Finish up the sentences by adding one of the three fragments.

Дата добавления: 2015-10-01; просмотров: 508

Они бегут кто куда. Бегу что есть сил. Страшно и больно, холодно. Слёзы. И многие покидают наш мир, чтобы больше, скорее всего, уже никогда сюда не вернуться. Но как так? Нет, стоп! Не может быть. Они уходят... Они погибают. Словно трансформация чужда им духовная, словно нет смысла заботиться о тех, кто никогда не заботился ни о ком кроме себя. Но я не верю! Ведь не может быть так, чтобы сущности всезнающие позволили свершиться гибели душевной, пусть даже благой для тех, кому больше не суждено будет страдать, подвергаясь зверствам, совершенно не стоящим рядом с замыслом божественным.

И может ли являться воля божественная в каждом из нас той частичкой, которую даже мудрейшие создания упустили из виду при построении сложнейшего механизма наших душ? Может ли быть так, что они попросту не подозревали о том, что возможно столь адски использовать то, что дано было нам во благо? И я не сомневаюсь в этом совершенно. Ведь человек так устроен, к сожалению, что постоянно разрушает целостность и порядок, в какую бы область жизни и бытия он ни явился. Уже своим одним присутствием мы излучаем то желание, что исходит от дурного. Ведь мало побороть животное начало, нужно ещё суметь верно использовать тот дар, которым наградили нас. Дар разума божественного, позволяющего совершать поступки добрейшие, искренние, а также и те поступки, что недопустимы для существа высокоразвитого и организованного.

Сейчас же всей душой желаю увидеть планету нашу изменившуюся и очистившуюся от грязи страшной. И сквозь сон свой, я словно веду диалог с детьми моими, для которых я подготовил почву благодатную, дабы сошли они в мир наш. Разговариваю с ними, словно в последний раз. И так горько и одиноко на душе.
— А смогу ли я уйти вверх, в мир радости и любви? Сможет ли это сделать кто-то из тех, кто чист и духовен? — Спрашиваю я.
— Всё зависит от множества факторов. Ведь нам обычно так сложно ни то, что бы помочь другим прозреть, а сложно даже прислушаться внимательно к себе. Можно быть уверенным полностью в чём-либо, а затем в один прекрасный момент от уверенности не остаётся ни малейшего следа, когда мы узнаём, что наши убеждения ложны и безосновательны. И мы не знаем, сможешь ли ты воспрянуть из пепла... — В унисон шепчут мне загробные судьи. И продолжают:
— В любом случае тебе известны истины, скрытые от большинства. И даже при самом неблагоприятном исходе, оказавшись запутанным окончательно, полностью сбившись с пути, тебе нечего бояться. Ведь ты уже видел мир иной и видел даже образы райские, образы твоего личного рая. Так надейся, молись о том, чтобы попасть туда, чтобы это место оказалось для тебя явью священной. Сделай всё так, как ты хочешь, не убивая себя, отнюдь, а преследуя желание святое помочь тому человеку, которого ты так сильно любишь. Ведь что скрывать сейчас, а главное зачем? Ничего уже не вернуть. Всё идёт своим чередом. И нас немного тут совсем, но по миру всему мы действуем, словно огромная рыболовная сеть меж двух кораблей, собирающих в эту сеть мусор и умерших обитателей морских. Ведь желаешь ты обители светлой не только для себя, но для всех других. Так, быть может, океан твоего сна есть прибежище для многих, словно новый мир...
— А... если не получится? Если пойдёт прахом всё, и опасения мои, касательно пришествия великого подтвердятся? Знаю, что не было ни знаков, ни символов, но было всё время ощущение чего-то страшного, грядущего. И сейчас, осознав, что не могу полностью я контролировать данное мне свыше, понимаю, что своими ошибками мог я лишь усугубить ситуацию тяжкую. — Спрашиваю я с величайшим опасением.
— Ты сам дал ответ на вопрос этот. Не стоит печалить себя.
— Я могу позволить свершиться страшному ужасу? Из-за моей нерешительности и путаницы, что, чуть было не привела к страшным последствиям непоправимым, я чуть не подвёл всех! Если бы не Игорь, если бы не вы и наставник мой... о, я бы не смог тогда избежать самого страшного.
— Избежать? — Тихий голос, словно гром среди ясного неба бьёт меня в самую душу, что уже открылась пришествию.

Открываю глаза после этих слов рядом с домом, лежа на замёрзшей земле. И свет яркий бьёт мне в глаза. Ярче солнца горит мой дом огнём адским, убивающий мою святыню. Этот страшный жар отталкивает меня. И я, поднявшись с земли, покрытой туманом, покидаю место, пылающее пламенем. Хочу убежать, но не могу! Не ведаю я, куда мне бежать сейчас! Всё так вдруг изменилось, усилилось моё восприятие. И вновь вспоминаю я чувства свои прежние о том, как я страдал и умирал тут, а также о том, как умирал я раз за разом в том далёком месте, сделавшимся для меня сейчас столь близким. И если ещё вчера и даже несколько минут назад, во время столь короткого сумеречного сна, мог я различать, пусть даже неотчётливо, всё окружение моё, переживающее трансформацию, то сейчас это уже не так. Сейчас, в тот миг, когда необъятной силы машина завела свой мотор, когда мой поезд приближается к остановке финальной, наблюдаю я апогей пришествия и, возможно, грань того, что доступно мне узнать.

