СОВЕТСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ: ПРОБЛЕМЫ СЕМИОТИЧЕСКОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ 2 страница

Переход к новой экономической политике (НЭПу) способствовал воз­рождению традиционной, нормальной стилистики повседневной жизни. Однако начался этот процесс отнюдь не в марте 1921 г., сразу после X съезда РКП(б), объявившего о введении НЭПа. Лишь в середине 1922 г. в стилистике жизни российских горожан можно зафиксировать появле­ние новых, отличных от военно-коммунистических, бытовых практик. Они были во многом схожи с общеевропейскими стандартами повседнев­ности 1920-х гг., что обеспечивалось существованием особой «нэповской субкультуры» со свойственными ей элементами политического и эконо­мического плюрализма. Резкость нормализующих суждений власти не могла нивелировать пестроту быта НЭПа.

«Великий перелом», объявленный И. В. Сталиным в 1929 г., ознаме­новался переходом к экстраординарным практикам повседневности в условиях мирного времени: централизованному планированию развития народного хозяйства и нормированному распределению продуктов пита­ния и промышленных товаров. Элементы «чрезвычайщины», характер­ные для эпохи гражданской войны, вновь вернулись в быт населения. Это выразилось не только во введении карточного снабжения населения, но и в возврате «жилищного передела», гонений на традиционные фор­мы городского досуга, в сломе привычного ритма труда и отдыха в связи с экспериментами по введению «непрерывки» и т. д.

В середине 1930-х гг. власть перешла к явной политике «большой сделки» и формированию «витрины» социалистической повседневности. Об этом свидетельствуют отмена карточек, прекращение нападок на мод­ную одежду и косметику, возрождение классического стиля в архитек­туре и мебели, формирование имперско-тоталитарных представлений о «шикарной» жизни. Однако многие знаки этого периода советской по­вседневности носят характер семиотических парадоксов, так как они отражают лишь черты быта привилегированных слоев советского обще­ства. Ведь «большая сделка» — политика создания роскошного быта для людей, социально ценных в представлениях сталинских властных струк­тур, — разворачивалась на фоне «большого террора». Он выражался не только в создании системы ГУЛАГа, но и в жестком контроле над повсе­дневной жизнью обычных граждан. Большинство из них выбрали глав­ной стратегией выживания уход в частную сферу.

Ярко выраженная экстраординарность быта периода Великой Отече­ственной войны: всеобщая мобилизация, введение карточной системы, эвакуация — тем не менее не изменила общей тенденции социально-бы­товой политики властных структур. Они по-прежнему стремились к фор­мированию имперско-тоталитарного стиля в повседневности больших городов. Этому должно было способствовать изменение отношения вла­сти к русской православной церкви. В советском тылу люди, ранее скрывавшие свою религиозность, стали открыто посещать храмы и церк­ви. Многие властные инициативы законодательного характера были явно направлены на возрождение традиций повседневности дореволюци­онной России. К их числу относится введение в 1943 г. раздельного обучения мальчиков и девочек в средней школе, а также ужесточение брачно-семейного законодательства.

На тоталитарно-имперских позициях строились и контуры обыден­ной жизни после окончания Великой Отечественной войны. Специфика структур повседневности в середине 1940—середине 1950-х гг. отражала процесс восстановления всех сфер социально-экономической и политиче­ской жизни страны и дальнейшего укрепления режима личной власти Сталина. Быт послевоенного времени отличался показной помпезностью и наличием резких диссонансов, выразившихся в усилении социальной и материальной дифференциации советского общества. В послевоенные годы значительно выросли доходы партийной и государственной номенк­латуры, художественной элиты, высшей научной интеллигенции. Явное неравенство способствовало развитию преступности, нищенства, спеку­ляции. Одновременно нельзя отрицать, что в обыденной жизни послево­енного времени явно ощущались приподнятость и ожидание перемен. Однако общий стиль повседневности решительно стал меняться лишь по­сле XX съезда КПСС.

Идея построения коммунистического общества, являвшаяся основ­ной в хрущевских преобразованиях, подразумевала и перестройку быта как важнейшего фактора формирования нового человека. Смена пара­дигм повседневной жизни в эпоху «великого десятилетия» была связана с десталинизацией, демократизацией, развитием научно-технического прогресса, смягчением международных отношений. Значительное влия­ние на стилистику городского быта в конце 1950—1960-х гг. оказали за­падноевропейские и американские стандарты повседневности, а также растущий престиж интеллектуального труда, и прежде всего точных на­ук. Эти факторы определяли многие сферы обыденности советского чело­века до начала 1970-х гг.

