Укажіть, що називається цитуванням

Дата добавления: 2015-08-31; просмотров: 472

Много надежд археологов оправдал раскоп на Дмитриевской улице Новгорода. Однако постепенно все меньшая и меньшая площадь оставалась здесь неизученной, и, наконец, работы на Неревском раскопе осенью 1962 года закончились. Внутри исследованного экспедицией участка, достигшего к тому времени десяти тысяч квадратных метров, было найдено 395 берестяных грамот. Еще семь грамот тесно связались с Неревским раскопом, хотя они и найдены за его пределами. Эти грамоты собраны на территории того же квартала Дмитриевской улицы, в траншеях и строительных котлованах, в непосредственной близости к раскопанному участку.

Пришла пора перенести работы в другие районы города, чтобы сравнить результаты новых раскопок с наблюдениями, полученными на Неревском конце. Только такое сравнение определило бы, насколько изложенные выше материалы характерны для Новгорода в целом. Экспедиция перебазировалась на другой берег Волхова - в Славенский конец. К этому времени Новгород поднялся из руин. Пустыри военного времени быстро исчезали, застраиваясь новыми зданиями. И если поначалу, когда возможности новгородского культурного слоя как важнейшего источника новой информации о прошлом еще не могли быть оценены по достоинству, котлованы новых зданий беспрепятственно уничтожали этот источник, теперь настало время иными глазами посмотреть на задачи научного исследования.

Археологам порой приходится выслушивать жестокий упрек: вот вы двенадцать лет копали большой участок на Неревском конце, а рядом с вами экскаваторы вгрызались в нетронутые слои великолепной сохранности, выбрасывая на поверхность десятки тысяч древних предметов и в их числе сотни, а может быть и тысячи берестяных грамот. Самосвалы развозили землю с этими предметами по всему городу, насыпая из нее газоны и клумбы, цветы на которых пышно цвели оттого, что перегноем для них послужила живая ткань нашей древней культуры. Целые районы древнего Новгорода, еще тридцать лет тому назад хранившие в земле бесценные свидетельства истории нашего Отечества, навсегда потеряны для науки. Не лучше было бы раскопать и их до того, как на них поднялись этажи новых зданий? И еще: именно вам потомки предъявят спрос за эти невосполнимые потери, назвав вас варварами.

Давайте перенесемся на минуту в те, теперь уже неблизкие послевоенные годы, когда Новгород лежал в развалинах. В эти годы с вала Софийской стороны был виден вал Торговой стороны, а вся линия окольного города зимой обозначалась бесчисленными столбами дыма. Дым поднимался из железных труб. И под каждой трубой была землянка - жилье многих новгородцев тех лет. Дым тянулся и из развороченных коробок немногочисленных кирпичных зданий. Разгороженные фанерой клетушки внутри них - тоже временное жилье. Повсюду груды изуродованного кирпича, ржавые прутья перепутанной железной арматуры. Изуродованные пробоинами храмы с рассевшимися и грозящими обвалом стенами. Заросли цветка пожарищ - кипрея. И тяжелый запах кустарника пожарищ - бузины. Страшный след войны - на поверхности и непосредственно под чахлым дерном: стреляные патроны и неразорвавшиеся боеголовки, колючая проволока и осколки снарядов, искореженные взрывами и пожаром вещи, еще недавно служившие их владельцам - вот первые находки археологов.

И ежедневное увеличение населения. Новгородцы, воевавшие на фронте и работавшие в тылу, спешили домой, не к очагам, а к пожарищам, в родной город - жить, строиться, поднимать его из пепла. И каждый новый дом был новой победой восстановления, новой победой жизни. Правительство поставило Новгород в список важнейших русских городов, нуждающихся в быстром и первоочередном восстановлении, направив в него лучшего советского архитектора Алексея Викторовича Щусева. И если при этом оно нашло возможность выделить средства и для научных исследований Новгорода и для реставрации памятников его старины, оно тем самым смогло создать Новгороду невероятный в другие времена и при другом строе максимум условий в труднейшей обстановке послевоенных лет.

