья усадьба и чем она отличалась от усадеб других горожан, неожиданно получило зримый образ боярского гнезда, включающего не одну усадьбу, а несколько, занимающего не отдельную, окруженную частоколом ячейку городской территории, а плотно обосновавшегося на территории большого района Новгорода.

Глава 8. „Бьют челом крестьяне господину своему...”

До сих пор, путешествуя по времени на посадничьих усадьбах, мы знакомились только с историей самой находки берестяных грамот, адресованных семье посадников или написанных членами этой семьи. Сейчас все эти письма, которые собирали девять лет, разложены перед нами. Их двадцать шесть. Двадцать шесть кусков бересты, плотно зажатых между стеклами и окантованных.

Одно письмо Варфоломея. Одно написано Лукой. Шесть писем получил Онцифор и два написал сам. Шесть писем адресовано Юрию Онцифоровичу. Восемь - Михаилу Юрьевичу. Одно - написано Андреяном Михайловичем. Одно получено Андреяном Михайловичем, его братом и матерью. Двадцать шесть писем и шесть поколений одной семьи.

Но это, разумеется, не все грамоты, связанные с посадничьей семьей. В действительности их больше. Ведь кроме тех писем, на которых сохранились имена адресатов или авторов, на усадьбах «Д» и «И» найдено немало обрывков, утративших свои первые строки. Имея дело с такими обрывками, нельзя абсолютно точно угадать их адресатов. Однако они найдены на посадничьих усадьбах, в слоях, которые связаны с определенными периодами в истории посадничьей семьи. Таких обрывков собрано несколько десятков, и они содержат порой не менее ценные сведения для характеристики знатного боярского рода.

О чем же рассказывают все эти письма? Задав этот вопрос, мы подошли к одному из самых важных теоретических споров, касающихся истории средневекового Новгорода. К проблеме экономической природы Новгородской республики. Говоря проще - к вопросу о том, кому в Новгородской республике принадлежала власть.

Перед каждым человеком, думающим о средневековом Новгороде, невольно возникает привычный образ большого торгового города на Волхове. Серая гладь широкой реки расцвечена всеми красками бесчисленных парусов. Перекликаются кормщики. На шумных пристанях скрипят блоки. Проплывают на смоленых канатах тюки фландрских сукон и двинской пушнины. По наклонным помостам с гордо выгнувших свои резные носы ладей и учанов загорелые моряки выкатывают бочки дорогого фряжского вина. Пахнет рыбой, смолой и нагретой солнцем древесиной кедра. Разноголосая, разноязыкая речь - русская и немецкая, шведская и карельская, новгородское «цоканье» и московское «аканье». Шумит торг. А в тени розовых стен церкви Параскевы-Пятницы, покровительницы торговли, бывалые корабельщики плетут небылицы о заморских странах и самозабвенно врут о дочери морского царя и Садке богатом госте.

Что ж! Приблизительно так и было. Один из крупнейших купе городов Европы Новгород стоял на пересечении важнейших международных торговых путей. Многие из его дальних связей были проверены и уточнены при раскопках. Среди бесчисленных добытых из земли древних предметов немало и таких, которые привезены из стран Западной Европы, и с далекого Юга, и из пестрых, голубых и зеленых, стран Средней Азии. Новгород отливал свои деньги-слитки из западноевропейского серебра, вырезал для своих женщин украшения из прибалтийского янтаря, грыз грецкие орехи, причесывался самшитовыми гребнями, ел беломорскую семгу, намыливался в бане средиземноморской губкой, ставил на стол расписную поливную иранскую посуду, кроил фландрские сукна.

Новгород вез за свои рубежи мед и воск, северную пушнину, кожу и рыбу, снабжал западноевропейским серебром всю Русь до Рязани и Нижнего Новгорода, с запада на юг и восток перевозил западноевропейские товары, а на запад - восточные и южные.

