политики и технократы в постиндустриальном обществе 4 страница

В. Университеты и научно-исследовательские институты

Г. Социальная сфера (больницы, службы быта и т.д.)

Д. Военные Ш.Контролирующая система: политическая организация общества

А. Высший эшелон власти

1. Аппарат президента

2. Лидеры законодательной власти

3. Руководители бюрократии

4. Высшее военное руководство

Б. Политическе группы: социальные объединения и группы давления:

1. Партии

2. Эдиты (научная, академическая, деловая, военная)

3. Мобилизованные группы:

а) функциональные группы (деловые, профессиональные, группы, выделяемые на основе специфики труда)

б) этнические группы

в) узконаправленные группы:

(1) функциональные (мэры городов, бедняки и т.д.)

(2) группы носителей специфических интересов

(молодежь, женщины, гомосексуалисты и т.д.).

С точки зрения статуса (престиж, признание и, возможно, до­ходы) класс профессионалов может стать высшим классом нового общества, но в самой его структуре отсутствует потенциал для формирования нового класса как на основе корпоративных харак­теристик нового экономического класса, так и нового политиче­ского класса, претендующего на власть. Причины этого становят­ся очевидными после изучения вышеприведенной схемы.

Класс профессионалов, как я его определяю, состоит из четы­рех сословий: научного, технологического, административного и культурного⁷. Хотя эти сословия в целом связаны общим этосом, они не имеют объединяющих их глубинных интересов, за исклю­чением совместной защиты идеи познания; фактически их мно­гое разделяет. Научное сословие осуществляет фундаментальные исследования и, естественно, озабочено поиском путей защиты условий их проведения, свободных от политического и любого

⁷ Идея разделения на четыре сословия заимствована из весьма заметной книги: Price D.K. The Scientific Estate. Cambridge (Ma.), 1965. Д.Прайс выделя­ет четыре функции правительства — научную, профессиональную, администра­тивную и политическую — и преобразует каждую из них в качестве идеального типа в отдельное сословие. Мои разногласия с Д.Прайсом лежат в двух плос­костях: я думаю, что сословия могут быть более точно определены как соци­альные группы, нежели как функции; что более важно, я не считаю, что поли­тическая функция логично поставлена в один ряд с другими, так как я рас­сматриваю ее в качестве контролирующей системы всей социетарной структу­ры. В терминологическом отношении там, где Д.Прайс употребляет понятие “профессиональный”, я применяю слово-технологический” (подразумевая при­кладные знания), поскольку использую его для более широкого обозначения всего класса; я также выделяю и культурологическое сословие, чего не делает Д.Прайс. Тем не менее я испытываю по отношению к нему чувство глубокой признательности.

 

другого внешнего влияния. Технократы, будь то инженеры, эко­номисты, физики, основывают свою работу на системе кодифицированных знаний, но применение таковых для социальных иди/ хозяйственных целей оказывается ограниченным политикой об­щественно-экономических структур, к которым они принадлежат. Управленческие сдои заняты руководством организациями, и они связаны как эгоистическими интересами самой организации (ее сохранением и расширением сферы ее влияния), так и выполне­нием социальных задач, и могут входить в конфликт с любой другой профессиональной общностью. Культурное сословие — представители искусств и религиозные деятели — выражает себя в символизме (пластическом иди идейном) форм и понятий; од­нако в том случае, если оно будет в большей степени увлекаться понятийным символизмом, оно может входить во все более враж­дебное состояние по отношению к технократам и управленцам. Как я уже отметил в Предисловии, осевой принцип современной культуры с ее сосредоточенностью на личности является антиномичным и антиинституциональным и потому враждебен принци­пу функциональной рациональности, который в целом определяет специфику применения знаний технологическим и админист­ративным сословиями. Таким образом, в постиндустриальном обществе все больше обнаруживает себя отрыв от социальной структуры, который неизбежно влияет на взаимосвязи и даже ” затрагивает корпоративное сознание четырех профессиональных сословий⁸.

