Она послала Чарли записку: "Нужно повидаться. Дело срочное".Китаец-рассыльный просил ее обождать и вернулся с ответом, что мистерТаунсенд примет ее через пять минут. Она почему-то взволновалась. Когда еенаконец пригласили в кабинет Чарли, он поднялся ей навстречу, пожал руку, ностоило бою выйти и закрыть за собой дверь, как вся официальная любезность снего слетела. - Слушай, дорогая, не приходи ты сюда в рабочее время. У меня нет ниминуты свободной, да и не стоит давать людям повод для пересудов. Она посмотрела на него долгим взглядом и попыталась улыбнуться, но губысловно одеревенели и не слушались. - Если б можно было не прийти, я не пришла бы. Он с улыбкой взял ее подруку. - Ну, раз пришла, так садись. Комната была голая, узкая, с высоким потолком. Стены выкрашены втерракотовые тона, светлый и темный. Всю обстановку составлял большойписьменный стол, кресло-вертушка для Таунсенда и кожаное кресло дляпосетителей. Китти с опаской в него опустилась. Таунсенд сел за стол. Онаеще никогда не видела его в очках, даже не знала, что он их носит. Поймав еевзгляд, он снял очки. - Я их надеваю только для работы. У Китти слезы всегда были наготове, и сейчас она ни с того ни с сегорасплакалась. В этом не было умышленного обмана, скорее инстинктивноежелание вызвать сочувствие. Он вопросительно посмотрел на нее. - Что-нибудь случилось? Да ну же, дорогая, не надо плакать. Она досталаплаток и попыталась сдержать рыдания. Он позвонил и сам подошел к дверивстретить рассыльного. - Если меня будут спрашивать, говорить, что меня нет. - Понятно, сэр. Бой закрыл дверь. Чарли присел на ручку кожаного кресла и обнял Киттиза плечи. - Теперь рассказывай, девочка. - Уолтер требует развода, - сказала она. Она почувствовала, что его рука уже не так крепко ее обнимает. Все еготело застыло. Последовало короткое молчание, потом Таунсенд встал и переселна свое кресло-вертушку. - Как это надо понимать? - спросил он. Она кинула на него быстрый взгляд, потому что голос его прозвучалхрипло, и увидела, что все лицо его побагровело. - У нас был разговор. Я сейчас прямо из дому. Он говорит, у негодоказательств больше чем нужно. - Ты, надеюсь, не проболталась? Ничего не признала? У нее упало сердце. - Нет. - Ты хорошо это помнишь? - Да, - солгала она снова. Он откинулся в кресле и устремил взгляд на карту Китая, висевшую передним на стене. Китти с тревогой следила за ним. То, как он принял ее новость,озадачило ее. Она-то думала, что он заключит ее в объятия, скажет, как онсчастлив, что отныне они всегда будут вместе; но мужчины - странный народ.Она тихо заплакала - теперь уже не из желания вызвать его сочувствие, апросто потому, что это казалось так естественно. - В хорошенькую мы влипли историю, черт возьми, - заговорил он наконец.- Но нельзя терять голову. Слезами, знаешь ли, горю не поможешь. Она уловила в его голосе досаду и вытерла глаза. - Я не виновата, Чарли. Я не могла иначе. - Конечно, не могла. Нам просто не повезло. Тут столько же моей вины,сколько и твоей. Теперь вопрос в том, как нам выпутаться. Тебе, надополагать, тоже не улыбается роль ответчицы. Она чуть не ахнула от изумления и постаралась что-нибудь прочесть в еголице. О ней он не думает. - Интересно, какие у него доказательства. Мне не ясно, как он можетдоказать, что мы тогда были вместе. Вообще-то мы вели себя достаточноосторожно. И старик Гу-джоу, я уверен, не мог нас выдать. Даже если Уолтервидел, как мы входили в лавку, - ну