Глава XVI. «Без пяти двенадцать: Процесс»«Без пяти двенадцать: Процесс»
День, когда Химера правосудия громогласно заявила о себе, наступил так же быстро для подсудимого, как и нескоро для осуждающих. Пунктуальные конвоиры прибыли ровно в то время, которое было указано в повестке в суд, что пришло на адрес Кёсби спустя ещё один день. Нельзя упрекнуть тех ни в ласках излишних, ни в жестокости чрезмерной, проявление которых является и всегда являлось для служащих черствого закона аксиомой, а посему нет и смысла описывать этот вполне естественный процесс. Одни садятся на кресло исправления, другие покидают его и уходят без пятен вины, а третьи встают и рукоплещут – это всё естественно в круговороте заседаний суда, которое ожидало вскоре и смирившегося с судьбой Кёсби. Здание суда украшали твари из камня, наследники старых лет и хранители порядка, внешне напоминающие бесов и демонов – горгульи. Кто-то заверял, что сам видел, как по ночам эти самые горгульи сбрасывают с себя доспех обременяющего камня по ночам, а затем летают вокруг совершивших худое. Так или нет, но эти кто-то, из чьей одежды пролитый во время застолий алкоголь можно было выжимать в бульон, именно этим иногда объясняли своё чистосердечное признание. Одним из таких очевидцев необъяснимого стал мужичок с выпирающим пузиком в старенькой шапке мешковатого цвета, звавший себя чем-то-там-Славом. Кёсби было взглянул на него, ибо в чертах болтуна угадывалось что-то знакомое, но этот персонаж ему так опротивел болтовнёй, что немногословный авантюрист решил забыть о всяком знакомстве с тем пузаном, даже если оно и имело место. Благо, пьяницу вскоре выпроводили восвояси из залы дожидания процессов, в которой и без этого маргинального вида типа было не протолкнуться. Очередь людей в холле сокращалась удивительно быстро: мало кто хотел подолгу задерживаться в душной зале правосудия, а посему стук молота с вердиктом судей иногда был слышен ровно в ту же секунду, когда заканчивалось зачитывание обвинения. Лишь один раз, как уверял полчаса назад надоедливый человек в шапке, обвинение не стали зачитывать всё: пунктов обвинения было около двух тысяч. Судья просто не выдержал марсианской жары, взял да и помер. Страшно радовался этому событию подсудимый, но мстительные родственники судьи поговорили с пострадавшими, после чего все отказались от обвинений, кроме одного пункта – убийства при отягчающих, которое обвиняемый даже не мог совершить. Прошлые заседания с зачитыванием всех статей и списков участвующих заняли 1098 минут, а в этот раз чтец уложился в 5 минут, после чего был вынесен без колебания смертный приговор. Правда это – нет, сложно сказать, но легенда о таком рецидивисте на самом деле ходила по Эдему, как призрак свободы со своими ржавыми кандалами в застенках суда. Странно, но это всё действо напомнило Кёсби тот день, когда он переступил порог ЗАГСа: те же люди в кандалах при конвоире, да только все в костюмах и платьях. Да, для многих это событие – праздник всей жизни, но немало и тех, кто и в празднике жизни видит прощание с вольницей. Таких ни мало, и ни много. Для этого числа людей свадьба – просто пышное прощание со свободой. Таким был и Кёсби, угадывавший даже во внутреннем интерьере суда сходство с домом бракосочетаний и регистрации смертей, не говоря уже о внутреннем скрытом смысле ритуала: многие становились мужьями, одевая не кольца на палец, а меленькие, сакральные оковы. На стенах гордо висели картины, изображавшие не менее гордых слуг Фемиды. Казалось, что не только судопроизводители презирали своим взглядом осуждённых, но и, для пущего проку, их изображения пастельной краской. Наверное, именно поэтому каждая жертва Фемиды и мечтала втайне когда-нибудь метким броском алой марсианской гальки продырявить это роскошное, но чрезмерно надменное творение кисти художника. Наконец, подошла очередь вхождения в пасть Химеры Кёсби. Понял это сам незадавшийся политик по вышедшему под усиленным конвоем старика с перевязанным плечом, где, по-видимому, была татуировка одного из запрещённых кружков. Одновременно с покинувшими залу, к её большой двери направился Кёсби со своим немым провожатым в чёрной форме службы порядка. Они пересеклись взглядами, но смысла в этом не было. Так