В то время как классы могут быть расположены горизон­тально по статусному принципу (возглавляемые четырьмя про­фессиональными сословиями), общество организовано верти­кально по принципу разделения на ситусы, которые являются действительным фокусом профессиональной активности и ин­тересов. Я использую не вполне привычный социологический термин ситусы, чтобы подчеркнуть тот факт, что в повседнев­ной деятельности взаимодействие и конфликт интересов проис-

 

8. Легко заметить, что наиболее экстремистские формы “нового сознания”, выраженные, например, в работах: Rozsak Т. The Making of a Counter-Culture. [N.Y., 1964] или Reich Ch. The Greening of America. [N.Y., 1970], — отличаются

открытой враждебностью не только по отношению к сайентизму, но и к науке в целом.

 

Ходят скорее между организациями, к которым относятся люди, нежели между более расплывчатыми классами иди статусными группами. В капиталистическом обществе собственники иди бизнесмены, взятые как класс, сосредоточены исключительно в коммерческих фирмах иди корпорациях, и, таким образом, ста­тусные и ситусные группы совпадают. В постиндустриальном обществе, однако, члены четырех профессиональных сословий входят в состав различных ситусов. Ученые могут работать на предприятиях, в государственном аппарате, университетах, в сфере услуг иди в военной области (хотя значительная часть “чистых” ученых может быть найдена в университетах). Анало­гичным образом распределены технократы и управленцы. Из-за этого “разброса” вероятность чистого корпоративного созна­ния, способного к яркому политическому выходу, имеет тен­денцию к уменьшению.

Наконец, если важнейший исторический поворот последней четверти века сводится к подчинению экономической функции социальным целям, то политическая система неизбежно превра­щается в контролирующую структуру общества. Но кто управля­ет ею и в чьих (или каких) интересах? Прежде всего это измене­ние может означать, что традиционные социальные конфликты просто сместились из одной сферы в другую, что борьба тради­ционных классов в сфере экономики, где люди добивались срав­нительных преимуществ в статусе, привилегиях и влиянии, в на­стоящее время переместилась в сферу политики, и по мере этого процесса группы носителей специфических интересов и этниче­ские группы (бедные и черные) сейчас стремятся подучить по­средством политических действий привилегии и преимущества, которые они не в состоянии приобрести в экономической сфере. Именно этот процесс происходил в последние годы, и он будет продолжаться в будущем. Второй, и в структурном отношении более глубокий, сдвиг сводится к тому, что в постиндустриаль­ном обществе ситусы в большей мере, чем статусы, будут пред­ставлять собой зоны сосредоточения основных политических интересов. В какой-то мере это проявляется в уже знакомом фе­номене групп давления. Однако в постиндустриальном обществе более вероятно, что именно ситусы достигнут больших корпора­тивных связей между собой и станут главными претендентами на общественную поддержку и основными факторами, определяющими государственную политику⁹. И тем не менее те же силы, которые восстановили примат политической системы в техноло­гическом мире, создали обстановку, при которой потребовалось определить ряд взаимосвязанных целей этого процесса и четко сформулировать общественную философию, которая представ­ляла бы собой нечто большее, чем сумму политических амбиций людей, объединенных по принципу единой сферы общественной деятельности иди социальных групп. В попытках создания этой взаимосвязи можно обнаружить зачатки конституирующих прин­ципов профессионального класса постиндустриального общества.

Новая социальная система, в отличие от того, что утверждает К.Маркс, не всегда зарождается в недрах старой, но в ряде слу­чаев вне ее. Основу феодального общества составляли дворяне, землевладельцы, военные и священнослужители, чье богатство было связано с собственностью на землю. Буржуазное общество, зародившееся в XIII веке, сложилось из ремесленников, купцов и свободных профессионалов, чья собственность состоит в их квалификации или их готовности идти на риск и чьи земные цен­ности совершенно несовместимы с уходящей театральностью ры­царского стиля жизни. Однако оно зародилось вне феодальной землевладельческой структуры, в свободных общинах иди горо­дах, которые к тому времени уже освободились от вассальной зависимости. И эти маленькие самоуправляющиеся общины ста­ли основой европейского торгового и индустриального общества¹⁰.

