Глава 18

Дата добавления: 2015-10-01; просмотров: 442

Нельзя рассматривать произведения Выготского как нечто гомогенное, образующее завершенную, отработанную систему. Читателю уже известна его напряженная и сложная работа по поиску новых путей для решения проблем, над которыми бились умы психологов той эпохи. Нельзя изымать рожденные им концепции из контекста эпохи, полной контроверз, кризисных явлений, попыток преобразовать с различных позиций весь строй психологического знания. Что касается философской позиции самого Выготского, то она может быть оценена однозначно. Он сознательно целеустремленно руководствовался диалектико-материалисгической методологией, принципы которой служили для него компасом в определении общих перспектив психологической науки. Как известно, на эту методологию ориентировались все советские психологи. Но применение ее принципов к разработке конкретных вопросов требовало от каждого из них специальных усилий и собственных исследовательских программ. Ведь готовых решений этих вопросов неоткуда было почерпнуть.

Своеобразие «маршрута», отличавшего искания Выготского, определялось индивидуальным стилем его мышления, особым умением соотносить ситуацию в мировой психологии с возможностями, которые открывала перед исследователями психической регуляции деятельности ее философская марксистская трактовка, содержавшая новое понимание основных начал научного объяснения природы человека — социодетерминизма, историзма и системного подхода.

Как никто другой, Выготский чувствовал проблемы, объединенные западными авторами (Л. Бинсвангер и др.) под именем «критики психологического разума», особого направления, предметом которого служит само психологическое знание, его основные понятия, категориальные структуры, методический инструментарий. Выготский был непревг идейным мастером конкретно-методологического анализа эволюции и структуры психологических идей. Он внес важный вклад в развитие «самосознания» психологии, в понимание самобытности ее дисциплинарного статуса и ее зависимости от потребностей социальной практики.

Связь психологии с этой практикой рассматривалась Выготским как решающее обстоятельство в утверждении новой методологической ориентации конкретно-психологических исследований. Ведь под методологией следует понимать систему общих принципов (способов) организации и трактовки знания, а не только теоретические постулаты, на которых оно базируется. Поэтому вопрос об отношении знания к возможностям его практического приложения к сфере межлюдских отношений выступал для Выготского как истинно методологический. Он хорошо понимал, что методология конкретно-научных исследований — это общий способ их построения, который не исчерпывается их логико-теоретическими регулятивами.

Связь с насущными нуждами людей, с необходимостью выйти навстречу

ПОСЛЕСЛОВИЕ

практическим социальным запросам рассматривалась им как фактор, способный вызвать те коренные сдвиги в понятийном составе психологии, в которых нуждается как объективная историческая логика развития науки, так и общество, только что пережившее величайшую революцию. Сквозь размышления Выготского красной нитью проходит мысль о том, что философия марксизма и практика нового общества служат залогом выхода психологии из потрясавшего ее кризиса. Обращение к практике, по убеждению Выготского, неизбежно приведет к торжеству психологии объяснительной, каузальной, родственной по стилю мышления естественным наукам, успехами которых человечество не только гордится, но и повседневно пользуется.

II

Итоги методологических и конкретно-научных исканий Л. С. Выготского, напряженных и продуктивных, запечатлела рукопись «Орудие и знак в развитии ребенка», которая может служить выдающимся свидетельством достижений передовой советской психологии на рубеже 30-х гг., ее идейно-научных преимуществ перед другими направлениями мировой психологической мысли. Весь спектр этих направлений неизменно находился в поле обостренного внимания Выготского. Успехи ответвлений генетической психологии (в исследованиях поведения животных, детей в различные возрастные периоды, отсталых в культурном отношении народов, аномалий развития, обусловленных распадом высших функций) обогатили научное знание о психике мощными пластами эмпирического материала и выдвинули ряд проблем фундаментального значения для общепсихологической теории. Ни одна из крупных психологических школ (бихевиоризм, фрейдизм, гештальтизм, социологически ориентированная французская психология) не могла отныне их обойти и испытывала свой понятийный аппарат на анализе этих проблем, претендуя на продуктивность собственной исследовательской программы, ее превосходство над другими.