Ухожу вдаль от огня белоснежного, пульсирующего в отталкивающей зловонной гамме мира, погрузившегося во тьму непроглядную. Пытаюсь бежать, но ноги не слушаются меня, также как и не слушается моё тело, скованное резкой болью, которая на мгновение парализовала меня полностью. Всё дальше и дальше. А кто посмел так поступить? Кто поджог дом мой, дом Игоря? Что он скажет, если поймёт, что с его памятью о прошлом добром и поучительном случилось непоправимое, ужасное? А как же пленники? Нет! Нет... Всё пропало. Как я посмел! Ведь суждено было стать им примером остальным, тем примером, что отвернёт их как минимум от дурного ужаса, а как максимум сделает их души светлее светлого сегодняшнего. Но может это уже и не нужно, учитывая правду детей, которую несут они в данный момент по миру. Ведь знаю я, насколько они всесильны и мудры стали. Миновав те годы долгие, наполнились они мудростью небесной. Но... Могу я также и допустить, что миссии добрые позаботились о них и забрали с собой, перерождая их облик внешний и внутренний. Молю об этом, прошу... Не хочу им зла я. Не хочу. Не могу принять мысль о ложной интерпретации знаков, которые я так надеялся истолковать верно. И они: Алексей и девушка… они наверно уже мертвы.

Преодолевая себя измученного, удаляюсь медленно от этого места горького, покинутого. Места, в котором нашли своё забвение мои мечты о рае личном и о рае других людей, о том сокровище, что оберегало меня эти несколько дней. Ухожу отсюда я, идя вдоль дороги, застланной непроглядным проявлением потустороннего, чрез обжигающий холод ночной, в котором всё так же по-прежнему чувствую я боли и страдания благих и светлых людей. И сейчас мои ощущения просто разрывают меня, эта боль... Ведь они не ожидали, не ведали о том, что их ждёт. Они пытаются убежать, они боятся за себя, за своих близких. Но многие боятся зря, ибо не видят добра они в деянии этом, а видят лишь опасность для себя.

Всё дальше и дальше. Ноги тяжело ступают по вязкой субстанции. Дорога, окружённая деревьями, словно не хочет выпускать меня, столь сильно изменившаяся, превратившаяся в туннель с высочайшими стенами, пульсирующими и деформирующимися, словно плоть гнилая, что приобрела свойства желеобразные. Поднимаю голову, но вместо неба привычного, затянутого тучами серыми ночными, наблюдаю я лишь смрад, спустившийся с небес к нам, состоящий из того же вещества, что и всё остальное вокруг. Будто бы эта странная органика имеет разумное начало за собой, и цель её в полном поглощении мира нашего, за которым последует окончательное пришествие сущностей чуждых всему здешнему. Может именно они заселят эту планету после нас, даря ей тепло и любовь?

Так страшно вдруг... Краски сгущаются, и я словно переношусь в прошлое, в то время, когда не мог ещё я видеть зла и ощущать его явственно. Вижу детскую площадку, около которой я впервые встретил Игоря, такого странного, но при этом, я полностью доверился ему, сразу же. И вижу я, как идём мы, не зная куда, ощущая притяжение истинного зла. И я слышу:
— Шаг первый — Распознать образы и усилить своё чувство реальности. Шаг второй — Зайти в тёмный лабиринт и вкусить его радость. Шаг третий — ….

И пусто, одиноко и слышу я лишь смех адский, протяжный. За что? Что я натворил? Они бы справились и без меня, я уверен. Зачем, зачем? Они видят меня, все видят, ощущают мой страх, понимают, что я ещё не готов, что я подвёл. Ведь нет их больше. Они уже очень далеко. Но я так и не знаю до сих пор, зачем же всё это было нужно? Ведь не успели бы люди подготовиться и в особенности измениться, просто бы не успели...

Да, я спас вас, мои пленники бедные, но разве в этом и была вся миссия? Я ничего не понимаю уже. Но если суждено мне вновь отправиться в чистилище окаянное, то я принимаю это. Вы слышите? Вы знаете это? Не боюсь я вас, нет! Уйдите, не прикасайтесь ко мне. Нет! И тысячи глаз разъярённых смотрят на меня из высочайших стен, что протянулись вдоль дороги. И мне не убежать, нет сил уже моих физических настолько, что даже духа силы не могут меня спасти. Оборачиваюсь, видя пламя жуткое. А, смотря вперёд, могу наблюдать лишь тьму страшную, которой нет конца. Но всё равно ухожу я. Куда иду? Зачем? Я не знаю...

Но знаю лишь одно я, что не запугать меня вам, что видел я не раз ваши лица: у кого-то понимающие и прощающие, у кого-то же озлобленные и дрожащие от ненависти. Но... Вы же не сможете мне ничего сделать, я прав? Вы — те, кто так хотел искупления для себя, хотел рая неземного. И даже осознав свои просчёты полностью, вы же всё равно не можете быть тут. Так знайте поэтому, что не запугать вам меня. Так и будете дальше таить в себе злость и ярость, и вам суждено так нескоро переродиться! Так знайте это и страдайте от своей желчи, от своего гноя, сочащегося отовсюду. А уже совсем скоро вы попадёте, возможно, в иной мир. Или так и будете вечно страдать на низшем уровне бытия. Вам этого хочется? Прекрасно. Уходите прочь! А они всё не уходят. Брызжут слюной и ненавистью, но ничего не могут сделать, не могут причинить мне боль. И лишь потому, что мой поезд надёжно защищён сейчас, он поистине непреступен от разрушительных вибраций мира окружающего. Ведь принадлежит он уже иному миру, миру высшему и доброму, где нет боли и страшных образов, которые, возможно являются всего лишь одной большой страшной галлюцинацией, плодом коллективного воображения.

Вспоминаю я, что уже почти 10 дней прошло с самого начала. И так всё понеслось, закружилось. Сказав всего лишь один раз "Да", сделав шаг на пути к неизведанному, за эти 10 дней я изменил в себе куда больше, чем за все свои предыдущие 29 лет пребывания тут. Как же тогда я жил и чем руководствовался? Что толкало меня на определённые поступки? — А руководствовался я лишь одним желанием существовать, пусть даже совершенно бессмысленно. И чувствами к тебе, которые я не поборол в себе, нет, но трансформировал их в чувства куда более высокие и духовные.