На фоне этого колоссального товарообмена перед глазами исследователей долгое время маячили только две основные фигуры - фигура богатого гостя, купца, держащего в своих руках все нити большой торговли, и фигура производителя купеческих товаров - охотника, рыболова, бортника. Принято было считать, что только торговля была основой новгородской экономики. Ни ремесло, «и земледелие на нее не влияли. Летопись пестрит сведениями о нехватке в Новгороде собственного хлеба, который трудно вырастить на тощих северных почвах, а о ремесле она вовсе молчит. И поскольку главной фигурой в Новгороде был купец, ему принадлежала и вся власть в республике. Все эти посадники, возглавлявшие государство, наверняка составили свое богатство и упрочили его, покупая одни товары, продавая другие и наживаясь на третьих. Так думали почти все историки в XIX веке и многие историки в первой трети XX века.

Потом археологи, добыв и изучив десятки тысяч древних предметов из средневековых слоев Новогорода, расчистив остатки многочисленных древних мастерских, открыли третью важнейшую фигуру новгородской истории - фигуру ремесленника, владевшего всеми тайнами обработки металла и дерева, кости и кожи, камня и шерсти, изготовлявшего и бытовые предметы, и инструменты, умевшего не только построить дом, но и наполнить его тысячью великолепно сделанных вещей. А анализ письменных источников - летописей и актов, писцовых и лавочных книг выдвинул на первый план в управлении республикой фигуру боярина-землевладельца, которому принадлежали села и пашни, рыбные ловы и промысловые леса. Это его товары перепродавались потом купцами, принося наибольшую прибыль своему первоначальному владельцу. Купец и боярин-землевладелец этим анализом были противопоставлены друг другу. Была высказана уверенность в том, что главная роль купца состояла в посредничестве между действительными владельцами богатств - феодалами-землевладельцами - и рынком, а власть в Новгородской республике принадлежала кичащимся своим происхождением родовитым хозяевам богатейших и обширнейших земельных угодий. Основу новгородской экономики, источник новгородских богатств советские историки увидели не в международных купеческих спекуляциях, а в нещадной эксплуатации боярами массы новгородских крестьян и ремесленников.

И вот теперь эту мысль можно было проверить десятками писем, полученных в городской усадьбе одной из самых родовитых боярских семей, представители которой полтораста лет правили боярской республикой.

О чем же рассказывают эти письма? О землевладении? Или о торговле? Чем в своей каждодневной жизни были озабочены шесть поколений Мишиничей - Онцифоровичей? Прочитаем те грамоты, которые дают представление об экономике боярского хозяйства.

Начнем с самых древних грамот, с тех, которые извлечены из слоев эпохи Варфоломея и Луки.

Прорись грамоты № 301. Крестьянская жалоба на тяжесть боярских податей

Грамота № 391, написанная рукой Варфоломея, упоминает «ржи много». В тех же слоях на усадьбе «Д» найдены еще три грамоты, не сохранившие имен авторов и адресатов. Вот грамота № 191: «...деже ржи с Офлемовими людми. А найма дай коробью ржи». Слово «дежа» в этой грамоте означает определенную меру сыпучих тел. Это слово в древнерусских документах впервые встречено в одной из берестяных грамот еще в 1952 году и с тех пор несколько раз повторилось. Сейчас в некоторых диалектах оно означает квашню, кадку, в которой творят тесто. В древности такими кадками измерялось зерно. Слово «найм» означает здесь способ расчетов с зависимыми людьми. Речь в грамоте идет об использовании крестьян при уборке урожая и о расплате с ними. Грамоты № 320 и 327 из того же слоя сохранились в обрывках. В них исчислены в деньгах, овсе и, вероятно, ржи крестьянские повинности.

Все грамоты времени Варфоломея и Луки говорят о заботах, связанных с землевладением. Перейдем теперь ко времени Онцифора. Оговоримся только, что писем самого Онцифора мы пока не касаемся, они заслуживают особого рассказа.

Грамота № 98, с находки которой началось наше знакомство с Онцифором Лукиничем, упоминала его рабу и холопа. В ней, по всей вероятности, речь шла о разделе рабов.

Другая грамота - № 99 называет своим адресатом Онцифора. Она написана не очень грамотно, зато сохранилась целиком и в переводе читается так: «Поклон от Ондрика к Онцифору. Приказываешь про рыбу, а мне смерды не платят без руба. А ко мне пришли человека и грамоту. А что у тебя недобор старый, пришли жеребьи».

