НАДЕЖДА 5 страница

Поскольку слово стыд многозначно, оно входит в два синонимических ряда с доминантами смущение (смущенность, замешательство, стеснение, стесненность, неловкость, неудобство, застенчивость, конфуз) и позор (бесславие, бесчестье, срам, срамота, сором, скандал, позорище, посрамление, стыдоба, стыдобушка). Анализ данных синонимических рядов методом ступенчатой дефиниции позволяет выявить дифференциальные признаки номинантов исследуемого концепта – «робость», «нерешительность», «отсутствие непринужденности в поведении, действиях человека, вызванное волнением, утратой самообладания, внутреннего равновесия». В немецком языке также присутствуют сходные характеристики, эксплицируемые синонимическим рядом с доминантой Scham (Schamhaftigkeit, Schamgefühl, Beschämung, Schüchternheit, Scheu, Befangenheit, Unsicherheit, Zurückhaltung, Prüderie). В отличие от русских синонимов к дифференциальным признакам, формирующим интерпретативный слой концепта «Scham», относятся: «понижение социального статуса человека (beschämen – Scham und Reue bereiten, demütigen)» (Duden 1986), «желание увеличить дистанцию общения при чрезмерной близости, откровенности (Scheu – aus einem bei zu großer Nähe sich einstellenden Unbehagen, von anderen, bes. von fremden Menschen sich fernhaltend)» (Duden 1986).

Поскольку слово стыд входит и в синонимический ряд с доминантой позор, мы можем говорить о существовании «морального» (термин Д. Осьюбела), или «деонтического» стыда (термин А.Д. Шмелева) и, следовательно, о существовании зоны плотного пересечении концептов «стыд», «позор», «честь/бесчестье», «совесть» в русском языке.

Анализ иллюстративной части словарных статей к лексемам стыд и Scham выявляет следующие базисные семантические группы – «способность к переживанию стыда», «интенсивность его протекания», «его психосоматические проявления», «противопоставление истинного стыда стыду ложному». В иллюстративной части так же, как и в дефиниционной части словарной статьи, четко прослеживаются ассоциативно-образные представления русских и немцев об эмоции стыда (стыд как некая субстанция, наполняющая тело человека, стыд как живое существо).

По общепринятому мнению, фразеологический и паремиологический фонды языка представляют собой его наиболее самобытное явление, фиксируя культурные установки и стереотипы, эталоны и архетипы. Соответственно исследование данных языковых единиц позволяет выделить наиболее ценностные установки лингвокультуры через призму исследуемых концептов.

В результате проведенного нами анализа словарей фразеологизмов, пословиц и поговорок мы выявили следующие базисные семантические группы, общие для обоих языков: 1) стыд как моральный ориентир для человека (в ком есть бог, в том есть и стыд; wo Furcht ist, da ist auch Ehre, wo Ehre ist, da ist auch Scham); 2) интенсивность переживания эмоции стыда, которая по силе своего морального воздействия превосходит материальные убытки (лучше понести на гривну убытку, нежели на алтын стыда), а по силе деструктивного влияния на человека приравнивается к смерти (стыд/ позор та же смерть; готов сквозь землю провалиться; sich zu Tode schämen); 3) отрицательное отношение в обеих лингвокультурах к несоблюдению нравственных норм общества, в частности нежеланию/неумению стыдиться (умри, коли стыда нет!, wer keine Scham hat, der hat auch keine Ehre); 4) стыд как фактор, мешающий человеку легко жить (первое счастье – коли стыда в глазах нет; wer sich nicht schämt, lebt desto besser); 5) экспликация ситуации стыда с указанием на: а) оппозицию «человек – социум» (врет, людей не стыдится и бога не боится; j-n zum Erröten bringen), б) вегетативные изменения в организме человека (стыдливый покраснеет, а бесстыжий побледнеет; das Blut stand ihm in den Ohren), в) субъективные ощущения (сгореть от стыда; sich (vor Scham) ins Mauseloch verkriechen); 6) зависимость понятия о постыдном от культурного или социального контекста, от ценностных установок человека (в чем деду стыд, в том бабе смех; wo es Brauch ist, trägt man den Kuhschwanz als Halsband).