Да, строительные котлованы тогда вгрызались в живое тело древнего Новгорода, вынуждены были это делать! И под цветами на газонах гнили берестяные грамоты. И это в самом деле было варварством. Варварством фашизма, счет которому не ограничивается теми цифрами нанесенного нашей стране ущерба, которые подсчитаны в актах Правительственных комиссий. Счет военным потерям не закрыт 9 мая 1945 года, он пополняется и сегодня преждевременной смертью бывшего фронтовика, неожиданным взрывом затаившейся с войны мины, а в те годы - и вынужденными жертвами во имя восстановления нормальных условий жизни и работы.

Экспедиция в те годы добилась максимального эффекта. Если бы ее средства были распылены на исследование небольших котлованов, на шурфовку, мы никогда уже не смогли увидеть столь значительного района древнего города, а располагали бы лишь небольшими фрагментами такой картины, в большинстве случаев не поддающимися осмыслению.

Сегодня обстановка в Новгороде иная. Город не только залечил военные раны, но и более чем вдвое превзошел довоенный Новгород по площади и населению. Теперь одной из первоочередных стала задача уберечь те культурные ценности, которые пережили фашистское разорение. И в число мероприятий охраны этих ценностей органически вошло Постановление горсовета Новгорода, запрещающее строительные работы в пределах распространения древнего культурного слоя без его предварительного археологического исследования. Позднее это Постановление подкреплено решением Правительства, распространившим такой порядок еще на 114 древних городов Российской Федерации.

В жизни экспедиции наступил новый этап совместной работы с планировщиками города. Выбор места раскопок зависит сейчас непосредственно от планов развития города, а это придает археологическим работам мобильность, позволяет получать новые данные из разных районов города, сохраняя при этом для науки максимум нужных ей материалов.

О работах, начавшихся после завершения Неревского раскопа, нам еще предстоит рассказать. Теперь же, нарушая их хронологию, перенесемся снова в Неревский конец, где в 1969 году, спустя семь лет после завершения Неревского раскопа, был в связи со строительством нового дома заложен еще один, на этот раз небольшой археологический котлован. Нужно прямо сказать, что, хотя мобильное освоение материалов из отдаленных от Неревского конца районов представлялось тогда и представляется сейчас наиболее важной научной задачей, мы все же очень стремились возобновить раскопки поблизости от хорошо исследованного места. И дело здесь не в том, что экспедиция за двенадцать лет, как говорится, приросла душой к этому району. Причина возвращения - в тех проблемах, которые поставил перед наукой, но не решил до конца Неревский раскоп.

Я хочу напомнить, что одним из важнейших открытий на Неревском раскопе было установление множественности усадеб, принадлежащих одному боярскому роду, одной семье. Определенно установлено, что в пределах раскопанного участка по крайней мере тремя усадьбами - «Е», «К» и «И» - владели Мишиничи-Онцифоровичи. Относительно других раскопанных здесь же усадеб мы не располагаем подобными сведениями. Однако достоверные владения Мишиничей не отделены от них с очевидной ясностью. С другой стороны, предполагали, что владения Мишиничей-Онцифоровичей простирались и далеко за границы Неревского раскопа. Там, вне квартала на Дмитриевской улице, были намечены некоторые ориентиры, на связь которых с Онцифоровичами указывали известные ранее письменные источники. Один из таких ориентиров - церковь Сорока мучеников в 150 метрах к югу от Неревского раскопа, в направлении к Кремлю. В ней в 1316 году похоронен Юрий Мишинич, а в 1342 году - Варфоломей Юрьевич. Другой ориентир - церковь Спаса на Разваже улице в 80 метрах к западу от Неревского раскопа, построенная в 1421 году по инициативе Лукьяна Онцифоровича. Третий - церковь Кузьмы и Демьяна на Козмодемьянской улице, в 40 метрах к западу от Неревского раскопа. Сюда в 1400 году Юрий Онцифорович с другими боярами подарил богослужебную книгу. Значит, исследуя новые участки неподалеку от Неревского раскопа, на той территории, которая предположительно также принадлежала Онцифоровичам, мы можем эту догадку проверить. Если и здесь найдутся грамоты, адресованные Онцифоровичам, - значит, действительно, их владения не ограничивались тремя исследованными усадьбами.

На осень 1969 года было запланировано начало строительства нового многоэтажного дома на углу Тихвинской (ныне улица Комарова) и Садовой улиц, но на том их углу, который принадлежит уже соседнему современному кварталу города. От этого строительства до Неревского раскопа метров пятьдесят. Кое-что об этом квартале мы уже знали: чуть дальше, при сооружении соседнего дома, в его котловане, еще в 1959 году обнаружены остатки той самой церкви Спаса, которую в 1421 году построил Лукьян Онцифорович.

