Культура средних веков и христианство

Средневековье Западной Европы было прочно связано с религией, а церковь имела в ней столь же сильное влияние, как и в Византии. В начале XI века христианское общество Европы состояло из трех категорий людей: священники, воины (феодалы) и крестьяне. Иными словами, люди делились на молящихся, воюющих и работающих. Аристократия при этом относилась к военным [168, с. 240]. Но ни одна часть общества не была свободна от служения религиозным целям. Та же публика, которую мы теперь называем интеллигенцией, носила тогда название клириков, и среди них были не только богослужители, но и те, кто вместе с образованием получил звание магистра. Они составили важную часть общества. “...Во главе христианского мира стояли папа и государь (король-император),... Священство и Власть, власть земная и власть духовная, священник и воин” [там же, с. 250].

Средневековый мир, его жизнь “во всех отношениях проникнута, насыщена религиозными представлениями. Нет ни одной вещи, ни одного суждения, в которых не усматривалась бы всякий раз связь с Христом, с христианской верой” [306, с. 154]. Благочестие наиболее искренне верующих людей было таково, что каждое свое действие они посвящают Христу или Богоматери. “Всякое питье выпивает он (верующий.— А. Б.) в пять глотков, по числу ран на теле Господа нашего, в конце же делает двойной глоток, ибо из раны в боку Иисуса истекала и кровь и вода” [там же]. Огромное множество религиозных праздников делало значимым каждый момент Священного писания, о нем говорились проповеди, им посвящались все новые и новые реликвии, амулеты, песнопения, гимны, посты и обеты. Все это сопровождалось и ростом суеверий, поскольку к абсолютизации благочестия примешивались и полуязыческие культы земледельческого характера. Поистине неистовое средневековое служение Богу приводит к нежелательному для себя результату: с одной стороны, оно выражало прочную и искреннюю веру, но с другой — служение Богу все менее отделялось от реальной жизни, приобретало все более повседневные, обыденные черты, постепенно происходило то, что называется обмирщением религии. Даже самое священное для христианства таинство евхаристии (превращения вина в кровь Христову, а просфорки — в тело Господне) вызывает в жизни слишком фамильярное отношение к себе.

Й. Хёйзинга пишет, что о женщине, лежавшей на больничной койке, говорили: “... просила она принести ей доброго нашего Господа”. А о священнике, который везет на ослике Святые Дары, простонародье может сказать: “Вон Господь на осляти” [там же, с. 158].

Все это приводит постепенно к тому, что не только священное стало поглощать мирское, но и наоборот, мирское растворяет в себе священное. Священные праздники не были избавлены от буйного веселья, сквернословия, игры в карты, и это вызывало нарекания церкви. Вместе с тем падает и благочестие, о чем повествует документ городского совета города Страсбурга, в котором обещают выдать 1100 литров вина в год тем, кто проведет в храме ночь одного из праздников “в бдении и молитве”. Исследователи средневекового мира полагают, что в таком смешении святого и греховного не было осознанного атеизма. Это было следствием “наивной неразборчивости по отношению к религии” [Хёйзинга] или проявлением карнавальной культуры [А. Я. Гуревич].

Важным элементом жизни средневекового человека было посещение церкви. Для него необычайно значителен весь церковный ритуал, он наполнен высшим смыслом, несет успокоение и надежды. Каждый акт общественной жизни должен быть освящен церковью, начиная от рождения человека и до его смерти. Особую значимость приобретало коронование королей, предписание им со стороны церкви обязанностей, которые должны были соблюдаться, как священные заветы. На Парижском соборе в 829 году говорилось: “В первую очередь королю надлежит быть защитником церквей и служителей Божьих, вдов, сирот и всех прочих бедных и неимущих. Он должен также...проявлять себя грозным и рьяным, дабы не произошла какая-нибудь несправедливость; а если и свершится одна из них, то лишить кого бы то ни было надежды укрыться в своей злодейской дерзости, дабы все знали, что никто не останется безнаказанным” [168, с. 254]. За то, что король не справлялся с такими требованиями, тот же Парижский собор называл его не королем, а тираном.

В этой системе каждый человек принадлежал и подчинялся сразу нескольким институтам общественной структуры. Он был членом семьи, принадлежал церковной общине и государственной власти. В таких тройственных отношениях человека с миром церковь играла роль уравновешивающую, компенсирующую тяготы земной жизни, ее противоречия.