Этноспецифику русского концепта, выраженного в паремиях и фразеологизмах, составляют следующие семантические группы: 1) стыд как обязательная норма поведения, неотъемлемое качество человека, непосредственно связанное с самоограничением и умением сдерживать животные инстинкты (стыдливый из-за стола голодный встает); 2) неизбежность переживания стыда (без греха веку не изживешь, без стыда рожи не износишь); 3) дуализм его переживания, т.е. слияние чувства-оценки Другого, олицетворяющего собой социум, и эмоциональной реакции того, кто отступил от нормы (людской стыд – смех, а свой – стыд; чужой сын дурак – смех, а свой сын дурак – стыд). Симптоматичен тот факт, что варьирование лексем стыд, позор, честь, бесчестье в русских пословицах и поговорках приближает значение стыда к энантиосемии: с одной стороны, «стыд как этическая способность человека сближается с честью» (пора и честь знать – пора и стыд знать; за честь голова погибает – за стыд голова погибает), с другой же стороны – «чувство стыда сближается с ощущением бесчестья, а стыд сближается с позором» (стыд та же смерть, бесчестье/ позор та же смерть) (см.: А.Д. Шмелев). Лексическое варьирование при построении паремий и фразеологизмов свидетельствует также и о наличии зон пересечения разных концептов.

Судя по паремиям, стыд в немецком обществе не является таким сильным регулятором поведения человека, как в русском социуме (ср., напр.: Man schämt sich öffentlich und tut´s heimlich и Besser geschämt als gegrämt).

Концепт, как известно, активно вербализуется вторичной номинацией, в частности, метафорой (В.П. Москвин, Н.Н. Панченко, В.Н. Телия, В.И. Шаховский и др.). Выполняя функции познания и вербализации мира, метафора становится экспонентом культурных знаков. Структурно-семантический анализ словосочетаний и предложений, одним из компонентов которых является номинант концепта стыда, дает нам право говорить о широкой распространенности в обоих языках преимущественно антропоморфной и натурморфной метафор, что, с нашей точки зрения, можно объяснить релевантностью для человека его собственных действий и поступков, а также традиционно непреходящей утилитарной ценностью окружающего человека мира вещей.

В структурном плане данные виды метафор чаще всего выражаются глаголом, частью речи, способной передавать динамизм эмоциональных состояний человека. Глагольная антропоморфная метафора выражается конструкциями с указанием на: а) движение эмоции (Страх и стыд вошли и в кровь, и в плоть (Б. Слуцкий); Scham und Stärke eilten mit schmerzlichen Tritten durch mein Herz (Brentano)) или ее активное принудительное действие (Но не стыд, а совсем другое чувство, похожее даже на испуг, охватило его (Достоевский); da fasste mich plötzlich eine Art Scham (A. Seghers)); б) место дислокации эмоции (Первый дар на роду, коли нет в глазах стыду (Пословица); er hat keine Scham im Leibe); в) психосоматическое проявление переживания стыда (… задыхаясь от стыда и раскаяния, я стоял, как опозоренный (Тургенев); Ich weinte vor Scham (Brentano)); г) результативность (вогнать в краску; j-m die Schamröte ins Gesicht treiben); д) ментальные действия человека (Гарун забыл свой долг и стыд (Лермонтов); Schamgefühl kennen); е) преодоление переживания стыда (Nach diesen Worten hatte sich die Gräfin ihrer niederdrückenden Beschämung ermeistert (Arnim)). Отметим, что последняя подгруппа была обнаружена нами только в немецком языке.

Антропоморфная метафора может быть субстантивной, преимущественно выраженной генетивной конструкцией (Слезы стыда покатились из глаз ее (Достоевский); sie schritten zu Fuß... mit gerötetem Antlitz und Tränen der Scham in den Augen (Freytag)) и адъективной (Девичий стыд до порога – а переступила, забыла (Пословица); Er sprach wie die jungfräuliche Scham (Brentano)).

