Б. Перевірка і регулювання теплових зазорів в газорозподільному механізмі.

Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 498

Генка уговаривал Сашу летом пойти с ребятами в поход. Саша не отвечал ни да ни нет.

— Работа же... — говорил он.

— Не каждый день работа, — спорил Генка. — Бывают же выходные.

— На Север придется ехать, командировка будет...

— Не на все же лето.

— Кто его знает...

— Мы бы сами пошли, да без взрослых никого не пустят, — говорил Генка. — Ты какой-то несознательный, честное слово.

— Я очень сознательный. Только обещать боюсь. Вдруг не окажется времени.

— А если окажется, обещаешь?

Саша брал гитару, смущенно улыбался и запевал:

Долой, долой, туристов -

Бродяг, авантюристов...

— Да ну тебя, — говорил Генка. — Все равно пойдешь. Не имеешь права не пойти.

В этот день они засиделись у Кузнечика до сумерек. Данилка со своими барабанщиками посмотрел "Юнгу Северного флота", потом они всей компанией прикатились к Генке, перепугали родителей, слопали весь хлеб и конфеты и умчались играть в футбол.

Андрюшка Гарц взял с полки "Пятнадцатилетнего капитана", полистал и неосторожно спросил, что такое шхуна-бриг. Митя тут же утащил его к себе домой рассказывать о парусниках.

Наташа, как всегда, спохватилась, что уже вечер, а у нее уйма домашних дел. И только она собралась идти, как в комнату ворвался Нок, а за ним — Стасик Грачёв.

Нок хромал, и ухо у него было в крови. У Стаськи припухла расцарапанная щека и рукав трикотажной рубашки прилип к разбитому локтю. И Стаська, и пес шумно дышали. Нок запрыгал вокруг Серёжи. Стасик молча встал у дверей и начал осторожно поднимать рукав.

— Горе мое... — начала Наташа.

— Лежи, — сказал Серёжа Ноку. И спросил у Стасика: — Что опять?

— Был бой, — сказал Саша.

— Ага, — сообщил Стаська и попытался лизнуть разбитый локоть.

Генка открыл тумбочку и деловито зазвенел аптечными склянками.

— Рассказывай, — велел Серёжа.

— Ну, чего рассказывать, — довольно хладнокровно отозвался Стасик. — Ну, иду я по улице, а навстречу идет ваша Маринка с Ноком. Я попросил, чтобы она дала нам с ним побегать, вот она и дала. Она не виновата... И ушла домой. Сказала, чтобы я сам привел. Мы стали бегать, а Нок застрял.

— Горюшко мое, где застрял? — не выдержала Наташа. — Говори толком.

Стаська безбоязненно подставил Генке локоть под тампон с йодом и объяснил:

— Под забором застрял, где еще... Мы в догонялки играли, он от меня побежал, полез под забор и засел. Там дырка только для мелких собак и для кошек, а он во какой! Застрял — ни туда ни сюда. Я через забор перелез, чтобы доску отодвинуть, а там два пьяных на лавочке сидят. Увидели Нока и давай бутылками в него кидать. А он же не может вылезти, только рычит... Ну, потише ты, щиплется ведь...

— Это что же за бандиты! — сказал Саша и торопливо встал. — Они там еще?

— Да нет... Они кидаться стали, а я как заору им: "Что делаете, гады!" И упал на Нока, чтоб ему не попало. В меня-то они кидать не будут, за это посадить могут. А один все равно кинул. Осколки как от гранаты.

— Где они? — повторил Саша.

— А какие-то дядьки подскочили, наругали их, со скамейки вытолкнули. А я доску отодвинул.

— Ну? — нетерпеливо спросил Серёжа.

Стасик глянул на него виновато.

— Я же разозлился. А Нок — тоже. Я говорю. "Взять!"

— Зря, — заметил Саша. — Еще неприятности получатся. Но с другой стороны...

— Может, не получатся, — неуверенно сказал Стасик. — Они же первые полезли... А он их даже затронуть не успел, они на тополь запрыгнули. Может, все еще там сидят... А я сюда пошел, а то тетя Галя заругается, когда увидит, что Нока поцарапали... А чего смеетесь?

