Социальные движения в XVII в.

Тяжелые условия жизни и социальные противоречия средневекового общества не раз порожда­ли острые конфликты. Однако крестьяне упорно и умело использовали все возможности сопротив­ления крепостничеству и государственному гнету. Они имели право обращаться в суд и часто им пользовались, особенно в случае посягательств на их земли в XVI—XVII вв.: только по одному такому делу несколько поколений крестьян с переменным успехом судились с Антониево-Сийским монас­тырем с 1572 по 1649 г., пока окончательно не проиграли дело. Но иногда такие процессы крестьяне все же выигрывали. При поземельных описаниях крестьяне утаивали от писцов до 10 % обраба­тываемой ими земли — ведь приезжим из столицы писцам невозможно было учесть все небольшие «починки» и «заимки» среди лесов. При переходе к подворному обложению крестьянские и посад­ские семьи переставали делиться и оставались жить под одной крышей, чтобы меньше платить.

Здесь крестьяне использовали противоречие интересов государства и «своих» помещиков: ведь чем больше доходов забирали налоги, тем меньше оставалось на долю владельца. Поэтому пос­ледние «утаивали» и «не выдавали» хитрости своих крепостных. Крестьяне же, в свою очередь, предпочитали не распахивать учтенные в писцовых книгах обложенные налогами земли, но зато охотно брали в аренду под оброк не облагаемые налогами помещичьи «пустоши». Порой крестья­не складывались и давали взятки писцам за «сокращение» в документах размеров их пашни или просто не пускали их к себе, чтобы те не зафиксировали увеличения населения села.

В приграничных районах местные жители и беглецы использовали потребность государства в создании системы обороны. Они стремились записаться в качестве «вольных людей» на военную службу; попытки вернуть таких обратно в «тягло» встречали отпор при попустительстве местных воевод. Здесь крестьяне могли даже явиться «скопом» к помещику и силой привести его «ко кресту», что тот не будет требовать их возвращения. В отношениях с властями и помещиками всегда использовалась сила общины или посадского «мира», предохранявших своих членов от окончательного разорения; известны случаи, когда коллективный отпор «всем миром» заставлял помещика отказываться от увеличения оброка или барщины.

Наконец, огромные неосвоенные территории всегда давали возможности для бегства; но в Си­бирь или на Дон уходили далеко не все, а только самые сильные и дерзкие. Обычные «семьянистые» крестьяне стремились уйти не в казаки, а к богатому и знатному боярину или во владения влиятель­ного монастыря в расчете на льготы и укрытие от властей. Другой путь беглецов лежал на посад, где было легче укрыться, найти работу и прокормиться «всякими промыслы»; в случае опасности приходилось уходить еще дальше — про беглецов помещики писали, что они «живут перебегая».

Так родилась в XVII в. популярная в крестьянской среде легенда «о далеких землях», где нет помещиков и чиновников, где «земляные плоды всякие весьма обильны бывают: родится виног­рад и сорочинское пшено, и другие сласти без числа». Эту счастливую землю — «Беловодье» — крестьяне искали на Амуре в «Даурской земле», за Дунаем, на Алтае, в Китае и других краях. Такие пассивные формы протеста усиливались тогда, когда открытая борьба была невозможна. Во время массовых крестьянских и городских выступлений на первый план выдвигались другие лозунги и социальные требования.

Характерной особенностью нашей истории было существование на границе государства ка­зачьих «республик» на Дону, Волге, Урале, Северном Кавказе, Запорожье. Казаки жили за счет промыслов (рыболовство, скотоводство), но этих средств не хватало, и основным казачьим «про­мыслом» стали походы за добычей на «бусурман» Крыма, Турции, Ирана. При этом они не раз грабили на Дону и на Волге царские и купеческие караваны, угоняли скот у соседей-кочевников. В то же время казакам была необходима поддержка государства, и они начали «служить великому государю»: сопровождали посольства, вели разведку, доставляли в Москву захваченных «языков» и «вести» с границы. В обмен правительство поставляло им хлеб и сукно, порох, свинец, и это «жалованье» стало важным средством воздействия на казаков. Однако до конца XVII в. полностью подчинить казаков Москва еще не могла.

