Глава 20

Дата добавления: 2015-10-01; просмотров: 448

Вступая в дискуссию с Декартом, Спиноза подспудно вкладывал в свои контраргументы собственные убеждения. Использованный Выготским набор этих контраргументов позволяет в известных пределах представить контуры тех положений, взаимосвязь которых могла бы образовать систему позитивных — антикартезианских — идей, способных, как надеялся Выготский, превратить раздел об эмоциях в интегральную часть целостного учения о человеческом сознании, свободного от противоречий, препятствовавших развитию детерминистской психологии (а никакая другая психология, согласно Выготскому, научной быть не может).

Первым решающим словом в этой системе был монизм. Спиноза — в противовес Декарту — провозгласил, что единственной субстанцией является природа. Тем самым он лишил психическое в любой его форме (будь то мышление, воля, сознание) субстанционального значения. Природа бесконечна. Протяжение, с которым Декарт ее идентифицировал, лишь один из ее бесчисленных атрибутов. Другой ее атрибут — мышление.

Какое, казалось бы, отношение имеет этот общефилософский постулат к специальному психологическому учению об эмоциональных реакциях человека? Но мы уже имели повод отметить, что за тем или иным развитием и смыслом этого «локального» учения скрыт весь комплекс глобальных философских проблем. Из онтологического воззрения на субстанцию как единую природу, открытую человеку в двух ее атрибутах, вытекала идея нераздельности психического и физического, а тем самым и невозможности воздействия одного из них на другое в качестве самостоятельных сущностей. В итоге снимался вопрос, создававший множество тупиков и «эпистемологических барьеров» не только в философии, но в самой гуще исследовательской практики психолога, занятого, в частности, выяснением детерминационных зависимостей между испытываемыми субъектом эмоциональными состояниями и происходящими при этом процессами в организме, в его различных системах.

Человек, согласно Спинозе, представляет целостное природное существо. И его мышление, и его протяженное тело включены в один и тот же каузальный ряд. Определяясь одними и теми же причинами, они не могут вступать между собой в детерминационные отношения. Имеется только одна закономерность и необходимость, один и тот же порядок и для вещей (включая такую вещь, как тело), и для идей.

Вопрос о взаимоотношении между двумя атрибутами субстанции (мышлением и протяжением) трактуется Спинозой как психофизическая, а не психофизиологическая проблема.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Речь идет о включенности единой «идеотелесной» вещи — человеческого организма— во всеобщий порядок мироздания, а не о корреляциях между индивидуальной душой и индивидуальным телом вне универсальной закономерности, которой неотвратимо подчинено и одно, и другое. Спиноза отвергает ложный ход мысли, когда сперва расщепляют нераздельное, гипостазируют его компоненты (психическое и телесное) в самостоятельные сущности (субстанции, вещи), а затем устремляются на поиск связи между тем, что после проделанной над целостной структурой операции уже невозможно понять как онтологически родственное и логически гомогенное.

В онтологическом плане идея психофизического единства требовала вычленить общий принцип, которому подчинена любая вещь как целое (в обоих открытых человеческому разуму атрибутивных характеристиках — и как психическое, и как физическое). В качестве универсального закона существования и изменения любой конкретной вещи Спиноза утверждает стремление к самосохранению — могучую побудительную («мотивационную») силу, заложенную природой в каждую из ее индивидуальных реалий.

Мы уже встречались с представлением о том, что страсти души рождаются из присущего телу стремления к самосохранению. Ее высказал Декарт. У Спинозы эта идея получает дальнейшее развитие соответственно непреклонно отстаиваемому им психофизическому монизму. Из принципа существования любой конкретной вещи она трансформируется в движущее — по существу единственное — начало человеческого поведения. Это начало (вытекающее, подчеркнем еще раз, из универсального принципа самосохранения) обретает статус влечения, которое «есть не что иное, как самая сущность человека» (Б. Спиноза, 1957, с. 464).

Влечение есть психофизиологический феномен, ибо оно относится и к душе, и к телу.

Здесь нераздельность атрибутов единой субстанции выступает не в «космических» масштабах, не применительно к неисчерпаемому мирозданию в целом, а применительно к поведению конкретного человека во всем многообразии его страстей, аффектов, чувств.