— Ты меня слышишь? Видишь? Наставник и хранитель... Где она сейчас? Дай ответ мне, молю от всей души. Ведь нет в моей жизни рядом больше того человека, которому я мог бы сейчас помочь. Ведь только с ней ощущаю связь до сих пор. Понимаю и прощения прошу у всех тех, чьи надежды я не оправдал, чьи мечты разрушил. Но сейчас желаю я лишь последнего, а именно — спасти её и стать ближе к ней духовно, наставляя её и помогая спасти её умирающую душу. Ответь! Дай шанс, я умираю...
И буквально в то же мгновение через шум, оглушающий и давящий, слышу я:
— Пройти осталось до конца совсем немного. Последнее усилие и ты сможешь. Ты же знаешь об этом.
Нет! Нет! Он на этом замолчал, пропал бесследно. Неужели я действительно могу собрать все оставшиеся силы в кулак и сделать финальный рывок, прыжок ради спасения бескорыстного? — Я могу. И точка. Могу. Если я справился с частью всеобщего плана, то должен справиться и с планом личным, что будет нам обоим бонусом. Мне бонусом испытания самого тяжкого, а тебе бонусом, что даст тебе последний шанс на искупление.

Ещё некоторое время плёлся я вдоль дороги меж деревьев. И иду сейчас в сторону города. Всё вокруг наполнено этой жуткой жижей, стены которой возвышаются на многие метры, словно волны дикие из сна твоего тревожного. Глаза отовсюду наблюдают за мной, и ощущаю вновь, насколько же их тут много... Безумно много боли в них и страха. И какое адское количество среди них тех, кто уже практически неизлечим... Так грустно мне становится от этой мысли. И от мысли той, что все те, кого я видел в туннеле — есть лишь капля в бескрайнем потоке нескончаемых страданий. Хочу поймать попутку, но пугающая мысль передёргивает меня о том, что нет уже ничего привычного. Нет... И всё так быстро, настолько, что не успели люди узреть правду. Как же я ошибался, веря знакам лживым.

Как ошибался я, полагаясь на тех, кому верил я. Ведь исчезли они из моей жизни. Скорее всего, исчезли насовсем. Егор пропал, и более не было от него ни знака. Что сейчас с ним? Как он переживает сейчас происходящее? Смирился ли он и принял ли то, что назвал ещё совсем недавно страшным беспределом? А какова судьба тех, до кого так и не суждено было мне добраться? До тех, с кем знакома наша первая жертва, и тех, кто когда-то считал Алексея своим спасителем? Ведь я воистину лелеял лишь одну мысль о том, что сможем мы с Игорем положить конец страшным их деяниям. Но он вдруг неожиданно исчез в кульминационный момент. И я понимаю сейчас, что миссия моя есть вовсе не в очищении планеты и даже не в просветлении глухих слепцов. А миссия наша в том, чтобы подарить умиранию свет надежды и спасения. Чтобы произошло изменение сознания на +1 пусть даже у такого незначительного числа людей. Да, именно так. Нужно чтобы вторая стадия перестала быть таковой, а стала первой. А те, кто относятся к первой, хоть на немного бы стали ближе к откровению священному. Должны они были показать, что могут всё изменить, как и я мог показать, что люди способны расти духовно, невзирая на трудности и, казалось бы, полнейшее отсутствие добра и радости в них. Но беда есть в том, что сейчас я не чувствую их, совсем. Погибли ли? Или больше ни что не связывает их со мной? Не представляю даже, как мог бы я их найти сейчас. Как и не представляю совершенно, как и где мне найти тебя…

Но нечто толкает меня в город, в то место, откуда я ушёл ещё вчера, ведомый силами, что, жадно и презренно хотели меня запутать. И сейчас, в момент, когда они словно отвернулись от меня, когда все от меня отвернулись... есть лишь одна миссия, дающая мне силы ещё больше, чем ранее. В которой нет мести, злости, отвращения и страха, а есть только любовь всепрощающая и бескорыстная, на которую я не был способен ранее, что, вероятно, и привело к уходу той, что была для меня всем... и есть.

Как глупо я хотел изначально смерти убийцам своей души. Как я, ослеплённый порывом небесным, начал привносить в жизнь то, что могло так сильно навредить. Как я представляю себе сейчас этот ужасный город? И стало ли лучше отвратное месиво того, что было в нём ранее? И грустно осознавать мне, уставшему от непробудных поисков истины, что, вероятно, они так сильно ошиблись во мне, дав мне ношу неподъёмную. Или, быть может я, выбрав непосильную задачу, попросту не справился с ней. Но я был полон усердия, стремления нескончаемого, тянущегося нитями прочными, сквозь всю материю вселенной, соединяя меня с источником, к которому не смогу я уже приблизиться. Ведь... Я, вероятно, подвёл их. И остаётся лишь надеется, что другие избранные, оказавшись куда более стойкими, выносливыми, мудрыми и добросердечными, смогли превзойти самих себя в поисках правды блаженной.

А насколько я могу быть уверен в том, что они существуют? Ведь не слышал я и не видел знаков, не чувствовал сигналов их. Быть может, Игорь есть один из них? Или он являет собой скорее учителя, нежели одного из избранных, которые, в моём понимании, должны быть так похожи на меня: каждый со своими личными демонами, проблемами, пытающиеся разобраться в устройстве мира посредством снов и видений, знаков, что скрыты в них. Самые обычные люди, с присущими им недостатками и ошибками, которые неожиданно начали получать сигналы страшные, которые ранее попросту не замечали.