Казаки успешно отстаивали свою независимость — они предоставляли убежище беглым («с До­на выдачи нет!»), как «иностранцы», посылали в Москву свои посольства-станицы, самоволь­но предпринимали походы на турецкие города или на дружественный России Иран. Казачий «круг» — собрание полноправных казаков-воинов — решал все важные вопросы: ведал дележом добычи и судом, утверждал военные походы, избирал постоянных и походных атаманов. Казаки сообща владели промыслами, под началом у «старых» казаков находились ученики-«чуры»; в об­щинах и городках имелись свои ремесленники. Развитие казачьих общин за пределами государс­тва, во враждебном окружении, и военный уклад жизни сохранил у казаков черты древнего об­щественного устройства — своеобразную «военную демократию». Эти черты — равенство, свобода от «бояр» и податей, военная удаль — привлекали на Дон и в другие казачьи общины беглецов из центра, делали лихого казака героем народных песен и сказаний.

Казачья вольница давала уже готовую организацию против наступавшего на окраины крепос­тного строя: во всех крестьянских войнах казаки выступали первыми и составляли наиболее бое­способные части в повстанческом войске. С другой стороны, казаки в XVII в. все больше попадали под влияние государства: выделялась «старшина», захватывавшая руководство войском и полу­чавшая от власти поддержку, а в XVIII в. — чины и звания. Со временем казачество превратилось в привилегированное военное сословие и использовалось уже как полицейская сила.

Еще одна важная особенность крестьянского движения XVII—XVIII в. — появление самозван­цев из народной среды и их несомненный успех: только во время Смуты объявилось не менее 15 «детей» Ивана Грозного и царя Федора. Самозванство отражало особые представления крес­тьян о роли и значении царской власти, ведь в течение столетий московские великие князья и цари возглавляли общенациональную борьбу за объединение страны и свержение татарского ига. Впрочем, возможно, эта глубочайшая вера в милостивого, справедливого и одновременно грозного царя шла еще с тех далеких времен, когда княжеская власть выделялась из недр родово­го строя, и воплотилась в былинах о Владимире Красном Солнышке. Это убеждение утвердилось в массовом сознании, и только такой «прирожденный» царь воспринимался как законный.

Когда же реальная крепостническая политика расходилась с этими представлениями, то она воспринималась как искажение царской воли злыми боярами. Крушение законной династии; на­рушение «старины» крепостническими законами; частая и непонятная смена лиц у власти — все это воспринималось как наказание и заставляло задавать вопрос: а «истинный» ли царь на пре­столе? И укрепляло веру в «избавителя», подлинного царя, который непременно должен был объявиться народу. Когда же такой претендент объявлялся (в XVII—XVIII вв. самозванцы часто предъявляли особые «царские знаки» на теле) и обещал то, чего от него и ждали, то он и воспри­нимался как добрый и справедливый, карающий злых «кровопивцев» — а следовательно, истин­ный государь, поддержка которого была не просто выгодным, а истинно богоугодным делом.

За 250 лет с начала XVII до середины XIX в. в России появилось таким образом около 100 самозванцев: некоторые сумели возглавить целые армии. Самый известный Григорий Отрепьев, сумел даже захватить московский престол. В середине XVII в. появились и настоящие междуна­родные авантюристы — такие как мнимый сын Василия Шуйского, «царевич Симеон». Под этим именем скрывался московский подьячий Тимофей Акундинов, который более десяти лет разъез­жал по соседним государствам, пока в 1653 г. не был выдан России и казнен.

Повышение налогов и злоупотребления администрации не раз вызывали восстания в горо­дах — в 1648 г. такие выступления произошли в Москве и еще в 40 посадах. Как правило, эти движения были лучше организованы. Так, весной 1650 г. одновременно вспыхнули восстания в Новгороде и Пскове. Причиной их стали массовые закупки хлеба шведскими агентами, однако гнев горожан и примкнувших к ним стрельцов был направлен прежде всего против воеводской администрации и произвола богатейших новгородских «гостей». Восставшие отстранили воевод; власть перешла к мирскому сходу и выборным старостам в земской избе, которые стремились сохранять в городах порядок и не допускать грабежей и погромов. В челобитных к царю новго­родцы жаловались на воеводу и «гостей» Стояновых, которые «норовят» шведам и вывозят хлеб. Псковское посольство в Москве подробно описало произвол воеводской администрации и выдви­нуло целый ряд требований: отменить введенные недавно налоги, не вызывать горожан на суд в Москву, выдавать жалование стрельцам сполна и вовремя.

Однако в обоих случаях восстания были прекращены, хотя псковичи несколько месяцев упор­но оборонялись от посланных на них войск. Но горожане искренне верили, что за спиной у царя дела вершат изменники-бояре; они не хотели верить подлинным царским грамотам с осуждением их действий и даже полагали, что сам царь бежал от бояр в Литву, — ив итоге поддались угово­рам. В обоих случаях все решила внутренняя борьба в городах: «лучшие люди» выступали против «меньших»; интересы стрельцов не совпадали с нуждами посадских людей.