В современной терминологии феномен, названный Спинозой влечением, относится к категории мотивации. Стало быть, переводя философский принцип психофизического единства на рабочий научный язык, можно сказать, что в ткани реального исследования и объяснения фактов жизнедеятельности человека мотивация приобретала основополагающий характер. В ней единство психического и физического, телесного и духовного получало конкретное воплощение. Именно здесь протягивалась прямая нить от общего понимания места человека в природе к анализу каждого из конкретных актов психофизиологической регуляции его поведения.

Эти мотивационные акты выступали у Спинозы под именем аффектов. «Под аффектами я разумею состояния тела, которые увеличивают или уменьшают способность самого тела к действию, благоприятствуют ей или ограничивают ее, а вместе с тем и идеи этих состояний» (там же, с. 456).

Тело, с точки зрения Спинозы, представляет собой целостную, психофизическую, динамическую систему, которая претерпевает изменения, переходя от меньшего совершенства к большему и обратно. Течение душевных состояний не только отражает сдвиги в этой системе, но и направлено на увеличение ее способности к действию. Из этого следовало, что душа как бы служит телу. Она стремится иметь образы того, что благоприятствует ему и, напротив, она «отвращается от воображения того, что уменьшает либо ограничивает способность ее тела» (там же, с. 467).

Влечение к самосохранению, согласно Спинозе, внутренне связано с двумя другими основными аффектами — радостью и печалью. Эти аффекты отражают переход человека от меньшего совершенства к большему. Положительные аффекты увеличивают способность тела к действию, а души — к познанию, отрицательные— уменьшают. Поэтому влечение к самосохранению (самоактуализации) означает в контексте спинозистской интерпретации стремление не к равновесию (сохранению достигнутого), а к «саморасширению», к повышению, непрестанному усилению активности как в отношении тела, гак и в отношении души. Из такого понимания принципа самосохранения следовало, что базальный мотив поведения выражен не в стремлении достичь равновесия со средой, а в установке на

ПОСЛЕСЛОВИЕ

преодоление ее сопротивления, на усиление способности человеческого тела к саморазвитию, к развертыванию своих психофизических потенций.

Поставив в центр своей психологической системы мотивацию, Спиноза стремился преодолеть не только дуализм телесного и психического в структуре поведения, но и дуализм низших (генерируемых телом как физической вещью) и высших (проистекающих из сферы чистой воли) побудительных сил.

«Воля и разум (интеллект)—одно и то же» (там же, с. 447). Этот вывод не следует истолковывать в том смысле, будто Спиноза отстаивал интеллектуализм в противовес волюнтаризму. Ведь интеллект вовсе не является для него самостоятельной силой или способностью. Он неотделим от тела, поскольку атрибут мышления неотделим от атрибута протяжения. Им, как и всем остальным в человеческом поведении, движут аффекты. Среди них имеются эмоциональные (психофизические) акты различного уровня, но, как бы они ни различались, их природа едина.

Мысль об извечном антагонизме между плотью и духом вела к расщеплению сферы мотивации на противостоящие друг другу силы. В противовес этой концепции Спиноза доказывал телесную сущность мотивов (аффектов) любого порядка. В глазах противников материализма это означало возвеличивание низменных, плотских влечений в ущерб высшим ценностям и идеалам.

Действительный же замысел спинозистской концепции выражала надежда на то, чтобы превратить эти ценности в регуляторы реального, стало быть, телесного поведения. Ее автор еще ничего не знал о нервных и гуморальных механизмах мотивации, о взаимодействии корковых и подкорковых структур и т. д. Но, не зная конкретных психофизиологических характеристик эмоционального поведения, он утверждал общий принцип, без которого сами эти характеристики не могли быть выработаны.

Исходя из постулата о неотделимости души от тела, законом жизни которого является стремление к самосохранению, испытывание радости при возрастании способности к действию и печали при ее уменьшении, Спиноза тем самым полагал, что поведение всегда имеет аффективную тональность, всегда мотивировано.

У Спинозы принцип примата разума, интеллектуальной стороны в сфере познания (чувственный опыт он относил к низшей ступени), не превратил человека в созерцательное, бездеятельное существо в сфере поведения. Фактором развития психики, согласно Спинозе, является деятельность тела. «Кто, как ребенок или мальчик, имеет тело, способное к весьма немногому и всего более стоящее в зависимости от внешних причин, тот имеет душу, которая, рассматриваемая сама по себе, почти ничего не знает ни о себе, ни о боге*, ни о вещах; и, наоборот, имеющий тело, способное весьма ко многому, имеет душу, которая, рассматриваемая сама по себе, обладает большим познанием и себя самой, и бога, и вещей» (там же, с. 615).