и что? Почему бы нам вместе непоинтересоваться антикварными вещицами? Он словно рассуждал сам с собой. - Предъявить обвинение легко, а вот доказать - чертовски трудно; этотебе всякий юрист подтвердит. Наше дело - все отрицать, а если он пригрозитподать в суд - черт с ним, будем бороться. - Я не могу судиться, Чарли. - Это еще почему? Очень может быть, что и придется. Видит Бог, скандалая не жажду, но не можем же мы сдаться без боя, - А зачем нам защищаться? - Ну и вопрос! Во-первых, дело это касается не только тебя, но и меня.Тебе-то, мне кажется, бояться нечего. С твоим мужем мы уж как-нибудьдоговоримся. Важно только решить, как половчее за это взяться. Ему словно пришла в голову какая-то забавная мысль - он повернулся кКитти со своей неотразимой улыбкой и сменил резкий, деловой тон назаискивающий. - Бедняжка моя, нелегко тебе пришлось, я понимаю. - Он потянулся черезстол и сжал ее руку. - Попались мы с тобой, но как-нибудь выкрутимся, мнеэто... - Он осекся, и Китти показалось, что он чуть не сказал, что ему невпервой выкручиваться из таких передряг. - Главное - не терять голову. Ты жезнаешь, я тебя не подведу. - Я не боюсь. Пусть делает, что хочет. Он еще улыбался, но теперь уже чуть наигранно. - В крайнем случае придется мне покаяться губернатору. Он меня отчитаетпо первое число, но он добрый малый, и к тому же человек светский. Он этокак-нибудь уладит. Ему публичный скандал тоже не пошел бы на пользу. - А что он может сделать? - спросила Китти. - Оказать нажим на Уолтера. Попробует сыграть на его самолюбии, а еслине выйдет, тогда на его чувстве долга - это уж дело верное. Китти приуныла. Ну как Чарли не понимает, до чего это все серьезно! Еголегкомысленный тон совсем неуместен. Напрасно она пришла к нему на службу.Здешняя обстановка подавляет ее. Куда легче было бы все ему объяснить, еслиб они сидели обнявшись. - Не знаешь ты Уолтера, - сказала она. - Зато знаю, что купить можно каждого. Она любила Чарли всем сердцем, но его ответ обескуражил ее: как могтакой умный человек сболтнуть такую глупость? - Ты, наверно, не понимаешь, до чего Уолтер рассержен. Ты не видел,какое у него было лицо, какие глаза. Он ответил не сразу, только поглядел на нее с легкой усмешкой. Онапоняла, о чем он думает. Уолтер - бактериолог, положение его подчиненное;едва ли у него хватит наглости пойти наперекор высокому начальству. - Не обольщайся, Чарли, - сказала она очень серьезно. - Если Уолтеррешил подать в суд, слова на него не подействуют, ни твои, ни чьи бы то нибыло. Лицо его снова помрачнело. - Он уж не хочет ли сделать меня соответчиком? - Сначала хотел, но я его отговорила, он согласился, чтобы я самаподала на развод. - Ну, тогда это не так страшно. - В его глазах она снова прочлаоблегчение. - Это, по-моему, превосходный выход. Что же и остается мужчине,если он порядочный человек? - Но он ставит условие. Он посмотрел на нее вопросительно, как бы что-то соображая. - Я, конечно, не богач, но все, что могу, сделаю. Китти промолчала. Чарли сегодня говорит совсем непохоже на себя. И отэтого ей особенно трудно. Она-то думала, что выложит ему все сразу, спрятавпылающее лицо у него на груди! - Он согласен, чтобы я развелась с ним, если твоя жена разведется стобой. - Это все? Китти выговорила, запинаясь: - Ужасно трудно это сказать, Чарли, это звучит так страшно... и если тыпообещаешь жениться на мне не позже чем через неделю после того, каксудебные решения войдут в силу.