⁹ Ограниченность данного анализа определяется тем, что хотя постиндуст­риальное общество по своей социетарной структуре становится в значительной степени функциональным обществом, политическая система не организована по функциональному принципу. Так, существующие традиционные географи­ческие районы и соответствующее рассредоточение людей означают, что поли­тические вопросы в каждый конкретный момент более всепроникающи, чем интересы какой-либо статусной или ситусной общности. Это также указывает на то, что ситусные группы, как и группы давления, действуют прежде всего через лоббирование законодательной и исполнительной власти, нежели воздей­ствуют напрямую через механизм выборов. Реальность серьезно усложняет любые идеальные представления.

¹⁰ Парадокс состоит в том, что прогресс этого общества начался только после того, как его корни, уходящие в замкнутую хозяйственную жизнь общи­ны, были подорваны широкомасштабной индустриализацией, когда появление отдельных отраслей промышленности дало возможность покупать сырье в од­ном городе и продавать продукцию в другом, процессом, который пробивал

себе путь как сквозь отжившие феодальные порядки, так и регулирующие огра­ничения цехового строя, и развертывался параллельно с политической центра­лизацией нарождающегося национального государства в рамках абсолютной монархии.

 

 

Такой же процесс происходит в настоящее время. Корни пост­индустриального общества лежат в беспрецедентном влиянии науки на производство, возникшем в основном в ходе преобразо­вания электроэнергетической и химической отраслей промыш­ленности в начале XX века. Но, как заметил Р.Хейдбронер: “на­ука, как мы знаем, зародилась задолго до капитализма, но не получала своего полного развития до тех пор, пока капитализм прочно не встал на ноги”. И наука как квазиавтономная сила будет развиваться и после капитализма. Исходя из этого можно сказать, что научное сословие — его форма и содержание — яв­ляется монадой, содержащей в себе прообраз будущего общества*.

2. БУДУЩЕЕ НАУКИ

ЭТОС НАУКИ

Хотя идея науки восходит еще ко временам Древней Греции, организация научных работ в основном начинается в XVII веке созданием академий или научных обществ, находившихся на со­держании богатых меценатов и развивавшихся вне университет­ской системы, с целью поощрения научных исследований. Ин-

 

* Этот подход предложен Р.Хейдбронером (см.: Heilbroner R. The Limits of American Capitalism. N.Y., 1966. P. 115). Он утверждает: “...Аналогично первым проявлениям зарождающегося рынка в эпоху средневековья, наука и созданная на ее основе технология возникают как огромная подземная река, извилистое течение которой прорывается на поверхность в эпоху капитализма, но которая берет начало из весьма далеких истоков. Однако сходство на этом и заканчива­ется. При наличии рыночных отношений река научных перемен, выходя на по­верхность, должна прокладывать свое русло в сложившемся социальном ланд­шафте, что, как и в случае денежных отношений в период средневековья, глубо­чайшим образом изменяет привычные очертания местности. Таким образом, если мы зададимся вопросом, существует ли какая-то сила, которая может стать со временем достаточно мощной, чтобы подорвать систему привилегий и функ­ций капитализма и создать на ее месте собственные институты и социальные структуры, Мы должны признать, что только одна сила является решающей в

 

 

ституционализация научных работ, однако, развивается только с учреждением национальных академий, как во Франции в конце XVIII столетия, и развитием наук в университетских центра, начавшемся в Германии в XIX веке, а также с созданием науч­ных лабораторий при университетах, которые стали центрами научных сообществ в конкретных областях знаний¹²

Несмотря на то, что университеты действовали в рамках госу­дарственной системы — в Германии и Франции университеты и академии были государственными организациями, а их профессо-

 