В основе глагольных натурморфных метафор лежит сравнение понятий «стыд» и «огонь» (На лестницу выбежал секретарь филиала и, видимо, сгорая от стыда и смущения, заговорил заикаясь (Булгаков); sie glühte über und über vor Scham(Brentano)), «стыд» и «вода» (По нем текут и жар и хлад (Пушкин)), «стыд», «вода», «краска» (Он отчего-то смешался, щеки залились краской стыда (Акунин)). Данный подвид нами был обнаружен только среди русскоязычных примеров.

Адъективный подтип натурморфной метафоры семантически классифицируется на следующие основные виды: 1) температурная («огневая») метафора, ср. горячий, жгучий стыд; Brennende Scham erfüllte sie (Werfel); 2) цветовая метафора, ср. стать красным, пунцовым от стыда; Er wurde über und über rot; Ich wurde knallrot, als ich in die Drogerie ging (Schlink), 3) вкусовая метафора (sie fühlte tief im Herzen die bittere Scham des Friedlosen (Freytag)), 4) звуковая метафора (eine leise Scham); 5) зрительная метафора (das Gefühl der Scham war so deutlich (Herrmann)). Последние три разновидности адъективной натурморфной метафоры были нами обнаружены в текстах немецкой художественной литературы, фиксирующих также различные квалитативные характеристики стыда, напр., его глубину (tiefe Scham empfinden), мимолетность (die flüchtige Scham (Eichendorff)), внутренний характер протекания (eine gewisse innere Scham (Brentano)). Отметим также, что в немецких фразеологизмах стыд путем метонимического переноса уподобляется определенным фрагментам одежды, которые, в случае необходимости, можно снять, избавив себя от мучительного переживания стыда (das Schamhütlein ablegen; den Schamschuh ausziehen). Для русского языка на уровне узуса, судя по собранным нами примерам, данное сравнение не характерно.

В русском языке эмоциональное состояние стыда характеризуется часто при помощи его устойчивых сравнений с красным цветом: ср. Но тотчас же … покраснел как рак и ужасно сконфузился (Достоевский); За ним … красный, как пион, долговязо и неловко, вошел стыдящийся Разумихин (Достоевский).

Таким образом, изучение словарных дефиниций, паремий, фразеологизмов и художественных текстов, в которых выражены концепты «стыд» и «Scham», позволяет определить их понятийную, образную и ценностную стороны. Понятийную сторону данных концептов составляют: а)предписание соблюдения нравственных норм индивидом в социуме; б)общественное осуждение человека, нарушающего установленные нормы поведения и не способного к переживанию стыда. Образная сторона описываемых концептов – это устойчивые ассоциации стыда с такими субстанциями, как жидкость, огонь, красный цвет и живое существо. Ценностную сторону концепты «стыд» и «Scham» составляют оценочное отношение к переживанию стыда индивидом и, в частности, оценочные характеристики каузаторов стыда.

Многоаспектный феномен вины рассматривается в этико-философском, культурологическом и психологическом аспектах. В философии и этике отмечается, что первоначально в объем понятия «вина» не входили указания на нарушение нравственных норм (вина как промах в прямом значении). В этике христианства формируется метафизическое понимание вины, согласно которому человек безусловно виновен вследствие первородного греха Адама и Евы и несовершенства человечества. Данным фактом в Средние века объясняли человеческие пороки (тщеславие, слабость воли). В немецкой классической философии вину трактовали как неисполнение долга как категорического императива (И. Кант), как способность действовать, быть причиной происходящих изменений (Г. Гегель). Вина как неизбежный атрибут человеческого существования в XX веке была охарактеризована «экзистенциальной» (М. Хайдеггер). Данному негативному отношению к вине противостоит ее рассмотрение в качестве предпосылки духовности человека (С. Кьеркегор). К. Ясперс предлагает выделять: а) «криминальную вину» непосредственных участников преступлений; б) «политическую вину» деятелей политики; в) «моральную вину» каждого пассивного созерцателя преступлений; г) «метафизическую вину» каждого оставшегося в живых.

