Из всех невероятных и прекрасных вещей, случившихся, когда они переспали с Дэвидом, самым невероятным и прекрасным оказалось просто спать с ним в одной постели.
К вечеру после хмельного загула Джон чувствовал себя таким разбитым, что мог только отправиться к себе в отель и завалиться спать.
А на следующий день, когда съемки закончились, они вдвоем поехали к Дэвиду.
Его квартира в Кардиффе была немного похожа на лондонскую в миниатюре, но попроще, почти без хаотичных пестрых фрагментов, лишь с легчайшими штрихами личности хозяина, менее обжитая во всех смыслах. Не совсем гостиничный номер, но и не дом. Пустоватое место.
Они заказали китайской еды и почти весь вечер увлеченно обсуждали происходящее на съемочной площадке, делились идеями и наблюдениями, с жаром раздавали друг другу советы и лишь ближе к полуночи обратили внимание на то, какой поздний час.
- Может, останешься? – предложил Дэвид просто, без каких-либо намеков на возможные продолжения вечера.
- Ладно, - немного подумав, Джон согласно кивнул. – Только с утра добираться придется поодиночке. Мы же с тобой, э, ну, не очень дружим.
Фраза прозвучала странновато, но Дэвид, конечно же, понял и криво улыбнулся.
Внезапно в воздухе повисла завеса тягостной неловкости.
Они никогда не ночевали вместе и не спали в одной постели. Джон, словно перешагнувший некий порог, на котором оступался так долго и падал, расквашивая нос, чувствовал себя неожиданно спокойно. Мысль о том, чтобы провести вместе ночь, оставшись буквально без покровов и барьеров, будоражила, но не пугала его.
К его удивлению, он увидел, что съежившийся на диване Дэвид чувствует себя скованно, слишком старательно выскребывает из бумажной упаковки остатки еды и прячет глаза.
“Он не рассчитывал, что я соглашусь, вот сейчас и дергается”, – догадался Джон, и ему стало весело. Раньше ему казалось, что это лишь он ведет сам с собой диалоги, в которых спорили друг с другом два полушария мозга.
Чтобы развеять напряженность он направился к стоящему в комнате музыкальному центру и принялся перебирать диски, изучая надписи на обложках.
- Сейчас посмотрим, что тут у тебя за ужас, - проговорил он насмешливо.
- Почему сразу ужас? – голос Дэвида прозвучал обиженно, и Джон окончательно убедился, что тот нервничает.
Дэвид подошел к центру, отыскал среди неаккуратной кучи один из дисков и скормил его утробе проигрывателя.
- Вот, послушай, - сказал он, - мне нравится эта команда.
Джон подготовил десяток язвительных реплик, которыми можно будет прокомментировать эту музыку, но, прислушавшись, обнаружил, что звучание ему, скорее, нравится.
- Hold me down I'm so excited
Feeling good but slightly frightened too
I feel it in my blood and I like it [17]
Дэвид стоял, засунув руки в карманы, слегка покачиваясь в такт музыке и глядя прямо перед собой, и Джон впервые чувствовал себя тем, кто должен контролировать ситуацию и принимать решения.
- Hold me back I'm so exhausted
Never happened like we reported to
It scares me half to death and I like it
I think about you, oh and I'm leaving town
Они здорово устали после съемок, их жизни редко пересекались, всё это было совершенно безнадежно, и ни к чему привести не могло, во всяком случае, ни к чему хорошему.
Дэвид беззвучно шевелил губами, повторяя слова песни, и было видно, что это – неосознанно, происходит само по себе, он ехал сейчас со своей бесконечной горы, летя в никуда на страшной скорости, и не мог остановиться.
- I think about you and I think about leaving
I think about you before I think about breathing
I think about you when I think about leaving
I think about you...
Песня закончилась и началась какая-то следующая, но она уже не имела значения.
- Ну, как? – спросил Дэвид, по-прежнему глядя в ту часть себя, где ему было страшно.
- Мне понравилось, - сказал Джон одобрительно, - готов признать, не всё, что ты слушаешь, это полный отстой. Группу я запомнил, послушаю их как-нибудь. А теперь трахни меня.
Дэвид слегка вздрогнул, повернул к нему голову и окаменел, стоя с приоткрытым ртом. Во взгляде, как номера в лотерее, сменяли друг друга десятки вопросов, один другого неразрешимее.
Он прочистил горло и выдал лучшую фразу на свете, которая спасает, когда в голове у тебя – картофельное пюре.
- Ок.
- Что? – Джон не смог отказать себе в удовольствии, демонстрируя широкую, слегка злорадную ухмылку. – Испытываем приступ острой неуверенности в себе? Добро пожаловать в клуб. Поганое ощущение, согласись.
Дэвид, наконец, расслабился и даже тихо рассмеялся.