— Дурень, — сказал сквозь смех Серёжа. — Хулиганов пьяных не испугался, а тетю Галю боится. Она тебя хоть раз в жизни ругала?

Стасик слегка огрызнулся на Генку:

— Хватит меня мазать! Лучше Ноку лапу забинтуй.

— За своего милого Нока он в пекло полезет, — сказала Наташа почти ревниво. — Вот послушайте. Отпросится дома, чтобы у нас ночевать, и первым делом бежит к телефону — Нока у Сергея выпрашивать. Тоже на ночевку. Представляете компанию? Вечером всегда такая картина: Стаськина раскладушка пустая, подстилка у Нока тоже пустая. Оба дрыхнут на ковре, рядышком. Возьму я тапку, разгоню обоих по местам, а через полчаса опять. Как вам это нравится?

— А тебе жалко? — сказал Стасик.

Шепотом Саша спросил у Серёжи:

— Это тот самый Стаська Грачёв, который боится всего на свете?

— Вроде уже и не тот. Что-то с ним стало, — отозвался Серёжа.

А Стасик покосился на Серёжу и сказал:

— Шел бы домой. Марина говорила, что к вам какой-то дядюшка приехал.

Тетя Галя сказала немного виновато:

— Я Виталия пока на твою постель положила, он устал с дороги. Ты уж не обижайся, пусть он там переночует, а завтра я у соседей кресло-кровать попрошу.

— Я ужасно обижаюсь, — отозвался Серёжа. — Я просто не в себе от обиды... Ну, честное слово, ты такие вещи говоришь! Что я, не могу на раскладушке поспать?

В доме чувствовалась радостная суета, какая бывает при неожиданном приезде хорошего человека. Папа, сам только накануне вернувшийся из командировки, надел галстук. Маринка нянчилась с новым плюшевым котом — дядюшкиным подарком. Тетя Галя стучала на кухне ножом — готовила к ужину праздничный салат. Нок обнюхивал у дверей необъятный желтый чемодан и одобрительно фыркал.

Только виновник радости негромко посапывал на Серёжином диване. Серёжа на цыпочках вошел в комнату и при свете, падавшем из двери, увидел торчавшую из-под клетчатого пледа лысину. Лысина была симпатичная — коричневая, как печеное яблоко.

Серёжа стал осторожно развертывать дребезжащую раскладушку. Виталий Александрович не пошевелился. Он не встал к ужину, добросовестно проспал до утра.

Когда Серёжа проснулся, Виталий Александрович делал зарядку. Серёжа из-под прикрытых век наблюдал за ним. Смотреть на дядюшку было приятно и весело. Он был невысокий, но крепкий. Коричневый. Плечи и грудь поросли курчавым черным волосом. А лицо — круглое, добродушное и в то же время энергичное. Виталий Александрович напоминал заряженный до отказа аккумулятор.

На нем были роскошные трусы — желтые, с рисунком из разноцветных иностранных марок. Словно дядюшку отправляли бандеролью вокруг света. На любом пляже все пижоны утопились бы от нестерпимой зависти при виде таких трусов.

Дядюшка сдержанно мурлыкал нехитрую песенку, ритмично приседал и посматривал по сторонам. Серёжа не выдержал, открыл глаза и встретился с дядюшкой взглядом. Не переставая приседать, Виталий Александрович улыбнулся и произнес:

— Приветствую вас, сэр. Ты не в обиде, что я оккупировал твое лежбище?

— Не в обиде, — отозвался Серёжа. — Спите здесь всегда. А мне на раскладушке даже больше нравится.

— Крайне признателен, — сказал Виталий Александрович. — Мы этот вопрос потом рассмотрим фундаментально. Я намерен вам надоедать не меньше месяца. — И он перешел от приседаний к наклонам туловища вперед.

— Виталий Александрович... — начал Серёжа.

Дядюшка перебил:

— Меня можно называть просто дядя Витя. Мы как-никак родственники, хотя и дальние... Кроме того, у нас, кажется, общие интересы. Мне Галина писала, что ты увлекаешься археологией. Так?

