Воспоминания Галины из Пензы

Я про Мишеньку, тогда его так все звали, услышала, когда еще училась в школе. Но не придавала этому боль­шого значения, так как я в то время была неверующим че­ловеком. В церковь ходила иногда перед началом учебно­го года поставить свечку. Но зачем ходила — толком и са­ма не понимала, а может, просто время мое еще тогда не подошло, чтобы прийти к отцу Михаилу.

Но когда пришлось сдавать выпускные экзамены, то я очень боялась сдавать химию. Отчасти, что терпеть не могла этот предмет, а отчасти, что не понимала его. И ни­какая зубрежка мне не помогала. Я вообще считала себя гуманитарием и вовсе не собиралась посвящать свою жизнь точным наукам. Но для отметки в аттестат нужно было сдавать все на "хорошо" и "отлично". Единственно, что я смогла осилить в тот момент, так это один билет под номером три, а дальше, ну хоть тресни, в голову ничего не лезло. А тут мама моя по своим вопросам собралась к Ми­шеньке. Я решилась пойти с ней почему-то в полной уве­ренности, что мне будет какая-то помощь.

Батюшка сидел на колясочке и около него никого не было. Мама начала ему что-то говорить, а он смотрит на меня и говорит:

—Какая хорошая девочка.

—Да какая она "хорошая". Не слушается, грубит и так далее...

А он так ласково смотрит на меня и спрашивает:

— Ты что-то хотела узнать у меня или спросить?

Я сразу, как с родным человеком, стала с ним разгова­ривать:

— Химию боюсь сдавать, ну никак я билеты не могу выучить, а завтра экзамен уже.

—Не волнуйся, сдашь на пятерку.
А потом и говорит:

—А крестик на тебе покажи, какой.

Я вынула свой золотой крестик и показала.

— Твой крестик тебя не оберегает, ты его не носи, там нет распятия и нет надписи "Спаси и сохрани".

У меня от первой встречи осталось к нему большое чувство сострадания. Мне было его так жалко, какой он весь беспомощный, что захотелось ему чем-то помочь. Тогда я еще совсем не думала и не знала, сколько в этом маленьком человеке силы воли и силы духа. Сколько терпения, я этого и не понимала вовсе.

Я вытащила на экзамене билет под номером три и от радости заорала на весь класс:

— Третий!

Я могла ответить его без подготовки, сразу же. Но я все еще тогда не понимала, что этим я обязана именно ему, что по его молитве получилось именно так. А тогда я подумала, что мне именно повезло.

Историю я, конечно, учила. Среди разных вопросов были и вопросы о Ленине. Я учу и думаю: "Ах, какой человек хороший был, как он о бедных переживал и заботился". Потом об этих мыслях я забыла по окончанию экзаменов.

Но к этому времени была уже какая-то необъяснимая потребность увидеть Мишеньку. Я уже стала иногда захо­дить просто так, тем более, меня так хорошо и ласково встречали. Однажды я даже не спрашивала ничего, а он посмотрел на меня и говорит:

— А Ленин в Царство Небесное не попал.

Я не знала, что сказать на это, ведь я даже и забыла о своих мыслях. А сейчас я это вспоминаю и думаю: ведь как просто, без всякого осуждения и нравоучения, он от­ветил на мои мысли и сразу отбил у меня желание посе­тить когда-либо мавзолей. Батюшка даже о Ленине не сказал ничего ни плохого, ни обидного.

После окончания школы я себя видела не иначе как кинорежиссером. Когда об этом узнали родители, то они что только ни делали: и ругались, и угрожали, что денег не дадут, и отговаривали. Я же стояла на своем, что мне от них ничего не нужно, а я пойду туда учиться, куда хочу са­ма. Тогда мне мама говорит:

— Ну как хочешь, только иди и посоветуйся с Мишень­кой.

Я прихожу и начинаю ему объяснять, а он меня почти и не слушает, а только сказал:

— Не надо тебе это, дочка, это не твоя работа. Иди в медицинский, ты хорошим врачом будешь, "от Бога".
Много людей вылечишь.

Я прямо обалдела.

—Да вы что. Я же химии не знаю, биологию терпеть не могу, а в медицинском это все нужно знать.

—Все выучишь, ты просто ленишься. Будешь учить и все выучишь.

Если бы я тогда понимала, что означают его слова. Ес­ли бы тогда было осознание того, кто сидит рядом, моя бы жизнь сложилась совсем по-другому. Но тогда я виде­ла в нем просто доброго человека, хорошего, незаурядно­го, которого я любила из чувства сострадания к нему из-за его физической немощи.