В годы «брежневского застоя» наиболее характерными чертами со­ветского быта являются «потребительская революция» и «вещизм», обретшие уродливые формы в условиях плановой экономики, резкого расслоения общества, роста дефицита и «двойной морали».

Инициированная властными структурами «перестройка», коснув­шаяся в первую очередь идеологических стереотипов, повлекла за собой и развитие деструктивных явлений в социалистической повседневности. Сначала это нашло отражение в сфере досуга. Ослабление цензуры и идеологического диктата КПСС превратило средства массовой информа­ции в проводников непривычных для советской действительности ценностей (публикация ранее запрещенной литературы, демонстрация сня­тых «с полок» кинолент, реклама, ток-шоу, конкурсы красоты). Бездей­ствие же в сфере экономики привело к инфляции и возрождению в повседневной жизни «экстраординарных» практик — нехватке продук­тов и спекуляции ими, нормированного распределения, карточек. Но­вым в быту периода перестройки стало появление первых кооператив­ных ресторанов и кафе, а также возрождение форм самоснабжения насе­ления за счет деятельности «челноков» и вещевых рынков.

Но настоящий слом повседневности произошел не после августовско­го путча 1991 г. и даже не после развала СССР в декабре того же года. Его началом стала либерализация цен и переход к рыночной экономике в январе 1992 г. К этому времени были практически уничтожены самые важные факторы, определявшие с 1917 по 1991 г. контуры повседневной жизни советского человека, — это запрет на наличие частной собствен­ности и идеологический диктат Коммунистической партии.

Издания словарно-энциклопедического жанра, как правило, не пред­усматривают какого-либо заключения. Однако попытка превращения со­ветской повседневности в некое дискретное историко-социальное полот­но подтолкнула автора к необходимости сделать определенные обобще­ния, касающиеся общих тенденций развития общества, возникшего в России после прихода к власти Коммунистической партии. Повседнев­ная жизнь российского горожанина в 1917—1991 гг. является неотъем­лемой частью советской культуры со свойственными ей репрезентанта­ми, а именно специфическим языком, системой знаков и символов. Именно в недрах повседневности, каждодневной обыденности, особого советского быта, в мире банальностей возникли такие феномены (вещи, институты, социальные категории, явления и т. д.), как, например, блат, дома Советов, излишки, колбасный поезд, лимитчики, нагрузка, онэпивание, рыбный день, самиздат, тунеядец, фарцовщик, шницель по-министерски и т. д. Во многом специфическим был и бытовой лексикон советских людей, о чем неоднократно писали филологи. Однако бытовая культура, сформировавшаяся в 1917—1991 гг., родилась не на пустом месте и не ушла в небытие. Некоторые ее элементы представляют собой лишь определенную трансформацию явлений дореволюционной россий­ской повседневности. Именно оттуда, и в особенности из кризисных си­туаций жизни российских горожан периода Первой мировой войны, при­шли в советскую действительность винные погромы, дачи, домовые комитеты, егерское белье, мещане, несуны, пивные, сберегательные кассы, рынки, хвосты и т. д. Кое-что из стилистики быта, сформировавшегося в советское время, сохранилось и в сегодняшней жизни россиян. Такими знаками и даже в некоторой мере символами повседневности 1917— 1991 гг. являются декретный отпуск в связи с родами и уходом за ребен­ком (см.: декрет), дворцы бракосочетания, дома быта, коммуналки, обмен жилой площади, отпуска, а также используемые до сих пор такие виды жилья, как бараки, сталинские дома, хрущевки и т. д.