Знание не только о других вещах, но и о самой душе ставилось в прямую зависимость от способности тела к действию. Таким образом, принцип каузальности сочетался у Спинозы с принципом активного действия, расширяющего возможности как физического тела, так и образующей с ним нераздельное целое психической организации.

К сожалению, из-за незавершенности рукописи Выготского трудно определить спектр идей, которые были выделены автором в спинозистском учении в качестве отправных для выработки собственных решений, относящихся к проблеме движущих сил человеческого поведения. Тем не менее магистральные линии прочерчиваются отчетливо. Это прежде всего детерминизм. Для Декарта этот прицип означал механодетерминизм, что повлекло за собой трактовку эмоций как страдательных состояний (страстей) души, вызываемых изменениями в «машине тела». Что же касается истинно человеческих активных состояний (мышление, воля), то они относились, согласно картезианской концепции, к бестелесным актам, конечная каузальная инстанция которых — индивидуальный субъект.

Преодоление механодетерминизма и его неизбежных спутников — эпифеноменализма (все психическое, порождаемое телом, может быть только последствием, результатом, но самостоятельного причинного значения не имеет), индетерминизма в трактовке высших функций (поскольку из механического

* Спиноза считал бога идентичным природе.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

взаимодействия физических тел они невыводимы), дуализма (противоположения непроизвольных психических процессов произвольным) — таковой представлял Выготский (как явствует из дошедшего до нас текста) историческую миссию Спинозы.

Поскольку же Спиноза был величайший детерминист, то из представлений Выготского следовало, что в философии Спинозы рождалась новая форма детерминизма — как методологическая основа новой психологической теории, свободной от родимых пятен картезианского способа мышления. Эта теория, согласно Выготскому, имеет своим предметом человека как целостное и активное, стремящееся к саморазвитию психофизическое существо, движимое едиными телесно-духовными потребностями. Ее ключевой категорией является понятие о мотивации. Ее главным методом служит бескомпромиссно-причинное объяснение (а не описание, понимание и т. п.). Раскрыв исторический смысл крупного шага, сделанного Спинозой на пути, позволяющем устранить кризисные явления в современной психологии (порожденные преодоленной Спинозой картезианской традицией), Выготский, однако, нигде не говорит об ограниченности этой теории, о том, что она строилась на основе натурализма, а не служившего для Выготского путеводной звездой историзма.

VII

Возможно, что завершающая часть труда не только раскрыла бы величие вклада Спинозы, но и дала критический анализ его учения. Основанием для такого мнения служит как данная Выготским в других его работах общая концепция развития психических явлений, так и ряд положений, которые он выдвигал, касаясь специфики человеческих чувств, в частности в публикуемом в этом томе очерке о психологии творчества актера.

Небольшой очерк, касающийся специального вопроса, запечатлел общую ориентацию автора, его подход к переживанию личности как культурно-историческому феномену. Правда, в данном случае речь идет не о «натуральных жизненных чувствованиях», а об идеализованных, создаваемых творческой силой актера страстях. (Что и побудило в свое время Дидро рассмотреть вопрос о том, как соотносятся в деятельности актера эти два разряда эмоций.) Но ведь Выготский исходил из того, что «актерская психология составляет часть общей психологии» (с. 320 наст, тома) и качественное своеобразие ее природы может быть постигнуто только «в свете более общих психологических закономерностей» (с. 321 наст. тома). Поэтому его суждения о специфике переживаний актера (где сплетаются чувства роли и чувства личности) отражают складывавшийся у него подход к психологии эмоций в целом.

Отметим несколько наиболее существенных пунктов. Прежде всего Выготский указывает на необходимость преодолеть эмпиризм, выраженный в том, что, ограничиваясь показаниями самонаблюдения, свидетельствами субъекта об испытываемых им эмоциональных состояниях, исследователи не умеют подняться над этими фактами и охватить их общим методологическим пониманием предмета. Ничто как будто не дано человеку в такой непосредственной достоверности и интимности, как испытываемое им чувство. Но истинное знание о нем приобретается только объяснением его генезиса и смысла, исходя из объективных, действующих за кулисами внутреннего наблюдения закономерностей.