Нижний этаж запроектированного дома предназначался для городского Дворца бракосочетаний. Поэтому не следует особенно удивляться, что одна из первых грамот, найденных здесь, когда экспедиция заложила раскоп па месте будущего строительства, содержала пророческий текст: «...оженивося ту» - «женился тут» (№ 448).

Раскоп - его назвали «Тихвинским» - был небольшим, всего лишь около 330 квадратных метров, но все же в напластованиях исследованной здесь части древней усадьбы найдено семнадцать берестяных грамот и множество разнообразных предметов, в числе которых впервые встретились целые резные гусли с рельефными и гравированными изображениями львов и райской птицы. Гусли относились к XII столетию, когда жил Сотко Сытинич, прообраз былинного Садко.

Однако сейчас нас интересуют слои не XII века, а на двести лет более поздние. Кому адресованы письма, полученные на этой усадьбе в конце XIV и в начале XV века? Юрию Онцифоровичу? Или человеку, имя которого окажется абсолютно новым для нас?

Первая грамота 1969 года найдена как раз в прослойках рубежа XIV и XV веков. Ей присвоили очередной номер 446. Вот ее текст:

«Поклон от Кондрата осподину своему Юрыо и от всих селян. Что еси, осподине, коне подавал, и тыи, осподине, коне Захарья въдаваеть у нас. Что бы еси, осподине, унял его. Или, осподине, не уймешь, и ты, осподине, пошли по остаток. А нам, осподине, не мочьно жить».

Снова крестьянская жалоба на самоуправство ключника. Кондрат и все селяне сообщают своему господину, что Захарья раздает в своих интересах коней, которых господин прислал по их просьбе. Раздает не по назначению, а им, Кондрату и селянам, невозможно жить, пока господин не уймет Захарью. «А если не сможешь унять, - пишут они, - пошли кого-нибудь забрать еще не розданных коней». Господина звали Юрием. Его имя встретилось там, где его надеялись найти. И мы имеем достаточно оснований включить грамоту с этим именем в общую коллекцию документов Мишиничей-Онцифоровичей.

Другие грамоты этой усадьбы в большинстве своем сохранились в небольших обрывках, лишенных имен адресатов. Зато в слое первой трети XIV века найден весьма любопытный предмет, немаловажный для нас в связи с историей боярского рода Мишиничей. Это небольшая костяная иконка, некогда предназначенная для ношения на груди в несохранившейся до нас металлической оправе. На плоскостях этой иконки размером 3 на 3,5 сантиметра изображен с одной стороны святой Власий, а с другой - святой Георгий.

Изготовлена эта иконка неплохим художником-резчиком, но значение ее определяется не качествами художественной работы. Подобные предметы могли иметь очень личный характер, владелец носил такую иконку на груди, и выбор изображенных на ней сюжетов не «был случайным. Уже давно искусствоведам и историкам Новгорода известна подобная, но более ранняя каменная иконка с изображением святых Иоанна и Захарии, которая принадлежала новгородскому посаднику второй половины XII века Иванке Захарьиничу. На ней, следовательно, изображены святые покровители его самого и его отца, художественными средствами передано его имя и отчество. 3 данном случае можно было предположить, что владельца найденной на Тихвинском раскопе иконки звали Георгием (Юрием) Власьевичем или Власием Георгиевичем (Юрьевичем).

И вот что особенно интересно. В Русском музее в Ленинграде хранится одна из самых знаменитых новгородских икон, написанная прекрасным художником на метровой высоты доске, но оказавшаяся в ближайшем родстве с нашей маленькой нательной иконкой. Эта большая икона ориентировочно датируется последней третью XIII века и изображает стоящего во весь рост святого Ивана. Но не только его. По сторонам Ивана на иконе присутствуют еще две фигуры, в два с половиной раза меньшие, чем центральное, главное изображение. Слева - фигура святого Георгия, справа - фигура святого Власия. Георгий и Власий - те же имена, что на найденной в 1969 году иконке. Более того, Георгий и Власий порознь много раз изображались на иконах и на предметах прикладного искусства, но здесь они вторично встретились вместе как двойники изображенных на иконе Русского музея: совпадают не только имена, но и мельчайшие детали изображений. Например, Георгия обычно изображали со щитом и мечом. Здесь же - на нашей иконке и на иконе Русского музея - он держит у груди мученический крест. Иными словами, и здесь и там подчеркнута не воинская доблесть святого патрона, а пережитые им страдания.

