Правнича етика як юридична наука

Дата добавления: 2015-10-12; просмотров: 783

Я сидел в своем кабинете в Филипсбурге и с удовлетворением вспоминал, что со мной про­изошло за последние месяцы. Это был как раз тот ночной час, когда я раньше сидел перед телевизором и у меня были все основания бла­годарить Бога за выбор, сделанный мною.

Я написал письмо в Латино-Американский институт теологии в Ла-Пуэнто в штате Кали­форния о желании Никки стать священником. У меня не было намерения скрывать его прошлое и честно признался, что он не так долго живет обновленной жизнью. Я попросил принять его с испытательным сроком. Они согласились и, более того, они настолько заинтересовались историей перерождения мальчика, что вскоре пригласили в свою школу и Анжело Морализ.

Не было никаких сомнений в том, что все было хорошо и у Бакборда с Стейдкоучем. Все говорило о превосходном ходе дел. Все ука­зывало на счастливое завершение дела, в кото­ром я был призван помогать.

Но успехи не долго кружили мне голову. Весной 1959 года я получил известие, которое

заставило меня вернуться на тот путь, о кото­ром я думал, что он будет короток. Израэль попал в тюрьму, его обвиняли в убийстве.

Я поехал в Нью-Йорк, чтобы повидаться с его матерью.

— Мой мальчик был таким хорошим послед­нее время, — сказала она. — Он стал спокой­ным, начал ходить в школу. Но тут опять эта банда. Мистер Уилкерсон, вы знаете, что такое "набор"

Значение этого слова я знал. Когда банда только начинала организовываться, или когда ее ряды значительно редели, они останавлива­ли на улице любого парня, заставляли пойти с ними и стать членом банды. Если он отказы­вался, его избивали. Если он продолжал сто­ять на своем, ему ломали руки, затем ему грозила смерть. Многие знают, что это такое, и большинство вступают в банду. На Израэля на­падали несколько раз, и он вернулся в банду.

Однажды в драке погиб один парень. Никто не говорил, что убийцей был Израэль, но он был с убийцами, и теперь его судили.

Мать показала мне письмо от сына, на кото­ром виднелись следы слез. Он писал, что очень сожалеет о том, что произошло, переживал за мать. Он был оптимистически настроен и писал о том дне, когда он снова будет на свободе. Он упоминал обо мне и писал: "Передайте Дэви, что я буду рад, если он мне напишет".

Что мы могли сделать? Как мы могли спасти Израэля от тюрьмы? Может, было бы лучше, ес­ли бы я был рядом с ним и мог помочь ему в трудную минуту? Может, было бы лучше за­брать его отсюда насовсем, подальше от банды. которая "засасывает" его и портит ему жизнь?

Я спросил об этом мать Израэля, но она грустно покачала головой.

— Может быть, — сказала она. — Я не знаю. Мой мальчик был таким хорошим некоторое время. Он хочет быть хорошим. Помогите ему, мистер Уилкерсон.

Я пообещал ей сделать все, что было в моих силах. Для начала я сказал, что пошлю ему кое-что для занятий.

Думал я о нем днем и ночью, писал ему, но выяснилось, что он не может писать мне. Ему разрешалось писать только своей семье. Даже тот курс лекций заочного обучения пришлось отправлять через тюремного священника.

В начале лета, когда наши пенсильванские луга снова покрываются зеленым ковром, мыс­ли об Израэле еще больше одолевали меня. При каждой возможности я поднимался на свою гору, чтобы помолиться.

В дальнейшем я ничего не мог сделать. Израэль по-прежнему находился в тюрьме. Меня терзало чувство долга по отношению к нему.

Между тем, при каждом удобном случае я рассказывал его историю окружающим, спра­шивая совета. "Продолжай", — было единствен­ным советом. Ошибка же заключалась в том, что мы оставили ребят сразу после покаяния.

Продолжать — означало находиться в гуще событий.

Надвигалось значительное событие в моей жизни, и вскоре оно совершилось.

Это произошло теплой августовской ночью, спустя полтора года после моего первого пу­тешествия в Нью-Йорк. Я проводил вечернюю службу в среду и вдруг почувствовал, что у меня задрожали руки. Температура была нор­мальной, но трясся я, как в лихорадке. Я чув­ствовал необыкновенный подъем и ощущал прилив сил, как будто бы Дух Господа вошел в помещение.

Я до сих пор не могу понять, как мне уда­лось закончить службу. Прихожане начали расходиться. В половине одиннадцатого я за­крыл церковь и вышел через черный ход. По­том произошла совсем простая вещь, но я ни­когда не забуду этого момента.

Я вышел во двор церкви. Луна светила не­обычным светом, который заливал город. Один участок земли был освещен особенно ярко. Это был четырехакровый участок земли, засеянный зерном. Пшеница достигла полметра высоты. И вдруг какая-то сила направила меня к этому участку. Подойдя к нему, я вспомнил слова из Библии об урожае: "А Я говорю

вам: возведите очи ваши и посмотрите на нивы, как они побе­лели, поспели к жатве... и сеющий и жнущий вместе радоваться будут, ибо в этом случае справедливо изречение: "один сеет, а другой жнет" Я послал вас жать то, над чем вы не тру­дились: другие трудились, а вы вошли в труд их". (Иоанна 4:35-38)

В каждом стебле мне виделся подросток с улицы большого города, который жаждал новой жизни. Я обернулся и посмотрел на дом, в котором жили мы с Гвен и трое наших счаст­ливых, беззаботных детей. Тихий внутренний голос сказал мне так ясно, как если бы кто-то стоял рядом:

"Эта церковь больше не твоя, ты должен ее покинуть".