Несмотря на то, что так называемые контуры советского быта форми­ровались под воздействием коммунистической идеологии и в условиях насильственной ликвидации частной собственности, жители российских городов испытали на себе влияние и неких общецивилизационных про­цессов, в частности модернизации. Реалии быта не позволяют полностью согласиться с распространенным ныне утверждением о том, что револю­ция 1917 г. вообще сняла «проблему модернизации с повестки дня».¹⁹ К числу модернизационных признаков, зафиксированных в советском культурно-бытовом пространстве, можно отнести секуляризацию брачно-семейных отношений после прихода большевиков к власти, отмену запрета абортов, внедрение в быт автоматизации и т. д. Безусловно, мно­гие процессы модификации повседневности, развивавшиеся в СССР и за­падных странах, были асинхронными.²⁰ Так, карточная система, ко­торая существовала в большинстве государств в период военных дейст­вий, в СССР не только продолжала функционировать некоторое время после их завершения, но и неоднократно реанимировалась в мирных ус­ловиях как удобный способ распределения. Позднее, чем в Европе, в быт советских людей вошла идея минимизации жилищного строительства. В начале 1950-х гг. рядовые европейцы уже жили в домах, где высота по­толков не превышала 2,5 м (ср.: сталинские дома). Советские же горожане приобщились к подобным «благам» лишь на рубеже 1950— 1960-х гг. Однако, несмотря на явное отставание, общецивилизационные тенденции изменения знаков и символов повседневности в XX в. просле­живались и в СССР (см.: автостоп, бар, банлон, гангстерский стиль, капрон, мини-юбка, нью-лук стиль и т. д.).

Попытка семиотического анализа бытовых реалий жизни советских людей позволяет пошатнуть и другие мифологемы. Некоторые из них являются отнюдь не порождением политической конъюнктуры, а скорее следствием специфики исследовательских приемов изучения бытовых практик. Этим, в частности, грешит и ряд блестящих с лингвистической точки зрения изданий.²¹ В них нередко встречается неправильная дати­ровка тех или иных явлений повседневности (см.: дикарь, забегаловка, коктейль, медвытрезвитель, нагрузка, общежитие, пивбар, указник и т. д.). И специалистам филологам и историкам, и обычным людям, не­равнодушно относящимся к своему еще недалекому, но изрядно иска­женному прошлому, будет интересно и полезно узнать, что вертушка — это всего лишь телефон с вращающимся диском (см.), что испанка не была основной причиной смертности в России в годы гражданской вой­ны (см.), что реклама в СССР появилась вовсе не в годы перестройки (см.), что про чипсы многие советские люди знали еще в 1960-е гг. (см.). И конечно, самым большим разочарованием будет опровержение расхо­жего утверждения о том, что в СССР «секса нет» (см.: секс)\ В целом с большой степенью достоверности можно утверждать, что повседневная жизнь советских людей, особенно в послевоенное время, испытывала серьезное влияние общецивилизационных процессов модификации бы­та, происходивших прежде всего под воздействием научно-технической революции. Иногда даже так называемые контуры советской повседнев­ности оказывались отражением явлений, известных и на Западе. Это ка­сается попыток введения нового летосчисления по образцу французской буржуазной революции, внедрения новых имен, критики вещизма и ме­щанства. Однако более существенное влияние на ментальные установки «homo soveticus» оказывали нормативные и нормализующие суждения власти и реалии социалистической экономики.

АБОРТ — на первый взгляд, данная статья больше под­ходит для словаря медицинского характера. Однако методы контроля над рождаемостью — важнейшая сфера повсе­дневной жизни человека, в которую активно вмешива­ются социальные структуры. В досоветской истории Рос­сии и государство, и церковь ревностно следили за процес­сом регулирования размеров семьи, самым радикальным средством которого был аборт. По Уложению о наказаниях 1845 г. он приравнивался к умышленному детоубийству. Вина за это преступление возлагалась и на людей, осуще­ствлявших изгнание плода, и на самих женщин. Однако число нелегальных абортов, зачастую кончавшихся увечьем, а иногда и смертью пациенток, росло, как писали россий­ские медики начала XX в., в эпидемической пропорции.

Большая группа врачей и юристов царской России пы­талась поставить вопрос о необходимости легализации абор­тов. Считалось, что женщине тем самым будет предостав­лено право самостоятельного решения судьбы будущего по­томства. В начале XX в. в Европе и США запрет абортов многими рассматривался как один из камней преткнове­ния на пути женской эмансипации. Советская республика стала первой в мире страной, легализовавшей искусственный выкидыш. Это произошло 18 ноября 1920 г. Тогда было принято соответствующее совместное постановление Наркоматов юстиции и здравоохранения РСФСР. Правда, большевики объявили аборты «социальным злом», пагуб­ные последствия которого для здоровья женщины необхо­димо разъяснять населению. Новая власть была уверена, что скоро в Советской России вообще отпадет необходи­мость в контроле над деторождением любым способом — ведь государство полностью возьмет на себя заботу о детях. О контрацепции же, как противовесе абортов, никто не за­думывался. Операция по искусственному прерыванию бе­ременности проводилась бесплатно, но без анестезии — сказывался постоянный дефицит лекарственных средств. Кроме того, считалось, что страдания, причиняемые во время операции, — расплата за избавление от плода. Эта практика продолжалась до начала 90-х гг. Но ни страх, ни боль, ни унижения не останавливали женщин.

