Национальные исторические нарративы

В первые годы советской власти создаются и первые учебники национальных историй. Организации исследовательских обществ (археологических и этнографических), а также выпуску первых версий учебных пособий придавалось очень большое значение. Историческое повествование призвано было обосновать права “титульных групп” на эксклюзивное владение “национальной территорией”. История нации наряду с этнографией становилась важнейшим доказательством оригинального пути ее развития (этногенеза). Этот воображаемый особый исторический путь, хоть и в соседстве, но у каждого свой, был важным инструментом конструирования культурных границ. Теперь у каждой нации должны были быть свои костюмы, танцы, кухня, архитектурная традиция и искусство. Истоки происхождения этих маркеров национальной идентичности следовало искать в глубине веков.

Пришло время конструирования культурного ландшафта. Социокультурные пространства союзных республик должны были стать не только советскими, но и национальными. По мнению идеологов национальной политики, следовало привить как “титульным нациям”, так и “национальным меньшинствам” убеждение в том, что право на землю является естественным, то есть исторически обоснованным. Идеологи были уверены в объективном существовании таких естественных прав, основываясь на интерпретации марксистских теорий. Дефиниция нации, предложенная Сталиным, в целом не противоречила представлениям “буржуазных националистов”. С тем большей легкостью ее принимали и местные национал-большевики. Теперь же эти представления о нации следовало прививать в массовом порядке, и в этом вопросе большевики и буржуазные националисты также мало расходились и в идеологии, и в практике.

Например, оказавшиеся на непродолжительный период у власти в Азербайджане мусаватисты (члены партии “Мусават” – “Равенство”) уже в 1919 году провозгласили, что в школах будет преподаваться история тюрков. Большевики были согласны с этим решением. С целью ускорения процесса разработки курсов по национальным историям из ведущих университетов СССР в регион направлялись специалисты, призванные помочь быстрой подготовке “на местах” историков, филологов и этнографов (как исследователей, так и преподавателей). Во всех трех столицах в 1919 году, то есть еще до прихода большевиков, были основаны университеты. Советская власть не только не закрыла эти учебные заведения, но и способствовала их интенсивному развитию, так, именно при советской власти в закавказских университетах открылись филологические и исторические факультеты. С целью интенсификации исследовательской работы в области изучения истории (этногенеза, археологических экспедиций, политической истории) во всех республиках примерно в одно время открылись (вслед за филиалами АН СССР) и национальные академии наук (в Тбилиси – в 1941-м, в Ереване – в 1943-м, в Баку – в 1945-м).

Было, впрочем, ясно, что шансы равны не у всех. Мусульмане-тюрки, составлявшие титульную нацию азербайджанцев, были в гораздо меньшей степени интегрированы в административную и военную элиты царской империи. Группа интеллектуалов, способных участвовать в быстром создании культуры и исторического нарратива, также была куда менее многочисленной, чем у армян или грузин. Азербайджанцы, таким образом, нуждались в большей поддержке: в результате азербайджанскими историками и философами стали Евгений Пахомов и Владимир Сысоев, составившие в первой половине 1920-х годов небольшие учебные пособия для преподавания истории Азербайджана. В Баку с лекциями приезжал академик Василий Бартольд, местной звездой был Александр Маковельский (академик азербайджанской Академии наук, директор академического Института философии).

В 1920–1930-х годах предпринимались попытки создания массовых учебных пособий для школ по историям всех трех “титульных наций”. В числе первых был учебник “История армянского народа” (1944), авторы которого были наименее статусными историками из тех, кто создавал первые подобные пособия. В их числе (в качестве редактора) был только один будущий академик, Нерсисян Мкртич, в тот момент директор Института истории Академии наук Армении. Историки спешили и с созданием нового академического нарратива. Одним из первых стал подготовленный академиком Акопом Манандяном трехтомник “Критический обзор истории армянского народа” (1945, 1952, 1957). Работа над все новыми версиями истории армянского народа не прекращалась весь советский период: советские армянские историки шли в унисон с грузинскими и успели к началу 1980-х создать восьмитомную “Историю армянского народа” (1968–1984).

В Грузии основатель Тбилисского университета, академик Иванэ Джавахишвили, ученик Николая Марра, лауреат Сталинской премии 1947 года, стал автором первого четырехтомного труда “История грузинского народа”. Еще один академик Академии наук Грузии Симон Джанашиа также стал лауреатом Сталинских премий первой и второй степеней, в том числе и за школьный учебник “История Грузии с древнейших времен до XIX века” (1946). Конечно, на этом разработки академического нарратива, как и издания новых учебников, не прекратились. Академик Георгий Меликишвили стал первым историком, получившим в 1957 году Ленинскую премию, и впоследствии организатором восьмитомного издания “Очерки истории Грузии”, опубликованного к 1982 году.