— Ну... кажется, так, — смущенно сказал Серёжа. — Только я мало знаю...

— Все мы мало знаем, — самокритично заметил дядюшка. — Я тут кое-что привез тебе.

Он упруго выскочил за дверь и приволок чемодан, похожий на детеныша гиппопотама. У чемодана распахнулась пасть, дядя Витя вынул толстую блестящую книгу.

— Вот, держи.

Книга весила килограмма три. Называлась она "Путешествие по древним городам Греции и Рима". На черной глянцевой супер-обложке — белый разрушенный храм, а сверху и снизу — каемки из квадратных завитков древнегреческого узора.

— Ух ты!.. Спасибо, дядя Витя! Вот это да... — сказал Серёжа.

Тут же он перевернулся на живот и открыл книгу на середине.

— Нет, дружище! — запротестовал дядя Витя. — Людям науки несвойственна суета и беспорядочность. Все должно идти своим чередом. Сначала вставай... Ты, кстати, зарядку делаешь?

Серёжа поднялся.

— Вообще-то делаю. Но сегодня не надо. Я с клинком занимаюсь, вас могу зацепить.

— Чепуха! Я засяду в угол.

Серёжа сделал на полу несколько отжиманий. Расставил по комнате спичечные коробки. Взял со стены шпагу. Дяди Вити он уже не стеснялся.

Когда хорошее настроение, все получается ловко. Он не промахнулся ни разу. От свистящих ударов коробки разлетались по комнате как бабочки. Один ударился о стену над головой дяди Вити и разбился в щепки.

Дядя Витя присел.

— Извините. Я же говорил... — сказал Серёжа.

Дядя Витя заулыбался.

— Рука мастера! Честное слово, впервые вижу такое.

— Да ну... — смутился Серёжа. — Дядя Витя, а вы давно в последний раз были в Херсонесе?

Дядя Витя не торопясь облачился в брюки.

— Недавно... О Херсонесе, дорогой коллега, мы поговорим особо и подробно. Время у нас будет.

Они и в самом деле говорили много и подробно. О Херсонесе и о других старинных городах, которые время и войны почти сровняли с землей. Дядя Витя руководил группами московских студентов, которые ездили на раскопки каждое лето. В Херсонесе он работал пять лет подряд.

— Херсонес неиссякаем. Каждый год такие открытия, что на пять докторских диссертаций потянет, — говорил дядя Витя. — Не исследована еще колоссальная территория. На твой век, Сергей, хватит.

Потом дядя Витя начал рассказывать, как жили в древнем Херсонесе люди: гончары и виноделы, моряки и торговцы, воины и художники. И Серёжа представлял уже не серые, заросшие развалины, а белый город, мраморные колоннады на площадях, толчею пестрых кораблей в Карантинной гавани. Солдат в шлемах с гребнями, хмурых рабов с тайными мыслями о восстании и веселых смуглых мальчишек, пускающих с прибрежных камней игрушечные лодки. И все это — в окаймлении синих шипучих волн, под блеском безоблачного неба...

Однажды Серёжа услышал обрывок разговора дяди Вити и тети Гали. Они беседовали в кухне, а Серёжа вошел в коридор с улицы. Дверь была бесшумная, и на него не обратили внимания.

Тетя Галя говорила:

— ...Он ведь и добрый ко мне, и любит, наверно, а за мать все равно не считает. А с отцом они редко видятся. Тот все ездит и ездит. Мальчишке-то кто-то ласковый нужен, лет-то ему всего двенадцать. Много ли? Вот он и пригрелся рядом с тобой...

Дядя Витя возразил:

— Дело не в ласке. У нас нашлись общие интересы.

— Интересы интересами, а...

Серёжа не стал дальше слушать. Подслушивать разговоры — все равно что читать чужие письма. Он грохнул дверью и уронил портфель.

Вечером, перед сном, они с дядей Витей лежали в Серёжиной комнате. Дядя Витя на диване, Серёжа на раскладушке.