В годы НЭПа многие воспользовались правом на избав­ление от плода в условиях медицинских клиник. В 1924 г. вышло даже постановление о формировании абортных комиссий. Они регулировали очередь на производство опе­рации по искусственному прерыванию беременности. Пре­имуществами «на аборт» вне очереди пользовались фаб­рично-заводские работницы. Основным мотивом аборта бы­ла материальная нужда. По этой причине не желали иметь ребенка почти 70% женщин.

До середины 20-х гг. советская власть либерально отно­силась к абортам. Право женщины на искусственное пре­рывание беременности зафиксировал брачно-семейный ко­декс 1926 г. В годы НЭПа в обществе существовало пони­мание, что уровень рождаемости не связан с запретом на контрацепцию или аборты. В российских городах в 1913 г. на 1000 человек родилось 37,2 младенца, в 1917-м — 21,7, в 1920-м — 13,7, а в 1923 г., после разрешения абортов, — 35,3. Но по мере строительства социализма рождаемость стала падать. В 1935 г. в СССР на 1000 человек приходилось всего лишь 30,1 грудных младенцев. В крупных го­родах дело обстояло еще хуже. В Ленинграде в 1934 г. в расчете на 1000 человек появилось всего 15,5 новорожден­ных, меньше, чем в голодном 1918 г.

С 1930 г. операция по искусственному прерыванию бе­ременности стала платной. Утверждая, что аборт наносит женскому организму непоправимый ущерб, государствен­ные структуры ежегодно повышали цены. «Абортные день­ги» правительство забирало в свой бюджет. В первом квар­тале 1935 г. только в Ленинграде доход от производства абортов составил 3 615 444 р. Повышение цен на опера­ции по искусственному выкидышу заставило многих жен­щин прибегнуть к самоабортам и помощи частных врачей. Заметно выросли показатели женской смертности от сеп­сиса.

Постановлением ЦИК и СНК СССР от 27 июля 1936 г., почти одновременно с раскручиванием спирали «большого террора», аборты в стране были вообще запрещены. Сдела­но это было, как гласил документ, по «многочисленным за­явлениям трудящихся женщин». Советское правительство, как когда-то царская власть, ввело целую систему наказа­ний за совершение искусственных выкидышей. Репрессиям подвергались не только лица, подтолкнувшие женщину к принятию решения об аборте, не только медики, осущест­вившие операцию, но и сама женщина. Сначала ей грозило общественное порицание, а затем штраф до 300 р. Средняя зарплата тогда составляла примерно 280 р.

За 1936—1938 гг. число абортов сократилось в три раза. Но рождаемость за это же время повысилась всего в два раза, а в 1940 г. упала до уровня 1934 г. Зато нормой в со­ветском обществе стали криминальные аборты. Незакон­ные операции по прерыванию беременности проводили как профессионалы-гинекологи, так и люди, не имевшие ника­кого отношения к медицине. В 1936 г. в числе лиц, при­влеченных к уголовной ответственности за производство искусственных выкидышей, врачи и медсестры составляли 23%, рабочие — 21%, служащие и домохозяйки — по 16%, прочие — 24%. Несмотря на преследования, под­польные абортмахеры не имели недостатка в клиентуре. Их услугами пользовались после принятия закона 1936 г. семейные женщины и даже жены ответственных работни­ков. Широкое распространение получила практика само­абортов. Лишенные возможности обратиться к врачу, жен­щины использовали для избавления от нежелательной бе­ременности спицы, вязальные крючки, катетеры, йодные спринцевания, карандаши, гусиные перья, березовые лу­чины. В большинстве случаев это приводило к страшным осложнениям. После принятия закона о запрете абортов смертность женщин от заражения крови возросла в четыре раза. К счастью, бывали случаи, когда самоаборты закан­чивались удачно, и женщина, вовремя попав в больницу, оставалась жива и относительно здорова. Но закон был без­жалостен — установленный факт самоаборта мгновенно фиксировался и дело передавалось в суд. Запрещение абор­тов не дало должного эффекта. Детское население сокра­щалось. Одновременно в конце 30-х гг. был зафиксирован рост детоубийств. Они составляли более 25% всех пре­ступлений этого рода. Младенцев закалывали штопальны­ми иглами, топили в уборных и просто выбрасывали на по­мойку.