В грамоте нужно объяснить четыре слова: «смерды», «руб», «недобор» и «жеребьи». Смерды - это государственные крестьяне, которые платят повинности за -пользование в данном случае рыболовными участками. Слово «руб» встречено впервые, но в древнерусских документах известно слово «разруб», которое означает «раздел», раздел земли, раздел участков, раскладку повинностей. Очевидно, доля выплаты повинностей у разных смердов была разной, и Андрей просит Онцифора прислать эту грамоту, на основании которой он и будет взымать с крестьян рыбный оброк; еще нужно перечислить участки - «жеребьи», с которых Андрей должен получить недоимку, «недобор», за прошлый год или прошлые годы. Снова перед нами землевладельческий документ, хотя речь в нем не о зерне, а о рыбе.

С этой грамотой как бы перекликается целая маленькая - всего в три слова записочка № 325: «Ортимие не недоборной». Там речь шла о списке должников, «недоборных». Здесь же рукой господина или ключника засвидетельствовано, что какой-то Артемий заплатил все сполна.

Вот еще одно письмо управляющего своему господину. Судя по месту и уровню залегания находки, эта грамота, получившая номер 102, адресована Онцифору Лукиничу: «Поклоно от Ф... еси велиле, велиле верши имате, творяце и виновати. Одину три коробеи ув Ыванка узяле. Староста Олескандрова погоста бееть целом, стобы еси, господине, окупиле и... лово положиле со мною, аже ти... окупити их, тиы отошлии».

Здесь два трудных слова: «верши» и «окупить». «Верши» - так в Новгороде назывался хлеб на корню или в зерне. «Окупить» значит взять выкуп за крестьянина, который ушел к другому феодалу, не заплатив своих долгов прежнему владельцу. Ключник докладывает своему господину, который приказал удержать хлеб у крестьян, заявивших об уходе от него, что у Иванка отобрано три коробьи. Коробьями в Новгороде измерялось зерно. Другие крестьяне успели уйти в Александров погост, и староста этого погоста просит сообщить размер этого долга и разрешить вернуть его позднее, когда крестьяне смогут. А может, он готов и сам расплатиться за них, чтобы потом взыскать с лихвой в свою пользу.

В грамоте № 345 на этот раз господин пишет своим крестьянам: «...а звало есмь васо в городо, и вы моего слова нь послушали. А како приедуте по васо дворянь, тако будить». Господин грозится прислать дворян к ослушавшимся его крестьянам. Как об этом сообщают новгородские законодательные акты, господин в случае неповиновения крестьян должен был сначала вызвать их в город «позовкою», а затем, если это потребуется, послать за ними специального чиновника - дворянина. По-видимому, в нашем случае дворяне не потребовались. Крестьяне пришли сами и принесли то письмо, которым их вторично вызвали в город к своему господину.

Все эти грамоты снова характеризуют Мишиничей как крупных землевладельцев, всецело занятых в своем хозяйстве управлением обширными волостями.

А вот письма, полученные Юрием Онцифоровичем. Эти документы вдвойне ценны для нас не только потому, что они снова и снова рисуют вершителей судеб Новгородской республики вотчинниками, владельцами обширных земельных участков и тысяч крестьян, но и потому, что в них мы впервые слышим голос самих крестьян, повествующий об их судьбе, о жизни под управлением боярских приказчиков. Однако будем знакомиться с этими письмами по порядку.

Грамота № 386. В крохотном обрывке лишь несколько букв, но эти буквы складываются в слова: «...о земле...».

Грамота № 96. Снова обрывок: «...ле без емников и я омеши двои за Федора з бра...». Упоминаются «омеши» - сошники и «емники» -рукояти. Письмо сообщает о состоянии сельскохозяйственного инвентаря.

Грамота № 97. Обрывок из начала письма: «Господину Юрию челом бее Ортьмъка и Деица. Рожь продають по...». Артемка и Деица, как можно догадываться, сообщают Юрию Онцифоровичу о ценах на рожь.

Грамота № 104. Обрывок, в переводе не нуждающийся: «...а земля сама ся окупить твоим здоровием».

Грамота № 273. Обрывок письма, посланного Юрию и Афанасию. В нем по существу нет никакого конкретного содержания. Но авторами письма названы Павел и «все Мравгицы», то есть жители деревни Мравгицы. Снова крестьянское письмо феодалам.