И если бы я заметил их ещё тогда, в детстве? Что было бы сейчас? Возможно, получилось бы избежать того хаоса и смрада, что пришли в наш мир. Мой страх и отрицание позволили случиться всему тому, что я мог с лёгкостью предотвратить, распознав элегантные учения свыше. Но нет же! Нет! Я так туп и слеп, бездуховен, что могу уловить сигналы и послания лишь тогда, когда они уже напрямую стучатся в мою жизнь, прямым текстом повествуя о намерениях своих и моих обязанностях. Ведь если бы ещё тогда я поборол бы свой страх, слился бы воедино с образами ужасными и начал бы разбираться в них... тогда мог бы получить я подсказки ещё в те годы моего, тогда ещё детства. И путь мой длился бы ни какие-то жалкие десять дней, столь мелочные в рамках вечности вселенской, а долгие годы. Годы, за которые можно было всё исправить теми проповедями, о которых я грезил ещё недавно. А, быть может, и не было бы тогда смысла в изоляции, в трансформации посредством прямого контакта? Ведь каково было бы, если бы я, сумев полностью подчинить себе способности божественные, мог бы изменять форму духа людей, находящихся даже за многие мили от меня? Если бы я мог дать им возможность раскрыть свою душу перед лицом неизвестности? И насколько же в этом больше здравого смысла и света доброго, нежели в конечном варианте трансформации, что годится только для беспробудных нелюдей, держащихся лишь за боль окружающего мира, лелея остатки своей мёртвой души.

Тогда и становится ясно, почему так всё и продолжается... Ибо не просветление стало движимой силой пленникам моим, а страх, застлавший их сердца, парализовавший их, как и меня несколько мгновений назад парализовавшая боль и ужас. Они были попросту не готовы к столь резким изменениям. И они сломались... Те, кто всю жизнь существовал, думая, что всё бессмысленно, что, казалось бы, мелочи не имеют особого значения и всё дозволено, ведь живём один раз. Словно эта мысль давала им надежду, которую взращивали они всё то время, пока искали оправдания своим грехам. «Ведь всё дозволено, когда жизнь заканчивается в гробу...» И многие, повинуясь этой мысли убийственной, начитают черпать от жизни максимум... максимум того, что даётся легко и приносит удовольствие их животной сущности. И не так страшен такой образ жизни, как страшна та дорога, которую он прокладывает в чащу, из которой уже нет выхода тем, кто не привык работать на благо всеобщее. Тогда какой же смысл в том, чтобы изменить людей, не имеющих возможность проститься со своими пороками?

Сейчас я совершенно ослаб, словно умер духовно только что, видя страшную картину вокруг. Но может необходимо мне возрадоваться тому, что они попали в то место, то пространство, которое ждало их всё это время. Пусть их мало, да, пусть это просто капля воды пресной в океане бурых волн. Но если что-то получилось, если кто-то достоин, то значит это, что был смысл бороться. Только вот насколько они смогут принять столь неожиданный для них переход? Тот переход, к которому не были они совершенно готовы. Ибо я не вижу сейчас жизни там, где она должна ещё сохраниться. И последние люди уже совсем скоро уйдут насовсем. Уйдут, не имея возможности выжить в мире, пропитанном густой атмосферой сернистой.

Но ты должна продержаться, должна дождаться меня. Даже в том случае, если пришествие страшное уже завершает свою вторую стадию. Держись, молю, только держись. И сразу же после того, как побываю я в квартире своей, пойду я к тебе, смутно припоминая место, где ты живёшь. И если буду идти я дни, недели... всё равно пойду и дойду. Даже в том случае, если не застану тебя. Ведь надежда во мне не умрёт, никогда. Надежда на то, что, даже покинув обитель безопасную, поезд, в котором ты была под защитой моей и моего хранителя, нашего хранителя... ты всё равно сумела сохранить себя ради нас.

Спустя несколько часов тяжелейших блужданий я еле нашёл свой дом, с трудом попав в него. Еле видимые сквозь тьму непривычную декорации однообразные и страшные, страшные в первую очередь своей пустотой: опустевшие улицы, дома покинутые и пейзаж, изменившийся до неузнаваемости. Дома, представляющие собой бесформенные субстанции, словно монолиты, покрытые тёмной скользкой, а где-то застывшей шершавой жижей. И она постоянно движется, движется по улицам, кое-где превращаясь в огромные волны, ударяющие о здания и словно сливающаяся с ними в гармонии мироздания. Разве этого я желал? Разве об этом грезил в своих снах и наяву?

Обессиленный, сумевший на некоторое время разгрузить свой разум, внеся в него мысль о неминуемости последнего сказочного блага, приближаюсь я к подъезду дома, где я когда-то жил. Дверь, покрытая потусторонней органикой, отварена. Захожу внутрь, и ноги мои скользят на ступенях скользких. Взбираясь по ступеням, выхожу я из объятий тумана густого и непроглядного, которому, кажется, и нет конца. И словно в сумеречном бреду, агонии финальной умирающего кошмара и добра, я прихожу в чувства уже около двери своей квартиры. Ключи... Где же ключи? — А, вот же они. Отпираю дверь. Я снова тут.