Я взглянул на дом, и голос сказал: "Этот дом больше не твой. Ты должен оставить его". Я от­ветил так же тихо: "Да, Господи, я поеду". Пос­ле этого я направился к дому, где меня ждала Гвен. Она уже собиралась лечь спать, но я ви­дел, что ее тоже что-то волнует.

— Что случилось, Гвен?

— Что ты имеешь в виду?

— С тобой что-то не в порядке.

— Дэвид, — сказала она, — не говори мне ничего, я все знаю. Ты собираешься оставить эту церковь. Не так ли? Ты должен оставить ее?

Я молча смотрел на Гвен. При свете луны, которым освещалась спальня, я заметил слезы в ее глазах.

— Я тоже слышала это, — сказала она. — Мы уедем отсюда? Я обнял ее:

— Да, моя дорогая, мы уедем.

В следующее воскресенье исполнилось пять лет нашей службы в Филипсбургской церкви.

И вот, наконец, наступило то утро. Я стоял на кафедре и вглядывался в лица хорошо зна­комых мне людей.

— Друзья мои, — сказал я, — наверное вы хотите, чтоб я обратился к вам с приветст­венным словом по случаю нашей годовщины?

— Как вы знаете, для меня, моей жены и для наших детей эти годы были необыкновенно счастливыми и плодотворными. Двое наших детей родились здесь, в Филипсбурге. Мы на­всегда сохраним самые теплые и дружеские воспоминания о проведенных здесь годах. Но в прошлую среду случилось нечто необычное, чему можно дать только одно объяснение.

И я рассказал общине о том, что произошло в ту ночь на зеленеющем поле, и о том, что по­чувствовала Гвен. Я не сомневался в том, что это был голос Бога, которому мы должны под­чиняться. Я не мог точно сказать им, куда мы поедем. Скорее всего, это будет Нью-Йорк, но я не был уверен в этом. Единственное, что я знал, — нам нужно было немедленно уехать.

Как чудесно жить в Святом Духе!

Когда я вернулся домой, зазвонил телефон. Первым звонил пастор Флорида и сказал, что он не мог удержаться, чтобы не позвонить мне, и просил срочно приехать, чтобы провести несколько собраний в его церкви. После этого звонили еще, затем еще, и в конце концов я был приглашен читать проповеди по всей стране в течение 12 недель.

За три недели мы распродали всю мебель и переехали в дом родителей моей жены.

Потом я уехал. Остаток лета и начало зимы я проповедовал в больших и маленьких городах по всей стране. Любопытно, что куда бы я ни заехал, Нью-Йорк притягивал меня. Я старался быть поближе к этому городу, который по-своему полюбил.

В конце зимы 1960 года я приехал в Ирвинтон, штат Нью-Джерси. Там я остановился у пастора по имени Ренджиналь Эйк, которому я рассказал, как и всем, с кем встречался, о моих приключениях в Нью-Йорке. Наша беседа про­должалась около часа.

— Дэви, — сказал он мне, — мне кажется, что в Нью-Йорке необходим пастор для работы с молодежью. Если вы хотите, я позвоню своим друзьям в Нью-Йорк.

Одним из тех, кому он позвонил, был Стенли Бэрд, пастор церкви Глед Тайдингз Табернакл на 33 Вест-Стрит, около Пенг Стейшн. Собрание заинтересованных священников было намече­но провести в церкви мистера Бэрда.

Это было самое обыкновенное собрание. На нем было прочитано письмо полицейского комиссара Кеннеди, который просил занять более энергичную позицию в отношении молодежи. Мистер Бэрд ознакомил присутствующих о проделанной мною работе. Затем я высказал свое мнение о направлении работы среди мо­лодежи в настоящее время.

Так родилось новое содружество. Его глав­ной целью было поселить в сердцах юношей и девушек любовь Господа. Мы назвали его "Евангелизм для подростков". Я имел пред­ставление об этой работе, поэтому меня выбра­ли директором этой организации. Капитан по­лиции Пол Дилена, прихожанин церкви мисте­ра Бэрда, был назначен казначеем. Бедный Пол — его не было на собрании, поэтому он не мог отказаться от этой должности.

На повестку дня встал вопрос финансов. Он был разрешен очень просто. Мы подсчитали, что нам необходим минимальный бюджет в 20 тысяч долларов. Мы остановились на этой

сумме. Наличных денег не было, как сообщил Пол, когда Бэрд позвонил и поздравил с побе­дой на выборах.

— Пол, — сказал пастор Бэрд, — я сообщу тебе приятную новость. Тебя только что вы­брали казначеем организации Тинэйдж Еванге­лизм. Дэвид Уилкерсон является твоим дирек­тором в этой борьбе за молодых людей. Ты бу­дешь рад узнать, что годовой бюджет органи­зации составляет 20 тысяч долларов.

Капитан Дилена спросил:

— Кто такой Дэвид Уилкерсон? У кого бух­галтерские книги? Где деньги?

— Пол, — сказал пастор, — у нас нет ни книг, ни денег, а Дэвид Уилкерсон — это священник из Филипсбурга, который считает своим дол­гом служить в Нью-Йорке.

Пол рассмеялся:

— Вы очень наивны.

— Да, Пол, мы наивны, — сказал пастор Бэрд, — так же наивны, как Давид, который выступил против Голиафа, не имея ничего, кроме пращи, камня... и убеждения, что Господь на его сто­роне.