И, наконец, целое письмо, грамота № 370: «Поклон ко Юрью и к Миксиму от всих сирот. Цто еси дал нам за клуцка, за нас не стоть, нас продаеть, и окрадони от ного есми. А лежини от ного, не отъезде да. А ми есми в том погибли. Аже ему будьть сидить, намам сили ниту сидити. А да нам смирного человека. А на том тобе цолом».

В письме много ошибок, пропущенных букв. Это и понятно - ведь написано оно от имени крестьян, называвшихся в Новгороде XIV века «сиротами». В переводе крестьянская жалоба звучит так:

«Поклон к Юрию и к Максиму от всех крестьян. Что ты дал нам за ключника? Он за нас не стоит, обременяет нас поборами, и мы им ограблены. Мы из-за него стали лежнями, так как он не разрешает нам отъезжать...»

Здесь остановимся, чтобы пояснить слово «лежни» и разобраться, почему крестьяне стали «лежнями». В словаре Даля при слове «лежень» упоминается одно из его значений, которое в XIX веке еще сохранялось в языке. «Лежнем, - пишет В. И. Даль, - в монастырях зовут больничного старца, больного или дряхлого монаха, не выходящего из кельи». Вероятно, это место письма «сирот» нужно понимать так: из-за того, что ключник не разрешает крестьянам отъезжать на промыслы, на охоту, рыбную ловлю, для выполнения собственных хозяйственных дел, крестьяне превратились в неподвижных лежебок, подобных дряхлым старцам. Возможно и другое толкование этой трудной строчки в письме. Слово «лежни» встречается в литовском Судебнике короля Казимира 1468 года. Там оно, напротив, означает людей, не имеющих оседлости, бродяг, а также постояльцев местного населения. Может быть, крестьяне жалуются на то, что ключник их притесняет, а обо всяких бродягах заботится? Тогда можно перевести и так: «А бродяги от него не отъезжают» или «А всяких бродяг он привечает».

Скорее же всего мы абсолютно неверно прочли трудное место письма и прав Л. В. Черепнин, который читает его иначе: «Але ж ини от ного. Не отъездед, а ми есми в том погибли», то есть - «и иное от него»: «ключник не стоит за крестьян, обременяет их поборами, ограбил их, и многое иное творит».

Возможно, нам следовало остановиться на этом последнем толковании текста, не рассуждая столько о «лежнях», которых, оказывается, в письме и нет, но ведь предложение Л. В. Черепнина появилось после многолетних споров о том, как нужно понимать это трудное письмо, и сама история чтения грамоты поучительна. Теперь продолжим перевод:

«Если он от нас не уедет, нам остается погибнуть. Если он будет и дальше сидеть, нам оставаться нет сил. Дай нам смирного человека. А в том тебе челом бьем». В уже цитированной раньше грамоте № 102 говорилось о крестьянах, ушедших от своего господина. Здесь крестьяне только грозят уходом, если господин не заменит ключника.

Били челом крестьяне господину Юрию Онцифоровичу безуспешно, иначе им не пришлось бы посылать еще одну грамоту о той же беде. Вот обрывок грамоты № 94. Напомню, что это первое берестяное письмо с посадничьим именем. «Биють целом крестьяне господину Юрию Онцифоровицю о клюцнике, зандо, господине, не можем ницим ему удобритися. Того, господине, с села... господине, буянить. А себе, господине...

Здесь только одно трудное слово - «зандо», настолько редкое, что сразу после находки грамоты № 94 его приняли за имя ключника. «Зандо» - одна из форм забытого русского слова «зане», которое означало «потому что». Крестьяне пишут Юрию Онцифоровичу, что ничем не могут угодить ключнику, буянящему у них в селе. А может быть, это жалоба других крестьян и на другого ключника? Мало ли этих ключников буянило по селам посадника Юрия?

А вот письмо ключника, вынужденного заступиться за обнищавшую крестьянскую семью, обрывок грамоты № 353: «...ныне ту, у вдовкиных детей на тых сохах семян нету ни деже, ино не дашь коний и семена... буде...».