Отпираю дверь, но... она уже была открыта. Захожу внутрь. Странно это всё. Странно... Но тут я просто опешил, заглянув в комнату. На моей кровати силуэт вижу я. Будто кто-то сидит, склонив голову. Подхожу ближе. Слышу дыхание тяжёлое, словно дыхание умирающего, последние вздохи. Или эти вздохи принадлежат мне? Не знаю... Ничего не вижу уже, и глаза слипаются от усталости и изнеможения. Медленно двигаюсь по направлению к незнакомой фигуре.
— Ты кто? Что ты тут делаешь?
— О Господи! Не верю своим глазам! Ты наверно не ожидал застать меня тут. Я права? Ты наверно хотел отправиться ко мне, но я опередила твоё желание. Не ожидал? — Слышу я прекраснейший голос во всей вселенной. Такой томный, тяжёлый, но при этом лёгкий, любящий, трогающий самые потаённые закутки моей дряблой ослабевшей души.
— Как... Что ты тут делаешь? Нет, нет, стоп! Ты галлюцинация, явившаяся мне для того, чтобы успокоить меня. Да, определённо. Ведь мы всегда видим то, что хотим видеть. Нет, теперь ты добьёшь меня сейчас, прям тут. Но, о, я так этого ждал, я бы всё...
— Я не верю! Нет, этого не может быть! О Боже! Давай, прикоснись ко мне. Давай же. И поймёшь, что я действительно тут, я реальна, Серёж. Ты где пропадал всё это время? Тебя никто не мог найти; не отвечал на звонки, а в интернет когда ты заходил последний раз? Что думаешь то? Пришлось вызывать правоохранительные органы, мало ли что. И ты не забыл ли случаем, что ключи от квартиры мои всё время лежали тут, дома? Я тут уже долго.
— Телефон... Так, мой телефон. Разрядился! Промок! Ты звонила мне?
— Ни я одна. Все тебя искали, волновались. Родителей ты своих совсем забыл? А ведь они волнуются, понимаешь? Ведь уже почти месяц нет от тебя вестей. Друзья тебя искали, спрашивали у родителей и у меня где тебя можно найти. — Говорит она. И слёзы, капающие из глаз, выдают в ней чудовищной силы переживания, которые, с виду сильная девушка всегда хранит в себе.
— Егор! Егор знает, он помог мне. — Воодушевлённо говорю я, обнимая свой маленький мир.
— Я не знаю, о ком ты говоришь. Не слышала о таком. И вообще ты где так испачкался? Почему мокрый такой? И похудел так. Мне это не нравится. Не думала, что твои странные ночные кошмары доведут до такого.
— Не слышала? Да и ладно. Это уже и не важно. Ты лишь пойми, что боялся я того, что ты ушла, как и все остальные. Боялся... Так хотел тебя встретить, и вот сейчас осознаю всю силу желания великого, прощения и любви. Я же так сильно люблю тебя. И прости... Прости, что говорю тебе это сейчас в первый раз. Молю тебя, прости, если сможешь. Тебе не страшно? Не мучают ли тебя весь этот ужас, что происходит кругом? Хотя... Я знаю, что ты прячешься от всего этого... или... Этот океан жуткий, он тут, в нашем мире.
— Всё те же бредни... Знаешь, я уже и привыкла, вот честно. Ты где ужас то увидел, а? Оглянись вокруг — всё прекрасно! Жизнь прекрасна! А вот тебе нужно лечиться. Не знаю, сможем ли мы снова быть вместе после всего этого. Но, видимо тогда я немного перегнула палку. Ты же сильный. Думала, что ты справишься. Прости, я не знала, что тебе так плохо. И... Стой, у тебя же температура! Горячечный бред. Океан, говоришь? Хех, мои сны вспомнил что ли? Знала, что не нужно рассказывать, что переживать за меня начнёшь. Ты всегда был таким сильным, но от меня не скрывал своей чувствительности и чувственной доброты. — Говорит Юля, прикасаясь своей холодной нежной рукой к моему грязному обжигающему лбу.

И я, на мгновение, закрыв глаза, вновь открываю их, видя сейчас лишь тот мир, что был мне всё время чужд и омерзителен. Но сейчас кажется он мне раем блаженным, по сравнению с тем, через что я прошёл.
— Пойми, я свершил много страшного, очень много. Но я всё исправил, они больше не будут страдать. Теперь они свободны от неведения. Мы отпустили их и они...
— Эти похищения. Хм... Ты как-то в этом замешан? Совсем охренел? Ненормальный! Рассказывай, в чём проблем? Ты это свершил?
— Какие похищения? Ты о чём? Разве может являться похищением воля людская, которая сумела побороть ад в их душах? — Изумлённо спрашиваю я.
— Я не верю своим ушам. Все эти бедные люди... Двое из них сейчас проходят реабилитацию в психиатрии, я слышала.