¹² Вопрос о начальных стадиях организации науки кратко, но ясно изложен в работе: На;; A.R. The Scientific Revolution, 1500-1800. L., 1954. Chap. 7; об институционализации науки в последние два столетия см.: Ben-David J. The Scientist's Role in Society. Englewood Cliffs (N.J.), 1971. И.Бен-Дэвид следующим образом описывает новую роль университетов: “Начиная с середины XIX века, лаборато­рии ряда немецких университетов стали научными центрами, а в некоторых слу­чаях виртуальным средоточением первоклассных научных умов того времени, ведущих исследования в тех или иных областях. Либих в Гессене и И.Мюллер в Берлине, вероятно, первыми приходят на ум среди ученых такого уровня, кото­рые работали совместно с огромным количеством талантливых учеников и после­дователей в своей узкой области в течение долгого времени, всецело отдаваясь своему делу до тех пор, пока не добивались ведущих позиций в мировой науке. К концу века лаборатории некоторых профессоров стали настолько известными, что самые способные выпускники университетов со всего мира приезжали сюда на некоторое время. Перечень студентов, работавших в этих лабораториях, зача­стую включал практически всех видных ученых следующего поколения...

Эти незапланированные и непредсказуемые процессы были более решитель­ным шагом в деде организации науки, чем предшествовавшая ему реформа на­чала XIX века. Исследовательская работа становится регулярной сферой дея­тельности, и ученые в целом ряде областей начинают создавать более тесные сети общения между собой, чем раньше. Их ядрами стали университетские ла­боратории, готовившие многих талантливых студентов и способствовавшие ус­тановлению между ними личных взаимоотношений, эффективных форм тес­ных связей, что положило начало сознательно сконцентрированным и скоорди­нированным исследованиям в отдельных областях науки” (Ben-David J. The Scientist's Role in Society. P. 124-125).

 

pa были государственными служащими, — истинная автономность науки, как самоуправляющегося сообщества, распространялась на выбор направлений исследования, дискуссии относительно значи­мости того иди иного знания, признание научных заслуг и при­суждение званий и степеней. Эта автономия является центром этоса — и организации — научной деятельности.

И тем не менее, хотя моральная сила науки заключена в этосе саморегулирующегося научного сообщества, рост научного со­словия в годы после окончания второй мировой войны, когда и зародилось постиндустриальное общество, изменил науку в та­кой степени, что возник коренной разрыв между сутью и тради­ционными методами организации науки и реальностью ее струк­туры и роли как Большой науки. Именно это разделение ставит вопрос: не может ли парадокс возникновения капитализма (см. примечание 10) быть повторен во взаимодействии науки и госу­дарства и не могут ди традиционные этос и имидж науки иметь иное значение в постиндустриальном обществе?

Научное сообщество — уникальное явление человеческой ци­вилизации¹³. У него нет идеологии, так как у него нет набора постулируемых догм, но у него есть нравственные устои, кото­рые предопределяют неписаные нормы поведения. Это не поли­тическое движение, в которое можно вступить по желанию и стать полноправным членом только на выборной основе, но движение, для принадлежности к которому необходимы талант и убежде­ния. Это не церковь, где элемент веры базируется на догме и уходит в таинство, однако вера, страсть и таинство присутству­ют, хотя они направлены на поиск объективных знаний, пред­назначение которых состоит в том, чтобы проверять и ниспро­вергать старые верования. Как почти каждое человеческое уч­реждение, оно имеет свою иерархию и систему привилегий, но

¹³ В своем изложении традиционного имиджа — и внутренней логики — науки я основывался главным образом на работах: Polanyi M. The Logic of Liberty. Part 1. L., 1951; Weber M. Science as a Vocation // From Max Weber. N.Y., 1946;

и Merton R.K. Social Theory and Social Structure. Glencoe (111.), 1957. Chap. 15 и 16.

Это представление является идеальным типом и, как таковое, иногда про­тиворечит действительности. Скептическая точка зрения по этому вопросу со­держится в работе: Rothman R.A. A Dissenting View on the Scientific Ethos // British Journal of Sociology. Vol. XXIII. No. 1. March, 1972.