Он ответил не сразу. Снова ласково сжал ее руку. - Вот что, девочка. Как бы ни обернулось дело, Дороти мы не должны вэто впутывать. Она изумилась: - Но я не понимаю. Как же так? - Ну, знаешь ли, в этой жизни нельзя думать только о себе. При прочихравных условиях я бы завтра же на тебе женился. Но это исключено. Я знаюДороти: ничто не заставит ее развестись со мной. Китти почувствовала, что ее охватывает ужас. Она опять заплакала. Онвстал, подсел к ней, обнял. - Мужайся, девочка. Нельзя терять голову. - Я думала, ты меня любишь... - Конечно, люблю, - произнес он нежно. - Неужели ты в этомсомневаешься? - Если она с тобой не разведется, Уолтер сделает тебя соответчиком. Он выдержал заметную паузу, прежде чем ответить. Голос его звучалхолодно. - Это, конечно, означало бы конец моей карьеры, но боюсь, что и тебе быне помогло. Если дойдет до крайности, я во всем признаюсь Дороти. Для нееэто будет страшный удар, большое горе, но она простит меня. - Новая мысльпришла ему в голову. - Пожалуй, самое лучшее - рассказать ей все теперь же.Если она встретится с твоим мужем, то, возможно, сумеет уговорить егодержать язык за зубами. - Проще говоря, ты не хочешь, чтобы она с тобой развелась? - Я и о сыновьях должен подумать, разве не так? И конечно, мне нехочется доставлять ей страдания. Мы всегда с нею ладили. Она, знаешь ли,жена каких мало. - Зачем же ты говорил мне, что она для тебя ничто? - Я этого не говорил. Я говорил, что не влюблен в нее. Мы уже давно неспим вместе, разве что в исключительных случаях, на Рождество, например, илинакануне ее отъезда в Англию, или в день возвращения. Для нее это вообще нетак уж важно. Но мы всегда оставались друзьями. Могу тебе прямо сказать -никто даже представления не имеет о том, как всецело я на нее полагаюсь. - В таком случае не лучше ли было оставить меня в покое? Странно, что она может говорить так спокойно, когда сердце сжимается отужаса. - Такой прелестной женщины, как ты, я не встречал уже много лет. Ябезумно тобой увлекся. За это ты едва ли можешь меня осуждать. - И между прочим, ты говорил, что не подведешь меня. - О Господи, да я и не собираюсь тебя подводить. Мы влипли впренеприятную историю, и я сделаю все, что в моих силах, чтоб тебявызволить. - Все, кроме того, что только и было бы логично и естественно. Он встали пересел в свое кресло. - Дорогая моя, будь же благоразумна. Лучше отнестись к этой ситуациитрезво. Мне не хочется огорчать тебя, но я должен сказать тебе правду. Яочень дорожу моей карьерой; не сегодня завтра я могу оказаться вгубернаторском кресле, а пост губернатора колонии - это, черт возьми, нешутка. Если мы не сумеем замять это дело, все мои планы вылетят в трубу. Сослужбы меня, возможно, и не выгонят, но и продвинуться не дадут - репутация-то подмочена. А если все же придется расстаться со службой, тогда надо будетвступить в какое-нибудь дело здесь, в Китае, где у меня есть связи и многознакомых. И в том, и в другом случае я смогу добиться успеха, только еслиДороти меня не бросит. - Так нужно ли было говорить мне, что тебе ничего на свете не нужно,кроме меня? Его губы капризно скривились. - Ох, моя милая, нельзя же понимать буквально каждое слово влюбленногомужчины. - Значит, ты мне лгал? - В ту минуту - нет. - А что будет со мной, если Уолтер со мной разведется? - Если мы убедимся, что дело безнадежное, тогда, конечно, защищаться нестанем. Особенной огласки я не предвижу, в наше время к таким вещамотносятся снисходительно. В первый раз Китти подумала о своей матери. Она поежилась. Опятьпоглядела на Таунсенда. К ее боли теперь примешивалась обида. - Ты-то, конечно, с легкостью перенесешь все неудобства, какие выпадутмне на долю. - Не вижу, какой нам смысл обмениваться колкостями. У нее вырвался крик отчаяния. Какая мука - так страстно его любить итак в нем разочароваться. Нет, это немыслимо, не может он не понимать еесостояния. - Чарли! Неужели ты не знаешь, как я люблю тебя? - Но, дорогая моя, я тоже тебя люблю. Только мы живем не на необитаемомострове, и надо мириться с обстоятельствами, когда они сильнее нас. Будь жеблагоразумна. - Как я могу быть благоразумной? Для меня наша любовь была всем насвете, в тебе была вся моя жизнь. Не очень-то приятно узнать, что в твоейжизни я была всего лишь эпизодом. - Неправда, какой там эпизод. Но знаешь ли, когда ты требуешь, чтобы сомною развелась жена, к которой я очень привязан, и чтобы я погубил своюкарьеру, женившись на тебе, ты требуешь очень многого. - Не больше того, на что я готова пойти ради тебя. - Обстоятельства-то у нас не одинаковые. - Вся разница в том, что ты меня не любишь. - Можно любить женщину очень сильно и все же не мечтать о том, чтобыпрожить с нею всю жизнь. Отчаяние овладело ею. Тяжелые слезы поползли по щекам. - О как это жестоко! Как ты можешь быть таким бессердечным! Она истерически зарыдала. Он бросил тревожный взгляд на дверь. - Постарайся взять себя в руки, милая. - Ты не знаешь, как я тебя люблю, - всхлипнула она. - Я не могу безтебя жить. Неужели тебе не жаль меня? Не в силах продолжать, она опять дала волю слезам. - Я не хочу быть жестоким и, видит Бог, не хочу оскорблять твоичувства, но сказать тебе правду я должен. - Вся моя жизнь пошла прахом. Почему ты не мог оставить меня в покое?Что я тебе сделала плохого? - Конечно, если для тебя легче взвалить всю вину на меня, сделайодолжение. Китти вскипела от ярости. - Я, значит, вешалась тебе на шею? Не успокоилась, пока ты не внял моиммольбам? - Этого я не говорю. Но мне, безусловно, и в голову не пришло бы затобой ухаживать, если бы ты не дала понять, совершенно недвусмысленно, чтоготова принять мои ухаживания. О какой стыд! И ведь она знает, что это правда. Лицо у него сталоугрюмое, озабоченное, руки беспокойно двигались. Он поглядывал на нее, ужене скрывая раздражения. - Ты думаешь, муж тебя не простит? - спросил он, помолчав. - Я не просила у него прощения. Он невольно стиснул кулаки. Она видела, что он с трудом удержался открепкого словца. - А ты пойди к нему, изобрази кающуюся грешницу. Если он любит тебятак, как ты уверяешь, он не может не простить. - Плохо же ты его знаешь.