Из этого сопоставления следует неизбежный вывод. Человек, заказавший большую икону с изображением святого Ивана, был, очевидно, самым тесным образом связан с человеком, носившим некогда найденную в Тихвинском раскопе нательную .маленькую иконку. С тем самым Юрием Власьевичем или Власием Юрьевичем.

А какое отношение имеют ко всему этому Мишиничи? Да самое прямое. Ведь иконка-то найдена на одной из их усадеб!

В поисках владельца костяной иконки отправимся в первую треть XIV века. До 1316 года главой рода Мишиничей был Юрий Мишинич. Его сменил сын - Варфоломей Юрьевич, умерший в 1342 году. У Варфоломея были дети - давно известный всем историкам Лука и ставший известным только в 1961 году Иван, имя которого прочитано на принадлежавшей ему деревянной ложке.

Цепочка имен на иконе «Иван - Власий - Георгий (Юрий)» и генеалогическая цепочка Онцифоровичей начала XIV века «Иван - Варфоломей - Юрий». Они совпадают в двух звеньях, но не совпадают в одном. Если бы на иконе был изображен не Власий, а Варфоломей, понять ее замысел не составило бы труда. Мы сказали бы, что эта икона была заказана Иваном Варфоломеевичем в честь своего святого патрона. Но, в традициях того времени, на иконе также помещены изображения и патронов его отца и деда. Однако, поскольку мы видим там все-таки не Варфоломея, а Власия, приходится с сожалением констатировать, что обращение к именам Мишиничей оказалось бесплодным...

И все же! Ведь костяная иконка с изображением Власия найдена на усадьбе Мишиничей. И это предмет сугубо личный. Имена Власия и Варфоломея начинаются на одну букву. Не подскажет ли это совпадение хотя бы узкой тропки для раздумий? В самом деле, существовал в древности такой обычай. Если человек принимал схиму, постригался в монахи, то ему давали новое имя как символ обновления, вступления в новую жизнь. Но это имя почти обязательно должно было начинаться с той же буквы, с какой начиналось его прежнее, домонашеское имя. А может быть, Варфоломей Юрьевич в конце жизни принял монашество? Как рассказывает летопись, почти все новгородские посадники в конце жизни принимали схиму, постригались «в ангельский образ». О монашестве Варфоломея летопись прямо не говорит, но в ее рассказе об этом посаднике имеются явные признаки того, что в своем предположении мы на верном пути. Вслушайтесь в рассказ о кончине и погребении Варфоломея Юрьевича в 1342 году: «Месяца октября преставися раб божий Валфромей, посадник новгородчкый, сын Юрия Мишинича, на память святых мученик Маркияна и Мантуриа, в 25; и положиша тело его в отне гробе, владыка Василий с игумены и с попы. Покой, господи, душю его со всеми святыми».

Обратим внимание на три важные детали. Во-первых, бросается в глаза подчеркнуто благочестивый тон повествования. Варфоломей - посадник и сын Юрия Мишинича, но, прежде всего, он «раб божий», душу которого бог упокоит со всеми святыми. Во-вторых, - и это самое главное - можно перелистать всю новгородскую летопись и убедиться, что игуменов призывали в торжественные процессии только тогда, когда дело касалось встречи или погребения высоких лиц монашеского состояния. Игумены, бывшие пастырями монашеской братии, погребали не мирян, а монахов. И, наконец, само погребение Варфоломея не в собственном гробу, а среди останков его отца носит заметный оттенок приличествующего лицу монашеского звания уничижения. Добавим к этому, что в последний раз в качестве политического деятеля Варфоломей Юрьевич в источниках упомянут под 1334 годом. Последние восемь лет своей жизни он остается в тени. В эти годы на страницах летописи мелькают имена других посадников.