Прикасаюсь к ней, обнимаю, впитывая её дух, что переплетается с моим, давая ему свою энергию, такую же уставшую и измученную, но всё ещё сильную. Она помогает мне сейчас. Она не желала всего этого. А я... я просто глупец самовлюблённый, решивший, что она ушла от меня насовсем. И ведь я сам покинул её, я сам дал ей повод страдать. Но моя ненависть... Она не позволяла мне всё это время распознать её позыв, её страдания крик, зовущий меня. Крик всех тех, кого я предал неосознанно, причинив им страдания. Может, она должна была быть всё это время вместе со мной? Или она должна быть со мной сейчас — в тот благословенный миг, когда она познала свои ошибки и изменилась ради того человека, что всё время был ей самым близким? Но я уверен, что с сегодняшнего дня мы начнём всё сначала. И я всё сделаю возможное, чтобы привнести в её жизнь максимум того, что я узнал, что я видел там. И она сможет последовать нашим общим путём, который будет для нас спасением, пройдя который, мы будем вечно в раю, даже прибывая в чистилище страшном. И так будет происходить раз за разом. Каждый раз мы будем следовать вместе, идти параллельно.
А она всё сильнее и сильнее прижимается к моей груди, со всей силы сжав меня так, что тяжело дышать. Кашель... Этот тяжёлый изнуряющий кашель.
— Тебе очень плохо, я же вижу. Принесу чай. Ты с лимоном будешь или с вареньем? — Спрашивает она, слегка ослабив свои жаркие объятия.
— С вареньем. Я был бы не против. — Немного смущённо произношу я.
Она уходит на кухню. Включает там свет, и я, ложась на кровать свою, зажмуриваю глаза, скрывая их от невыносимой яркости света, который кажется чрезвычайно сильным, даже чрез веки усталые и слипшиеся.
— Не могу поверить. Это похоже на сон. Всё так же реально... Но ощущаю я любовь и гармонию куда большую, чем испытывал даже от детей своих любимых.
— Детей? У тебя дети уже есть? Не знала - не знала. Как зовут? И лет то сколько? А то я всё время была не в курсе. Наверно ты меня обманывал. — Раздаётся добрый её смех из-за стены.
— Долго это объяснять. Сначала я не видел их, но потом...
— Нет, не надо. Давай ты не будешь возвращаться к губительному прошлому, а просто будешь наслаждаться настоящим. Я же терпела, но мне было так больно. — Уже без нотки веселья и радости говорит она.
Не могу поверить, что сейчас наступил тот миг, когда мы будем счастливы. Не осознаю до конца того, что вот и всё, конец. Пришёл конец моим мучениям, страданиям. И, пытаясь достичь большего, хватило мне и того, что я свершил. И... Я знаю, что нам надо сделать. Я знаю что случилось.
— А вот и чай. — Говорит Юля, садясь рядом со мной. Одетая в светлые тёплые брюки и тёплый малиновый свитер, облегающий её стройное тело.
— Прости, варенья нет. — Добавляет она.
— Да не страшно. Я... знаешь, что вспомнил? Когда ты уже ушла, мне приснился сон, в котором я видел тебя. Но ты была так далеко до меня, поистине недосягаема. И я понял, что мой сон есть рай земной. Место то светлое, в котором ты озаряешь всё вокруг. Этот океан добрый, скрывающий на своём дня все мои ошибки и просчёты. И он такой гладкий, словно зеркало твоей души, в котором отражаешься ты. — Говорю я, протирая глаза уставшие и делая глоток чуть тёплого, как я люблю, чая.
— Хорошая идея. Я же знаю, что ты так долго уже хотел съездить к морю. И... У меня есть не очень хорошая новость для тебя.
— Очень сильно хотел. И вот теперь мой сон стал явью. Ведь все эти дни я держался лишь за одну надежду, и вера придавала мне силы. Море... Это же сила природы, бушующая, всепоглощающая, всеобъемлющая мощь умиротворения и гармонии, силы и красоты. Море — это то...
— Тебя уволили с работы. Мне звонили уже около трёх недель назад. А ты всё про море... — Говорит она, раздосадованным голосом.
— И... Постой. Это то, что ты называешь не очень хорошей новостью? Да это же прекрасно! Великолепно. Сейчас я буду заниматься поиском работы и найду, обязательно найду ту, что будет трогать мою душу. Ту, где буду я ощущать себя нужным.
— Думаешь, сможешь ты заработать на такой работе? Можешь ли ты что-нибудь кроме привлечения клиентов? Тебе же хорошо платили.

— Да пойми же ты! Нет смысла в том, что убивает тебя. Нет, совсем. Как и нет смысла в том, чтобы обманывать людей, вечно лицемерить им. Это не моё. И пусть лучше буду зарабатывать я гроши, но буду приносить пользу великую. Я пойду работать в хоспис, что около парка, обязательно. Тут совсем недалеко. — Говорю, допивая вкуснейший сладкий чай.
— Вот не ожидала от тебя, не ожидала... Но это твой выбор. Мешать не буду. Только меня интересует одно — кем ты будешь там работать? Медицинского образования у тебя нет.
— Поверь, тем, кто умирает, очень важна помощь. И я, как тот, кто видел загробное наказание, весь страх прелестный того мира... Смогу ли в полной мере давать им напутствия, которые, скорее всего, испугают их так сильно? Ведь не могу я врать, не могу... — Вздыхаю я.
— А неужели не было ничего доброго? Или ты видел там только страх?
— Я видел океан. Тот, где скоро будем и мы. И пусть молятся, пусть просят прощения за грехи, чтобы оказаться там. В своём океане, в том месте, где при жизни они когда-то были так счастливы, ещё молодые и полные сил.

Она ничего не ответила на мои слова, прижавшись ко мне, взяв чашку, пустую из моих грязных трясущихся рук, поставив её на ковёр потёртый. Затем мы легли на кровать и так лежали некоторое время молча. А затем она сказала:
— Ты знаешь, где я была всё это время? А я тебе скажу. Вот уже десятый день, а точнее ночь, я всё прихожу сюда, наверно, ожидая чего-то или кого-то — тебя. Я не могла дать себе ответ на вопрос этот риторический — зачем я раз за разом возвращаюсь в то место, где меня терзает грусть и боль от того, что мы потеряли? Я искала утешения в общении со знакомыми, родителями. Но мысль никак не выходила у меня из головы о том, что с тобой произошло что-то страшное. А затем, на четвёртый день, я позвонила в полицию и они по моей просьбе обыскали твою квартиру в надежде найти хоть какие-то зацепки твоего неожиданного исчезновения. Ведь никто не знал где ты; соседи молчали, друзья... я была твоим последним другом, как и ты, был моим последним и единственным, другом настоящим. Я никогда же не верила в дружбу женскую, как и перестала верить в дружбу между мужчиной и женщиной после того, как он предал меня. Как пообещал, но бросил на произвол судьбы. И лишь ты пришёл мне на помощь, дал вновь силы верить. Я же знаю, как много для тебя значит вера. Спасибо, кстати, за тот случай. И запомни, что я никогда в жизни не бросала тех, кто был мне дорог. Я никогда не оставляла их, когда они во мне нуждались. Да, в моей жизни был период, когда я ошибалась, много... Признаю. Но это было уже давно. Сейчас же я уже другая. Нет, конечно, мысли о пройденном иногда лезут мне в голову, но я справляюсь, подавляю их.