Она утерла слезы, постаралась успокоиться. - Чарли, если ты меня бросишь, я умру. Ей оставалось одно - взывать к его состраданию. Надо было сразу сказатьему. Когда он узнает, перед каким выбором она поставлена, его великодушие,чувство справедливости, мужское достоинство, наконец, так возмутятся, что онзабудет обо всем, кроме грозящей ей опасности. О, как хотелось ей сейчасощутить себя под надежной защитой любимых рук. - Уолтер хочет, чтобы я поехала в Мэй-дань-фу. - Что? Но ведь там холера. Самая сильная вспышка за пятьдесят лет. Тамженщинам не место. Не можешь ты туда ехать. - Если ты от меня отступишься - придется. - То есть как? Я не понимаю. - Уолтер решил сменить того врача-миссионера, который умер, И хочет,чтобы я поехала с ним. - Когда? - Теперь же. Сразу. Таунсенд отодвинулся назад вместе с креслом и воззрился на нее. - Наверно, я совсем поглупел, я просто не могу взять в толк, что тытакое говоришь. Если он хочет, чтобы ты ехала с ним, при чем же тогдаразвод? - Он предложил мне выбор: либо я еду с ним, либо он подает на развод. - Ах, вот как. - Тон его чуть заметно изменился. - По-моему, это оченьблагородно с его стороны, ты не находишь? - Благородно?! - Ну как же, сам вызвался ехать в такое место. Я бы, прямо скажу, нерискнул. Конечно, по возвращении ему обеспечен орден Михаила и Георгия. - А я-то, Чарли! - воскликнула она с болью в голосе. - Что ж, если он хочет взять тебя с собой, в данных обстоятельствахотказываться как-то некрасиво. - Но это смерть, верная смерть. - Это уж ты, черт возьми, преувеличиваешь. Не повез бы он тебя туда,если б так думал. И для тебя там меньше риска, чем для него. Риска вообще,можно сказать, никакого - надо только соблюдать осторожность. При мне здесьбыла одна вспышка, ну и ничего. Главное - не есть ничего в сыром виде: нифруктов, ни салатов из овощей, и воду пить только кипяченую. Он говорил все более уверенно и свободно, и лицо его оживилось, всяугрюмость пропала, он был почти весел. - Как-никак, это его специальность. Он интересуется микробами. Всущности, для него это редкая удача. - Но я-то, Чарли! - повторила она уже не с болью, а с ужасом. - Чтобы понять человека, нужно поставить себя на его место. С его точкизрения, ты вела себя далеко не примерно, и он хочет оградить тебя отсоблазнов. Мне с самого начала казалось, что разводиться с тобой он нехочет, не в его это характере, и он предложил тебе выход, по его мнениювеликодушный, а ты отказалась, вот он и взбеленился. Я не хочу тебяобвинять, но мне кажется, что ради нас всех тебе следовало бы отнестись кэтому не так опрометчиво. - Но как ты не понимаешь, что это меня убьет? И разве не ясно, что онпотому и тащит меня туда, что знает это? - Да перестань ты, девочка. Положение наше хуже некуда, и, право же,сейчас не время разыгрывать мелодраму. - А ты нарочно не желаешь ничего понять. - О, какая это мука, и какстрашно! Впору закричать в голос. - Не можешь ты послать меня на вернуюсмерть. Пусть у тебя нет ко мне ни любви, ни жалости, но должно же бытькакое-то человеческое отношение. - Ты, пожалуй, ко мне несправедлива. Сколько я могу понять, твой мужпоступил очень великодушно. Он готов тебя простить, а ты отказываешься. Онхочет тебя увезти, и вот представилась возможность увезти тебя в такоеместо, где ты на несколько месяцев будешь ограждена от соблазнов. Я неутверждаю, что Мэй-дань-фу - курорт. Этого ни про один китайский город нескажешь. Но это еще не причина для паники. Поддаться панике - самое опасноедело. Я уверен, что во время эпидемий столько же людей умирает от страха,сколько и от самой болезни. - А мне уже сейчас страшно. Когда Уолтер об этом заговорил, я чуть вобморок не упала. - Ну понятно, в первую минуту ты струхнула, но потом посмотришь на этотрезво, и все обойдется. Такое захватывающее приключение мало кому доводитсяпережить. - Я думала, я думала... Она корчилась, как от физической боли. Он молчал, и опять на лице егопоявилось угрюмое выражение, которого она до последнего времени на немникогда не видела. Теперь Китти не плакала. Она сидела спокойно, с сухимиглазами, и голос ее прозвучал тихо, но твердо. - Значит, ты хочешь, чтобы я уехала? - Выбора-то у нас нет. - Разве? - Скажу честно: если бы твой муж подал в суд на развод и выиграл дело,я все равно не мог бы на тебе жениться. Минуты, пробежавшие до ее ответа, вероятно, показались ему вечностью.