В этой исторической ситуации синтетический ум Выготского, соотнося различные подходы и решения, погружаясь в дискуссии со сторонниками противоборствующих течений, выделял идеи и феномены, способные служить построению теории, отвечающей, исходя из принципиально новой методологической ориентации, на кардинальные запросы логики развития научного познания. Такая теория, по замыслу Выготского, призвана раскрыть закономерности и механизмы развития высших психических функций, отличающих жизнедеятельность человека от поведения остальных живых существ.

Напомним, что основными объяснительными принципами психологии выступают принципы детерминизма, системности и развития, причем каждый из них приобретает новое содержание в ходе эволюции психологического познания. Выготского отличало не только то, что он исходил из указанных принципов. Ведь они направляли исследовательскую мысль и при разработке других концепций, в полемике и конфронтации с которыми формировалось его учение. Понять смысл и строй последнего можно, лишь приняв во внимание существенно новые признаки, которыми обогатились у Выготского все три главных объяснительных принципа.

Мы видели, сколь высоко он ставил павловскую последовательно детерминистскую схему образования условного рефлекса. Но она (как и испытавшая ее влияние бихевиористская концепция поведения) являлась биодетерминистской и потому недостаточной для раскрытия факторов, созидающих психическую организацию человека—изначально социальную по своему генезису и последующему развитию.

Проблема зависимости психических свойств индивида от его социальных связей ставилась рядом исследователей, в частности П. Жанэ и Ж. Пиаже, взгляды которых оказали влияние на Выготского. Оба руководствовались идеей превращения «внешнего во внутреннее», интериндивидуального (происходящего в сфере микросоциальных отношений) в интраиндивидуальное (образующее внутренний план поведения). Эта идея, вошедшая в научно-психологический словарь под именем интериоризации, позволяла преодолеть тяготевшее над психологией дуалистическое представление о характере связи между внешними, объективно наблюдаемыми действиями, контактами индивида с другими людьми и внутренними

ПОСЛЕСЛОВИЕ

операциями его ума, незримыми процессами, которые считались открытыми только для «внутреннего взора» испытывающего их субъекта.

Это был новый способ детерминистского анализа. Его важное преимущество заключалось в том, что феномены, за первоначало которых принималась имманентная духовная активность индивида, выступали в качестве производных от реальных (поддающихся изучению теми же позитивными средствами, которыми располагает любая другая наука) процессов взаимодействия субъекта с внешней (социальной) средой. Отправляясь от этих доступных воспроизведению и объективному контролю процессов, исследователь проникал в «потемки» чужой души. Возможность же этого гарантировалась тем, что она сама мыслилась созидаемой посредством актов, которые совершаются в объективных пространственно-временных координатах.

Конечно, применительно к психически регулируемому поведению эти координаты имеют специфические характеристики. Индивид действует в особой среде, не идентичной физико-химической, а отношения людей качественно отличны от отношений между природными объектами. Человеческие отношения опосредованы двумя мощными, независимыми от индивидуального сознания, но формирующими его детерминантами—орудием и словом. Оба* являясь продуктами культурно-исторического развития, преобразовали пред человеческие формы психической жизни в истинно человеческие. Так обстояло дело в филогенезе. На психологию, согласно Выготскому, падает миссия раскрытия их детерминационной роли в онтогенезе, в формировании тех функций, системные взаимосвязи которых образуют высший уровень психического развития.