25 июля 1662 г. в Москве неизвестные люди расклеили «письма»-воззвания: они обвиняли царского тестя боярина Илью Милославского, его родственников и крупнейшего «гостя♦-куп­ца Василия Шорина в «измене»: подделке денег и тайных связях с Польшей. Несколько тысяч москвичей двинулись в Коломенское — летнюю резиденцию царя — и потребовали выдачи «из­менников»-бояр. Застигнутый врасплох государь уговаривал подданных «тихим обычаем, чтобы они возвратилися и шли назад к Москве, а он царь, кой час отслушает обедни, будет в Москве, и в том деле учинит сыск и указ; и те люди говорили царю и держали его за платье и за пугови­цы: "Чему де верить?" И царь обещался им Богом и дал им на своем слове руку, и один человек ис тех людей с царем бил по рукам».

Причиной волнений стал финансовый кризис, вызванный неумеренной чеканкой медных денег. К тому же фальшивомонетчики наладили подпольные мастерские, благо техника чеканки была примитивной. Правительство выдавало жалованье медью, но при этом налоги, пошлины и штрафы требовало платить серебром. Результатом стала инфляция: за 1 рубль серебром давали 9 и больше рублей медью; крестьяне прекратили подвоз продуктов, и цены на хлеб на городских рынках взле­тели в 10, а местами и в 40 раз. Сбор с горожан чрезвычайного налога («пятой деньги») стал послед­ней каплей. Начался «медный бунт»: пока одни москвичи объяснялись с царем, другие разграбили двор Шорина и других купцов. Алексею Михайловичу удалось уговорить возмущенных людей. Вскоре к царю явилась новая толпа «з грозами: «буде он добром им тех бояр не отдаст, и они у не­го учнут имать сами». Но тут подоспели три стрелецких полка. В схватке в Коломенском погибло или утонуло в Москве-реке около 900 человек. Еще 18 человек были казнены после следствия; 400 «бунтовщиков» с семьями были отправлены в Сибирь.

Обычно крестьяне до конца использовали все возможности легальной борьбы: подавали коллек­тивные челобитные, отказывались выполнять повинности, просили «перевести» их в «черносош­ные» — но при этом старались избегать насилия. Лишь в крайних случаях они поднимались на открытые восстания (как это произошло в 1670—1671 гг.), хотя в таких массовых выступлениях «ядром» и наиболее активной силой всегда были не сами крестьяне, а казаки и городская голытьба.

В ходе восстания 1670-1671 гг. донские казаки под командой удалого атамана Степана Разина сумели овладеть Нижним Поволжьем с Царицыном и Астраханью, где к ним примкнули мелкие служилые люди и посадские. Войско Разина двинулось вверх по Волге, взяло Саратов и Самару; начались массовые крестьянские выступления в Симбирском, Тамбовском, Керенском, Шацком, Арзамасском, Нижегородском и многих других уездах. Однако под Симбирском повстанцы были разбиты; сам Разин был ранен и ушел на Дон, где через несколько месяцев был схвачен верны­ми правительству казаками, привезен в Москву и казнен в июне 1671 г. на Красной площади. На Волге сопротивление продолжалось еще долго, пока правительственным войскам не удалось занять в ноябре 1671 г. главную базу восставших — Астрахань. Карательные отряды подавили главные очаги восстания в Поволжье. «Кругом стояли виселицы; на каждой из них висело че­ловек 40-50. В другом месте валялось множество обезглавленных, плавающих в крови трупов. В разных местах находились посаженные на кол...» — так описывал свидетель-иностранец рас­праву с повстанцами в Арзамасе, где были казнены тысячи людей.

В рассылаемых воззваниях — «прелестных грамотах» — содержался призыв ко всем «кабаль­ным и опальным»: «Богу и государю послужить, да и великому войску, да и Степану Тимофее­вичу». Это значило: «С Волги идти в Русь против государевых неприятелей и изменников, чтоб им из Московского государства вывесть изменников бояр и думных людей и в городех воевод и приказных людей... и чорным людем дать свободу», — так говорил сам атаман в речи на каза­чьем кругу перед походом на Астрахань. Разин обещал «передрать» все дела в Кремле (в глазах неграмотных крестьян и посадских «бумаги» были символом кабалы и всевластия «начальных людей») и искоренить «мирских кровопивцов».