Запрет на искусственное прерывание беременности про­должал действовать и после Великой Отечественной вой­ны. Большинство молодых семей не могло позволить себе иметь больше одного ребенка из-за отсутствия жилья и ма­лых заработков. Это заставляло в условиях сурового зако­на об абортах либо пользоваться услугами нелегальных абортмахеров, либо обращаться к представителям высшей власти для разрешения вопросов частной жизни. Так осе­нью 1949 г. поступила пара, где главой семьи был инвалид войны, передвигавшийся на костылях. Молодые люди про­бились на прием к тогдашнему Председателю Президиума Верховного Совета Н. М. Швернику. Он разрешил в поряд-ке исключения сделать аборт. Операция была проведена «по личному указанию тов. Шверника Н. М.» (Зубкова, 1999. С. 178). Но такие трагикомические случаи были ред­костью. Советские женщины жили под страхом нежела­тельной беременности и наказания за избавление от нее. Кровь, страдания, смерть, сломанные людские судьбы — последствия закона 1936 г., являвшегося способом контро­ля над частной жизнью советских людей. Лишь в ноябре 1955 г. был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР, разрешающий проводить аборты не только по ме­дицинским показаниям, но и по желанию самой беремен­ной.

Лит.: Дробижев, 1987; Левина, 1999а; Улицкая, 2003; Waters, 1992.

АВОСЬКА — несомненный неологизм советской эпохи, порожденный не только систематическим дефицитом, но и исчезновением традиционной практики приобретения про­дуктов питания лишь прислугой или домохозяйкой. «Авось­кой» с конца 20-х гг. чаще всего стали называть плетеную из ниток, тонкой бечевки или сутажа сетчатую сумку. Пи­терский поэт В. Шефнер вспоминал, что такое название продуктовой сумки возникло из постоянной мысли совет­ского человека — «авось удастся принести в ней домой что-нибудь такое, чего по карточкам не выдают» (Шефнер, 1999. С. 83). В 30-е гг. многие язвительно именовали «авось­ку» «напраськой», намекая на то, что поиски продуктов в советских условиях — это напрасные хлопоты (Рожков, 1999. С. 64).

Привычка носить с собой «авоськи» не исчезла с отме­ной карточек. Предметы, переносимые в сетчатых сумках, были не только видны прохожим, но и часто торчали через петли. Это порождало традиционный для советской повсе­дневности вопрос: «Где достали курицу, рыбу, зеленый лук и т. д., и т. д.». Его задавали на улице друг другу совер­шенно незнакомые люди в надежде тоже купить что-ни­будь неожиданно, «на авось». В годы хрущевской «оттепе­ли», сопровождавшейся сплошной химизацией народного хозяйства, «авоськи» стали делать «безразмерными», из тянущихся нейлоновых волокон. Такие сумки еще удобнее было носить с собой. В 80-е гг. на смену «авоськам» при­шли полиэтиленовые мешки. В советское время их невоз­можно было купить или просто получить как упаковочный материал в магазинах. Мешки поэтому берегли, мыли и су­шили после употребления для лучшей сохранности. Яркий новый полиэтиленовый пакет, а особенно с иностранной надписью, некоторое время считался приличным неболь­шим презентом.

Лит.: Фицпатрик, 2001.