В работах по культурологии вина понимается как отношение человека к своему безнравственному действию либо бездействию. Принято говорить о «локусе контроля» и «каузальной дистрибуции» вины с акцентом на факте их различия в традиционных коллективистических культурах Востока и индивидуалистических культурах Запада. В частности, отмечается подверженность представителей интернальной индивидуалистической культуры фундаментальной ошибке дистрибуции, т.е. тенденции переоценивать влияние личностных диспозиций и недооценивать воздействие ситуации на поведение и действия людей. Коллективистические культуры, напротив, характеризуются пассивно-созерцательным отношением к миру, доходящим до фатализма, стремлением переложить ответственность за свою деятельность на ситуацию, судьбу и т.п., что имеет под собой причины географического, социального, политического, в целом, культурного порядка (Т.Г. Стефаненко).

В психологии вина рассматривается как обязательная эмоция для формирования аффективно-когнитивных структур совести. Эта эмоция, так же как и стыд, образуется в процессе социализации индивида, проходя стадии принятия общих моральных норм и их интернализации, поэтому, в отличие от эмоции стыда, вина не зависит от мнения окружающих или перспективы наказания за проступок, а вызывается само осуждением.

Исследование понятия вины в лингвистическом аспекте целесообразно начать с составления этимологического портрета соответствующих лексем.

Русское слово вина корреспондирует с родственными словами не только языковой славянской (ср.: болг. вина, чеш., слвц. vina – вина, верхне- и нижнелужицк., польск. wina – грех, виновность), но и балтийской групп (лит. vaina – ошибка, латышск. waina – вина, обвинение) (Преображенский 1959; Фасмер 1986). По всей видимости, этимология современного полисемантичного слова вина тесно переплетается с историческими сведениями о войнах как о действенном и часто применяемом способе решения конфликтов, воссоздавая типичный сценарий военных действий (ср. установленную генетическую связь с группой слов с корнем вой-: воевать, война, воин; повинжити, т.е. покорить), со старославянским словом възъ-вить «добыча, прибыль, лихва», с латинским vindex «мститель», собственно, «назначающий пеню», с древнеиндийским véti «находится позади, преследует, стремится», латинским venor «охочусь, гоню») (Преображенский 1959; Фасмер 1986). М.М. Маковский прослеживает корреляцию слов «вина как проступок» и «дерево» (ср. русск. вина, но др.-инд. vana- “дерево”; русск. у-прекать, у-прек, но *perku- “дуб”), которая объясняется, с одной стороны, фактом языческого поклонения деревьям, с другой стороны – тем, что жертвенных животных подвешивали на деревьях (Маковский 1996).

Слово Schuld появилось в древневерхненемецком языке в VIII веке и имело форму sculd(a) / sculpt, являясь абстрактным именем существительным, образованным от глагола skal-, sculan / scolan (современный глагол sollen/ быть должным, обязанным кому-л.) (Etymologisches Wörterbuch 1989). Первоначально немецкое слово употреблялось в значениях «обязательство к чему-либо», «повинность» (Kluge 1999). Впоследствии образованное от глагола skal- существительное получает дополнительный семантический признак «быть должным определенную денежную сумму». С течением времени под влиянием церкви у слова развивается значение «обязанность раскаяния, покаяния», которое трансформируется в значение «проступок, злодеяние, грех, преступление» (Etymologisches Wörterbuch 1989). Средневерхненемецкое слово Schuld вследствие последующих семантических трансформаций, в частности процесса полисемантизации, приобретает значение «обвинение, вменение в вину какого-либо преступления», которое формируется в сфере юриспруденции, а в дальнейшем, в процессе семантического выветривания, образует еще одно значение – «причина, основание чего-л. неприятного» (Etymologisches Wörterbuch 1989).

Обращение к дефиниционной части толковых словарей, призванной очертить объем понятия, позволяет говорить о толковании слов вина и Schuld с помощью родовидовых определений, отсылающих к элементам метаязыка с разной семантикой: 1) родовая сема «проступок, преступление, провинность»/ «Verhalten, Tat, Unrecht, Verfehlung»; 2) ответственность, наказание за проступок/ «das Verantwortlichsein, die Verantwortung, das Bewußtsein» (Ефремова 2000; Ожегов 1983; Wahrig 1980). Данный факт позволяет говорить о закрепленности в языке двух связанных между собой значений исследуемых слов, формирующих различные аспекты концепта вины.