Но тем не менее я не стала подавать в вуз, где учат на кинорежиссеров, но и не пошла в медицинский. Тогда он мне посоветовал идти в музыкальное училище, от чего я еще больше удивилась, так как вообще не знала ни одной музыкальной ноты. После моего отказа он мне сказал:

— Ну, тогда делай то, что хочешь.

И я поехала в Киев поступать в институт, куда, естест­венно, не прошла по конкурсу. Когда вернулась, батюшка куда-то надолго уехал. Он тогда много паломничал. Я устроилась на работу в аэропорт. Потом, когда перешла на летную работу, стала иногда возить что-то из продук­тов. Тогда с этим было сложно, не все можно было купить. Помню такой случай. Я прихожу и говорю батюшке:

— Смотрите, что я вам привезла.

Он берет это, а сам радуется, смеется. А я, видя, как он радуется, радуюсь еще больше.

— А еще я вам сосиски привезла, только мало тут, но в следующий раз я привезу вам больше, несколько
килограммов.

Он берет мои сосиски и говорит:

— Больше мне не надо, я ведь мяса совсем не ем.

Но взял все, что я ему привезла. Как же он мог меня обидеть, когда я с такой радостью ему привозила. А позднее я узнала, что он не ел не только сосиски, но и многое, что я ему привозила. Но он не мог лишить меня радости чем-то ему помогать. И кто этому был больше рад, еще неизвестно. Вот такой он был, наш батюшка.

В грехах моих он меня почти никогда не обличал, хотя, конечно, было за что наказать. Батюшка все о них знал и старался подвести меня к тому, чтобы я сама их осознала. Он знал, что я натура вспыльчивая и гордая. Знал, кому и что можно сказать. Он стал называть меня "моя неслушница". Но говорил это всегда так ласково, улыбаясь, что я думала про себя, ну и пусть, что я — неслушница, зато я — его!

За любым советом мы уже старались идти к батюшке. Когда заболел мой папа и у него признали рак желудка, то батюшка операцию делать не посоветовал, а благословил пить настой каких-то лечебных трав. Папа стал их пить и когда пил, то ему легче было. Но потом начал сомневать­ся, и ему стало хуже. Когда папа умер, отец Михаил мне сказал:

—Ну что, умер у тебя папа?
- Да, умер.

—Ну, тогда я буду тебе папой.

Однажды у меня была высокая температура. Врачи сказали, что у меня воспаление легких. Я расстроилась и пошла к батюшке. Рассказала, что меня на рентген посы­лают, и посетовала, как я дальше с такой болезнью рабо­тать буду. Ведь потом трудно будет восстанавливаться на. работе. Батюшка провел по моей спине, а я прямо в шубе была, и говорит:

— Да нет у тебя тут ничего вовсе, иди на рентген и по­кажи его своим врачам.

Я ушла от него такая довольная. В легких у меня дей­ствительно ничего не обнаружили. Я ему потом говорю:

— Батюшка, ну вы лучше рентгена, прямо все через мою шубу видите.

Он только засмеялся.

Вообще у него такое чувство юмора было, доброе ка­кое-то, как у ребенка. Однажды прихожу к нему в очках от солнца. Зинаида говорит ему:

— Батюшка, она в очках ходит, а ты вот так на солныш­ке сидишь и щуришься. Возьми у нее и носи, а она себе
другие купит.

Он смеется и говорит:

— Нет, пусть она мне другие купит, как у Ковлягина.

Я про себя думаю, это где же я возьму такие, как у Ков­лягина? Но я выбирала для батюшки очки такие, чтобы ему понравились. Со всей душой выбирала. Прихожу и говорю:

— Батюшка, я не могу купить такие, как у Ковлягина.

Вот купила такие, какие смогла. А он так развеселился и говорит:

— А эти даже лучше.

Хотя сам он их, наверное, никогда и не надевал, но на душе у меня была такая радость и удовлетворение, что сразу стали понятны его слова:

— Вы не мне делаете, вы себе делаете.

Какое-то время у меня часто стал болеть левый бок. Прихожу, жалуюсь батюшке на свою болезнь. А он говорит:

— У тебя в почке два камушка, один как крошка, а дру­гой как горошинка.

Сделали рентген почки: точно, так и есть. Тот, который был как горошинка, стал очень быстро расти, и от этого мое здоровье становилось все хуже и хуже. Врачи совето­вали делать операцию, и причем немедленно, так как анализы были очень плохие.

Батюшка сказал:

— Если сделают операцию, то они не камень вырежут,
а отрежут почку, и будешь с одной почкой. Потерпи.