В то же время сам Разин распространял слух, что в его войске находится царевич Алексей Алек­сеевич, который с атаманом «по нашему великого государя указу идет снизу Волгою к Казани и под Москву, для того, чтоб побить на Москве и в городех бояр наших и думных и ближних, и при­казных людей, и дворян и детей боярских и стрельцов, и всякого чину служивых и торговых людей бутто за измену». Собирался Разин «посадить на Москве на патриаршество по-прежнему» сослан­ного Никона. Успехам разинцев способствовало то, что на их сторону переходили рядовые служи­лые люди, часто испытывавшие на себе произвол бояр и «начальных людей». На сторону восстав­ших часто переходило и бедное сельское духовенство, немногим отличавшееся от своих прихожан. Попы встречали разинцев «с образами и с хлебами»; они же, как самые грамотные, читали вслух «прелестные письма». А предприимчивые горожане наладили торговлю с «воровским» войском — как посадский человек Микитка Глинкин, который «покупал у казаков под Царицыном шелк [...]. А с ним и многие другие торговые люди».

Призывы пробуждали накопившуюся ненависть «кабальных и опальных» ко всякого рода угнетателям — помещикам, воеводам и прочим «начальным людям», чиновникам-приказным, а нередко и к выполнявшим их приказы служилым людям. Стекавшиеся в Москву донесения сообщали, что разинцы «в городех воевод и приказных людей казнили», а также «дворян и детей боярских и жен их, и детей и их людей, и крестьян многих порубили, и села и деревни и домы их пожгли и разорили без остатку».

Однако, несмотря на призывы «восстановить» патриарха Никона, отряды восставших порой грабили «в церквах на иконах оклады и церковную утварь и всякую монастырскую казну», и имущество, оставленное в монастыре для сбережения, «и священников и иноков и инокинь му­чили розными муками»; сам атаман и его казаки демонстративно не соблюдали постов. В городах Разин «приказные дела велел все зжечь», и казнил «не токмо что природных честных людей, но стрельцов и салдат и людей боярских».

В захваченных городах и селах вводились казачьи порядки. Взяв Астрахань, разинцы «аст- раханцев домы разорили и животы пограбили»; имущество свезли за город на стан в курени для дележа. Прекращался сбор податей; победители «на кабацком дворе государево кабацкое питье розграбили и выпили». Царских воевод сменяли сходки по образцу казачьих «кругов», появля­лась выборная «казачья администрация»: атаманы, сотники, есаулы.

Уничтожение государственного аппарата и «показаченье» населения вряд ли можно считать шагом к новому общественному устройству; это было скорее возвращение назад, к патриархаль­ному равенству «военной демократии», попытка защитить старое, простое общественное устройс­тво от социальной розни и наступления «приказных людей» и «бумаг». Лихие казаки-разинцы не мыслили себе «воли» без грабительских морских походов «за зипунами». У других борьба с угнетателями быстро превращалась в планы «идти в русские городы и побить бояр и жон их и детей и домы их розорять». Многие разинские атаманы вслед за помещиками и их приказчика­ми начинали грабить и «лутчих», т.е. зажиточных крестьян.

И в то же время восставшие не представляли себе государства без царя, патриарха, да и «на­чальных людей» они делили на плохих и «добрых». Тем более, что и сам Разин не предполагал радикальной ломки существующего социального устройства и приглашал «дворян и детей бояр­ских и мурз и татаровей... стоять за дом пресвятые Богородицы и за всех святых и за великого государя и за благоверных царевичев, и за веру православных крестиян, и вам бы, чернь, тех дворян и детей боярских и мурз и татар ничем не тронуть и домов их не разорять».

Опыт «удачных» крестьянских восстаний в Болгарии (XIV в.), Китае (XVII в.) показывает, что ликвидация существовавших структур в условиях незрелости или отсутствия нового социально- экономического уклада не приводила к ускорению общественного развития. Так, и на Украине в середине XVII в. казацко-крестьянское движение под руководством Богдана Хмельницкого лик­видировало польское феодальное землевладение и администрацию, но затем началось формиро­вание «новой» знати уже из числа казацкой «старшины». А те, кто в нее входили, быстро стали землевладельцами и добились ограничения крестьянских вольностей, вплоть до окончательного утверждения крепостного права в 1783 г.

Однако каждая такая победа феодально-крепостнического строя в конечном итоге приводила к новому обострению ситуации и попыткам «верхов» искать выход сначала путем мер частичных, а затем и принципиальных. Кроме того, неудавшиеся выступления оставались в памяти крестьян, легендах и песнях, давали надежду на свободу и силы для сопротивления.