- О, да, – сказал он, и удушливый пыльный смог вопросов, хотя бы ненадолго, испарился, расчистив взгляд, в глазах появился блеск, не замутненный душераздирающими сомнениями, из-за которых, как оказалось, жить ему было ничуть не легче, чем Джону.
Они очутились в спальне, быстро посрывали друг с друга одежду и рухнули на кровать, целуясь, как одержимые, хватаясь за всё, что попадалось под руку, и ничего не соображая.
Потом напор немного уменьшился, всё опять стало мучительно неловко, как будто нервные окончания раскалились, прожигая кожу, и повсюду – на простынях, на них самих, возможно, даже на стенах и потолке появились подтеки смазки.
Мысли у Джона в голове закрутились на бешеной скорости, дергаясь в такт движениями, обрываясь и тут же несясь дальше, как обезумевшие животные, спасающиеся от пожара.
“О, черт, мы действительно это делаем!.. Сейчас… Какие у него длинные пальцы, раньше и не замечал толком… Он, правда, как будто из одних костей, но нет, всё-таки не только из них… Один чувак говорил мне, что почувствовал себя живым только после того, как его трахнули, интересно… Ох, ты ж, бля, вот это, вот здесь, вот так было охренительно приятно, пусть сделает так ещё…”
И вдруг Дэвид остановился.
Остановился тогда, когда это уже не имело никакого смысла, потому что геи они или не геи, Джон лежал на животе с разведенными ногами, сжимая кулаки, разрываясь между горячечным возбуждением и паническим приступом, и из мыслей осталась всего одна, последняя, сотрясавшая мозги волной электрошока “Ну, давай уже, наконец, твою мать!”, и вот теперь сукин сын останавливается, теперь?!
Он обернулся так резко, что хрустнула шея, едва не скрипя зубами от ярости, увидел покрасневшее лицо Дэвида и понял, кто перед ним такой.
“- И кто же ты есть, Дэвид?
- Я думаю, что именно это мне и предстоит выяснить”.
Джон сумел это выяснить.
Дэвид был человеком, который боится причинить другим боль.
Внезапно дело стало не в сексе и даже не в доверии, а в чем-то ещё, что нельзя было выразить словами или объяснить, поэтому Джон просто обхватил рукой член Дэвида и направил его в своё тело, жалея лишь о том, что лежит не на спине, и они не могут видеть друг друга, но впервые с того момента, как вечность назад Мастер стер пальцем слезы у Доктора с лица, - только об этом.
Движения, сначала глубокие, медленные и осторожные, сменились на поверхностные и быстрые, затем стали глубокими и быстрыми, а через некоторое время кто-то вскрикнул, и Джон осознал, что слышит самого себя, потерявшегося в ощущениях, он кончил, хоть Дэвид даже не дотронулся до его члена, и, несмотря на то, что было довольно больно. Он не считал себя таким уж эгоистом, в том числе, в постели, но сейчас даже немного порадовался, что Дэвид его не видит, потому что достаточно трудно заботиться о чём-либо, когда тело мягко качается на океанских волнах и одновременно – под водой, где медленно проплывают косяки золотистых рыб, плавно колышутся водоросли, и колеблются в режиме замедленной съемки коралловые щупальца анемонов, так что всё, что Дэвид смог бы прочитать на его лице, было бы “Ну, ты там как-нибудь сам разберись, приятель”.
Дэвид, конечно, разобрался. Ощущение спермы, пролившейся внутрь, довершило парад самых удивительных событий, которые случались в жизни Джона, он не успел распознать, понравился ему этот момент или нет, поэтому решил выяснить в другой раз.
После некоторого количества возни, приглушенных стонов и осознания того, как, оказывается, затекли конечности, они оказались, наконец, лицом друг к другу.
Дэвид, потный, всклокоченный, с лихорадочно сверкающими глазами, прерывисто дышал какими-то порциями, как будто сложно устроенный механизм. Джон знал, что услышит сейчас от него первым делом, когда тот сориентируется в этом сложном дыхательном процессе.
- Привет.
Ну, конечно. Всё то же оригинальное начало.
Джон вдруг почувствовал себя таким одуряюще счастливым, что закружилась голова.
В глазах у Дэвида появился первый вопрос, по всей видимости, испытывать сомнения свойственно человеческому существу так же, как дышать, искать смысл жизни и орать на телевизор, когда проигрывает твоя любимая спортивная команда.
Джон не стал заставлять его озвучивать этот вопрос, тем более, Дэвид его бы и не задал.
- “Мне почти сорок, и я никогда не трахался”, - сказал Джон, насладился выражением сверхъестественного ужаса в расширившихся карих глазах и только после этого пояснил, - “Эллинг”, пьеса такая, я в ней играл. Адаптация американского фильма. Реплика, правда, не моя, а другого парня, моего соседа по комнате. Не видел это кино?
Дэвид, всё ещё не пришедший в себя после сразу стольких потрясений, лишь отрицательно покачал головой, он всё ещё выглядел так, как будто на него упал дом, но почему-то не убил.