Слова вина и Schuld полисемичны. Они употребляются как обозначение проступка, как осознание человеком ошибочности собственных действий или стремление переложить ответственность за содеянное, как расплата, наказание или прощение.

Изучение синонимических рядов к словам вина и Schuld позволяет выделить в них дифференциальные признаки. Значения синонимов, которые приводятся к слову вина (проступок, грех, грешок, прегрешение, грехопадение, согрешение, провинность (Словарь синонимов русского языка 1968), сводятся, в основном, к констатации факта совершения предосудительного поступка и коррелируют с аспектом значения слова вина, находящемся на периферии исследуемого концепта. В противовес этому немецкое слово Schuld входит благодаря своей многозначности в три синонимических ряда. Так, интересующий нас синонимический ряд, выражающий понятие «внутреннее состояние человека», представлен 17 словами: Gewissensbisse, Schuldgefühl, Schuldbewusstsein, Schuldkomplex, schlechtes Gewissen, Skrupel/ Gewissensskrupel, Gewissensnot, Gewissensqual, Gewissensangst, Gewissenspein, Gewissenslast, Gewissenswurm, moralische Bedenken, Zerknirschung/ Zerknirschtheit (Bulitta 1994; Dornseiff 1970; Synonymwörterbuch 1987). Дефиниции слов синонимического ряда детально эксплицируют признаки, присутствующие в семном составе лексемы Schuld (принадлежность к внутреннему миру человека, к сфере нравственности и морали, каузаторы данного состояния), а также привносят новые семантические признаки, в частности характеризуя целую гамму мучительных переживаний, сопровождающих данное состояние человека (Gewissenspein, Gewissenslast, Gewissensbiss = quälendes Bewusstsein, Gewissenswurm = schlechtes Gewissen, das jmdn. plagt).

Анализ языковых иллюстраций номинатов концепта «вина» в словарных статьях позволяет выделить следующие семантические признаки: 1) признание – отрицание своей вины (знать за собой вину, seine Schuld einsehen, bekennen; не моя вина, возлагать, класть, сваливать вину на кого-либо, die Schuld auf j-n abwälzen, j-m/etw. die Schuld zuschreiben, seine Schuld leugnen); 2) наказание, расплата за провинность (всякая вина виновата, sie hat ihre Schuld mit dem Leben bezahlt). В русских словарях применительно к значению «плохой проступок, преступление» фиксируются стремление загладить свою вину и идеи прощения. В немецких словарных статьях, эксплицирующих значения слова Schuld, обнаружены следующие семантические признаки: 1) раскаяние (Schuld und Sühne, Schuld und Buße); 2) градация по степени тяжести вины (eine große, schwere Schuld); 3) противопоставление индивидуальной и коллективной вины (eine persönliche, kollektive Schuld).

Концепты «вина»/«Schuld» обнаруживают высокую степень лингвистической объективации в русском и немецком паремиологическом и фразеологическом фондах. В качестве иллюстрации сходных черт в концептосферах обеих лингвокультур назовем: 1) оценочное, а именно отрицательное отношение к вине, от которой стремятся различными способами избавиться (перекладывая ответственность на другого, зачастую того, кто ниже по социальному статусу, замалчивая или отрицая свою причастность к происшедшему); 2) неспособность скрыть субъективное ощущение виновности; 3) необходимость признать свою вину; 4) стремление найти смягчающие вину обстоятельства (ссылаясь на внешние причины проступка, слабость человеческой натуры и т.п.); 5) необходимость и неизбежность наказания виновных; 6) возможность отсутствия наказания (за чужую, непреднамеренную вину, прегрешения прошлого, до определенного раза, по милости наказывающего); 7) чувство вины и обязательство должника перед кредитором.