Она медленно встала с места. - Я думаю, мой муж и не собирался подавать в суд. - Так какого же черта ты меня напугала до полусмерти? Она смерила егоспокойным взглядом. - Он знал, что ты от меня отступишься. И умолкла. Постепенно, как бывает, когда изучаешь иностранный язык ицелая страница сперва кажется совсем непонятной, а потом ухватишься закакую-нибудь одну фразу или слово, и внезапно твой усталый мозг хотя быприблизительно осмысливает всю страницу, - так же постепенно иприблизительно ей открывался ход мыслей Уолтера. Словно темный, мрачныйпейзаж озаряла молния и тут же снова поглощала тьма. И она содрогалась оттого, что успевала увидеть. - Он пустил в ход эту угрозу только потому, что знал, что ты перед нейспасуешь, Чарли. Поразительно, как безошибочно он тебя расценил. Аподвергнуть меня такому жестокому разочарованию - это на него похоже. Чарли опустил глаза на лежавший перед ним лист промокашки. Он надулгубы и слегка хмурился, но не отвечал. - Он знал, что ты трус, тщеславный, корыстный. И хотел, чтобы я сама вэтом убедилась. Он знал, что стоит возникнуть опасности, и ты пустишьсянаутек, как заяц. Он знал, как страшно я ошибалась, воображая, что ты менялюбишь, потому что знал, что ты способен любить только себя. Он знал, что тыс легкостью мною пожертвуешь, лишь бы спасти свою шкуру. - Если тебе доставляет удовольствие поливать меня грязью, что ж, я,наверно, не вправе возражать. Женщины вообще несправедливы, и обычно имудается свалить всю вину на мужчину. Но и у другой стороны могут найтисьвеские доводы. Она будто и не слышала. - Теперь я знаю все, что он знал давно. Знаю, что ты черствый,бессердечный. Что ты эгоист до мозга костей, что храбрости у тебя как укролика, что ты лжец и притворщик, презренный человек. И самое ужасное, -лицо ее исказилось от боли, - самое ужасное то, что все-таки я люблю тебябез памяти. - Китти! Она горько усмехнулась. Он произнес ее имя тем вкрадчивым,проникновенным тоном, который давался ему так легко и значил так мало. - Болван! - сказала она. Он отшатнулся, ошеломленный, разобиженный до глубины души. В ее глазахсветилась насмешка. - Я тебе, кажется, стала меньше нравиться? Ну ничего, пусть так ибудет. Мне теперь все равно. - И стала натягивать перчатки. - Как же ты поступишь? - спросил он. - А ты не бойся, тебе ничего не грозит. Ты не пострадаешь. - Ради Бога, Китти, не надо так говорить. - В его звучном голосеслышалась тревога. - Ты же знаешь, все, что касается тебя, касается меня. Яне успокоюсь, пока не буду знать, что будет дальше. Что ты скажешь мужу? - Скажу, что согласна ехать с ним в Мэй-дань-фу. - Если ты согласишься, он, может, не будет настаивать. Почему она так странно посмотрела на него в ответ на эти слова? - И ты не боишься? - Нет, - ответила она, - ты вселил в меня мужество. Пожить в холерномгороде - это интереснейшее приключение, а если я умру, значит, так тому ибыть. - Я старался обойтись с тобой как можно мягче. Она опять на него взглянула. Слезы выступили на глазах, сердцеразрывалось. Неудержимо тянуло броситься ему на шею, впиться губами в егогубы. Ни к чему это. - Если хочешь знать, - сказала она, стараясь, чтобы голос не дрогнул, -в сердце у меня ужас и смерть. Я не знаю, что там у Уолтера в его темной,путаной душе, но сама трясусь от страха. Может быть, смерть даже будет дляменя избавлением. Чувствуя, что самообладание ее иссякло, она быстро пошла к двери ивыскользнула из комнаты, не дав ему даже времени встать с места. У Таунсендавырвался долгий вздох облегчения. Больше всего ему сейчас хотелось выпитьбренди с содовой.