Обращаясь в этих целях к идее интериоризации, Выготский принимает за решающий фактор превращения внешних, объективно наблюдаемых процессов взаимодействия индивида с его реальным—предметным и человеческим — окружением включенность в эти процессы системы орудийных и культурно-знаковых средств. Именно указанные средства (орудия и знаки, прежде всего речевые знаки) обеспечивают изначальную интеграцию ребенка в микросоциальную общность, в недрах^ которой совершается чудо превращения его натуральных, простейших функций в высшие, культурно-исторические. Последние представляют собой качественно новую формацию, своего рода крону великого древа всемирно-исторического развития психики. Ее отсутствующие на более низких уровнях эволюции особенности (произвольная регуляция поведения в целом и отдельных процессов — восприятия, внимания, памяти и др., инициирование этих процессов со стороны субъекта без непосредственной стимуляции извне) с древнейших времен служили главным аргументом индетерминистских версий об уникальности сознания, его невыводимости из реальных, земных условий человеческого существования.

На уровне онтогенеза эти условия, согласно Выготскому, кроются в «символической деятельности ребенка», организуемой взрослыми. Изначально эта деятельность является «социальной формой сотрудничества». Социальные связи, будучи сотрудничеством, которое опосредовано орудиями и знаками, из связей, развернутых во внешнем, прямом общении, превращаются в глубинные пласты личности, способной теперь, используя средства, освоенные в практике совместной деятельности, произвольно управлять своими психическими актами и вне ее. Эта история превращения средств социального поведения в средства индивидуально-психологической организации выступает в трактовке Выготского как главная трасса формирования высших психических функций.

Первым за утверждение в психологии исторической точки зрения, за превращение ее в науку об истории поведения ратовал П. П. Блонский. Но, выдвигая это требование, он стоял на почве рефлексологических представлений. Ведь и учение И. П. Павлова об условных рефлексах пронизывала идея о том, что поведение «исторично»: оно изменяется, модифицируется, перестраивается, принимая в процессе индивидуального развития новые формы. Детерминантами же развития выступали: а) способность организма к сигнальному взаимодействию со средой (приобретение внешними раздражителями функции сигналов), б) потребность организма в сохранении своих основных жизненных констант (гомеостаз), реализуемая благодаря указанной способности.

Пока научная мысль ограничивалась этими детерминантами, она не могла вырваться из биологического плена. Очевидные качественные различия между

ПОСЛЕСЛОВИЕ

реакциями животных и человека оставались вне зоны причинного объяснения. В поисках ответа на вопрос о специфике высшей нервной деятельности человека Павлов пришел к идее о двух сигнальных системах. «Вторые сигналы» — речевые — трактовались как заменители первых, вносящие в работу больших полушарий новый принцип — абстракцию, обобщение, высший анализ и синтез — все то, что является привилегией человеческого интеллекта. Следует, однако, отметить, что обращение к речевым сигналам могло произвести коренные изменения в категориальной структуре научного знания лишь в том случае, если эти сигналы интерпретировались как присущие особому уровню взаимоотношений организма со средой, отличному от сигнально-гомеостатического.

Уровень детерминации, о котором идет речь, был открыт марксистской философией. Этот уровень представлен историей труда, в ходе которого, изменяя внешнюю природу, человек формирует свои сущностные психические силы и подчиняет их собственной власти. Новое историческое воззрение решительно меняло весь строй мысли. Слово в качестве интегрального компонента поведения «на фазе человека» означало теперь нечто принципиально иное, чем павловский «второй сигнал». Оно выступало в статусе «инструмента», оперируя которым индивид овладевает своими действиями, обретающими признаки произвольности, сознательной контролируемости, изначальной планируемости. Старая психология усматривала в этих признаках свидетельство несопоставимости сознания ни с одной из других реалий. При этом сознание принималось за нечто изначально данное, ни из чего не выводимое, за сущность особого рода. Предполагалось, что у такого взгляда имеется лишь одна альтернатива—редукционизм: сведение психических фактов к нервным процессам или стимул-реактивным отношениям. Непреходящий вклад Выготского определяется тем, что он утвердил другую альтернативу, а это потребовало перейти от ориентации на учение об условных рефлексах Павлова к ориентации на учение Маркса о социальной сущности человека.