Дядя Витя спросил:

— А все-таки почему тебя так тянет история? И не просто история, а раскопки? Потому что загадки, клады и приключения?

— Конечно. А что плохого? — отозвался Серёжа.

— Ничего плохого. Но этого мало для научного интереса. Археология, друг мой, — не только путешествия и открытия. Это еще и ежедневная работа. Иногда очень кропотливая, скучная. А чтобы скучной она не была, надо ее очень любить.

— Я... наверно, полюблю, — сказал Серёжа. — Знаете, дядя Витя... Дело не в приключениях. Мне трудно объяснить. Вот мы живем на свете... Сегодня живем. Ну, вчера, завтра. А когда я думаю, как люди раньше жили, когда я это будто вижу, мне кажется, что я тысячи лет живу. Ну, вместе с теми, про кого узнал. Будто все это со мной случилось. Будто все на свете, что было, — это мое... Ну я не знаю, как сказать...

— Я тебя понял. Правда, в этом больше от поэзии, чем от науки. Но определенный смысл есть в твоих словах, — сказал дядя Витя.

А еще через день случилось то, о чем Серёжа тайно и трепетно мечтал с самого начала. Так мечтал, что даже слегка забыл об "Эспаде".

Дядя Витя оценивающе посмотрел на Серёжу и раздумчиво произнес:

— Я думаю, тебе полезно было бы этим летом поработать на раскопках. Ты не против путешествия в Севастополь?

"Эспада" напомнила о себе тревожным известием. Утром, когда Серёжа сидел за уроками, прибежал Стасик Грачёв.

— Тебе Нока надо? — спросил Серёжа. — Забирай, он дрыхнет в той комнате.

— Мне тебя, а не Нока... Наташка послала. Велела сказать, что ваши ребята дерутся на шпагах. Говорит, что это нельзя.

— Кто? Где? — Серёжа встал.

— Не знаю кто. За Димкиным домом у забора.

— А где Наташа?

— Побежала к Генке.

...Серёжа, Генка и Наташа примчались к Димкиному дому в одно время.

У забора, на полоске земли с молодой травкой, шел бой. Сражались Митя и Андрюшка Гарц. Отлично дрались! Красиво, энергично. Свист и звон разлетались от клинков.

Но они были без масок! И даже без курток. Андрюшка — в тонком тренировочном костюме, а Митька (вот балда!) вообще — в шортах и безрукавке: наверно, начиная бой, он не верил, что Андрюшка может зацепить его. Но недаром Андрюшка был в фильме д'Артаньяном. Тренировки не прошли зря. У Митьки на руках и на ногах краснели длинные царапины. Видно, бой был, как на шпагах, дуэльный, и кололи куда попало.

— Стоп! Вы что, рехнулись?! — крикнул Серёжа.

Они остановились. Опустили клинки. Повернулись к Серёже. Андрюшка рукавом вытер лоб. Митя резко побледнел, начал медленно краснеть, бросил рапиру и опустил голову. Потом нагнулся и начал растирать ладонью ссадину на ноге.

— Не смей. Заражение получишь, — сказала Наташа. — У тебя руки в земле.

— Ябеда, — тихонько сказал Андрюшка. Грустно и без злости.

— Дурак, — сказала Наташа. — Я вам говорила — кончайте.

Генка тихо проговорил:

— Вот обормоты...

Здесь была вся их компания: Митька, Данилка, Андрюшка, Димка. Были еще Андрей Ткачук, Валерик и Вовка Воронины.

— Ребята, вы что... — сказал Серёжа.

— А что? — спросил Андрей Ткачук. Потом махнул рукой: — Не везет как всегда. Хотел душу отвести — не успел.

— "Душу"! — сказал Генка. — Без масок, без защиты! Твоя душа так на небо может вознестись! Дубина.

— Да брось, — откликнулся Андрюшка Гарц. Ему, видимо, было очень неловко, и он поэтому старался держаться храбро: — Раньше-то мы дрались без масок, когда репетировали для фильма.

— Не надо, Гарц, — сказал Валерик Воронин.