— Я рад, что ты смогла измениться. Рад, что поборола в себе всё то, что ещё совсем недавно убивало тебя. Ведь было это всё из-за слабости, неуверенности, из-за того, что ты много страдала, страдала от предательств и отсутствия в твоей жизни главного твоего мужчины. — Говорю я.
— Я больше не страдаю. Зачем? Он поступил подло по отношению ко мне и моей матери. Я же не собираюсь уподобляться ему. Как и не собираюсь переживать из-за его отсутствия в моей жизни. Всё. Это закончилось, так и не начавшись. Теперь же в моей жизни есть ты, и более мне ничего не нужно. Главное, ты знай, что не со зла я...
— Я знаю. Знаю. Прости. И я рад, что в моей жизни были все эти горести тяжёлые, рад тому, что они не стали критичными, фатальными. Они поправимы.

— Слушай, только честно. Ты же знал, что я буду тут?
— Не знал, но надеялся. Где-то надежда теплилась во мне.
— Сегодня, несколько часов до твоего прихода, я вдруг почувствовала жар, пробивающий насквозь ту пустоту, что была во мне. Нет, я не думала о том, что встречу сейчас тебя. Но надеялась, что узнаю, что с тобой всё хорошо. Совпадение такое...
— Для меня нет. И знаешь, я рад, что ты что-то чувствуешь сейчас из того, что принадлежит миру эфирному.
— Чувствую ли я? — Я не знаю. Но допускаю, что где-то там есть тот, кто стоит над нами над всеми.
На какое-то мгновение я задумываюсь, закрыв глаза. А затем спрашиваю:
— Если всё так, то, что мне теперь делать? Куда идти? Где прятаться? Тот дом был последним моим прибежищем.
— Какой дом? — С нескрываемым любопытством спрашивает Юля.

— Дом Игоря... Да и не важно это уже совсем: дома нет, как и нет тех... О, ужас! Нет! Они погибли, там, в подвале сыром, обессиленные, больные. Кричали от боли ли они, горя в огне? А быть может, мучительно задохнулись дымом едким? Я не верю. Всё пропало. Как теперь с этим жить? Ответь! Да катись оно всё... — Хватаюсь руками крепко за голову, впадая в шоковое состояние непередаваемое от осознания содеянного. Хотя... Может мне поможет Егор? Да, определённо он меня выручит.
— И как же я, всё- таки плохо тебя знаю. Я не представляю, о ком ты говоришь! Конечно! Ты же никогда не рассказывал о своём прошлом. Но знаешь... Я в шоке. Нет слов. — Говорит она вздыхая. И берёт короткую паузу, чтобы отдышаться.
— Я... Да я же... Всё. Нет теперь будущего, нет счастья. Что я натворил? За что мне это всё? Ответь мне! Молю!
— Нужно головой было думать вовремя. Может, сдашься? Это звучит, может и дико, но как ты дальше будешь жить с этим?
— Эх... Я так и сделаю. Наверно я ни на что не годен, совсем. Наверно я не достоин даже жить среди людей, в обществе. И эти силы — они так подло обманули меня, так подло... Словно специально, давая мне то, что не могу я преодолеть. Всё кончено.
— Ты серьёзно? Прости, но ты чёртов параноик! Может, никакого пожара и не было. По новостям же ничего не говорили...
— Бред! — Громким криком перебиваю я свою любовь, сильно закашлявшись — Бред... Да какое кому вообще дело до дома, который находится в какой-то глуши, в заброшенном посёлке. Надо позвонить Егору и спросить его... Хотя... Как тут позвонишь? Я же не знаю его номера. Ну и, где же мои силы? Что вообще происходит...? — Говорю, переворачиваясь на живот, утыкаясь лицом в подушку и, укутываясь в одеяло. Меня знобит, сильно- сильно.
— Самое страшное в том, что я не знаю, как тебе помочь... — Говорит она, обняв меня нежно своими холодными любящими руками. И добавляет:
— У нас где-то был аспирин и противовирусные препараты. Надеюсь, что не просроченные.

И она пошла за лекарствами. Через минут тридцать мне стало немного лучше, жар слегка спал и озноб исчез. Я переоделся: одел свои сухие вещи и лёг под тёплое одеяло прогреваться. Она легла рядом, аккуратно и нежно обхватив меня. И вот она уже спит, и слёзы проступают из её глаз сквозь неспокойный сон. И так тихо, и свет тусклый настольной лампы слегка освещает нас. И я пишу, шурша грязной бумагой, трясущейся рукой пишу каракули... А зачем? Для чего? Кому это будет нужно теперь? Ведь я так надеялся на то, что моё послание станет священным откровением для тех, кто должен был остаться. Так что же теперь? Думаю, что станет моя рукопись уроком для тех, кого я так сильно всё время раньше ненавидел, а затем, так сильно любил. Но ещё я до сих пор не могу никак принять мысль о том, что уже всё, конец. Вот и закончилась моя история странная.

— Знаешь... А вдруг мы с тобой уже на небе, среди ангелов? И мы попали не в океан, как я думал раньше, а в мою квартиру, где мы были с тобою когда-то счастливы вместе. Ведь насколько красиво было то море, где я отдыхал, будучи маленьким, настолько же прекрасно, и даже лучше, мне было тут — в самой простой квартире, в которой жил мой лучик света и надежды. О, если бы это было так... Хотя, всё может быть. Если я уже мёртв, если мертва ты — значит это, что ты была достойна. Ты справилась! Мы справились, очистив мир. И мы живы в том мире, в котором нет более боли, а существует только благодать и гармония. Я знал, я знал! Уверен был в том, что найду счастье своё в тебе. — Тихо говорю я, стараясь её не разбудить.