 

этот порядок уникальным образом базируется исключительно на результатах и их одобрении научными авторитетами, а не на на­следовании, возрастном цензе, грубой силе или изощренных ма­нипуляциях. В общем, оно представляет собой разновидность социального контракта, но в форме, которую не предвидели Т.Гоббс иди Ж.-Ж.Руссо, так как, хотя и существует доброволь­ное подчинение сообществу и возникающее на этой основе мо­ральное единение, суверенитет не возникает насильственным пу­тем, а совесть остается индивидуальным делом каждого. По сво­ему образу научное сообщество ближе всего к идеальному древ­негреческому полису — республике свободных мужчин и жен­щин, объединенных общей целью поиска истины.

Наука, как и религия, определяет ступени на жизненном пути. “Человек становится членом гражданского общества самим фак­том своего рождения и оказывается полноправным гражданином, достигая определенного возраста. Но иначе обстоит дело в науч­ной Республике, где необходимо тщательно искать своего места, которое даруется только избранным”. Именно так Б. де Жувенель описывал начало этого процесса. Человек живет в рамках великой традиции, сформированной из ошибок и успехов прошлого. Пер­вой значительной ступенью становится университет. В школе уче­ник может заучивать доктрины, научные истины, “мертвые азы” науки. Университет же стремится к тому, чтобы студент осознал всю относительность знания и его вечно изменяющийся характер.

Быть ученым — значит быть учеником. Как и в искусстве, здесь иногда встречаются оригиналы или самоучки, но человек достигает научной квалификации благодаря руководству учите­ля. “В великих шкодах науки, — пишет М.Полани, — привива­ются наиболее важные навыки научного поиска. Повседневная деятельность учителя раскрывает их способному студенту и пе­редает ему также некоторые интуитивные знания, которыми он руководствуется в своей работе... Вот почему нередко великие ученые следуют за своими великими учителями в качестве учени­ков. Работа Э.Резерфорда несет на себе четкий отпечаток школы Дж.Дж.Томсона. Между тем не менее четырех Нобелевских лау­реатов в свою очередь являются непосредственными учениками Э.Резерфорда...”

Если существует наставничество, то есть и последователи. До­статочно познакомиться с книгой В.Гейзенберга “Физика и за ее пределами”, чтобы понять, что в 1920-х годах специалистам-ядер­щикам передалось все мироощущение авангардистского движения. Молодые физики устремились в Гёттинген, Берлин, Копенгаген и Кембридж учиться у великих ученых и участвовать в захватываю­щей перестройке вселенной. Они ощущали свою принадлежность к особой системе и поддерживали близкие личные взаимоотноше­ния. Впечатляет атмосфера сотрудничества и в то же время сопер­ничества, в которой ученые, работавшие на передовых рубежах физики, такие, как Н.Бор, П.Дирак, Э.Шрёдингер, В.Гейзенберг, В. Паули находили друг друга, чтобы обменяться идеями и погово­рить о физических проблемах; где такие корифеи, как Н.Бор, чув­ствовали возможности молодых и приглашали их к сотрудниче­ству либо вели с ними продолжительные беседы, позволявшие про­верить и прояснить их взгляды¹⁴.

Ключевым моментом науки является определение предмета исследования. Последнее есть попытка решить вопрос, который не “задан”, но сам по себе составляет проблему. Начало иссле­дования основывается на предположении, что доныне неизвест­ные, но реальные силы являются связующим звеном совершен­но различных феноменов, и научный метод сужает проблему до нескольких альтернатив, дающих возможность проведения опыт­ной проверки. Теория — это не механический алгоритм, кото­рый лишь перебирает все возможные перестановки или комби­нации, а представляет собой гипотезу, которую необходимо про­верить. Если ученому не удалось провести этот эксперимент с особой тщательностью, то он, может быть, и приблизится к ис-

¹⁴ В этом отношении наука подобна многим интеллектуальным иди художе­ственным сообществам, где живописцы иди писатели творчески общаются друг с другом, а чувство общего интереса активизирует их работу. Примером может служить сообщество живописцев-абстракционистов 1950-х годов, когда такие художники, как Хофман, Подлок, де Кунинг, Стидл и Мазерведд, доведи техни­ку нанесения краски — то есть эффект текстуры как измеритель живопи­си — до формальных пределов самой живописи и таким образом по существу исчерпали эту парадигму. Тем не менее, несмотря на то что они общались друг с другом (хотя Стилд и был отшельником), они не образовали сотрудничающей группы для решения художественных проблем или придания завершенности некоей стадии интеллектуальной традиции. Наука же — это проверка скоорди­нированных знаний в рамках устойчивой парадигмы. Сколь бы ни были индиви­дуализированы исследования, их результаты призваны дать исчерпывающее из­ложение, если не доходчивые ответы, в определенной области.