 

АНТИАЛКОГОЛЬНЫЕ КАМПАНИИ — переход в 1925 г. к свободной продаже спиртных напитков в СССР продемонстрировал несостоятельность большевистской идеи о быстром искоренении пьянства как пережитка капита­лизма (см. Водочная монополия). Разрешив торговать вод­кой, советская власть развернула и борьбу с пьянством. Пер­вая антиалкогольная кампания началась осенью 1926 г. изданием декрета СНК РСФСР «О ближайших мерах в области лечебно-предупредительной и культурно-просвети­тельной работы с алкоголизмом». Он предусматривал меры по принудительному лечению алкоголиков в специальных диспансерах. Но сначала в крупных городах были учреж­дены должности районных психиатров. В инструкции, рег­ламентирующей их деятельность, подчеркивалось: «В отно­шении борьбы с наркоманией и алкоголизмом районный психиатр проводит обследование на дому всех алкоголи­ков, нуждающихся в принудительном лечении, участвует в комиссии по определению такового и берет на учет направленных на принудительное лечение» (ЦГА СПб., ф. 4301, оп. 1, д. 3414, л. 155). Диспансеры начали дейст­вовать осенью 1928 г., за полтора года их работы только в Москве там побывало около 20 тыс. алкоголиков. Но насе­ление это нововведение восприняло с большой иронией, о чем свидетельствуют слова популярной в то время песни:

Ах, мне бы счастия сейчас хотя бы толику. Я не раба, я дочь СССР. Не надо мужа мне такого алкоголика. Его не вылечит, наверно, диспансер.

В 1928 г. появилось Общество по борьбе с алкоголизмом (ОБСА). Оно организовывало демонстрации детей под ло­зунгами: «Отец, не пей. Купи книги детям, одень их», «Отец, брось пить. Отдай деньги маме». Общество развер­нуло публикацию антиалкогольной литературы, издавало журнал «Трезвость и культура». Но к началу 30-х гг. борь­ба с пьянством на государственном уровне практически прекратилась. В 1932 г. было ликвидировано ОБСА, приос­тановился и выпуск его журнала. Сталинское руководство рассматривало продажу алкоголя как мощный источник пополнения бюджета, наращивая производство спиртных напитков. Последующие советские руководители, стиму­лируя развитие спиртоводочной промышленности, тем не менее считали необходимым периодически проводить анти­алкогольные кампании.

При Н. Хрущеве в декабре 1958 г. ЦК КПСС и СМ СССР приняли постановление «Об усилении борьбы с пьянством и наведении порядка в торговле спиртными напитками». До этого в крупных вино-водочных магазинах существова­ла продажа алкоголя рюмками, действовали и разного ро­да распивочные. После их закрытия народ стал чаще вы­пивать на улицах. Торговля алкоголем начиналась только с 10 часов утра. В ресторанах на спиртное была введена огромная наценка. Кроме того, зарегистрированы и попыт­ки введения фиксированной нормы продажи алкоголя в за­ведениях общепита — не более 100 г водки на человека.

Власти повысили и цены на выпивку. Не случайно после снятия Хрущева распространилась частушка:

Товарищ, верь, придет она — На водку старая цена, И на закуску будет скидка: Ушел на пенсию Никитка.

Люди стали активнее гнать самогон, что заставило в ходе хрущевской антиалкогольной кампании принять не­сколько указов, ужесточающих наказание за самогонова­рение. В Указе Президиума Верховного Совета РСФСР от 29 января 1960 г. за производство самогона в виде наказа­ния предусматривались лишь меры общественного порица­ния, и только злостным самогонщикам грозили исправи­тельные работы от 3 месяцев до 1 года. А уже в мае 1961 г. наказание было увеличено до 3 лет. Однако потребление спиртных напитков не уменьшилось. В общественном же сознании укоренялся образ заблудшего, но симпатичного российского пьяницы. Он ассоциировался с плутоватыми милягами Трусом (актер Г. Вицин), Балбесом (актер Ю. Никулин) и Бывалым (актер Е. Моргунов) из фильма Л. Гайдая «Самогонщики» (1961).

Брежневская антиалкогольная кампания началась с по­становления ЦК КПСС и СМ СССР «О мерах по усилению борьбы против пьянства и алкоголизма» от 16 мая 1972 г. Она характеризовалась введением системы принудительно­го лечения от алкоголизма. Для этого были созданы лечеб­но-трудовые профилактории (ЛТП). Людей, находившихся там в течение двух лет, использовали для выполнения тя­желой неквалифицированной работы. Действенным спосо­бом борьбы с пьянством считалось и очередное повышение цен на крепкие напитки: на водку — на 30—35%, а коньяк подорожал в два раза, на что народ сразу откликнулся час­тушкой:

Было «пять», а стало «восемь». Все равно мы пить не бросим. ¹ Передайте Ильичу — Нам и «десять» по плечу.