А через какое-то время, по его молитвам, Господь послал в Москве людей, которые помогли мне сделать дробление камня ультразвуком. Это было в то время, когда на весь Советский Союз было всего три таких аппарата. А ведь если бы я не послушала его, то могла бы стать инвалидом. Как-то на работе одна уже уволившаяся сотрудница принесла нам бутылку водки, отметить свой день рождения. Работы у нас в тот день было немного, и мы все решили выпить по стаканчику за день рождения. Ес­тественно, что за компанию выпила и я. Но потом почему-то все решили отпустить меня домой пораньше. Я уш­ла. А сама думаю, пойду-ка я к батюшке, давно у него уже не была.

Пришла. Меня попросили погладить белье. Я глажу белье, а батюшка смотрит на меня и улыбается. Опять по­смотрит и улыбается, как-то хитровато немножечко. Ду­маю про себя, что же это он улыбается. Но он так ничего мне и не сказал. Но когда я вышла на работу после выход­ных дней, то узнала "новость": всех, кто отмечал день рождения, хотели уволить. Скандал большой был, нервов много было потрачено и слез. Мне тогда начальница сказала:

— Твое счастье, что вовремя ушла.

Только тогда до меня дошло, почему батюшка мне так улыбался. Он знал про это и меня вовремя с работы увел. Хотя ничего мне и не говорил.

Его не было рядом, но духом он все видел и оберегал.

Однажды он попросил купить нитки. Я очень стара­тельно выбирала такие, какие он просил. Когда я ему от­дала, то он взял их в руку и говорит:

— Смотри.

Взял их и поцеловал. Вот таким образом он оценил эту совсем небольшую катушечку ниток.

После этого я связала ему хороший жилет. Надменно думала, что он его будет носить, и сама себя в душе хвали­ла. Но потом узнала, что он его даже не надел. Вот было два разных послушания, и какие две разные реакции. Вот и думай теперь, что перед Богом дороже? Какое дело до Бога дошло, а какое нет. Так батюшка меня учил.

Прихожу я к нему однажды. Он сидит в колясочке на дворе, а день был летний. Мухи кругом жужжат, надоеда-

ют, а он их даже согнать не может. Веточка около коля­сочки лежит, выпала из ручек. Он сидит и не пожалуется. Ничего никому не говорит.

Я прогнала мух, дала ему в ручки веточку и говорю:

— Батюшка, ну разрешите мне пойти и разъяснить всем. Ну как у них совести хватает про вас плохое гово­рить. Вы же за свою жизнь ни мухи, ни комара не обиде­ли.

Он сначала согласился, даже письмо мне продиктовал, но потом как-то сник и говорит:

— Выгонят они тебя и даже слушать не будут.

Я вообще никогда от него не слышала, чтобы он гово­рил, что ему плохо или тяжело. Только от других узнава­ла, как ему плохо бывает. Что он болеет, что плохо спит или очень переживает из-за очередной клеветы. И сколько при этом он одновременно нес на себе "крестов" и физически и морально, одному Господу известно.

Однажды я на дороге нашла католический крест. Положила его в сторонку и пошла дальше. Потом я спросила батюшку, правильно ли я сделала, ведь крест был неправославный. На что он мне сказал, что сам он ни от каких "крестов" не отказывается. Я поняла, о каких крестах он говорил.

Однажды среди его почитателей я услышала, что батюшке являлась Матерь Божия и что он разговаривал с Ней. Спросить его: было это или нет, никто бы не решился. Но у меня закралась мысль, интересно было бы узнать, а какой Она внешности. Я почему-то представляла Ее очень высокой и красавицей необыкновенной. Да и на иконах Она выглядит всегда по-разному, а вот на самом деле, какая Она была?

Однажды меня сильно обидели, я переживала очень. Плакала сильно, но никому не жаловалась.

И на следующий день, после того как проснулась с тяжелым чувством обиды, я как-будто снова провалилась куда-то. Впечатление было такое, что это не сон, а реаль­ность: в одной церкви на иконе начал оживать на моих глазах образ Божией Матери. Она сходит с этой иконы вниз по какой-то невидимой лестнице, а я стою и от чув­ства восторга и радости только и могу кричать:

— Смотрите, смотрите, это же живая Матерь Божия!
Она поворачивает на мой крик голову и идет прямо мне навстречу, как бы плывет, не касаясь ногами земли. И единственное, что я могла запомнить из Ее слов, так это то, что Она мне сказала голосом звенящего колокольчи­ка:

— Ты хотела видеть Меня, смотри.

Она еще что-то мне говорила, но только я этого не за­помнила. И чувство такое было, что я Ее очень давно знаю, как родного человека. Я Ее не видела, но хорошо знаю. Одета Она была в голубые одежды с золотыми звез­дами и золотой каймой. Ростом Она была совсем невысо­кого, а скорее среднего. Но больше всего меня поразила Ее простота, несмотря на очень красивые одежды. Я еще подумала:

— Надо же, Царица Небесная, а какая Она простая.