Но если в эти годы Варфоломей принял монашество, его должны были назвать иначе, хотя и на ту же букву. Предположив тождество нашего Власия и Варфоломея, мы найдем ключ к расшифровке сюжетов и большой иконы Русского музея, и маленькой иконки Тихвинского раскопа. Более того, мы поймем и особенности изображения Георгия на этих двух предметах. Юрий Мишинич в 1316 году погиб под Торжком в битве новгородцев с тверским князем Михаилом. Но в это время он был уже далеко не молодым человеком. Ведь в посадники его впервые избрали еще в 1290 году, значит уже тогда, в момент первого избрания, он обладал немалым жизненным опытом. Гибель в битве старого человека неизбежно несет на себе отпечаток не столько военной доблести, сколько мученичества. И если на патрональных иконах Мишиничей воспоминание о нем воплощено в образ не святого-воина, а святого-мученика, их можно хорошо понять.

Итак, мы предположили, что найденная на Тихвинском раскопе иконка изготовлена для Варфоломея-Власия Юрьевича в последние годы его жизни, а икона Русского музея заказана тем же Варфоломеем-Власием в честь своего сына Ивана или же самим Иваном Варфоломеевичем.

Раскопки 1969 года подтвердили возникшие ранее предположения. Мишиничи в XIV-XV веках владели значительным комплексом усадеб, а громадный Неревский раскоп 1951-1962 годов только частично вторгся в пределы их городского землевладения.

Ну, а раньше? Был ли этот комплекс приобретен только Мишиничами, скажем, в конце XIII века? Или им владели и их предки? Является ли картина, установленная для XIV-XV веков, характерной только для этого периода или она традиционна? Может быть, подобное состояние боярского городского землевладения в Новгороде восходит к древнейшим порядкам этого города? Ведь очень важный элемент традиционности свойствен, например, каждой отдельно взятой усадьбе. На протяжении столетий, с X до XV века, они и на Неревском конце, и во всех раскопанных экспедицией местах не меняли своих границ. Их частоколы из яруса в ярус возобновлялись на линиях, проведенных тысячу лет тому назад.

Перед нами, таким образом, встает новый вопрос - о предках Мишиничей. Кто они? Где они жили?

А. В. Арциховский предположил, что ближайшим предком Мишиничей-Онцифоровичей был знаменитый новгородец Миша, о котором рассказано в Житии Александра Невского как об одном из шести наиболее отличившихся героев Невской битвы 1240 года: «Четвертый же новгородець, именем Миша; сий пешь с дружиною своею наскочи, погуби три корабли Римлян». «Выводить этот род от другого Миши невозможно, - пишет А. В. Арциховский. - Остальные летописные Михаилы были, вероятно, Мишами для родных и друзей, но это уменьшительное имя на страницах летописи встречается лишь под 1228-1257 годами. Оно было для всего Новгорода связано только с одним популярным человеком и отличало его от многочисленных тезок. Своеобразие отчества Мишиничей это подчеркивает».

Обратимся к одному, хотя и позднему, составленному в конце XVII или начале XVIII века, но чрезвычайно любопытному источнику. Тогда еще в Новгороде существовала на Прусской улице церковь Вознесения. И в этой церкви был составлен или в указанное время переписан синодик - поминальная книжка с именами людей, о которых особенно прилежно полагалось молиться в этой церкви, поскольку они заботились о ней и в ней похоронены. В этом синодике говорится, что первыми «создателями» церкви Вознесения были «Михаил, Терентий, Михаил, Симеон, Иоанн иже прозванием Морозовых». Их имена не просто названы, а здесь же рассказывается, что каждый из них «в свое время» умер и похоронен в церкви Вознесения «на южной и северной стенах в настенных гробах». И не просто похоронен, но и изображен в настенной росписи: «И образы - подобие их, - и одежды, яковы носяху, написаны суть и внутрь постороне южных церковных дверей, в написании том 17 лиц». Здесь же сообщается, что первый Михаил и был сподвижником Александра Невского. Те же сведения с описанием подвига Миши в Невской битве имеются и в родословце Морозовых, составленном в XVI веке.

Выходит, следовательно, что Миша - герой Невской битвы жил вовсе не на Неревском конце, а на Прусской улице, в совсем другом районе Новгорода. Но может быть, его потомство переселилось в Неревский конец? Нет, синодик перечисляет это потомство, называя совсем иные имена, нежели у наших Мишиничей. Дети и внуки Миши продолжают жить на Прусской улице; их и хоронят на Прусской улице.