Всей системой своей идеологии церковь формировала чувства людей, их менталитет, регламентировала поведение. В церкви происходили собрания прихожан, церковный колокол сзывал к себе в случае опасностей. Церковь брала на себя и благотворительные функции, создавая приходские школы и больницы. Свою всепроникающую роль церкви приходилось постоянно поддерживать: ее не устраивали ни чрезмерный экстаз, религиозная экзальтация и одержимость, ни обмирщение религии.

Однако не только эти крайности беспокоили церковь. На протяжении всей эпохи переосмыслялось само христианское учение, различно толковались его догматы. Множество споров в Европе вызывал вопрос о бедности Христа. Появились монашеские ордены доминиканцев, францисканцев, упрекавшие официальную церковь в излишествах, с их точки зрения, не свойственных христианскому вероучению.

Рядом с истовой верой в противоречивой действительности средних веков уживались и многочисленные ереси. Некоторые из них имели свои корни в византийской культуре. Одна из таких ересей — катары — (преимущественно во Франции) полагала, что миром правят два могучих начала: Добро и Зло. И Бог бессилен перед злом, которое “одни считали равным ему богом, а другие низшим по отношению к нему дьяволом, но с успехом восставшим против него” [167, с. 88]. Поэтому катары называли творением сил зла и землю, и, следовательно, католическую церковь. С ересями и другими явлениями, противоречившими церковной идеологии, церковь боролась с позиции силы. С 1022 года в Европе запылали костры инквизиции.

Так рядом с религиозным сознанием, наполненным верой, формировалось и ханжеское сознание, для которого грешить и каяться было делом обыкновенным. Нужно было лишь соблюдать установленные правила жизни. Поэтому торговля индульгенциями во всей своей неприкрытой циничности не представляла для средневекового человека чего-либо невозможного.

И тем не менее все стороны жизни определялись и регулировались церковью, религиозность была нормой жизни, а храм — средоточием духовности общества. Этой роли должны были соответствовать и облик церковных зданий, и их внутреннее убранство.

Два архитектурных стиля оставило в мире средневековье: романский стиль и готику. И тот, и другой стиль брали за основу известную еще римской архитектуре базилику. Романский стиль удлиненное помещение базилики делил колоннами на три или пять частей — нефов. Средний неф был наиболее просторным, в нем сооружался алтарь. Поперек главной оси базилики сооружались один или два трансепта, в результате все сооружение приобретало форму креста. Для храма, построенного в романском стиле, характерно было разделение внутреннего пространства на части, предназначенные для разных категорий людей: священнослужители находились в приалтарном пространстве, в центральной части храма — наосе — располагались верующие, миряне, но и здесь выделялись места для знати.

Строение романского стиля производило впечатление крепко стоящего на земле сооружения, несмотря на то, что многие храмы имели два или даже три яруса, в которых ритмически повторялся мотив арки. Геометрия храма была простой и ясной, являя взору прихожан величие и гармонию, понятный любому мирянину образ мироздания. Рельефы и росписи храмов должны были воспитывать прихожан, напоминать им главную идею религии: идею греховности всего земного и Страшного суда как воздаяния каждому по делам его. Но в своей экзальтированной вере, окрашенной не исчезнувшими языческими представлениями, художники и скульпторы заселяли и земной, и потусторонний мир сказочными и мифологическими существами. Бернард Клервосский писал об одном из таких рельефов: “Ты можешь увидеть здесь множество тел с одной головой и, наоборот, на одном теле множество голов. Здесь перед глазами находится четвероногое со змеиным хвостом, там — рыба с головой четвероногого. Тут зверь влачит зад козы, являясь спереди лошадью, там рогатое животное оканчивается конем.... Ты пожелаешь скорее читать по камню, нежели в книгах, и провести целый день в любовании этими диковинами, чем в размышлении над божественным законом” [340, ч. 1, с. 311].

Несколько позже появившийся готический стиль стремился объединить архитектуру, скульптуру и живопись. Цветные витражи и одухотворенная скульптура, передающая особую углубленность духовного мира, соединялись с более, чем в романском искусстве, изысканными формами арок, удлиненных сверху, и создавали грандиозные сооружения, поражающие совершенством конструкции. Именно в готическом храме взгляд двигался бесконечно вверх по нескончаемым переплетениям арочных линий, двигался к небесам, вознося туда все помыслы верующих. Готический собор более грандиозен, чем романский, но и более демократичен: в нем нет четкого разделения пространства, алтарь, наос, имеющееся в романских постройках помещение для тех, кто еще не принял христианства, — нартекс, почти сливаются. Появились большие окна с витражами, множество скульптур и целых скульптурных композиций. Они украсили все элементы здания внутри и особенно снаружи, на фасадах. Таковы соборы в Париже — Собор Парижской Богоматери, Реймсе, Кельне и других городах.