Когда я проснулась, то долго еще находилась под впе­чатлением от увиденного. Душе было так тепло и радост­но. Никакой обиды я уже не чувствовала. Я понимала ду­шой, что это была Она. Но ум доказывал, что не может этого быть. Что настоящая Матерь Божия не может со мной разговаривать только потому, что мне хотелось на Нее посмотреть. Такого просто быть не может, потому что я не заслуживаю этого. И кому об этом рассказать, поде­литься. Ведь никто мне не поверит. Разрешить мои со­мнения мог только батюшка. Но как ему обо всем расска­зать, когда вокруг него столько народу, еще поймут что-то не так. Но когда я решилась все же его об этом спросить и сказала только:

— Батюшка, я видела...

То он сразу же ответил, даже не дослушав:

— Да, это была Она, Она.

Я спросила его, можно ли мне кому-нибудь рассказать, а он сказал: - Зачем?

—Ну, чтобы другие знали, какая Она.
Он улыбнулся и сказал:

—Ну расскажи, если хочешь.

Но мне, конечно, никто не поверил. Зато я сама знаю, какая Она, и это все было не без батюшкиного участия. Ведь он меня даже не расспросил ни о чем, во что Она бы­ла одета и так далее. Он просто знал, что это была Она!

Однажды мы с сестрой помогали сажать картошку со всеми другими послушниками. Вдруг она говорит мне, что-то есть хочется, сейчас бы чего-нибудь перекусить. Я говорю, что надо мысленно попросить батюшку. Батюшка был далеко и ничего слышать не мог. Но только сразу после искренней нашей просьбы батюшка всех стал звать обедать.

Сейчас даже очень сложно вспомнить, сколько раз он нам помогал. Таких случаев было очень много. От одного его слова душа сразу успокаивалась. Все переживания и беспокойства сразу проходили бесследно. Какая-то невидимая помощь от него исходила постоянно, и мы даже относились к этому, как к чему-то само собой разумеющемуся. Так было с ним хорошо, легко и просто.

Иногда он говорил сам, без всяких вопросов, предсказывал будущее. Однажды за обедом он посмотрел на меня и говорит:

— Скоро ты в Москву уедешь.

И рассказал, что меня там ждет. И я нисколько не сомневалась в том, что именно так оно и будет. А тогда я только ему ответила:

—Батюшка, а если я уеду в Москву, то вы меня не забудете?

—Нет, я тебя никогда не забуду.

А ведь это он мне сказал больше, чем за десять лет впе­ред. Много он мне сказал о том, что меня ждет в личной жизни, но ничего пока еще не произошло. Но я знаю, так оно и будет. Я этому верю, как верила всегда каждому его слову. А по его слову выздоравливали больные люди, раз­решались трудные и невыполнимые дела. Забывались обиды и разные неприятности не только у тех людей, ко­торые знали его лично, но и у тех, кто о нем только слы­шал. Он старался помочь всем, у него на всех любви хва­тало: на истинно верующего человека, который не отсту­пает от законов Божиих, и на нераскаянных грешников. Я сама видела, сколько любви было в его глазах, когда с ним рядом сидели и явно порочные люди.

Кого он не мог защитить, так это только самого себя. А у нас порой не всегда хватало ума проявить в этом свою инициативу. Раз он не просит, то значит, и не надо. Ведь чтобы попросить о помощи, нужно на кого-то пожало­ваться. А жаловаться грех, вот он все и терпел. Переживал и мучился, и все терпел, добавляя к своим физическим недугам еще и душевные страдания.

Я однажды задумалась над тем, что же будет, если ба­тюшка наш умрет? Конечно, об этом я никому не сказа­ла, только он мне ответил сам:

— Прежде чем я умру, я вас всех благословлю.

В этом я нисколько не сомневалась, что будет именно так. И на последнее в его жизни Рождество я собиралась

приехать. Но из-за своей работы я не могла не только у него бла­гословиться, но и проститься с ним. Сначала я об этом очень переживала. Но сейчас думаю, что, наверное, так надо было. Ведь я не чувствую того, что он умер. У меня сейчас такое впечатление, что он жив, но только куда-то уехал надолго, как он, путешествуя, делал это часто. И мы подолгу его не видели и не общались с ним, но всегда чув­ствовали его присутствие.

Вот и сейчас у меня такое же чувство, хотя умом, ко­нечно, я все понимаю. Что никогда уже не увижу его та­кие добрые, любвеобильные глаза. А иногда я прямо ра­дуюсь тому, что наконец-то прекратились его страдания, которые он терпел за нас на земле. Я знаю, что без своей помощи батюшка и дальше нас не оставит. Будет, как и раньше, заботиться о нас и всем помогать.

 

Она "окуривала квартиру";