 

тине, но не сделает научного открытия в полном смысле этого слова.

Чтобы открытие было признано, оно должно подвергнуться жесткой критической оценке. Имеются “арбитры” первой ступе­ни, чье благоприятное мнение способствует публикации резуль­татов исследований в научных журналах. Существуют и высшие авторитеты, чьи слова приносят уважение и признание. В науч­ном сообществе, как и в других институтах, есть старейшины, которые зачастую входят в состав академий или других органи­зованных структур и являются его неофициальными управите­лями. “Следуя их совету, — как отмечает М.Полани, — могут затормозить или ускорить исследования на новых направлени­ях... Присуждая премии и иные поощрения, они могут наделить перспективного первопроходца авторитетом и независимостью... В течение десяти лет или около того путем подбора соответству­ющих кандидатов на профессорские должности, которые ранее были вакантными, может быть образована новая научная школа. Эта проблема может быть решена даже более эффективно созда­нием новых профессорских должностей”.

Наряду с этим процессом развивается и этос науки, осно­ванный на нормах свободного исследования. Он воспринимает­ся как обязательный "не потому, "что по техническим или проце­дурным соображениям эффективно способствует прогрессу на­учной работы, хотя это и так, но потому, что считается пра­вильным с моральной точки зрения. Этот этос, систематизиро­ванный Р.Мертоном, состоит из четырех элементов: универса­лизма, коммунального характера, бескорыстия и всепроникающего скептицизма.

Универсализм требует, чтобы карьера была доступной каж­дому талантливому человеку. Он отвергает притязания по прин­ципам личных связей или социальной принадлежности индиви­дуума, таким, как раса, национальность, происхождение или класс. Коммунализм предполагает, что знание является обще­ственным продуктом, взятым из общего наследия прошлого и свободно передаваемым будущим поколениям наследников. При­суждение в науке вновь открытому закону имени его открыва­теля (как, например, газовый закон Бойля) — это увековечение его памяти, а не право собственности. Можно запатентовать изобретение и извлечь из этого прибыль, но не теорию, которой руководствовались при данном открытии¹⁵. Научная теория пред­ставляет собой общественное достояние, и в этом смысле сво­бодное и открытое общение — необходимое условие для про­гресса знаний.

Бескорыстие — это вопрос не личной мотивации (ученые так же ревнивы в своем отношении к славе, как и другие люди, если не в большей степени, поскольку слава — их главное вознаграж­дение), а нормативных императивов. Фактическое отсутствие лжи в летописи науки — отличительная ее черта от всех других сфер общественной деятельности — в меньшей степени объясняется личными качествами ученых, нежели самой природой научных исследований. “Требование бескорыстия/ — пишет Р.Мертон, — прочно зиждется на общественном и верифицируемом характере научного знания, и это обстоятельство, как можно предположить, способствует цельности личности ученых”.

Культивируемый скептицизм подчеркивает беспристрастную скрупулезность, самоотказ от веры, разрушение стены между свя­тым и мирским, что так присуще науке. Научные знания — это не идеология (хотя они могут быть приспособлены для подоб­ных целей), а система объяснения, подлежащая постоянной про­верке. Физика Эйнштейна, как утверждали советские идеологи 30-х годов, являлась воплощением “буржуазного идеализма”, но. именно советская идеология, а не физика Эйнштейна, потерпела крах. Если наука заявляет абсолютные права на автономию и свободу, то она добивается этого посредством открытости своих результатов.

Наука — это особый вид социальной организации, предназ­наченной для достижения, по выражению Дж.Займана, “рацио­нального консенсуса мнений”. Такой же в идеале является и фун­кция государства; отличия здесь лежат на уровне процедур. В науке истина достигается через споры и критику, в процессе ко­торых вырабатывается единственно правильный ответ. В поли­тике консенсус достигается посредством торга и уступок, и окон­чательные решения являются компромиссом.