Естественнонаучное содержание павловской концепции вошло теперь в снятом виде в намеченное Выготским направление психологического анализа. Смысл революции, произведенной Павловым, заключается в разработке особой научной категории — категории поведения. Ассимилировав ее, Выготский, опираясь на марксистское объяснение факторов формирования внутреннего, духовного мира человека, вводит в схему индивидуального поведения новые переменные, придающие каждому из его актов «инструментальное» — по терминологии Выготского — значение, включающее «натуральный» процесс формирования психики (восприятия, внимания, памяти и т. д.) в социокультурный ряд. Ибо в знаках, символах, оперируя которыми индивид преобразует психическую структуру, данную природой, в аппарат саморегуляции своих поступков, записаны как история культуры, гак и способы социального взаимодействия.

Рассматривая запечатленную в рукописи «Орудие и знак...» культурно-историческую концепцию Выготского в ее генезисе, мы видим, что, отражая надиндивидуальные потребности развития психологии, эта концепция родилась благодаря своеобразию индивидуальной научной биографии ее автора. Его занятия физиологией и эстетикой отразили влияние А. А. Потебни, субъективно-идеалистическому пониманию трудов которого (со стороны потебнианцев) структуралисты (с ними одно время сблизился Выготский) противопоставили антипсихологизм—установку, отъединявшую продукт культуры от деятельности по его созданию, требовавшую рассматривать этот продукт как организованный по особым законам, ничего общего с психологией не имеющим. Они не видели иной возможности трактовать процессы сознания, как с точки зрения традиционной психологии, замыкавшей их в границах внутреннего мира субъекта.

На отличный от традиционного путь выводило павловское учение, в понятиях которого поведение получило строго объективное объяснение. Это учение, подобно структурализму, отвергло обращение к внутреннему субъективному плану жизнедеятельности. Но если структурализм сосредоточился на продукте как объективном творении, конструируемом на независимых от чьих бы то ни было деяний основаниях, то Павлов изучал процессы и механизмы. Они относились к биологически обусловленному поведению, а не взаимодействию личности с миром культуры. Тем не менее, поскольку они касались реальных живых актов, а не отрешенных от деятельности ее результатов, в которых процессы их порождения

ПОСЛЕСЛОВИЕ

не выявляются, павловское учение послужило для Выготского опорным пунктом в преодолении им своих ранних психологических установок. Вместе с тем само по себе это учение не могло стать рычагом построения психологии (поскольку субъективное оказывалось простирающимся «по ту сторону» поведения). Пройдя школу Потебни, а затем Павлова, Выготский, обратившись к марксистскому объяснению филогенеза сознания, нашел такой рычаг. Орудия-знаки представляют собой независимые от индивида культурные ценности. В этом их принципиальное отличие от раздражителей-сигналов, служащих, согласно Павлову, регуляторами ответных реакций. Но эти культурные знаки не особые, чуждые всему субъективному сущности, какими они выступают в структуралистских концепциях. Они непрерывно работают в сознании общающегося с другими людьми субъекта, созидая сложную архитектонику психических функций.

Мы видим, таким образом, что преобразования, произведенные в психологии Выготским, стали возможны только в идейной атмосфере отечественной науки. В среде, где рос талант Выготского, объективно, независимо от силы этого таланта, циркулировали идеи, представлявшие различные линии развития научной мысли. Это русская филология, учение об условных рефлексах и вошедшая в сознание советских ученых под влиянием практики построения нового общества марксистская концепция человека. Воззрения Выготского следует рассматривать в динамике. Они развивались по спирали — от культурологических, структуралистских установок, ставших сильным противоядием от субъективно-идеалистической картины душевной жизни, к естественнонаучному пониманию механизмов этой жизни, разработанному Павловым. Затем был утвержден принцип культурно-исторической детерминации порождений человеческого сознания, но на основаниях, выявленных марксизмом, что и позволило создать новый вариант объективной психологии. Направления, сложившиеся за пределами психологии как самостоятельной науки (прогрессивная филология и эстетика, учение о высшей нервной деятельности, историко-материалистическая теория общества) переплавились в творчестве Выготского в концепцию высших психических функций, эмпирическим референтом которой стало исследование развития детской психики.