Азербайджанские историки явно отставали в этой гонке от своих коллег из Армении и Грузии. Первый учебник для средних школ в Азербайджанской ССР был составлен только в 1960 году на основании трехтомного труда по истории Азербайджана, подготовленного исследователями из Института истории Академии наук. Организовать эту работу поручили Алиовсату Гулиеву, который в тот момент был кандидатом исторических наук и деканом факультета истории в университете. По словам его современных биографов, осенью 1948 года Гулиева вызвал к себе Мирджафар Багиров (первый секретарь ЦК КПА) и сообщил следующее:

“По имеющимся у меня данным, ты, несмотря на молодость, самый талантливый из наших историков. Тогда объясни мне, почему грузины написали свою историю, армяне – тоже, а истории Азербайджана нет?! Почему? Чем мы хуже? Разве азербайджанцам нечем гордиться? Или у нашего народа нет своей истории? Необходимо написать историю Азербайджана”[12].

Работа затянулась надолго. Первый том издания увидел свет только в январе 1958 года, уже после расстрела Багирова (бывшего приближенным Лаврентии Берии). Однако новое руководство Азербайджанской ССР и сменивший Багирова Иман Мустафаев контролировали процесс создания исторического нарратива и постоянно торопили историков[13]. Первый том вместил в себя весь сконструированный к тому времени советскими азербайджанскими историками нарратив, повествующий об истории Азербайджана начиная с палеолита и до включения в состав Российской империи. Вся работа была закончена только к 1963 году, когда Гулиев во второй раз стал директором Института истории, и за несколько лет до того, как он получил звание члена-корреспондента Академии наук. В создании как первой трехтомной истории Азербайджана, так и первого учебника вместе с ним участвовал большой авторский коллектив. В его составе были титулованные азербайджанские академики Алисохбат Сумбатзаде, Исмаил Гусейнов, считающийся первым азербайджанцем, получившим звание доктора исторических наук, и другие. Запаздывание азербайджанских историков проявило себя и в подготовке второй, восьмитомной, версии истории Азербайджана, которая была доработана и опубликована только в постсоветский период.

Авторы всех этих версий историй Азербайджана, Армении и Грузии были чрезвычайно озабочены проблемами этногенеза “титульных наций”. Ведь именно древность и непрерывность проживания на определенной территории гарантировала права на нее. В Армянской ССР академик Григорий Капанцян, сторонник идеи о древней стране Хайаса как колыбели армянского народа, относил создание этого государства к середине второго тысячелетия до нашей эры. Другим историком, озабоченным проблемой этногенеза армян, был заслуженный деятель науки Армянской ССР, академик Сурен Еремян. Не отставали от армянских коллег историки Грузии и Азербайджана. Все они стали видеть истоки своих народов по меньшей мере в том же втором тысячелетии до нашей эры. Как раз стремление найти эти древние истоки этногенеза и затягивало работу над трехтомной историей Азербайджана. Так, заметное отставание от графика Алиовсат Гулиев объяснял необходимостью выяснения “процесса формирования азербайджанского народа и корней азербайджанского языка, новой научной периодизации книги”[14].

Несколько перефразируя Пьера Нора, можно сказать, что в случае с конструированием любой (неважно, советской или постсоветской) версии этногенеза мы имеем дело с некой “ретроспективной протяженностью”, или “культом непрерывности, достоверностью знания о том, кому и чему мы обязаны тем, чем мы являемся”. Нора формулирует это так:

“[Большое значение имеет] идея происхождения – эта профанированная версия мифологического повествования, которая позволила сохранить обществу, идущему дорогой национальной секуляризации, потребность в сакральном. Чем более великим было происхождение, тем больше оно возвеличивало нас. Ибо мы восхваляем себя, восхваляя прошлое”[15].

Если для Нора и “его” Франции подобное соотношение уже распалось, то для закавказских историков оно и теперь является вполне жизнеспособным. Тем более актуальными вопросы этногенеза были в годы, когда нарратив непрерывной линейной истории, возвеличивающей закавказские “титульные нации”, еще только предстояло создать. Причем закавказский кейс был важен для всего Союза. Фактически это был единственный регион СССР, где можно было сконструировать длительную традицию государственности. Все древние государственные образования (Урарту, Манна, Мидия, хетты), которые помещались историками в истоки этногенеза армян, азербайджанцев или грузин, были сопричастны древнему ближневосточному региону, “колыбели человеческой цивилизации”. Отблески этой великой истории (этногенез как история “нашего” вклада в мировую цивилизацию) падали и на весь советский народ.