А может быть, сведения цитированных источников недостоверны? В XVI и XVII веках бояре любили измышлять для себя знаменитых предков. Существует возможность кое-что проверить в показаниях этих источников. В числе ближайших потомков Миши назван Иван Мороз. Человека с таким именем хорошо знает древний, достоверный источник - Новгородская первая летопись XV века. В ней под 1413 годом сообщается, что Иван Морозов поставил каменную церковь Ивана Предтечи на Десятине. А Десятина, или Десятинный монастырь, непосредственно примыкала к Прусской улице. Значит, действительно потомки знаменитого Миши продолжали жить на Прусской улице и к Неревскому концу не имеют никакого отношения. Непосредственным предком Мишиничей был совсем другой Миша.

Поскольку сведений о нем у нас нет вовсе, сегодня достоверную генеалогию Мишиничей приходится обрывать на этом лице. Не зная его отчества, мы ничего не сможем сказать об имени его деда и более ранних предков. Однако, выйдя из области достоверного, мы имеем право и возможность высказать кое-какие предположения. Не нужно только забывать, что любому предположению очень далеко до точного вывода. Потомков знаменитого Миши погребали в церкви Вознесения. Могилы потомков нашего, незнаменитого Миши находились в другой церкви - Сорока мучеников. Лишь когда Юрий Онцифорович создал Колмов монастырь в конце XIV века, его соборная церковь стала родовой усыпальницей Онцифоровичей. Но если Мишиничи так тесно связаны с церковью Сорока мучеников, не стоит ли нам поближе познакомиться с историей этой церкви и с именами людей, имеющих к ней отношение? Эта церковь была заложена в 1200 году. Летопись не называет инициатора постройки, но спустя тринадцать лет, под 1213 годом так рассказывает об окончании строительства: «Того же лета, волею божиею, съверши церковь камяну Вячеслав Прокшиниць, вънук Малышев, Святых 40; а дай бог ему в спасение молитвами святых 40». На этом деятельность Вячеслава не закончилась. Под 1227 годом летописец сообщил, что Вячеслав, Малышев внук, расписал ту же церковь.

О Вячеславе Прокшиниче летописец знает не только как о строителе интересующей нас церкви. В 1224 году он был членом новгородского посольства к князю Юрию Всеволодовичу. В 1228 году он был новгородским тысяцким. А 4 мая 1243 года умер в монашеском чине под именем Варлаам в Хутынском монастыре.

Летописцу известен и большой круг его родственников. В 1247 году в том же Хутынском монастыре и тоже в монашеском чине под именем Анкюдин умер сын Вячеслава Константин Вячеславич. В 1219 году во время очередного столкновения в Новгороде был убит брат Вячеслава Константин, которого летопись прямо называет жителем Неревского конца. Под 1228 годом упоминается другой брат Вячеслава - Богуслав. Хорошо известен и отец Вячеслава Прокша Малышев, судьба которого стала образцом для его сына и внука. Летопись под 1207 годом сообщает о Прокше следующее: «В то же лето преставися раб божий Парфурий, а мирьскы Прокша Малышевиць, постригся у святого Спаса на Хутине, при игумене Варламе; а покой, господи, душу его».

У нас нет возможности сомкнуть Малышевичей и Мишиничей в одну цепь генеалогических связей: в середине - второй половине XIII столетия сведения о том и другом роде прерываются на полвека. Но мы уверенно можем утверждать, что на рубеже XII-XIII веков комплекс усадеб, хозяевами которого спустя сто лет были Мишиничи, принадлежал Малышевичам. Чтобы убедиться в этом, нам нужно вернуться на старый Неревский раскоп.

Еще в 1954 году во время раскопок усадеб «А» и «Г», расположенных к северу от Холопьей улицы, подряд были найдены две грамоты № 114 и 115. Первая обнаружена в слоях шестнадцатого яруса, который датируется 1197-1224 годами. Вторую, более древнюю извлекли из напластований семнадцатого яруса с дендрохронологической датой 1177-1197 годы. Грамота № 114 оказалась целым, хотя и очень коротким письмом:

«От Богош ко Уике. Водай гривену исту». «Истом» назывался отданный в долг основной капитал. Возвращать его нужно было с процентами. Здесь Богош, написавший Уику свое распоряжение, процентов не требует.