При актуализации концептов вины в русском и немецком фразеологическом и паремиологическом фондах имеют место этнокультурные различия. Во-первых, семантические группы «На себя не наговаривай, а с друга сговаривай», «Ушел, так прав, попался, так виноват», «За дело побьют – повинись да ниже поклонись», «Кто повинился, того суди бог» характерны и релевантны как ценностные смыслы для русского языкового сознания, в то время как для немецкого сознания значимыми являются семантические группы «viel Schulden, viel Dulden», «Grüßen ist Höflichleit, Danken ist Schuldigkeit». Во-вторых, немецкие паремии более детально концептулизируют внутреннее состояние и переживания провинившегося человека. В них названы не только непосредственный субъект вины, но и ее соучастники, которые должны нести ответственность за проступок. В русских же паремиях и фразеологизмах прослеживается бóльшая вариативность при языковой экспликации различных внешних каузаторов поступка человека, в частности, не последнюю роль играют темные силы – леший, черт, бес, лукавый.

Рассматривая языковое воплощение концепта вины в исследуемых лингвокультурах через призму метафорического переноса, отметим высокую степень распространенности антропоморфной метафоры, убедительно доказывающей антропоцентричность языковой картины мира, в которой человек является мерой всех вещей (ср. Когда чувство вины умрет, человечество станет взрослым). В обоих языках основой для антропоморфной метафоры является сравнение эмоции вины с сильным соперником (Иной раз чувство вины бывает трудно побороть; der Graf Karl sei ihr Erlöser und Weltheiland, denn er habe sie von schwerer Schuld befreit). Разрушительное влияние данной эмоции на внутренний мир человека сравнивается также с воздействием некоего живого организма, обитающего внутри человека – «Чувство вины … ест вас изнутри» (www.naritsyn.ru/read/all/azbuka/ vina.htm).

Представление о вине как о субстанции, имеющей тяжелый вес, измеряемой, локализуемой и свободно перемещаемой в пространстве, прочно закрепилось в натурморфных метафорах, являющихся вторичной номинацией вины в значении «неудовлетворительное душевное состояние», а также «чувство ответственности». Так, в частности, адъективные натурморфные метафоры, имеющие высокий индекс употребления, характеризуют рецепцию чувства вины через тактильные ощущения (острое чувство вины), через ее уподобление летучей субстанции (сознание до сих пор не выветрившейся полостью вины). Здесь же укажем, что субстантивные натурморфные метафоры менее употребительны, чем их глагольная и адъективная разновидности.

Таким образом, обращение к языковому материалу позволяет выявить понятийную, образную и ценностную стороны концептов «вина» и «Schuld». Их понятийную сторону составляют: а) осознание человеком ошибочности собственных действий, б) расплата, наказание за ошибки или же их прощение. Образную сторону описываемых концептов представляют собой устойчивые ассоциации виныс борьбой, с неким живым организмом, обитающим внутри человека и мешающим ему спокойно жить, тяжелой субстанцией и болезнью. Ценностная сторона концептов «вина» и «Schuld» – это оценочное отношение к переживанию вины индивидом и, в частности, оценочные характеристики ее каузаторов и последствий.

Анализируя зафиксированные в ассоциативных словарях (Русский ассоциативный словарь 2002; Ассоциативные нормы русского и немецкого языков 2004) слова-реакции, образующие ассоциативные поля на стимул стыд/Scham, мы обнаружили в них парадигматические (стыд: позор, срам, совесть; Scham: Angst, Peinlichkeit, Zurückhaltung) и синтагматические связи (стыд: бесчестья, великий, жжет, от поступка; Scham: hab ich nicht, haben viele, vor etwas). Кроме того, были выявлены различные типы ассоциативных корреляций между словами-реакциями (смысловая близость, смысловая противоположность, гипо-гиперонимические отношения, ассоциации по созвучности). Содержательное сопоставление полученных реакций позволяет выявить точки соприкосновения ассоциативных полей в русской и немецкой лингвокультурах, к которым мы относим: внеязыковые (экстралингвистические) знания о ситуации стыда, сопровождающейся покраснением лица субъекта стыда (краснеть, rot) и неприятными ощущениями (нехорошее ощущение, peinlich).