Марксово объяснение филогенеза сознания Выготский применил, как уже отмечалось, к анализу детерминант его онтогенеза. Но в филогенезе знаковые системы возникают и изменяются в горниле общественно-исторической практики, ядро которой составляет труд. В отношении же раннего детства производительный труд не может рассматриваться как детерминанта развития. Тем не менее реальные практические действия ребенка приобретают, согласно Выготскому, значение «величайшего генетического момента», когда они соединяются с применением символических знаков. В дальнейшем некоторые советские психологи в критических замечаниях в адрес культурно-исторической теории сделали упор на том, что ее отличает тенденция понимать социальное лишь как взаимодействие сознаний (ребенка и взрослого)—вне материальной практики *. Но тем самым они упустили из виду, что центральным для Выготского являлся вопрос о зарождении индивидуального сознания (высших психических функций), о переходе к тому уникально человеческому типу регуляции поведения, который складывается в первые годы жизни ребенка, когда о «материальной практике» в смысле общественного производства и речи быть не может. Что же касается первичных форм практических действий («практического интеллекта»), то Выготский не только включал процессы манипулирования ребенка внешними объектами в разряд самых существенных для его умственного развития факторов, но и раскрыл качественное отличие этих процессов от «орудийных» действий высших животных.

Нет оснований, как мы полагаем, зачислять Выготского в разряд сторонников формулы «социальность без материального», которой следовала французская социально-психологическая школа, несомненно оказавшая на него влияние, в частности в связи с включением Выготским в объяснение генезиса человеческой психики принципа социодетерминизма (отсюда и идея интериоризации).

Понимая общение как символическую деятельность, он считал ее орудием речевой знак, представляющий собой феномен культуры, стало быть, нечто независимое не только от индивидуального сознания, но и от прямых контактов последнего с другими сознаниями. Отнесенность к культуре (языку, искусству,

* См., в частности: Психологическая наука в СССР. М., 1960, т. 1, с. 433 и др.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

науке и другим ее формам) в качестве системы ценностей, создаваемой обществом, но не растворимой в процессах коммуникаций между его членами, позволяла строить изучение сознания на началах историзма. Культурные знаки (символы) и записанные в них способы операций (подобно тому как орудие не физическая вещь, а материальный «сгусток» совершаемых общественным человеком трудовых операций) внедряются, согласно Выготскому, в сознание «извне», «вращиваются» в него. Но они привносят с собой не только опыт межличностных контактов. Благодаря им индивид становится сопричастным великому миру культуры*. Еще более необоснованными, чем упреки в игнорировании Выготским практических форм взаимосвязи индивида с предметной средой, следует признать утверждения, будто он рассматривал психические процессы как отражение физиологических процессов в мозгу.

Вся суть культурно-исторической концепции сводится к выявлению внешних по отношению к телесному субстрату детерминант, преобразующих его в носителя " высших психических функций в качестве чисто человеческих регуляторов деятельности. Конечно, подобно любой другой теории, культурно-историческая концепция—детище своего времени. Но судить о ней следует по тому новому, что она внесла сравнительно с прежним уровнем знаний, по сдвигам, произведенным ею в общем категориальном аппарате психологической мысли, по ее влиянию на последующее развитие науки. Подходя с такими критериями к вкладу Выготского, мы имеем основания полагать, что к нему восходит разработка тех объяснительных принципов, которые направляли усилия последующих поколений советских психологов.