И все поняли, что именно "не надо". Для фильма бои разыгрывали по нотам, каждое движение отбирали заранее и отрабатывали с массой предосторожностей. Глупо сравнивать со спортивным боем.

— И Данила тут... Капитан! — сказал Серёжа. — Я с тобой еще поговорю. И Димку притащил.

— Я сам пришёл, — со вздохом сказал Димка.

— Олег нам разве для этого клинки оставил? Он же доверял всем... И тебе, Митька. Тоже оправдываться будешь?

Митя шепотом сказал:

— Не буду.

— А перед кем оправдываться? — вдруг спросил Вовка Воронин и поднял на Серёжу честные серые глаза. — Отряда нет. Значит, закона тоже нет.

— Внимание! — вдруг неожиданно сказал Серёжа.

Это была не просьба. Это слово заменяло в "Эспаде" команду "смирно". Как оно вырвалось у Серёжи, он сам не мог понять. То ли от обиды за отряд, то ли от отчаяния, что гибнут остатки "Эспады". И почти со слезами он крикнул опять:

— Группа, внимание!

Он понимал, что не имеет права. Могли не послушаться. Могли пожать плечами, подобрать рапиры и уйти. Могли просто сказать: "А иди ты..."

Нет, не могли. В каждом еще жила "Эспада". Они выпрямились и опустили руки.

Генка стал напротив Серёжи и шепотом сказал:

— Становись.

Не поднимая головы, рядом стал Митя. Где Митя, там и Данилка. И Димка. Вздохнул и встал рядом с Димкой Андрей Ткачук. Не по росту, но сейчас было не до этого. Андрюшка Гарц и Воронины встали в шеренгу привычно, как на линейке.

Кузнечик сказал Наташе:

— Стань в строй.

— Я же...

— Стань в строй.

Стасик Грачёв обнял за шею Нока и молча следил за ребятами.

В строю стояли девять человек. И выжидающе смотрели на Серёжу: "Что дальше?" А он не знал, что дальше.

Он был такой же, как они. Даже младше Валерика Воронина. В нем жила боль и гордость за отряд, и он сделал бы для отряда все, что возможно. Все, что скажут. Но что сказать самому, он не знал.

— Нельзя так... — сказал он, и это прозвучало слабо, жалобно даже. — Ну, нельзя так, ребята...

Они стояли неподвижно и слушали молча.

Тогда, по очереди глядя в их глаза (а это было почему-то трудно), он произнес:

— Нас осталось так мало... Но мы же все равно есть. Нельзя же плевать на самих себя. Мы сами придумали наши законы, а теперь... ну, подождите, достанем маски, будем еще драться. Может быть, все еще будет.

Он понял, что говорит не то. И опять сказал:

— Нас всего десять человек. Мы теперь все отвечаем за отряд одинаково. Мы все капитаны. Понимаете?

— Как это — все капитаны? — спросил Вовка Воронин.

— А вот так! Все! Потому что все отвечаем. Но пусть с отрядом плохо, но мы же не умерли!

Андрюшка Ткачук вдруг усмехнулся и заговорил:

— Наконец-то повезло. В капитаны попал.

— Я ведь серьезно, — сказал Серёжа.

Ткачук не отвел глаз и перестал смеяться.

— Я тоже серьезно.

И Серёже стало спокойнее.

— Нам нельзя ни ссориться, ни расставаться, — сказал он. — У нас еще будут хорошие дни.

Митя Кольцов теперь не опускал голову. Он встретился глазами с Серёжей и прошептал:

— Флаг-капитаны.

— Что? — спросил его стоявший рядом Данилка.

— Бывает такое звание на флоте, — тихо объявил Митя. — Флаг-капитаны. Я читал... Я не знаю, что оно значит. Но мы отвечаем за флаг — значит, флаг-капитаны... Я... ребята, честное слово... об этом не забуду. И вы... Ладно?

Вечером у Серёжи разболелась голова. И вместе с болью пришла тоска по отряду. По Олегу, по ребятам, по долгим вечерам в кают-компании. И по боям, которых не было больше месяца.

Он лежал и молчал.

— Что с тобой? — спросил дядя Витя. — Что за хандра?