Очевидно, что этим тезисом Выготский отстаивал правоту объяснительной психологии переживания в противовес описательной и понимающей. В оценке объяснительной психологии как единственно научной он неколебимо стоял на тех же позициях, что Декарт-физик и Спиноза. Однако если для них объяснение означало выведение эмоциональных феноменов из законов природы, то Выготский настаивает на необходимости рассматривать переживание как факт, требующий обращения к законам истории. Не биологическая природа человека служит источчиком его душевных страстей и волнений, а историко-культурный контекст его активности.

У Декарта причинное объяснение эмоций строилось на механодетерминистской основе, у Дарвина — на биодетерминистской. Для Выготского же отправным пунктом становится социодетерминизм, ибо историческое развитие поведения определяется действием социальных сил. «В процессе общественной жизни,—

ПОСЛЕСЛОВИЕ

подчеркивает он,— чувства развиваются... эмоции вступают в новые отношения с другими элементами душевной жизни, возникают новые системы, новые сплавы психических функций» (с. 328 наст. тома).

Если в предшествующий период своих раздумий о психологических системах Выготский сосредоточился на рассмотрении в качестве частей целого когнитивных процессов (восприятия, памяти, мышления, речи), то теперь в центр анализа перемещается проблема чувств, переживаний, аффектов.

Теперь, на новой фазе его творчества, он особенно остро ощущает необходимость постичь единство когнитивного и аффективно-мотивационного в деятельности личности. Работая в основном над проблемами мышления и речи, он отчетливо видел ограниченность интеллектуалистической ориентации, присущей наиболее интересным исследованиям в этой области. Вопросу о связи между интеллектом и аффектом он начинает придавать решающее значение. Сознание трактуется им как «динамическая смысловая система, представляющая собой единство аффективных и интеллектуальных процессов» (т. 2, с. 22). Теперь не сами по себе единицы речевого мышления (знаки как носители значения), но их аффективная заряженность становится для Выготского главным предметом раздумий о специфике психологического анализа в отличие от лингвосемиотического. Он подчеркивает, что «во всякой идее содержится в переработанном виде аффективное отношение человека к действительности, представленной в этой идее» (там же).

Этим положением предварялась последняя печатная работа Выготского «Мышление и речь», где реализовывалась трактовка значения слова как единства мышления и речи, предметного обобщения и межличностной коммуникации. Понимая, что нужно продвигаться дальше, к органическому включению в психологический анализ поведения человека — истинного двигателя речемысли-тельного процесса—страсти, потребности, мотивации, Выготский и обратился к изучению роли этих детерминант.

Последняя книга Собрания сочинений Л. С. Выготского выходит в свет ровно через полвека, после того как рано оборвалась его срезанная туберкулезом жизнь.

Учитель из провинциального белорусского городка за несколько лет стал выдающимся психологом XX столетия. Объективной логикой развития науки и социальной ситуацией в новой России было обусловлено появление Выготского и собравшейся под его идеями самой крупной в советской психологии научной школы, от которой радиусами разошлись различные направления.

Утвердив принципы социодетерминизма, историзма и системности, Выготский первым понял зависимость прогресса прикладных, отраслевых направлений психологии (а тем самым и ее способности непосредственно служить людям) от создания общей психологии как методологии «среднего уровня», задающей те конкретные категории, сквозь призму которых становится различимой психическая реальность в качестве особого научного предмета (отличного от знания на уровне «житейских» понятий), доступного эмпирическому изучению, операционализации и прямому инструментальному контролю.

Концепция Выготского оказала непреходящее влияние на судьбы советской психологии. Что касается ее восприятия на Западе, то имеется свидетельство скупого на оценки Дж. Брунера: «Каждый психолог, который занимался в минувшую четверть века познавательными процессами и их развитием, должен признать то влияние, которое оказали на него труды Льва Семеновича Выготского» (Брунер Дж. Психология познания. М., 1977, с. 9).

М. Г. Ярошевский

Дедуктивные умозаключения

Вот пример дедуктивного умозаключения:

Все кошки являются млекопитаюшими.

Моя любимица является кошкой.

Следовательно, моя любимица является млекопитающим.

От хорошего дедуктивного умозаключения требуется две веши. Прежде всего его посылки должны быть истинными. Во-вторых, умозаключение должно быть корректным. В данном контексте выражение «корректно» означает, что вывод должен логически следовать из аргументов. Иными словами,194

утверждать посылки, но отрицать вывод было бы логически противоречивым. Приведенное выше рассуждение корректно. Человек, который утверждает, что все кошки являются млекопитающими и что его любимое животное является кошкой, но отрицает в то же время, что его любимое животное является млекопитающим, противоречил бы сам себе.