III

Незавершенный труд Л. С. Выготского о психофизиологии эмоций следует рассматривать в контексте общих идейных исканий автора. Их смысл определялся задачей построения нового учения о психике человека как целостного и развивающегося существа во всей полноте его жизни. К этому учению Выготский продвигался шаг за шагом. Движение его мысли было устремлено к тому, чтобы охватить все многообразие психических проявлений в единой картине, методологический остов которой составляли принципы детерминизма, развития и системности. Они издавна направляли психологическое познание, придавая ему достоинство научного. Но их содержание менялось от одной эпохи к другой, преобразуя как теоретический состав представлений о жизнедеятельности, так и ее эмпирическое исследование.

Среди трех указанных методологических принципов ведущим выступает детерминизм, воплощающий в качестве неотъемлемой идею причинной связи явлений. «Проблема причинного объяснения есть основная проблема возможности психологии как науки» — решительно утверждал Выготский (с. 244 наст. тома).

Центральным фактором разыгравшегося в психологии кризиса Выготский считал острую конфронтацию двух направлений — каузального и спиритуалистического. В проекте расщепления «двух психологии» преломились некоторые особенности развития знаний о психике в рассматриваемый период. Если так называемые элементарные процессы (ощущения, восприятия, ассоциации, время реакции) успешно вовлекались в орбиту детерминистского аналаза, то другие (мышление, воля) оставались ему неподвластны. В итоге целостная психическая деятельность человека была представлена в виде двух гетерогенных порядков явлений. Сознание оказывалось разъятым на низшие и высшие функции, на сущности, причастные различным мирам и подлежащие исследованию в понятиях, лишенных какой бы то ни было связи между собой. Мысль Выготского напряженно билась над тем, чтобы преодолеть версию «двух психологии». Путь их эклектического соединения, путь компромиссных решений он решительно отвергал. «Как в легенде два дерева, соединенных вершинами, разодрали надвое тело древнего князя, так всякая научная система будет разодрана надвое, если она привяжет себя к разным стволам» (т. 1, с. 417).

* Заметим, кстати, что Выготский создавал не «культурно-историческую теорию мышления», а теорию формирования высших психических функций как особых регуляторов поведения в онтогенезе.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Стволом, обеспечивающим прогресс психологии, может быть, согласно Выготскому, только естественнонаучное каузальное изучение психологических фактов, устремленное к его реальным причинам, скрытым от наблюдающего за собой сознания (с какой бы проникновенностью ни велось это наблюдение — будь то не только традиционная интроспективная психология, но и понимающая, феноменологическая, интенциональная или какая-либо иная). Говоря о новой психологии, способной вывести исследование своего предмета из кризисных контроверз, Выготский полагал, что решение этой задачи вовсе не означает, будто строители будущего должны все начать сначала, отрицая как заблуждение предшествующие «усилия свободной мысли овладеть психикой» (т. 1, с. 428).

К разряду этих усилий он отнес, наряду с работами Г. Фехнера, Г. Гельмгольца, А. Бине, Т. Рибо, периферическую теорию эмоций Джемса — Ланге. Таково было первоначальное отношение Выготского к этой теории, когда он, обращаясь к историческому пути психологии, выделял в нем идеи, представлявшие ствол естественнонаучного объяснения психических функций, развитием которого должна стать новая наука об этих функциях в послекризисную эпоху.