И Серёжа стал рассказывать. Он впервые говорил с дядей Витей об отряде. Он рассказывал долго и подробно. Словно снова уходил в жизнь "Эспады". Голова перестала болеть, сделалось спокойнее.

Когда он замолчал, дядя Витя сказал:

— Слышал я и раньше о твоих делах. Галина кое-что рассказывала. Нахлебался ты горя с вашей "Эспадой". Суета сует...

— Что? — не понял Серёжа.

— Я говорю, что много в жизни суеты, — объяснил дядя Витя.

На дружинном сборе третьеклассников принимали в пионеры. Большим четырехугольником выстроились в зале отряды. Белые рубашки, огненные галстуки, золото пуговиц и пряжек. Голубая форма октябрят. Вспышки солнца на венчиках горнов, на острой верхушке знамени...

— Дружина, смирно! Равнение на знамя...

Солнце захлестывает зал. Запуталось в Димкиных пшеничных волосах — они выбились из-под красной испанки.

Серёжа краем глаза видит голубой огонек. Это у него на уголке воротника, в маленьком и прозрачном голубом крабе, искра солнца повисла, словно в капельке голубой воды.

...Перед сбором была у Серёжи стычка с Викой Гармашевой. Из-за этого краба — Димкиного подарка.

— Каховский, это что за брошка! — голосом рассерженного завуча сказала Гармашева.

— Это значок, — сказал Серёжа.

— Кажется, таких значков в пионерской форме нет.

— Отвяжись, — попросил Серёжа.

— Не груби, пожалуйста. Я с тобой как председатель совета дружины разговариваю.

— Все равно отвяжись, — повторил Серёжа. И чтобы она в самом деле отстала, добавил: — Это знак "Эспады".

— Здесь тебе не "Эспада", а нормальная школа...

— "Эспада" везде, где я... — в упор сказал Серёжа. Специально, чтобы разозлить Гармашеву. И конечно, разозлил.

— Подумаешь, какой Людовик Четырнадцатый! "Государство — это я!" Вы там, в своей "Эспаде", все такие. Правильно вас разогнали!

Серёжа хрустнул пальцами и сдержанно сказал:

— Была бы ты парнем, я бы с тобой поговорил... не так...

— А ты давай, кидайся, — предложила Вика. — Палку возьми. Как на Сенцова. Опять в герои попадешь. В "Эспаде" орден дадут.

— Вам наша "Эспада" поперек глотки, — откликнулся Серёжа. — Таким, как ты да Сенцов.

— Каким "таким"?

— Шкурникам!

Вика побледнела и шепотом пообещала:

— Ответишь... На совете.

— Иди, иди, — устало сказал Серёжа. — В совете не все такие дуры, как ты.

Девчонки — они и есть девчонки. Вика забыла, что она председатель. Она готова была разреветься. Заморгала набухшими глазами и крикнула:

— Директорский любимчик! Только он за тебя и заступается, а то давно бы из школы вышибли!

Это было что-то новое. Неожиданное. Серёжа даже слов не нашел. А пока думал, заиграли горнисты, и стало не до спора.

...Солнце, солнце! Горячее, веселое. За окнами деревья как в зеленом тумане. Двадцать второе апреля. У ленинского портрета замер почетный караул.

На улице прошуршал троллейбус да шумели среди веток воробьи. А в зале тихо-тихо. Тишина эта — как поднятые палочки барабанщиков.

И вот:

— Я, Олег Щербинин...

— Я, Владик Семенов...

— Я, Игорь Скляренко...

— Я, Сергей Лютиков...

— Я, Дмитрий Соломин...

И дальше — слегка вразнобой, взволнованным хором:

— "Вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина..."

Димка говорит и смотрит на Серёжу. Димка, Димка, светлая твоя голова. Маленький барабанщик, крепкий товарищ...

Вышла из рядов шеренга ребят, которые должны были повязывать бывшим октябрятам галстуки. Шеренга третьеклассников двинулась им навстречу.