Джон, с трудом сдерживая смешок, продолжил, вспоминая собственные и чужие интонации диалога:
- “- Это переоценено.
- Ебля переоценена?
- Ты устаешь от этого.
- Я бы никогда не устал трахаться“.
Понимание постепенно вытесняло изумление в ритме граве, и Джон все-таки расхохотался, к нему пришла такая легкость и расслабление, будто тот самый океан, качавший его на волнах, превратился в облака, он откинулся на спину, разбросав руки на кровати, закрыл глаза и несколько секунд воображал, что летит, как в детстве на качелях, а потом Дэвид поцеловал его, и стало ещё лучше.
Тот признался:
- Я так нервничал, что думал, у меня удар случится.
- Я заметил, - улыбнулся Джон, гадая, видно ли по нему, что он чувствует сейчас. – Я покурю, ладно? Где у тебя можно?
- Это дерьмо убьет тебя, - напророчил Дэвид мрачно.
- Серьёзно? Надо же, а мне и в голову не приходило, это какие-то новые исследования, доктор?
- О, заткнись, - проворчал Дэвид, но притянул его к себе и снова поцеловал так жарко, как будто всё это была лишь прелюдия, - Серьёзно, тебе надо бросить.
- Я заслужил одну сигарету, у меня, между прочим, только что был секс…
- “Я заметил”, - передразнил его Дэвид, - “И как он только до этого дошёл? Ах, да. Я!”
- Какой же ты самовлюбленный ублюдок, Дэйв! Сейчас скажешь, что ты настолько хорош, да?
- А что, нет? – и опять это блядское выражение лица, да ещё и подмигивание этакого неотразимого альфа-самца, и Джону захотелось повторить то, что было, а затем поменяться ролями, и сделать так, чтобы Дэвид умолял его оттрахать, извиваясь на кровати и жалобно поскуливая, вот такие картины действительно могут заставить забыть о курении, да и обо всём остальном на свете заодно, а не дурацкие запугивания, жаль только, сегодня на это сил уже нет…
- Ну, что, на балкон меня погонишь в такую холодину? – вздохнул Джон.
Они нашли компромиссный вариант, и Джон отправился на кухню, где выкурил свою заслуженную сигарету с тем особым удовольствием, которое возможно лишь тогда, когда чувствуешь, как жизнь идет сквозь тебя потоком, покалывая кончики пальцев и наполняя ощущением собственной вечности, продолжающей ощущение полноты существования здесь и сейчас.
Торжественность момента была несколько нарушена тем, что, затянувшись слишком сильно, Джон надрывно закашлялся, чувствуя, как дерет изнутри горло, подёргиваются натруженные ворсинки бронхов, укоризненно пыхтят легкие, и всплывают из недр подсознания, услужливо устремляясь в объятия воображения, слова “эмфизема” и “рак”.
Потом ему стало на это плевать.
Когда он вернулся в постель, Дэвид уже задремал, закутавшись в одеяло, так что наружу торчала одна голова со взъерошенными волосами. Дышал он спокойно и размеренно, и весь вид был умиротворенный, как у ребенка, на губах – тот самый набросок улыбки с чуть приподнятыми уголками, и всё это вместе, складывающееся из отдельных фрагментов, – рисунок рта, изгиб ресниц, контур носа, очертания подбородка, темная бронза непослушно торчащих волос, почти неразборчивая сейчас россыпь веснушек на щеках, - было красиво, Джон так и подумал впервые в жизни - “Красивый”, не только про Дэвида, но и про мужчину вообще, и, если до этого он ещё мог в чем-то сомневаться, то сейчас, чувствуя в груди что-то, похожее сразу и на боль, и на разлитое внутри небо, больше не мог себя обманывать.
“У меня проблемы” показалось пустяковым и маленьким в сравнении с “Я пропал”, но изменить ничего уже было нельзя, разве что и, правда, отодрать, как кусок собственной кожи, и бежать без оглядки в сей же миг, расторгнув контракт со студией и оставшись наедине с той самой пропастью, в которую так боялся упасть, а вот она – залезла в тебя и сидит там вместо неба.
Осторожно ступая, чтобы не разбудить Дэвида, Джон отыскал выключатель, погасил свет и забрался к нему в постель. Первым порывом было – обнять, прижаться, стать как можно ближе, но он не решился, опасаясь полностью выдать себя, ему оставался последний шаг до точки невозвращения, необязательно было произносить какие-то слова, достаточно было бы и того, чтобы Дэвид сам догадался, и всё, дальше либо расставаться с ним, либо обдирать другие куски кожи.
Поэтому он позволил себе лишь найти в темноте его руку, едва касаясь, дотронулся кончиками пальцев, будто случайно и невзначай, чувствуя себя бестолковым мальчишкой с головой-яйцом, несуществующим пузом и вечным страхом облажаться, и постепенно уснул, твердя про себя “Я пропал”, и зная, что всё равно не жалеет.