Одновременно для пополнения бюджета власть увеличи­ла производство низкосортных плодово-ягодных вин, до­ступных по цене и потому названных народом «плодово-выгодными». Самым знаменитым напитком этой серии был «Солнцедар».

Горбачевская «перестройка» началась с борьбы с алко­голизмом. 7 мая 1985 г. вышло постановление ЦК КПСС и СМ СССР «О мерах по предотвращению пьянства и алкого­лизма, искоренению самогоноварения». Оно носило запре­тительный характер, объявляя идею культурного, уме­ренного потребления спиртных напитков «нетерпимой». Антиалкогольная кампания продолжалась три года. Объем производства вино-водочной продукции сократился вдвое. В стране вырубались уникальные виноградники. Офици­альная торговля спиртным была почти уничтожена. Вин­ные магазины открывались в 14 часов, люди получали увечья в огромных очередях за водкой, которая станови­лась «второй валютой» в СССР. Самогоноварение росло в гигантских масштабах, что привело к перебоям в продаже сахара. Резко увеличилось потребление спиртосодержащих жидкостей: лосьонов, растворителей, одеколонов. В СССР появилось огромное количество «паленой водки» — одной из первых примет «перестройки». В ходе горбачевской антиалкогольной кампании было воссоздано Всесоюзное добровольное общество трезвости (ВДОБТ), куда в прину­дительном порядке вступило 15 млн человек. Возродился и официальный трезвеннический журнал «Трезвость и куль­тура».

Лит.: Заиграев, 1992; Пронъко, 1988; Такала, 2002; Phillips, 2000.

БЕСПРИЗОРНИКИ — традиционные фигуры улиц Рис больших городов во всех странах мира. Однако советская 1' система долгое время отказывалась признавать детскую беспризорность перманентным явлением. Бездомность и заброшенность детей объяснялась противоречиями, харак­терными для капиталистического общества, — эксплуата­цией рабочих, развалом семьи, гнетом капитала. Однако резкий рост числа беспризорников в Советской России, вы­званный последствиями Первой мировой и гражданской войн, голодом, эпидемиями, вынудил новую власть прини­мать меры. Уже в феврале 1919 г. В. Ленин подписал дек­рет об утверждении «Совета защиты детей», а еще через два месяца и декрет о бесплатном питании для подростков и малолетних. В мае 1921 г. при ВЦИК была создана ко­миссия по улучшению жизни детей под руководством

Ф. Дзержинского. Ее называли ДЧК — детской чрезвы­чайной комиссией. В России начался массовый отлов бес­призорников, которых отправляли в детские дома. Но мера оказалась неэффективной. Условия жизни в малочислен­ных детских учреждениях — организациях, нерентабель­ных по своей природе, — были ужасающими.

В период расцвета НЭПа для помощи детям государство стало облагать налогом увеселительные и торговые заведе­ния. В ликвидацию беспризорности включились и общест­венные организации, прежде всего Общество «Друг детей» (ОДД). Улучшение жизненного уровня населения несколь­ко снизило и количество бездомных детей. Однако рост их числа возобновился примерно с началом коллективизации. Никакие благотворительные меры не могли остановить этот процесс. Обычные граждане относились к беспризор­никам с большой опаской, а некоторые и вообще предлага­ли их физически уничтожать. Внешнее благополучие — отсутствие беспризорников на улицах городов во второй половине 30-х гг. — было достигнуто за счет жесточайшей репрессивной политики в отношении бездомных детей. Детские дома превращались в колонии по образцу учреж­дения, возглавленного А. Макаренко. А тех детей и подро­стков, которым не хватало места в таких колониях, уже с весны 1929 г. отправляли на лесоразработки. В феврале 1932 г. вышло специальное постановление СНК СССР «О борьбе с беспризорностью». Реализация этого законода­тельного акта привела к тому, что только в 1932 г. в РСФСР «выловили» и вывезли на ударные комсомольские стройки более 18 тыс. подростков. Вместе с женщинами, обвинен­ными в занятиях проституцией, криминальными элемен­тами, нищими и «лишенцами» беспризорники в принуди­тельном порядке выдворялись из крупных городов в ходе паспортизации (см. Паспорт).