«Сохой» в Новгороде XIV - - XV веков называлась окладная единица, определенное количество земли, с которой владельцу шел доход от обрабатывавших ее крестьян. У вдовкиных детей - детей какой-то вдовы - на тех сохах, какие им были предоставлены, нет ни дежи семян. Если господин не даст им семян и коней, чтобы распахать землю, то вдовкиным детям придется совсем туго.

И еще одна грамота, полученная Юрием Онцифоровичем, - берестяное письмо № 167: «Челобитье от мелника из Злостьици к Юрью к Оньцифорову. Чоби, господине, попецелилеся горюнами. А н(ы)нь посли свой человек». Письмо написано Юрию Онцифоровичу мельником из села Злостьицы. У Юрия был не один мельник, а несколько; автор письма поэтому называет село, в котором он живет. Мельник нуждается в защите от кого-то, он просит Юрия помочь ему, прислав своего человека. По мнению А. В. Арциховского, эта грамота помимо всего прочего свидетельствует о существовании в древней Руси мукомольного баналитета, подобного западноевропейскому. Мукомольный баналитет обязывал крестьян пользоваться мельницей только своего господина, оплачивая ему помол зерна. Л. В. Черепнин полагает, что грамота сообщает также об институтах защиты - патронате и иммунитете. Мельник, по-видимому, хлопочет о подсудности только своему боярину, а не каким-либо местным властям.

В переписке Юрия Онцифоровича мы видим те же заботы, которые одолевали его предков, - заботы крупного землевладельца, эксплуатирующего труд бесчисленных крестьян при помощи дворян, приказчиков и ключников. Боярские городские усадьбы, эти ячейки огромного новгородского улья, наполнялись богатствами бескрайней Новгородской земли, чтобы стать источником силы, могущества и власти сравнительно небольшого слоя крупнейших землевладельцев Новгорода.

Для характеристики хозяйства новгородской боярской семьи особенно значительна переписка Михаила Юрьевича и его наследников. Вот несколько грамот с перечислением крестьянских повинностей.

Грамота № 161: «Перха 3 кади ржи. Наум 3 ржи. Огафаноко кадь ржи. Грига 2 кади ржи. Кулба кадь ржи. Филимон 3 кади ржи. Офромеець кадь ржи. Васке 2 .кади ржи. У Обакунця 2 кади ржи. У Максимця 2 кади ржи. Шестьники 5 кадей ржи. У Окиша 2 кади ржи. У Тораха 3 кади ржи. Исак пол 3 третьи ржи. У Съсья 2 ржи. У Токаря 2 ржи. У Микитци кадь ржи. У Доманта 3 ржи. У Овсяника кадь ржи. У Понарьи полътреть ржи. У Юрка 2. У Чупровыхо 5 ржи». Только по одной этой грамоте семья Михаила Юрьевича получала единовременно 51 кадь ржи.

Грамота № 162: «На Терехе и на Лутьянь рубль. И на их внучате, на Микифоре, на Григорь 4 гривни. На Онане, на Пелемчах полтинна. У Сеш... коробе ржи. На Ргиторьи 5 коробе овса да коробья жита. На Мине 2 гривни. На Машке 2 гривне». Здесь повинности исчислены не только в ржи, но главным образом в деньгах, а также в овсе и жите. Житом в Новгороде назывался ячмень.

Грамота № 299: «А от Гриска осмина жри. У Са... И у Михали у Шила есми... И у Лягаца осмина ржи. У Н...смина ржи. У Фефана осмна овьса. У В... да полъосмина жита». Снова рожь, овес, ячмень, только теперь в осминах - еще одна единица измерения зерна.

Грамоту № 313 своему господину Михаилу Юрьевичу пишут крестьяне Смердыньскые, а крестьяне из другой деревни, называющие себя по месту жительства Черенщанами, прислали ему два письма. В одном пишут, как по приказу Михаила Юрьевича и ключника они переставляют на новое место двор. Это грамота № 157. А другое их письмо - грамоту № 311 - нужно воспроизвести целиком:

«Господину своему Михаилу Юрьевичу хрестяни твои Череншани чело бию, те што еси одода деревенеку Климецу Опарину. А мы его не хътимо. Не суседней человеке. Волено бъ деиты». - «Господину своему Михаилу Юрьевичу крестьяне твои Череншане челом бьют, из деревеньки, которую ты отдал Климу Опарину. А мы его не хотим. Не соседний человек...». Последнюю фразу Л. В. Черепнин прочел: «Волено бъ де и ты» и перевел: «(Над нами) волен (только) бог и ты».