¹⁵ Так, И.А.Раби со своей работой по молекулярному излучению и Ч.Таунс г его концепцией излучения создали теорию, которая непосредственно привела к изобретению лазера. В то время как промышленные корпорации могут полу­чать из этого прибыли, наградой И.А.Раби и Ч.Таунсу явилось научное призна­ние; оба они стали лауреатами Нобелевской премии.

 

Так как ни одна комиссия, не имеющая прямого отношения к науке, не может предсказать ее будущего прогресса, кроме экст­раполяции существующих парадигм, то он может направляться только самими учеными. Таким образом, научное сообщество — это группа горячих приверженцев знания, признающих автори­тет друг друга, работающих внутри одной самоуправляющейся общины и несущих ответственность скорее перед собственными идеалами, нежели перед обществом в целом.

Процесс и этос порождают призвание. Это призвание пото­му, что, как отмечает М.Вебер: “Наука... предполагает, что ее результаты важны с той точки зрения, что "это следует знать", даже если само утверждение не может быть доказано научными методами и должно быть соотнесено с ценностями, на которые ориентируется человек. Поэтому посвящение себя науке требует качеств, имеющих надет "святости", и этос науки можно опи­сать в терминах "харизматического сообщества" ”.

Ключевым понятием в этом описании выступает сообщество науки. Именно этот термин высвечивает характерную социальную раздеденность, возникшую в последней четверти нашего столе­тия. Сообщество с точки зрения социологии — это Gemeinschaft, первичная группа, объединенная по принципу личных связей и регулирующая себя посредством традиций и убеждений. Проти­вовесом Gemeinschaft, в знакомой социологической дихотомии, выступает Gesellschaft, обезличенное общество, состоящее из вто­ричных организаций, руководимых бюрократическими правила­ми, где люди управляют другими под страхом их увольнения. Сегодня наука представляет собой как Gemeinschaft, так и Gesellschaft. Существует научное сообщество, система признания авторитетами выдающихся открытий, имеющих качества хариз-матических творческих начинаний и отвечающих нормам беспри­страстных знаний. Но существует и “профессиональное обще­ство” — широкомасштабная экономическая структура, чьей нор­мой является “полезная отдача” обществу иди предприятию (не­коммерческому или ориентированному на получение прибыли) и которая становится все больше и больше, грозя поглотить науч­ное сообщество.

Черты “профессионального общества” очевидны. В его глу­бине кроются явные черты бюрократизации: масштабы, диффе­ренциация и специализация, — исходящие от которых опаснос­ти Г.М.Эйзенбергер назвал “индустриализацией ума”. Предпри­ятие управляется — в меньшей степени в университетах, в боль­шей в исследовательских лабораториях — формальной иерархи­ей и обезличенными правилами. Люди теряют представление о целостности проблемы, решая сиюминутные задачи, утрачивают контроль над общим процессом. В результате мы имеем очевид­ное отчуждение на рабочем месте.

Внешне наука зависит от финансовой поддержки государства (“Вне всякого сомнения, — пишет Д.Прайс, — ненормальным явлением в эпоху Большой науки являются деньги”), а также от требования подчинить ее развитие “национальным нуждам”,' будь то научно-исследовательские работы в военной сфере, внедрение новых технологий, охрана окружающей среды и т.п. Вместо сво­бодного научного поиска появляется “научная политика”, кото­рая неизбежно превращается в форму “планирования” науки, планирования, не отделимого от таких экономических вопросов, как масштабы расходов на науку, измеряемых как доля в вало­вом национальном продукте, относительное распределение средств среди отраслей науки, определение приоритетов в научных ис­следованиях и т.д. Сообщество может требовать автономии, но любая значительная бюрократическая система подлежит обще­ственному или государственному контролю, или, как и любое другое финансируемое учреждение, сама ищет пути влияния на политические решения в угоду своим интересам и претендует на определенную роль в политической системе.