Грамота - № 115 - оборвана: «От Прокошь к Ньстьру. Шьсть гр... плати, а вире не плати, а Домит... зь на плоть, а Жиро... льи...».

Для нас в этих двух грамотах важнее всего имена. В более ранней - Прокош, в более поздней - Богош. С этими именами мы имели дело только что. Прокош, иначе Прокша,- это Прокопий. Богош, иначе Богша, - Богуслав. Но ведь как раз в то время, к которому относятся эти две грамоты, в Новгороде, на Неревском конце, жили сначала Прокша Малышевич, а потом его сын Богуслав - Богша Прокшинич. Не их ли автографы попали в руки археологов в 1954 году?

Если эти сопоставления верны, то, даже не решая вопроса о связи Малышевичей и Мишиничей, мы имеем основание утверждать, что Малышевичи на рубеже XII-XIII веков распространяли свое влияние на значительный район Новгорода, от церкви Сорока мучеников до усадеб на Холопьей улице, тогда как в XIV-XV веках этот же участок принадлежал Мишиничам. Иными словами, картина городского землевладения новгородских бояр, установленная для XIV-XV веков, обретает характер традиционности.

Почему это наблюдение представляется нам очень важным? Попробуем вместе разобраться в одной необычайно сложной проблеме.

Если один боярский род владел на территории Новгорода значительным комплексом усадеб, то есть большим районом города, а в этом районе кроме самих бояр жили многочисленные представители самых разнообразных сословий Новгорода, значит подавляющее большинство населяющих эти усадьбы людей жило не на своей земле. Все эти люди находились я разных формах зависимости от 'владевших комплексом усадеб бояр. Вместе с тем боярский род, увеличиваясь с течением времени, сохраняет единство, которое проявляется в совместном владении комплексом этих усадеб. Такая организационная ячейка общества называется патронимией, она носит на себе очевидные черты пережиточности, восходя к древней большой семье. Разумеется, существо этой организации в условиях феодализма было уже иным. Однако классовое общество склонно бывает не только сохранять, но даже культивировать некоторые пережитки тогда, когда это ему выгодно.

Следовательно, если замеченная для XIV-XV веков форма действительно является традиционной, это и в самом деле патронимия. И нам нужно задуматься, почему она была выгодна боярскому обществу.

В том, что мы стоим на правильном пути, убеждают некоторые особенности планировки новгородских концов. Рассказывая о землевладении Мишиничей-Онцифоровичей в городе, мы заметили, что принадлежащий им комплекс усадеб со всех сторон окружен церквами, возникающими по инициативе владельцев усадеб. К району городских владений Мишиничей-Онцифоровичей примыкают четыре церкви: Сорока мучеников, Спаса, Козмы и Демьяна на Козмодемьянской улице, Саввы, образуя гнездо. Об одной группе церквей в Новгороде кем-то было сказано, что они «кустом стоят». Вот такой куст мы видим и вокруг усадеб Онцифоровичей. Но если внимательно рассмотреть план древнего Неревского конца, мы обнаружим на нем и другие подобные «кусты». К северу от комплекса изученных усадеб, на некотором расстоянии от них, имеется подобный же «куст» - церкви Козмы и Демьяна на Холопьей улице, Георгия, Якова и Мины. В том же конце существуют еще два подобных, но менее выраженных района. Не такие же ли это патронимии, как на Дмитриевской улице?

В этой связи интересно происхождение слова «конец». Мы привычно вкладываем в него значение окраины, части целого. Но в новгородских писцовых книгах при описании сельских местностей под словом «конец» подразумевают совокупность. «Концом» в них называется группа деревень, объединенных организационно, нечто вроде позднейшей «волости». Применительно к городским концам мы можем предположить, что ими называлась совокупность таких боярских гнезд, патронимии, изолированных одно от другого пустопорожними пространствами. А поскольку коней - обозначение изначальное, то, предполагая такой процесс, мы присутствуем при возникновении городской структуры Новгорода на заре образования этого города.