Из содержания грамоты и ее тона ясно, что Михаил Юрьевич отдал или продал Климу Опарину деревеньку со всеми населявшими ее крестьянами. Однако сами крестьяне не признают за ним такого права, полагая, что они обязаны подчиниться новому владельцу только в том случае, если бы он был «суседним» человеком, иными словами - совладельцем, компаньоном Михаила Юрьевича. «А мы его не хотим», - пишут крестьяне о Климе.

Заметили ли вы, как по своему тону похожи одна на другую крестьянские жалобы, хотя их разделяют порой несколько десятков лет? Методы эксплуатации крестьян не менялись от того, чьими руками извлекался боярину доход с его вотчин - руками ли ключников или вассалов. Бремя же эксплуатации с каждым десятилетием становилось все более тяжким. Однако увеличение этой тяжести крестьяне склонны были связывать только с переменой тех лиц, которые требовали от них денег и зерна, будь то новый ключник или новый владелец, получивший землю у их старого господина. Сами бояре в этой системе занимают наиболее выгодную позицию. Между ними и крестьянами стоят менее значительные фигуры, действия которых со стороны могут показаться своеволием, а не исполнением боярских приказов. На эти менее значительные фигуры и обращался крестьянский гнев, тогда как сами бояре в глазах крестьян могли казаться даже близкими к богу заступниками, к которым в трудную минуту можно было обратиться с жалобой.

Разумеется, жалобы к действенным формам протеста против классового угнетения отнести невозможно. Но за этими жалобами стоит способность крестьян протестовать и более активно. Одним из таких активных способов был переход к другому господину. Намеки на него уже промелькнули в двух грамотах. В одной, не сохранившей имени адресата, староста просит своего господина, вероятно, Онцифора Лукинича, определить размер выкупа за отошедших от него крестьян. А в другой - письме «сирот» Юрию и Максиму - крестьяне прямо угрожают своим господам уходом от них: «Если ключник и дальше будет сидеть, - пишут они, - нам сидеть нет сил».

А вот еще одна грамота № 301, в которой такая угроза уже осуществлена. Это целое письмо в шесть строк: «Осподиню Михаилу Юрьвицу, синю посадницу, паробок твой Кля цоло бие. Како, осподине, пожалуеши волости? Половина пуста, и котор осталися, ити хотя. Жалуби хотя, осподине, жалоби, цоби, осподине, подати убавити. А тоби, своему осподиню, целом бию».

«Паробком» в средневековом Новгороде назывался слуга. Это письмо, следовательно, написано не крестьянином, а боярским слугой, дворовым человеком. Но вырвавшийся у него крик вызван непосильным бременем податей, обрушенных на спину и плечи крестьян: «Господину Михаилу Юрьевичу, сыну посадничьему, паробок твой Кля челом бьет. Как, господин, пожалуешь волости? Половина запустела, а те, кто еще остались, идти хотят. Жаловаться хотят, господин, жаловаться, чтобы ты, господин, подати убавил. Я же тебе, своему господину, челом бью».

От непосильных податей половина крестьян в волости Михаила Юрьевича разбежалась, а оставшиеся «идти хотят». Куда? Может быть, последовать их примеру? А может, хотят идти всем миром в Новгород жаловаться. Господину на ключников? Или Великому Новгороду на господина?

Грамота № 297 сохранила сведения о другом не менее действенном способе крестьянского протеста: «Целобитье от Сергия з братьей из Рагуилова господину Михайли Юрьевицю. Стог, господине, твой ржаный цетверетьнъй тати покрали, овинов пять свезли...».

Сергий и его братия из Рагуилова сообщают Михаилу Юрьевичу, что его ржаной стог украли воры. Емкость стога измеряется пятью овинами. И самый стог называется четверетным. Это обозначение стало возможным расшифровать только путем сравнения с терминологией других берестяных грамот.