ЭКОНОМИЧЕСКАЯ И НАЛОГОВАЯ ПОЛИТИКА

Сравнительный анализ экономической политики двух стран помогает глубже скорректировать банальные представления о французском «абсо­лютизме» и английской «ограниченной монархии». Обе монархии исполь­зовали свои ассамблеи для того, чтобы гарантировать займы: английские монархи брали в кредит у парламента в Вестминстере, а французские — у провинциальных штатов, особенно у штатов Лангедока. Хотя принято считать, что этим уникальным преимуществом обладала только англий­ская корона, Бурбоны существенно расширяли свои кредиты, регистрируя основные займы в парламенте. И парламенты и штаты были заинтересова­ны в экономическом развитии гораздо больше, чем правительство. Кроме того, они занимались строительством дорог и каналов, хотя там, где про­винциальные штаты больше не существовали, французской короне прихо­дилось издавать указы от своего имени.

В дискуссии обычно звучит словосочетание «экономическое регулиро­вание»: оно звучит так, что возникает ощущение, будто такими вещами и занимались «абсолютистские» правительства. Но тогда Англия и респуб­лика Соединенных Провинций окажутся столь же «абсолютистскими» го­сударствами, как и Франция, поскольку хотя там и не составляли грандиоз­ных программ, которые любил составлять Кольбер, контроль за торговлей и промышленностью был не менее жестким. Планы Кольбера легко преуве­личить. Нет свидетельств о его намерении регулировать все проявления экономической деятельности, начиная с инициатив крупных торговых ком­паний и заканчивая ткацкими станками деревенских старух. Если приме­нять этот критерий последовательно, то Францию более не следует считать «абсолютистской». После 1760 года контроль за торговлей стал быстро ослабевать. Согласно эдикту Шуазеля от 1763 года иностранным судам разрешалось перевозить грузы во французские колонии и обратно: это был первый серьезный удар, нанесенный старой колониальной системе. Другой эдикт — от 1764 года — был серьезным шагом по направлению к свободной торговле зерном. Пока Франция экспериментировала с экономикой, осно­ванной на принципе Шззег-^агге, в Англии создавалось новое поколение меркантилистских механизмов. Ранее историки недооценивали роль пра­вительства в английской промышленной революции. Вмешательство госу­дарства, принимавшее форму парламентских статутов, было решающим фактором безопасности капиталовложений.^[190]

Тщательный анализ французской налоговой политики также не дает ос­нований называть ее «абсолютистской». Во Франции, как и в Англии, од­ним из главных ограничений, которые налагались на королевскую власть, было право налогоплательщиков отказаться предоставить короне то, что считалось ее доходами. По собственному желанию Бурбоны могли вводить налогов не больше, чем Стюарты или короли Ганноверской династии. Для Людовика XIV момент истины настал после введения капитации (1695) и десятины (1710). При сборе этих налогов применялся революционный критерий платежеспособности. Введенные по государственной необходи­мости в военное время, эти подати по решению судей должны были быть упразднены после окончания чрезвычайной ситуации. Неудачная попытка короля сделать их постоянными свидетельствовала о неспособности коро­ны нарушать права собственников. Представление о том, что французский народ сгибался под тяжестью налогового бремени, налагаемого «абсолют­ным» монархом, — всего лишь миф. Население Англии равнялось одной трети населения Франции, валовый национальный продукт был вполовину меньше, а знать платила более низкие налоги — и при этом правительство Ганноверской династии получало те же доходы, что и Бурбоны.^[191]

Брюэр придает дискуссии неожиданное направление. Он подчеркивает: столь совершенный фискально-милитаристский аппарат сформировался в Англии именно потому, что после 1688 года она была парламентской мо­нархией. От 75 до 85 процентов средств ежегодно расходовались на нужды вооруженных сил — столько же, сколько в Пруссии, и больше, чем во Фран­ции. На тридцать шесть человек приходился один военный — больше, чем и в Пруссии, и в России. Армия Георга II ежегодно потребляла 65 ООО тонн муки на пудру для париков. Налоговых чиновников при этом короле было больше, чем во Франции или в России.[192] Мы приводим эти данные для того, чтобы показать: если нужно было получить средства на военные нужды, парламентарные учреждения действовали более эффективно, чем «абсолю­тизм». Это может говорить как о неумении наладить отношения с представи­тельными органами, так и об отсутствии подобных попыток. Брюэру удается доказать только то, что репрезентативные органы делали монарха сильнее, а не слабее. Для этого их и создали в XIII столетии. Французские государи знали об их преимуществах и часто проявляли желание видеть эффективно действующие представительства. Для периода французского «абсолютиз­ма» следует написать другой сценарий, который отразил бы процесс поиска действенных консультативных механизмов в сложном по составу государ­стве, где юрисдикции пересекались, аномалии являлись нормой, и этому плохо замаскированному хаосу требовалось лишь умелое управление.