Уолтера она застала дома. Она хотела пройти прямо к себе, но он былвнизу, в прихожей, - давал распоряжения одному из боев. Она была такизмучена, что с готовностью пошла на неминуемое унижение. Задержавшись околомужа, она сказала: - Я еду с тобой. - Вот и отлично. - Когда мы уезжаем? - Завтра вечером. Его равнодушие подействовало на нее как укол копья. Она даже самаудивилась, когда сказала с вызовом: - Наверно, достаточно будет взять с собой несколько летних платьев исаван? По его лицу она поняла, что ее легкомысленный тон рассердил его. - Я уже сказал твоей горничной, что отобрать. Она кивнула и поднялась к себе в спальню. В лице ее не было никровинки.
Наконец-то они приближались к месту своего назначения. Уже скольковремени, день за днем, их несли в паланкинах по узкой грунтовой дороге междунескончаемых рисовых полей. Они выступали с рассветом и двигались до техпор, пока дневная жара не загоняла их в какую-нибудь придорожную харчевню, апотом снова в путь - до того города, где намечено было остановиться наночлег. Возглавлял шествие паланкин Китти, за ней следовал Уолтер;последними шли кули, сгибаясь под тяжестью постелей, съестных припасов ипрочей клади. Китти ничего не видела вокруг. В долгие часы, когда молчаниелишь изредка нарушал возглас носильщика или обрывок несуразной песни, онамучительно перебирала в памяти все подробности душераздирающей сцены вслужебном кабинете у Чарли. Вспоминая, что он сказал ей и что она сказалаему, она ужасалась, до чего же прозаическим и деловым получился их разговор.Она не сказала того, что хотела сказать, говорила не тем тоном, какимсобиралась. Если бы она сумела объяснить ему, как безгранично, как страстноона его любит, он не показал бы себя таким бесчеловечным, не бросил бы ее напроизвол судьбы. Она просто не успела опомниться. Не поверила своим ушам,когда он дал ей понять - без слов, но до ужаса ясно, - что она для негоничто. Потому она и плакала тогда так мало - слишком была ошарашена.Потом-то наплакалась. По ночам в харчевнях, где им с мужем отводили лучшую комнату, лежа безсна и зная, что Уолтер на своей походной койке в нескольких футах от неетоже не спит, она кусала подушку, чтобы он не услышал ни звука. Но днем, зашторками паланкина, давала себе волю. Боль ее была так сильна, что впорукричать на крик; она и не знала, что бывает такое жгучее страдание, и вотчаянии спрашивала себя, чем она его заслужила. Почему, почему Чарли ее нелюбит? Наверно, она сама виновата, но ведь она сделала все, чтобы удержатьего любовь. Им всегда так хорошо бывало вместе, они все время смеялись, былине только любовниками, но и добрыми друзьями. Нет, она отказывалась понять ичувствовала, что сломлена. Она твердила себе, что ненавидит его, презирает,но как жить дальше, если она никогда больше его не увидит? Если Уолтер везетее в Мэй-дань-фу в наказание, это глупо с его стороны: не все ли ей теперьедино, что с ней станется? Жить больше незачем. Тяжело это - покончить счетыс жизнью в двадцать семь лет.