Периферическая теория Джемса—Ланге, согласно которой первична телесная реакция на раздражитель, вторично сопряженное с ней эмоциональное состояние, действительно содержала элементы детерминистского объяснения. Чувство, которое веками рассматривалось в качестве порождения души (хотя бы и сопровождающегося телесными потрясениями), выступило в виде эффекта процессов внутри организма. Это и дало Выготскому основание полагать, что в периферической (висцеральной) теории эмоций представлена ориентация того лагеря, который противостоит идеализму, индетерминизму, феноменологии, понимающей психологии. Однако через несколько лет, занявшись проблемой эмоций и проделав тщательный анализ истории и методологии ее разработки, Выготский пересматривает свою оценку. Он приходит к выводу, что указанная теория воспроизводит объяснительную схему, созданную Декартом, что и теория, и схема сочетают несовместимое, а именно каузальность со спиритуализмом. Тем самым обе оказались «привязавшими себя к двум разным стволам» и потому «разодранными надвое». Доказательству этого положения и посвящен тот раздел задуманного Выготским широкопанорамного исследования эмоций, который он успел изложить.

Итак, если в первых прогнозах о путях преодоления кризисной ситуации он видел будущее психологии в том, что она осуществит притязания на научность, следуя имеющему многовековую традицию каузальному курсу, то теперь в это общее воззрение вносится важная корректива: не всякая каузальность способна вывести психологию к новым рубежам. Картезианский вариант каузальной интерпретации психики не просто противостоит спиритуалистическому как антитеза, но является его непременным двойником, неразлучным его спутником. Из этого следовало принципиально новое понимание корней психологического кризиса, который выступал теперь не только как кризис картезианской интроспективной концепции сознания (такое мнение доминировало в психологической литературе), но и как кризис неотъемлемой от нее картезианской трактовки детерминизма. В свою очередь это означало, что задача, которую предстоит решить методологической мысли психолога с тем, чтобы преодолеть кризисную ситуацию в своей науке, не исчерпывается преобразованием доставшегося ей от XVII в. воззрения на сознание как на следящую за собственными содержанием и актами сущность.

Напомним, что вопрос о сознании находился в эпицентре психологического кризиса. В период выделения в самостоятельную науку психологии предстояло определить свой собственный предмет, отличающий ее и от философии (служанкой которой она считалась веками), и от физиологии (благодаря достижениям которой в нее внедрялся эксперимент).

В качестве уникальных реалий, никакими другими науками не изучаемых, были выделены феномены сознания, данные субъекту в его непосредственном опыте. Предполагалось, что их удается постичь посредством особого, специально организованного внутреннего наблюдения. На психологию, согласно такой программе, воодушевившей на первых порах многих молодых исследователей, возлагался поиск нитей, из которых соткана «материя» сознания и фиксация законов, по которым они «сплетаются». Сознание представлялось неким внутренним «полем» (лишенным, однако, пространственных характеристик), где рефлексия находит

W

ПОСЛЕСЛОВИЕ

свои нематериальные объекты (явления, процессы). Ни одна наука ими не интересуется. Они остаются на долю психологии.

Хотя версия, согласно которой предметом психологии служит замкнутая сфера сознания, куда способно проникнуть только самонаблюдение, удерживалась в течение немалого срока, она была взорвана на рубеже XX столетия, прежде всего благодаря успехам фрейдизма и бихевиоризма. Первый изобразил сознание в виде агента, маскирующего действие могучих подспудных сил. Второй потребовал покончить с сознанием как пережитком времен схоластики и алхимии. В этой исторической ситуации для марксистски ориентированной психологии задачей первостепенной важности стала борьба за сознание, которая, однако, означала не возврат к изжившей себя интроспективной версии, а ее преодоление на путях разработки новой теории сознательной регуляции психической деятельности.

Выготский выступил инициатором этой борьбы и этой разработки. Нельзя забывать о своеобразии того исторического периода. В ту пору в науках о человеке материалистический подход считался выраженным формулой «психология без сознания». Выготский же сразу привлек внимание своим докладом «Сознание как проблема психологии поведения» (т. 1). Борьба за сознание означала тогда борьбу против его древней, восходящей к Августину трактовки, которая продолжала направлять умы тех, кто был поглощен не умозрительными метафизическими медитациями, но повседневной работой в лаборатории в окружении приборов и протоколов экспериментов.