Случилась небольшая путаница. Кто-то из девчонок сбил строй. Не сразу разобрались, кто к кому должен подойти. И в этой секундной неразберихе Димка сделал удивительную вещь. Он обошел Галку Гуляеву — симпатичную отличницу из шестого "Б", — отпечатал по солнечному паркету несколько лишних шагов и встал перед Серёжей. Одними губами попросил:

— Завяжи.

У Серёжи комок поднялся к горлу. И все затихло, отодвинулось далеко-далеко. Он взял у Димки с локтя невесомый шелковистый галстук. Отогнул на тоненькой Димкиной шее воротничок... Галстук лег на грудь двумя разлетевшимися всплесками огня. Алое на голубом.

— Молодец, Дим. Спасибо, — не то прошептал, не то просто подумал Серёжа.

И Димка понял. Он просиял в ответ зелеными своими глазами, повернулся и шагнул к своей шеренге. Его ждали. Остальные третьеклассники были уже в общем строю. Но Димка вдруг остановился. Опять повернулся и шагнул назад — к Серёже. С октябрятского жилетика отцепил звездочку, вложил Серёже в ладонь и молча сжал его пальцы. Потом побежал к своим. Прощелкали в тишине подошвы его новеньких блестящих полуботинок.

И никто не сказал ни слова ни ему, ни Серёже. В такие минуты нельзя говорить. Может быть, потом Вика Гармашева прицепится: нарушили запланированный ритуал. А сейчас — тихо: Димка Соломин становится в строй пионеров.

Серёжа все смотрел на Димку, а зажатая в руке звездочка покалывала ладонь. Так, со звездочкой, он и поднял руку для салюта...

Ударили барабаны. И вдруг нерешительно сбавили громкость, умолкли один за другим. Шумок пробежал по рядам.

В зал вошел директор. Попросил раздвинуться шеренгу семиклассников, прошел вперед и остановился рядом с Юлей, слева от группы горнистов.

— А говорили — в больнице, — шепотом сказали позади Серёжи.

Анатолий Афанасьевич обвел глазами притихшие отряды. Улыбнулся так, будто он не директор, а школьник, которому надо впервы е выступать перед целой дружиной. Сказал негромко и с хрипотцой:

— Дорогие мои... Извините, я был болен, не пускали меня. А я очень хотел поздравить вас с Ленинским праздником. Особенно наших самых младших пионеров. Тех, кто сегодня надел красные галстуки. Все-таки я успел... Нашим третьеклассникам я хочу сказать сейчас несколько слов... Вы дали сегодня торжественное обещание. Вы знаете пионерские законы. Надо хорошо учиться, работать, крепко дружить, бороться с ложью и злом. Вы пока еще маленькие. Не обижайтесь, пожалуйста. Вы стали сегодня гораздо взрослее, но вы еще не очень большие. А в жизни случается всякое: иногда жизнь с маленького человека спрашивает, как со взрослого. И бывает, что от десятилетнего мальчика, от десятилетней девочки требуется взрослая смелость, взрослое упорство и честность. И если когда-нибудь вам придется очень трудно, вспомните этот день. Вспомните, как повязывали вам галстуки. Не забывайте, что вы — ленинцы...

Дядя Витя одобрительно посмотрел на Серёжу.

— Ты мне сегодня нравишься. Весь какой-то... светящийся. А то ходил носом вниз.

— День хороший, — сказал Серёжа.

— День отличный, — согласился дядя Витя и посмотрел за окно. Там был уже не день, а вечер... Оранжевое солнце догорало на крышах. — Удивительная погода. Как летом.

— Я не про погоду, — объяснил Серёжа. — Я вообще. Про Димку...

— Про что?

Дяде Вите можно было рассказать. Конечно, лучше бы рассказать папе, но он еще не пришёл. Ну что ж, дядя Витя тоже все понимает.

— Есть такой человек — Димка, — проговорил Серёжа. — Его сегодня в пионеры принимали...

И он рассказал про все. Даже про тишину в зале и про то, как щелкали в этой тишине Димкины подошвы. А потом еще про Димкин синий краб и про то, как поругались с Гармашевой...