На пароходе, увозившем их вверх по Западной реке, Уолтер не отрываясьчитал, но за столом пытался как-то поддерживать разговор. Говорил он с ней,как со случайной попутчицей, о всяких пустяках - из вежливости, думалаКитти, или чтобы еще подчеркнуть разделявшую их пропасть. В минуту прозрения она сказала Чарли, что Уолтер пригрозил разводом вслучае, если она с ним не поедет в зараженный город, чтобы она сама моглаубедиться, какой он, Чарли, бездушный эгоист и трус. Да, так оно и было,такой маневр отлично вязался с его издевательским юмором. Он в точностизнал, что случится, еще до того, как она вернулась домой, и дал ее горничнойнужные распоряжения. В его глазах она прочла презрение, словно относившеесяи к ней, и к ее любовнику. Возможно, он говорил себе, что, будь он на местеТаунсенда, ничто не помешало бы ему пойти ради нее на любые жертвы. И этотоже была правда. Но после того, как она прозрела, как мог он заставить ееподвергнуть себя такой опасности; да еще зная, как это ее страшит? Сначалаона думала, что он шутит, - до самого отъезда, нет, дольше, до того, как онисошли на берег и двинулись дальше в паланкинах, все ждала, что он скажет, сосвоим сдержанным смешком, что она, если хочет, может вернуться. Что у негона уме - ей не понять. Не может же он в самом деле желать ее смерти, ведь онтак любил ее. Она теперь знает, что такое любовь, тысячу раз он доказывал,как сильно ее любит. Каждое ее слово было для него закон. Не может быть,чтобы он ее разлюбил. Неужели можно разлюбить, если с тобой обошлисьжестоко? Она не ранила его так больно, как Чарли ранил ее, а ведь она,несмотря ни на что, по первому знаку Чарли, хоть теперь она его знает,махнула бы рукой на все блага мира и кинулась ему на грудь. Пусть он принесее в жертву, пусть он бездушный эгоист, но она его любит. Сперва она думала, что нужно только подождать, рано или поздно Уолтерпростит ее. Она была слишком уверена в своей власти над ним, не могладопустить и мысли, что этой власти пришел конец. "Большие воды не могутпотушить любви..." {Книга Песни Песней Соломона, 8:7.} Раз он любил ее,значит, был слабый, а потому и разлюбить не должен. Но теперь ее уверенностьпоколебалась. Вечерами, когда он читал, сидя на жестком стуле, и свет лампы"молния" падал на его лицо, она могла без помехи его разглядывать. Оналежала в тени, на тюфяке, где ей должны были постелить постель. Лицо его справильными прямыми чертами казалось очень строгим. Кто бы поверил, чтопорой его озаряет такая ласковая улыбка. Он читал спокойно, точно был от нееза тысячу миль; она видела, как он переворачивает страницы, как переводитглаза со строчки на строчку. О ней он не думал. А когда стол накрывали ипоявлялся обед, он откладывал книгу и коротко взглядывал на нее (забыв, чтолицо его на свету, он не старался смягчить его выражение), и она с испугомчитала в его глазах физическую гадливость. Это пугало ее. Неужели от еголюбви ничего не осталось? Неужели он действительно задумал ее погубить? Данет же, это был бы поступок сумасшедшего. И легкая дрожь пробирала ее примысли, что Уолтер, может быть, не вполне нормален.
Ее носильщики, долго шагавшие молча, вдруг заговорили, и один из нихпопытался жестом и непонятными словами привлечь ее внимание. Она посмотрелав ту сторону, куда он указывал, и там, на вершине холма, увидела ворота. Онауже знала, что ворота воздвигнуты в память какого-нибудь знаменитого ученогоили добродетельной вдовы, - с тех пор как они сошли на берег, она уже виделамного таких сооружений; но эти ворота, черные на фоне заходящего солнца,показались ей особенно причудливыми и прекрасными. А между тем зрелище этопочему-то ее встревожило: в нем таился какой-то смысл - она смутночувствовала это, но не могла бы выразить словами. Что это, угроза, насмешка?Они вступили в бамбуковую рощу, и стволы склонялись над дорогой, словнохотели задержать паланкин; и, хотя в этот вечер не было ни ветерка, узкиезеленые листья чуть подрагивали. Создавалось впечатление, будто меж стволовкто-то прячется и следит за ней. Они подошли к подошве холма, рисовые полякончились. Носильщики бодрым шагом стали подниматься в гору. Весь склонпокрывали зеленые холмики, теснившиеся близко-близко друг к другу, так чтоповерхность получалась рубчатая, как песчаный пляж во время отлива. И этотоже было знакомо: в точности такое место встречалось им на подходе ккаждому густонаселенному городу. Кладбище! Теперь стало ясно, почемуносильщик обратил ее внимание на ворота, венчающие холм: конец пути был ужеблизок. Они прошли под воротами, и носильщики остановились, чтобы переложитьпалки от паланкина с плеча на плечо. Один из них вытер потное лицо грязнойтряпкой. Дорога пошла под гору. По обеим сторонам лепились грязные домишки.Уже темнело. И вдруг носильщики взволнованно залопотали и одним прыжком,резко встряхнув паланкин, прижались к стене. Китти тут же поняла, чего онииспугались: пока они стояли, громко переговариваясь, навстречу быстро имолча прошли четверо крестьян, несущих гроб, новый, некрашеный, в сумеркахон казался совсем белым. Сердце у Китти заколотилось от страха, гроб проплылмимо, а носильщики все стояли как вкопанные, словно не могли заставить себясдвинуться с места. Но вот сзади раздался окрик, и они тронулись. Теперь онишли молча. Еще через несколько минут они круто свернули в ограду. Паланкинопустили на землю. Долгая дорога осталась позади.