В обеих культурах стыд воспринимается противоречиво: с одной стороны, данная эмоция играет роль некоего нравственного ориентира (совесть, справедливый, хорошее качество; Gewissen, gut), а с другой – он признается излишним, носящим деморализующий характер (помеха; unbedeutend, nutzlos). Некоторые реакции испытуемых носят ярко выраженный эмоционально-оценочный характер (жуть, schrecklich). В качестве различий в ассоциативных полях отметим интенсивность переживания эмоции стыда в русской лингвокультуре (позор, великий), эмоционально-оценочные ответы назидательного характера (стыдно должно быть), метафорическое осмысление стыда (жжет), а также его перенесение непосредственно на личность испытуемого (мой, мне). Для немецких же информантов более дифференцированными оказываются неприятные ощущения, сопряженные со стыдом (Peinlichkeit, Verlegenheit). Стыд у немцев, наряду с другими ассоциациями, тесно связан с темой интимных отношений (Lippen, ficken, Sex, intim, Nacht); он часто ассоциируется с физической нечистотой (Dreck, Schmutz, Toilette).

Во многом схожие данные мы получили при проведении собственного ассоциативного эксперимента, включавшего, однако, еще одно задание для информантов: они самостоятельно должны были дать определение понятиям «стыд»/«Scham». С точки зрения плана содержания в большинстве ответов русских и немцев при определении стыда сохраняется базовый субстратзафиксированных лексикографических дефиниций.

В ходе анализа полученных данных на предмет интергрупповых различий была выявлена следующая закономерность: существует прямая зависимость степени четкости, терминологичности определения понятия от возраста информантов. Прослеживается несомненная динамика развития онтологических представлений о стыде в процессе взросления личности индивида. С одной стороны, более старшие информанты, имеющие уже определенное социальное положение в обществе, отмечали непосредственную связь стыда с общественным мнением, репутацией (боишься, чтó о тебе могут подумать), рассматривая ситуацию стыда как потенциальную потерю лица, а с другой – на протяжении жизни индивида сами объекты стыда могут изменяться.

При дефиниции стыда показательно типичное обращение немецких информантов к его «эмоциональной» разновидности (к нему апеллировали в 1,72 раза чаще, чем к «моральному» стыду), в то время как русские определяли стыд преимущественно как «моральный» (обращение к данному виду стыда в 3,8 раза чаще, чем к «эмоциональному»).

Анализируя зафиксированные в ассоциативных словарях слова-реакции, образующие ассоциативные поля на стимул стыд/Scham, мы обнаружили в них парадигматические (стыд: позор, срам, совесть; Scham: Angst, Peinlichkei) и синтагматические связи (стыд: бесчестья, великий, жжет, Scham: hab ich nicht, haben viele).

Изучение реакций на стимул «вина»/«Schuld» позволило выделить нам парадигматические (ошибка, проступок; Verstoß, Sühne, Verantwortung), синтагматические (горькая, за нанесенный человеку вред, чья?) и гипо-гиперонимические связи между словом-стимулом и полученными реакциями (вина: чувство; Schuld: Gefühl, Vergehen), что свидетельствует о близости семантических координат слова-стимула и слов-реакций.

Полученные слова-стимулы позволяют говорить как об общих чертах, так и об этнокультурных отличиях концептов «вина»/«Schuld». К общим чертам относятся реакции, обусловленные идентичным экстралингвистическим знанием природы вины (проступок, признание ошибки, угрызения совести; Verstoß, Verantwortung, Reue, Sühne). Информанты фиксируют целую гамму мучительных переживаний, сопровождающих чувство вины: горькая, подавленность, совесть мучает, убиваться; Ohnmacht, Reue, schlechtes Gewissen. Спектр культурно-специфических реакций охватывает, с одной стороны, связь концептов «вина», «душа», «тоска» (душевная тяжесть, душевный груз, тоска), указание на вкусовое восприятие вины (горькая) в ответах русских информантов, а с другой – отражение событий национал-социалистического прошлого Германии и коллективной вины немецкого народа (historische Schuld, „zweite Schuld“), цветовое восприятие вины (schwarz) в реакциях немецких респондентов. Кроме того, русское языковое сознание больше сосредоточено на фиксации субъективных переживаний, сопровождающих чувство вины, в то время как немецкое сознание предпочитает искать средства преодоления переживания деструктивных эмоций (ср.: тяжесть, мучение, отчаяние, убиваться, угрызения совести и Entschuldigung, Versöhnung, Sühne).