С развитием города пустопорожние пространства между первоначальными боярскими родовыми поселками застраивались - 'И самими боярами, и горожанами иных сословий. Здесь могло возникать и возникало городское землевладение иного характера. Отражением такой разницы, по всей вероятности, было существование рядом с кончанской административной системой в Новгороде сотенной административной системы. Концы объединяли боярские патронимии, а сотни - усадьбы горожан других сословий. Соответственно и посадник представлял бояр, а тысяцкий - начальник над сотскими - житьих, купцов и черных людей, сохранявших независимость. И хотя эти должности были представительными, бояре часто захватывали их, становясь сотскими и тысяцкими.

Почему же новгородские бояре культивировали патронимическую систему? Из истории Новгорода хорошо известно, что это был город, в котором на протяжении столетий не прекращалась вооруженная борьба. Но эта борьба даже в тех случаях, когда непосредственной ее причиной было классовое недовольство простых людей государственными порядками боярской республики, приобретала форму столкновения разных территорий Новгорода. Если борьба приводила к смене посадника, то в ходе столкновения на сторону наличных властей становился тот конец, родом из которого был правящий посадник. Другие концы выступали против него, выдвигая своих претендентов на этот пост. Концы Новгорода боролись друг с другом, создавая изменчивые блоки, а победителем в такой борьбе, в конечном счете, становилась та или иная группа бояр, утверждавшая своего ставленника на посадничьей степени. Во всех случаях конец выступал как цельная политическая единица.

Исследователей давно интересовал механизм политической борьбы в Новгороде. Была высказана, например, такая мысль. Разные районы города населяли люди разной социальной принадлежности. В одних местах жили бояре, в других купцы, в третьих ремесленники. Поэтому столкновение территорий отражает расстановку классовых сил в новгородском обществе. Эта мысль опиралась на особенности в названиях разных концов и улиц города. Полагали, что на Торговой стороне жили купцы, в Плотницком конце - плотники, в Гончарском конце - гончары, на Холопьей улице - холопы, на Щитной улице - ремесленники, изготовлявшие щиты, и т. д.

Археологические раскопки развеяли эту гипотезу. И на Торговой стороне, и на Холопьей улице открыты богатые боярские усадьбы, а следы ремесленного производства оказались характерными для любых участков древнего города. Более того, выяснилось, что и боярские хоромы, и ремесленные мастерские во многих случаях располагались на одних и тех же усадьбах. Иными словами, стало очевидным, что значительная часть простого населения Новгорода зависела от бояр больше, чем принято было думать. Эти люди не имели своих дворов, а вынуждены были жить на земле, принадлежащей боярам, составляя, таким образом, один из элементов боярской патронимии.

Патронимия была организацией политического единства боярского рода, а с помощью уличных и кончанских вечевых собраний - средством политического единства бояр целого конца. Но в то же время она препятствовала политическому объединению простого населения, например, ремесленников. Разделенное частоколами боярских усадеб и патронимических комплексов простое население было лишено возможности объединяться по профессиональному признаку. Именно поэтому в Новгороде не возникло ремесленных цехов, а купеческие организации объединяли лишь самых богатых купцов, уже превратившихся в феодалов.

Простое население патронимии испытывало, нужно думать, еще более сильный классовый гнет, нежели независимое население сотен, однако классовое недовольство боярских ремесленников и холопов всегда могло быть направлено их господами в нужное боярам русло. Вы недовольны условиями своей жизни, говорили бояре, но в ваших трудностях виноваты плохие правители. Их нужно свергнуть, а на их место посадить нас. Помогите нам в нашей борьбе за должность посадника или тысяцкого, а мы не забудем вашей помощи.

Схема народных восстаний в Новгороде на протяжении столетий однообразна. Простой люд поднимается на борьбу против усиления классового гнета, но, в конечном счете, оказывается помощником то одной, то другой боярской группировки, стремящейся утвердить во главе боярской республики своего ставленника. Таким образом, сама структура организации новгородского боярства препятствовала быстрому росту классового самосознания трудящегося населения. Лишь в XV веке, когда боярство в целом пришло к власти, организовав верховный орган республики с участием представителей всех патронимии, наступило всеобщее разочарование, направленное не против отдельных бояр, а против всего боярского сословия. Именно тогда впервые стали говорить обо всех боярах как супостатах «простой чади», о неправедном суде, об отсутствии закона. И тогда, в эпоху последнего столкновения боярского Новгорода с великокняжеской Москвой, республика бояр не нашла поддержки у «простой чади», отказавшейся воевать за своих господ.