бывает, когда человек устаёт от борьбы. Тёмный неосвящённый светом ламп коридор был, разумеется, не вечен: огромные двери растворились. За этими воротами был уже другой мир – освящённый сотнями ламп и десятком люстр, однако же, не нёсший в себе никакой надежды, какая могла ещё присесть, словно земная бабочка, на плечо. Дорогие, но попортившиеся от непогоды туфли Кёсби коснулись багрового ковра лживого раскаяния, который торжественно сопровождал его прямо к славному наследию прежних традиций – клетке для обвиняемых, цвет которой от ржавости напоминал песок вольной планеты. Незамедлительно послышались очередные крики из ряда зрителей, выделившееся из прочего гула обсуждений. О, а вон и тот племянник Ридера, которого когда-то связали Кёсби и Ньюкасл: правильно, помаши ему,Кёсби! - При прежних такого бардака не было! - Власти всё скрывают! - А когда фуршет?! Прервал их гулкий стук молотка судьи, а также его замечательный выкрик тюремным басом: - А ну заткнитесь, проходимцы! Суд идёт, вообще-то! Процессия началась, а кто-то из помощников судьи включил секундомер: толки из зала обещали новый рекорд. - Виновен? – стремительно спросил человек, не соизволивший не то что провести всё чин по чину, но и даже не накинувший мантию. – Давай уже быстрее, обормот. Именно такие моменты показывают сущность человека – решающие. Прилив адреналина к крови в экстренных и неординарных ситуациях показывают природную прелесть борьбы человека, либо же слабость. Хоть я и лицо, которое не должно выставлять своё мнение во время повествования, но для слуги листа и чернила это отвратительно: никто не должен быть возвышен выше Гималаев или сброшен в пропасть с высочайшего хребта тех же гор новым забравшимся, ибо человека от зверя, которого никогда не знал Марс, отделяет только милосердие. Что ж, раз искусственный кислород красной планеты в тот миг не проявил ни капли милосердия, а дальше так же не проявит, то именно в тот миг на планете появился первый и последний зверь – человек. Кёсби неожиданно для всех отказался от пути борьбы: - Знаете, Ваша честь, а я признаю – виновен. После этих слов все умолкли, включая и удивлённого судью, и онемевшего от ужаса Джона, чью фактическую вину взял на себя косвенно виновный в гибели мэра того городка Кёсби. Однако, оцепенение быстро сошло с губ судьи, так страстно любящего скорость во всём: - Виновен! За это лишаешься имени гражданина и будешь носить номер, который тебе дадут вместе с арестантской формой, а потом, - сказал и осёкся судья, после чего продолжил, - к чёрту потом: сегодня вечером лишённый имени обвинённый будет лишён жизни через электрический стул. Форму же не будем портить. Зал утонул в овациях, судью поздравляли с новым рекордом, несли ему приготовленные цветы и подарочный алкоголь, что привело его в милое смятение, но Джон был бел, как пиджак посмеивающегося лорда Кириака. - Зачем же ты, брат? – проговорил здоровяк, подойдя к клетке, о которой в тот момент просто забыли. Она была железной, окрашенной небрежно в рвотный цвет. - Да чего уж, - отмахнулся человек без имени, - сам натворил дел: порывисто взошёл на плато этого безумства, порывисто и спрыгну. Хотя бы, красиво будет. А ты бери дочь и уезжай, вряд ли в городе теперь будет что-то хорошее, как и вообще на Марсе. В этот момент огромного, но совершенно подавленного великана отвели сотрудники порядка, уже сменившие после победы Кириака рыжую форму на чёрную, а безымянного Кёсби готовились препроводить в камеру ожидания. Ожидания, конечно, не свободы, а чего-то ещё более ужасного. Больно было ему расставаться навсегда с жизнью – не с той, где он ради наживы шёл на подлости, а с той, где его неизменно ждали вечный абитуриент Ньюкасл и маленькая Маргарет Кёсби. В зале послышались выстрелоподобные хлопки пробок бутылок из под шампанского, судья даже произносил какую то ободряющую речь своему кружку, а лишённого свободы и имени арестанта вели, прокалывая каждым шагом вдаль сердце Джона и Маргарет, чувствовавшей этот марш конвоиров издали своим, пусть и часто капризным, но добрым девичьим сердечком. Для пущей трагичности не хватало только плаксивого дождя, но вместо него пришла настоящая гроза, которую вполне можно было сравнить с печально известной спесской.
|