Дом был одноэтажный, с верандами. Сразу с порога Китти оказалась вгостиной. Она села и стала смотреть, как кули один за другим вносят в домтяжелую кладь. Уолтер во дворе распоряжался, что куда нести. Она оченьустала и даже вздрогнула, услышав незнакомый голос: - Можно войти? Ее познабливало. В таком нервном состоянии ей вовсе не улыбалось скем-то знакомиться. Какой-то человек выступил из темноты - длинная узкаякомната была освещена всего одной лампой - и протянул ей руку. - Уоддингтон. Я помощник полицейского комиссара. - А-а, знаю, таможня. Мне говорили, что вы здесь. В полумраке она разглядела только, что он худой и маленький, не выше ееростом, с лысой головой и бритым лицом. - Я живу внизу, в начале подъема, но вы мимо моего дома не ехали. Яподумал, вы, наверно, совсем выдохлись, пойти ко мне обедать не захотите,потому и заказал для вас обед здесь и сам назвался к вам в гости. - Очень приятно слышать. - Повар неплох, вот увидите. Я всех слуг Уотсона для вас тут оставил. - Уотсон - это тот миссионер, который здесь жил? - Да. Отличный был малый. Завтра я, если хотите, покажу вам его могилу. - Вы очень любезны, - улыбнулась Китти. Тут вошел Уолтер. Уоддингтон представился ему еще во дворе, а теперьсказал: - Я тут предупредил вашу супругу, что буду у вас обедать. С тех пор какумер Уотсон, мне и поговорить-то не с кем, разве что с монахинями, но я вофранцузском не силен, к тому же и говорить с ними можно далеко не обо всем. - Сейчас бой принесет напитки, - сказал Уолтер. Слуга принес виски и содовой, и Китти заметила, что Уоддингтон налилсебе изрядную порцию. Еще когда он только вошел, она по его манере говоритьи частым смешкам заподозрила, что он не совсем трезв. - Ваше здоровье, - сказал он, а потом обратился к Уолтеру: - Работы вамздесь хватит. Люди мрут как мухи. Городской голова уже ничего не соображает,а полковник Ю - он командует гарнизоном - все силы тратит на то, чтобы недать своим солдатам пуститься в мародерство. Если в самом скором временичто-нибудь не изменится, нас всех убьют в постели. Я пытался уговоритьмонахинь, чтоб уезжали отсюда, но они, конечно, ни в какую. Все как однажелают заработать мученический венец, чтоб им пусто было. Говорил он легким, поверхностным тоном, и в голосе слышался призраксмеха, так что, слушая его, трудно было удержаться от улыбки. - А вы почему не уехали? - спросил Уолтер. - Да как вам сказать, половину моих подчиненных я потерял, и остальныевот-вот лягут и умрут. Кто-то должен же остаться и поддерживать хотя бывидимость порядка. - Прививку сделали? - Да. Еще Уотсон заставил. Он и себе сделал прививку, но ему, бедняге,это не очень-то помогло. - Он повернулся к Китти, его забавная рожица веселосморщилась. - Большого риска, по-моему, нет, надо только соблюдатьосторожность. Молоко и воду обязательно кипятить, не есть сырых фруктов иовощей. Вы граммофонных пластинок не привезли? - Кажется, нет, - сказала Китти. - Вот это жаль. Я-то надеялся. Давненько я не покупал пластинок, а своистарые слушать больше не могу. Вошел бой - узнать, можно ли подавать обед. - Вы ведь нынче не будете переодеваться? - спросил Уоддингтон. - У менябой на прошлой неделе умер, а новый - олух, так что я перестал переодеватьсяк обеду. - Пойду сниму шляпу, - сказала Китти. Ее комната была рядом с той, где они сидели. На полу, поставив рядом ссобой лампу, сидела служанка и распаковывала ее пожитки.