Смотрю в никуда, понимая, что счастья я хочу сейчас. Счастья для нас обоих. И это счастье есть, счастье единения и любви. Ведь ещё недавно совсем принял я мысль о том, что смирился я уже, смирился заранее с утратой страшной. Но когда понимаешь, что ещё не потерял окончательно, и даже больше — обрёл когда-то утерянного человека, понимаешь, что больше не можешь впустить в свою жизнь те благие ужасы, которые я так сильно любил и ненавидел.

Хотя нет, не может быть это место раем. Увы. Мне по-прежнему плохо, голова просто раскалывается. Разве таков рай? Разве в раю мы можем чувствовать холод и боль? Быть может, всё куда прозаичнее, чем я думал. Ну, так что ж теперь, отказаться от своих убеждений, которые, к слову сказать, породили лишь боль? Стать вновь обычным человеком, таким, как и большинство? Увы, это будет, пусть даже, если и возможно, то, о, крайне трудно. Ведь я мог не соглашаться, мог не терзать себя догадками и самобичеваниями страшными. Мог противиться и дальше тому, что доставляло мне боль. Или мог я принять боль эту, осознав её истинное значение, но в иной форме, в форме саморазвития душевного, которое мог я впоследствии направить на тех, кто достоин наказания.

Но так я же так и делал, делал тот мир, который видел во сне своём, единственном прекрасном среди снов ужасных, страшных, разрушающих меня. Но делал я его методом рискованным, в чём-то даже, возможно ошибочным, породившим множество боли и страданий, которые при этом всё же являлись благими. И что должен делать я сейчас для того, чтобы осознать наконец, является ли сейчас истинным, или, быть может, реальность вовсе нереальна. И что тогда есть на самом деле? А может меня вообще не существует, как и не существовало всё то время, что кажется мне жизнью земной. Или все эти переживания чудовищные, воистину немыслимые есть лишь плод моего больного сознания, что играет со мной злую шутку? Насколько я могу быть уверен в том, что увиденный мною мир существует на самом деле? Ведь люди, употреблявшие ЛСД, говорят взахлёб об увиденном ими: о всех этих необычных образах, явлениях, по истине паранормальных и неестественных. Так что же есть истина для меня? Что вообще происходит? И как же странно то, что эти жуткие видения пропали вдруг столь неожиданно. Как же странно, что ты оказалась тут. Или это всё ваши проделки? Ваши обманные ходы, призванные запутать меня? Так стоп, стоп! Не могу, я не вижу... Оставьте меня в покое!

Понимая, что сейчас я не один, думаю о ней и о том, что не хочу я сейчас её тревожить и беспокоить, нарушать её покой. Ей тоже нужно отдохнуть, нужно насладиться моментом. И я должен, наконец, принять это благо и слиться с ним. Эх... А если постараться приглядеться, внимательнее. Постараться прислушаться к себе, то становится ясно, что всё то, что сейчас происходит со мной — есть истина, которую я попросту отвергаю, будучи столь глупым. И не было желания свыше в таком случае, как и не было знаков, видений. Ибо я так глуп. Так как же такому слепцу могли доверить столь ответственное задание? Как? Что же теперь будет? Сможем ли мы жить так, как раньше, словно ничего не произошло? Или забудусь я на веки вечные, уснув сном младенца. Я не ведаю, что будет дальше, не ведаю, что есть сейчас. И я боюсь. Ведь если боялся я ранее не за себя, а за мир несчастный, за тех, кому суждено было в моей вселенной погибнуть, будучи невиновными, то сейчас боюсь я лишь за нас. И боюсь за себя. Ведь где я был? Что делал? И самое главное — к чему пришёл? Да, к чему привели меня те знаки, которым я следовал так слепо, не видя очевидного, стараясь обосновать ад раем, ища пути отступления для своей души.

Или сейчас я даю слабину, подмятый под машину страшную, имя которой — очередное препятствие. Если всё то, что происходит сейчас есть дверь очередная, за которой и скрывается та суть всевышняя, за которую цеплялся я, то как я смею тормозить сейчас процесс трансформации? Ничего не понятно: знаки, образы, слова непонятные, которые твержу я себе день ото дня. Их смысл и значения очень часто изменяются, и то, что видел я вчера, уже могу отрицать сегодня, как это происходит со мной сейчас. Хотя... Я знаю, что я сейчас должен сделать. Не проще ли будет просто уснуть, а на утро увидеть ужас страшный или рай на Земле, или, быть может, где-то далеко- далеко от Земли, что сейчас, возможно, всё же радуется своему освобождению от оков тяжких?

Так ещё около трёх часов лежал я, записывая пережитое сегодня, стараясь не разбудить её неловким движением. Но казалось даже мне, что звук шуршащей бумаги и ручки только убаюкивает её всё больше и больше. Я аккуратно приподымаюсь с кровати, пытаясь разглядеть циферблат часов. Почти 8 утра... Видимо я всё-таки немного вздремнул. Не помню, когда это было, и в какой момент я отключился, как и не помню, когда проснулся. Немного необычно это — не помнить моменты своего собственного пробуждения. Да, наверное, это и потому, что сон мой был неглубокий совсем, поверхностный. Сон, даже находясь в котором, я всё равно обдумывал и анализировал ту ситуацию, в которой я оказался сейчас. А вообще надо бы нормально поспать. Надо... Но ощущение прилива сил и энергии, словно не дают мне этого сделать, толкая всё дальше и дальше вперёд на поиски той таинственной страны, где я пребывал всё это время. Ведь что со мной было? Это настолько необычно и странно, что, обдумывая это, начинаешь постепенно сходить с ума. Как это, наверно странно для того, кто уже давно не здоров, чей мозг больной уже долгое время рождает странные образы и мотивы страшных историй. И я словно режиссёр своего собственного фильма заканчиваю повествование о том, что тянется, уже словно целую вечность, нескончаемую, убивающую, давшую мне в конце своём покой и умиротворение.

Сергей. День десятый.