Он говорил, говорил, а дядя Витя молчал и молчал. И Серёжа наконец почувствовал: что-то не так получается. И вдруг заметил, что смотрит дядя Витя уже не как раньше. Серёжа замолчал.

Дядя Витя вздохнул:

— Странный ты человек, Сергей...

— Почему? — Серёжина радость стала тускнеть, как пятна вечернего солнца на крышах.

— Вот и я сам думаю — почему? Может быть, наследственность, может быть, воспитание...

— Что во мне странного? — спросил Серёжа и внутренне ощетинился. Не понравился ему такой поворот.

— Странно, что в свои двенадцать лет ты очень конфликтный человек. Ты жить не можешь без разных стычек, споров и ссор. Они для тебя — как горючее для мотора. Вот сегодня поругался со своим пионерским начальством и весь уже светишься от радости.

Серёжа сначала удивился. Потом обиделся.

— Разве у меня из-за ссоры радость? Я же эту Гармашеву не трогал, сама прицепилась. Она мне, наоборот, настроение чуть не испортила, директорским любимчиком обозвала... Я из-за Димки радовался!

— А что хорошего сделал твой Димка? Ничего. Нарушил план сбора. Так же, как ты, показал, что ему плевать на общий порядок. На мнение других. Вы оба противопоставили себя дружине.

— Да почему?! — крикнул Серёжа. — Ну что плохого мы сделали? Нам даже после сбора никто ни слова не сказал! Димка просто хотел, чтобы я ему галстук повязал, вот и все. Ну что ему Галка Гуляева? Он ее и не знает даже. А галстук-то один раз в жизни повязывают. Димка же мой друг. Я его барабанщиком сделал.

Дядя Витя слегка развел руками:

— Ну и доказательство! Барабанщиком ты его сделал тоже вопреки мнению школы. Еще раз показал, что тебе плевать на всех.

Лицо у дяди Вити было такое, как всегда. Энергичное и добродушное. Но теперь оно стало неприятно Серёже.

— Я не плюю на всех... — жестко сказал Серёжа. — Я вообще ни на кого не плюю. И на Димку я тоже плюнуть не мог. Он всю жизнь мечтал о барабане, а ему не дали из-за случайной тройки. Он плакал.

Дядя Витя покивал.

— Все верно. Я же не говорю, что ты действовал из плохих побуждений. Твои поступки всегда имеют благородные мотивы. Но ты ошибаешься в самом главном.

— Что вы знаете о моих поступках... и мотивах? — не очень вежливо отозвался Серёжа.

— Кое-что знаю. Открою секрет. Недавно звонила твоя классная руководительница, спрашивала отца. Его не было, а я поговорил. Надеюсь, я имел на это право? Она, кстати, очень хорошо к тебе относится. Но она боится за тебя. Дня не проходит, чтобы ты не влип в какую-нибудь историю. В конце концов ты заработаешь такую характеристику, с которой даже в ПТУ не попадешь, не то что в университет.

— Вот это да, — сказал Серёжа. — Теперь из-за характеристики я должен сидеть как мышь.

— Ну ладно. Из-за характеристики ты ничего не должен. Но есть другая опасность. Ты так привыкнешь влезать в любые конфликты, что станешь обыкновенным склочником.

— Ага, — откликнулся Серёжа. — А если проходить мимо всякой несправедливости, то станешь хорошим человеком. Легко и просто.

— Ты, пожалуйста, не преувеличивай! Я тебе не предлагаю быть подлецом. Но ты ведешь себя так, будто кругом сплошное зло, а ты один — борец за справедливость.

— Вот уж чушь-то, — искренне сказал Серёжа. — Какое зло кругом? Да у меня друзей — целая тысяча!

— Эти друзья — такие же, как ты, донкихоты. Дон Кихот — прекрасная фигура, но он никогда не мог переделать <M%-мир. А ты думаешь: вскочил на коня, копье наперевес, ура<D% — и все в порядке. Нет, брат, конная атака — не метод.

Зеленая поляна и вылетевшие из-за кустов кавалеристы вспомнились Серёже. Он даже улыбнулся: "Не метод?" Но сказал он о другом: