Оформление государственных подходов к призрению различных категорий нуждающихся

 

В связи с изменением структуры государственного управления происходит изменение и реципрокных связей в общественных отношениях. Хотя подобные тенденции не столь очевидны, все же можно обнаружить некоторые «подвижки» и в этот период. Начинаются они с изменения характера княжеской благотворительности в отношениях с внешним миром и собственным населением.

С возвышением Москвы меняется и статус Великого князя. После падения в 1454 г. Византии Москва становится правопреемницей православия. Изменяется ее статус, изменяется и объем милостыни, которую посылают на Восток русские цари. Отправление милостыни на гору Афон — древнейшая традидия. Милостыня на Восток посылается и в 1371 г. с митрополитом Германом, и в 1376 г. с митрополитом Марко, и в 1398 г., когда турки стояли под Царьградом. Великий князь, митрополит, прочие русские князья «послаша сребро милостыню во Царьгород... С Москвы поехал с милостынею Родионъ чернец Ослебя...». С XV в. подача милостыни на Афон становится прерогативой только русского царя. Поскольку не имелось возможности осуществлять ни военную, ни политическую поддержку, милостыня становилась единственным доступным средством оказывать «помощь и покровительство страждущим православным на Востоке». Причем в этом акте просматривались как бы два уровня милостыни — личная и государственная. Царская личная милостыня составляла 2000 руб., государственная зависела от того, кто прибывал за помощью. Чем выше статус просителя, тем большая ему предоставлялась финансовая помощь. Размер «финансовой милостыни» мог колебаться от 600 до 4000 руб., однако были подарки и большей суммы. Так, александрийскому патриарху выдали «из сибирского приказа мягкой рухлядью на 9000 рублей».

Раздача милостыни на Восток братьям по вере продолжалась еще в течение двух столетий. К сожалению, существовавший тогда слабый контроль за раздачей милостыни не дает возможности выяснить ее точные объемы. Только при Анне Ивановне была возложена на Святейший Синод обязанность составить точный список нуждающихся, и с этого времени процесс милостыни стал более упорядочен. Личная милостыня также претерпевает трансформацию и переходит в государственную систему «гуманитарной помощи».

В XIV в. еще довольно часто совершались набеги на русские города, которые, как правило, подвергались уничтожению. Когда летописец хочет показать масштабы разорения и количество жертв, он упоминает о пяти скудельницах, братских могилах, которые стали настоящим показателем уровня бедствия. В Устюжанской летописи мы находим такой факт. В 1382 г. Дмитрий Донской возвращается из Костромы в разоренную Москву «и виде мертвыя лежаща, а град Москва сожжен, и нача давати от погребения мертвых от сорока по полтине, и согтоша того: 300 рублев дано, и согтошо мертвых 20000 и 400». Безусловно, нельзя назвать точное количество жертв, сомнительна сумма, затраченная на погребения, но примечательно то, что появляются новые отношения между князем и общностью. Возможно, здесь зафиксирована одна из первых форм общественных работ.

Массовые бедствия заставляют искать новые организационные формы поддержки, новые формы общественной самопомощи. Характерен здесь и другой пример, связанный с массовыми эпидемиями. Иван IV в борьбе с эпидемиями начинает применять «полицейско-санитарные методы»: чтобы не произошло их распространение, организовываются специальные заставы.

С развитием структуры управления государства возникают ведомства, которые берут на себя функции «защиты и наряда», т. е. появляется то передаточное звено между «волей князя» и поступком, действием, которое направлено на помощь и поддержку нуждающимся. Можно сказать, что намечаются тенденции к образованию государственных реципрокных институтов.Ихзадача — поддерживать определенный вид связи. Так, решение Стоглавого собора о выкупе пленных из казны начинает реализовываться в полной мере лишь тогда, когда появляется Полоняничный приказ 1668 г. Приказы как гражданская система поддержки становятся ведущей формой помощи и защиты, ведущей формой контроля за церковной жизнью. В этом показательна деятельность Приказа Большого Дворца. Его задача — «выдача руги и милостных денег монастырям и церквам из государевой казны...». В общем в процессе структурирования государственного управления приказы и чиновник, первоначально в виде дьяка, приходят на смену княжескому, личностному, «ручному», «нищепитательству».

Изменение парадигмы помощи шло параллельно с укреплением законодательства. Оно становилось мерилом поступков, норм и требований к призрению. Законодательство сменяло собой княжеские нравственные императивы — «мнихолюбив», «страннолюбив», «нищелюбив» и другие, заменяя их категориями государственного долженствования, обязанностей, нормативности. Надо отметить, что прямая священная обязанность русских царей как преемников православного царства позволяла законодательно вмешиваться в дела церкви. И при Иване IV закладывается традиция, когда верховная власть начинает сначала ограничивать власть церкви, а затем и контролировать ее.

В Судебниках 1550 г. впервые ставится вопрос о правомерности призрения лиц, не являющихся «клиентами церкви». Согласно церковному законодательству, под защиту церковной власти попадали: «...женщины, дети, престарелые, родители, рабы». Церковь нарушает свои же постановления, когда берет под свой патронаж торговых и городских людей. Именно против этого и направлено данное постановление (Судебники 1550 г.). «А торговымъ людемъ тородскимъ въ монастырехъ не жити, а жити имъ въ городскихъ дворехъ, а которые торговые люди учнутъ жити на монастырехъ, и техъ с монастырей сводити, да и наместником ихъ судити. А на монастырехъ жити нищимъ, которые питаются милостынею отъ церкви Божий». Практически это постановление направлено против тех бельцов, которые за определенную плату покупали себе право жить в монастырях (о чем уже говорилось).

Формирующееся законодательство государственного призрения не только реагировало на проблемы церкви, но и было тесно связано с проблемами бедности, социальной патологии, государственной защиты вдов и сирот и т. д. Ведь бедность вызывали не только неумелое ведение хозяйства, массовые неурожаи, но еще и пожары, которые становились просто гибельными для многих жителей России. Поэтому в качестве охранной грамоты потерпевшим от пожара в1560 г. появляется указ об отсрочке долгов с погорельцев: «В долгах приставов давати не велел и правити на них долгов не велел пять лет».

В связи с тем, что проблемы, связанные с нищенством, монастыри не решали, так как стала преобладать общинно-вотчинская форма организации, государственная власть официально легализовала институт нищенства (впоследствии он превратился в определенный образ жизнедеятельности). И если в Западной Европе появился ряд законов, запрещающих это явление, то в России профессиональное нищенство, наоборот, легализовано. Под защиту закона попадают калики, городские нищие, а причинившие им насилие должны платить штраф: «каликам бесчестия, которые из кусков ходят, 4 алтыны», «московским городским нищим кликунам бесчестия 8 алтын 2 деньги».

Легализация и защита профессионального нищенства связаны не только с отсутствием соответствующего призрения, но и с тем, что в общности сложились такие христианские стереотипы поведения, согласно которым подаяние есть один из способов в обыденной жизни приобщаться к таинству церкви, к таинству православия. Несомненно, русские цари, «творившие милостыню» для всего православного мира, не могли не защищать христианские законы и традиции в своем собственном доме. Тем не менее необходимо сказать, что в этот период государство намечает ряд шагов в области превентивных мер, позволяющих локализировать разные социальные болезни. И если Церковь выделяла такие, как пьянство, содомский грех, языческие обряды, то превентивные меры государственной власти направлены против «разбоя», «татьбы», «воровства», «блядни», «зерни». В наказе Вяземскому воеводе князю Ивану Федоровичу Хованскому с товарищами мы встречаем наставление, чтобы «никакие люди никаким воровством не воровали, не били и не грабили, и корчем и блядни не держали, и зернью не играли...» Аналогичные наказы в разное время получают и другие воеводы: Иван Грязен, Салтан Лыков, т. е. можно утверждать, что это был распространенный наказ, а система превентивных мер против данных очагов социальной патологии не входила в разряд экстраординарных. Вот почему мы обращаем на это внимание. В данный период начинают складываться те направления общественного призрения, которые на рубеже XIX-XX вв. станут неотъемлемой его частью.

Система государственного контроля и поддержки осуществляется по различным направлениям, в том числе путем регулирования цен на хлеб в период массового голода. К таким мерам прибегает Б. Годунов в 1601 г., когда в Усольском уезде резко возрастают цены на хлеб, вводятся государственные твердые цены: «...продовати ржи четь по полтине, овса четь в полполтины, ячменя четь в четыри гривны». Предусматриваются карательные действия в отношении лиц, утаивающих хлеб или завышающих цену на него.

В 1603 г. появляется Указ, разрешающий «отпускать на волю» во время голода работные семьи на прокорм без оформления «отпуска на волю». Соборное уложение 1649 г. закрепляет его, причем вносится еще и дополнение. В «жилецкие записи» долговых документов разрешалось оформлять денежный долг в счет будущих отработок и откупов, также разрешена отсрочка уплаты «впавшим в убожество» от года до трех лет, причем в отличие от законов Русской Правды круг лиц социально не ограничен. По сути дела, появляется кредитная система, позволяющая в период массового голода физически и экономически выживать работному люду.

Характерен в этом отношении Указ 1662 г. В нем говорилось о прокормлении служилых и всяких скудных людей в неурожайное время. В указе определены основные превентивные мероприятия по недопущению голода, в частности предписывалось: а) митрополитам и власти, чтобы те обеспечивали продажу хлеба из своих запасов; б) чтобы местная власть продавала из житницы хлеб по твердой цене, а не спекулятивной, в) в том случае, если «купить хлеб будет нечим», тем под поручательство раздавать хлеб в долг, «чтобы божиим и нашим людям от хлебныя дорогови гладом не помереть». В Указе 1663 г. предписывалось боярам обязательное кормление холопов в период голода. В случае нарушения Указа: «Государь повелел кликать бирючам по рынкам и торгам, что если бояре откажуться кормить своих холопей в голодное время, то они лишаться холопей, которые получат свободу».

Система «санитарно-полицейских» мер против распространения морового поветрия также подкрепляется законами и указами. При этом происходит «организация» института контроля. В него входят подъячии, решеточные приказчики, бирючи. Их назначение состоит в том, чтобы они оповещали население о падеже скота во всех административных единицах, чтобы мясо падших животных не попадало на рынок и чтобы скот закапывали в специально отведенных местах, отдаленных от мест проживания.

Переосмысление происходит в подходах к помощи вдовам и детям. Казна берет на себя призрение тех вдов и детей, чьи мужья и отцы погибли на государственной службе. Это «пенсионное» право выражалось в форме раздачи «земель на прожиток». Так, царь Михаил Федорович в 1634 г. издает Указ, согласно которому детям и вдовам умерших и погибших под Смоленском давали земли на прожиток по государеву указу.

Государство как субъект помощи в первую очередь осуществляет поддержку тем лицам, которые стоят на защите интересов существующей власти. Здесь просматриваются те же механизмы реципрокных связей узаконивания механизма патерналистских отношений — «ты — мне, я — тебе». На первых порах в этих отношениях власть оказывает милость, а не осуществляет исконное право субъекта на поддержку в тех случаях, когда он страдает за институты власти. В Сборнике исторических актов есть прошение о назначении лекаря раненому под Велижем Федору Баданову, где он просит о лекаре как о государевой милости. Очевидно, что и лекарь, и «земли на прожиток» — есть определенная система отдара, которая оформляется законодательно. Однако нельзя говорить о какой-то системе государственного патронажа над «осударевамилюдями». Характерны были проблемы «недофинансирования», волюнтаризма в призрении. В этом отношении характерны грамоты и челобитные от 1598 и 1682 гг. В первой — отставные стрельцы, прослужившие от двадцати лет до пятидесяти, просили освободить их от податей и пошлин, так как они не получали жалования более пяти лет, в связи с чем «за худобу, за старость, за увечья, пашни не пашут, не торгуют, кормятся христовым именем». Во второй «братия Симонова монастыря» просила оставить им прежнее количество солдат надворной пехоты, так как увеличение численности вдвое привело бы к дополнительным издержкам, «деньгами близко500 руб.».

Вместе с распространением государственных принципов защиты начинают осуществляться светские подходы к помощи и поддержке нуждающихся. В литературе XIX в. этот вид помощи определяется как частная благотворительность. Она выражалась в помощи голодающим, а также в устройстве больниц для неимущих, их лечении. Подобной деятельностью занимались совершенно различные люди — и бывший хранитель государственной печати А. Ордын-Нащокин, и опальный патриарх Никон, и Ф. Ртищев. Кстати, характерна и дальнейшая их судьба. А. Ордын-Нащокин, завершив государственную службу, постригся. После чего «он завел больницу, приставив к ней монахов и сам служил больным». Патриарх Никон, по имеющимся исследованиям, помимо раздачи хлеба и денег «обратился к новому способу благотворительности — лечению больных». Федор Ртищев «купил домик, в нем две палаты и там собрал 13-15 человек, кормил, содержал... Снабжал лекарствами».

Если так можно сказать, наблюдается оригинальная тенденция: частные благотворители открывают как бы «новую тематику» в деле помощи и поддержки нуждающихся. И если для лиц, стоящих на государственной службе, медицинская помощь является «наградой» за верность, мужество и т. д., то в нарождающихся традициях по отношению к «неслужилым людям» она выступает в качестве благотворительных акций, как идея христианского служения ближнему. К примеру, Ульяния Осорьина, помещица, в голодные годы разделила участь своих крестьян, а также ухаживала за больными и немощными. Такую благотворительную деятельность профессор С. Зеньковский называл «христианской социальной работой». По всей вероятности, основной профиль благотворительности данного периода связан с поддержкой нищих и лечением. Однако не менее важным направлением являлся и выкуп пленных. И здесь можно говорить не об одиночных акциях отдельных благотворителей, а о массовом явлении.

Тенденции благотворительности проявляются и в организации благотворительных обществ и благотворительных заведений. Благотворительных обществ до XVIII в. в Европейской России было — 4, в Прибалтийском крае — 3, в Привислинском — 1; благотворительных заведений соответственно — 13, 8, 41. Большинство заведений — 54 — предназначалось для престарелых, убогих, неизлечимых больных, детских же было только 3.

Таким образом, в период с XIV в. по вторую половину XVII в. не только происходит смена ориентации мотивов помощи и поддержки, но и изменяются субъекты поддержки. Ктиторские монастыри сменяются монастырями-вотчинами. И если деятельность данных заведений первоначально носит открытый характер, то постепенно, когда в обществе начинают складываться денежные отношения, монастыри отходят от благотворительности. Да и в самой церкви наблюдается раскол между различными группировками — «стяжателями» и «нестяжателями». Государство постепенно набирает организационную и законодательную силу, ограничивает власть церкви, берет под свой законодательный контроль нуждающихся. Видимо, именно в этот период государственная власть формирует так называемый «остаточный принцип» в подходах к социальным проблемам общества.

В это же время начинается ориентация на западную цивилизацию, что находит отражение в регламентации образа жизни такого слоя населения, как профессиональные нищие. Причем законодательные мероприятия против данного социального недуга проводятся почти одновременно с такими государствами, как Франция, Германия, Англия. Однако непоследовательная государственная политика, стремление власти только законодательно регулировать возникающие проблемы (в период голода, эпидемий, социальных катаклизмов) не смогли снять проблемы профессионального нищенства.

Светские тенденции благотворительности завершают картину помощи и поддержки на этом этапе. Несомненно, частная благотворительность в XVII в. — один из первых исторических показателей изменения общественного сознания, одно из звеньев формирования гражданского общества.

 

 

3. «Теории милосердия» в XIV— первой половине XVII вв. (социально-христианские и законодательные тенденции)

 

В теории милосердия в XIV в. — первой половине XVII в. происходят существенные перемены. Во-первых, изменяется исторический контекст, во-вторых, мыслители позднего средневековья испытывают на себе влияние различных теоретических школ — Дионисия Ареопагита, Иоанна Лествичника, Филиппа Пустынника и других, в-третьих, христианство как целостное мировоззрение претерпевает различные изменения, появляются его новые течения — от исихазма на отечественной почве до старообрядческих идей, в-четвертых, развитие законодательства вносит существенные коррективы в традиционные христианские догматы о милосердии и людях церкви. Все это в совокупности определило своеобразие подходов к идеям милосердия и оформлению основ «теории призрения», которая со стороны государства первоначально сложилась как «теория нищепитательства».

 

 

Социально-христианские подходы к «теории милосердия»

 

Милосердие как процесс духовного спасения рассматривалось в отечественной литературе и раньше, но на данном этапе' оно обретает иное звучание.

Милосердие как источник спасения рассмотрено М. Греком в канонах Иоанну Крестителю. В Песнях 3 (Небесного круга) и 4 (Услышах Господи) для отдельного человека оно выступает как путь спасения в виде слова. Человек «злобою морской обуреваемый» и ее «пучиной» «молитвами к пристани спасения» приводится. Слово Иоанна Крестителя для человека верующего становится «милосердия изобильный источник». «Милосердия пучиной», а следовательно, путем спасения, оно предстает перед человеком, находящемся в состоянии «страстей смятений». И предстает не только как фактор внешнего спасения, но и как средство защиты и помощи от личностных страданий и духовных смятений. Мы видим, как интерпретация понятий — спасение — милосердие — слово — приводит к построению некой единой познавательной парадигмы. Духовное спасение возможно и при помощи слова. В этом смысле М. Греком понимается более широко сущность духовных дел милосердия. Примечательно и то, что слово как спасение, милосердие выступает в качестве акта обыденной литургии жизни отдельного человека, утешительного канона «на любой час по желанию». Здесь следует отметить, что происходит «сращивание» слова и поступка, т. е. можно наблюдать, как предпринимаются первые шаги объединения «теории» и практики милосердия.

Азбуковник как источник, упорядочивающий структурно-типологические стороны знания, наряду с другими «толкованиями» о природе, человеке, обществе, тонко передает все диссонансы «теории» и практики милосердия, где понятие слова как социального феномена тесно связано с конкретными путями спасения души. В разделе «О душевном тричастии» душа представляется неким единством, состоящим из словесного, яростного и пехотного. Каждая из этих частей подвержена прегрешениям, но спасение возможно, когда будет предпринято для каждого случая свое врачевание. Суть согрешения яростного — «немилосердие, ненависть, немилостивное, памятозлобие, зависть, убийство и частое о таковых поучение». Исцеление («целба» в этом случае) наряду с другими средствами, такими, как незлобие, благость, выступают как «милование». Согрешения похотные связаны с такими деяниями, как блуд, нечистота, «чрезестественный грех», славохотие и др. Исцеление предполагает воздержание имению, «нищим расточение». Словом, для каждой степени прегрешения души находятся свои пути спасения. Интересно и то, что здесь намечен отход от типологии и классификации феномена (исходя из клише мирового дерева) и заложены новые принципы типологической классификации на основе трехчастия, где каждому уровню соответствует своя система признаков, дается качественное разграничение феноменов (исходя из их сущностного проявления).

Происходит дальнейшее осмысление сущности милосердия, при этом оно принимает все более социальный характер, конкретизируется социальной проблематикой. Основополагающими вопросами здесь являются соотношение богатства и власти и душевной чистоты, следование канонам христианского милосердия. Различное понимание данных вопросов, по сути дела, приводило к обоснованию двух типов религиозной мысли, получивших название «стяжателей» и «нестяжателен. В этом отношении интересны теоретические размышления Ермолая-Еразма и Иосифа Волоцкого. Последний хотя и защищал идею сильной и богатой церкви, связывал ее не с самодостаточностью церкви как таковой, а с ее «социальными задачами». Причем монастырское землевладение он рассматривал как основу существования самого монашества, а эксплуатацию чужого предполагал утвердить законом «грацким» (но в тяжелые голодные годы Иосиф Волоцкий продает церковное имущество и на вырученные деньги кормит голодающих).

Ермолай-Еразм обоснование милосердия начинает с позиции христианского детерминизма, противоестественности почитания «богатства», злата, серебра, поскольку это противоречит сущности человека, сотворенного по образу и подобию Божию. Далее он переходит к критике вельмож, «насилующими коварствы обогате», деяниями своими угождающими дьяволу, а потому «душу же имуще от насильства темну». Критикуя богатых, социальное неравенство, он обращается к достаточно распространенной идее возмездия или «праведного суда», в результате которого Бог «отыимет власть его». В этом видятся «милости» Бога. Но Ермолай-Еразм в своих размышлениях идет дальше, к всеобщему равенству на основе истинного покаяния богатого и принятия последним нищеты «как честнейшее богатство». Тем не менее имеются и другие пути спасения и христианского равенства между людьми. Безусловным фактором является милостыня как средство достижения гражданского равенства. Но оно возможно тогда, когда подающий «низща» и «странна» не только смиренно, но «возлюбите» и «не оскорбише» ее подает, ибо в последнем случае он в смирении своем достигает прощения. Автор обращает внимание на то, что милостыню нельзя творить «у инаго убога же во вражду взял еси». В этом отношении нарушается принцип равенства и любви к ближнему. Развивая эту идею дальше, Ермолай-Еразм обосновывает ее в канонах христианского социального гуманизма, где помощь оказывать необходимо не только бедным и нищим, но и к «чюждим единоверным», «тако и ко врагом». Видя в социальном равенстве высшее предначертание, когда помогая другому, Бог помогает тебе, «имать бо истинную надежду Бога, иже не оставит его гладана и нага», он тем не менее критикует современную ему церковь, которая «соблюдает злато и серебро и мшел надежи ради снедей и риз». Здесь четко видно, как расширяется и переосмысливается семантические понятия «милость», «милосердие» в контексте социальных понятий «богатый», «справедливость». Заметим, что и понятие «нищий» и «убогий» в данном контексте несут в себе социальные, а не только эсхатологические смыслы.

Можно сказать, что милость, милосердие не становятся только отвлеченными понятиями, они согласуются с реальными условиями общественной и частной жизни человека. В этом ключе достаточно интересно послание Иосифа Волоцкого княгине Голениной. Примечателен тот факт, что христианские догматы конкретизируются по отношению к реальной жизненной ситуации, реальной судьбе и случаю. Коротко суть такова. Княгиня в силу разных обстоятельств не может больше платить милостыню монастырю за упокой души своих детей. Она пишет довольно прямо и резко: «Пока у меня были деньги, я давала милостыню»; «Дать двадцать рублей за семь лет — то грабеж, ане милостыня», — отвечает княгиня Иосифу Волоцкому. И далее, применительно к ее случаю он размышляет о разных путях спасения. «Бог милосерден и человеколюбив, непостижимыми и разнообразными путями своими он стремится привести нас к себе и спасти наши души». В том, что Бог забрал к себе детей ее, Иосиф Волоцкий видит Господнее провидение и знак, «чтобы их родители вразумелись и те богатства и имения, которые хотели приготовить для них, раздали нищим, убогим и божьим церквам, которые раздадут эти богатства для их спасения, и они вместе с детьми своими обретут царствие небесное».

Милостыня — это не только путь спасения, но и деяние (направленное на гармонизацию общественных отношений), за которое следует помилование. Однако милостыня несет в себе и земное мирское предназначение в отношениях с церковью, она — «добровольное соглашение», т. е. может нести в себе реальный, вещный, устанавливаемый сторонами определенный тип социальных отношений, сделку. «А грабежом этого никто не называл, ибо ведомо всем, и тебе ведомо: даром священник ни одной обедни, ни панихиды не служит». То есть сделка несет в себе не только определенные эсхатологические принципы и отношения между сторонами, но и юридические обязанности друг перед другом различных социальных субъектов. Причем обязанности Церкви не ограничиваются только мирскими субъектами. Есть обязанности Церкви по отношению к монастырскому делу, которое рассматривается как определенное служение, есть обязанность по отношению к больным, нищим, паломникам, пленным. В своем послании И. И. Третьякову Иосиф Волоцкий об этом пишет так: «Церковная бо монастырская тако ж иноческая, дела и вся богови освещенна сутью и на ино что не расточаются, разве на убогия и странныя и пленныя и елика таковем подобна...» Вот эта взаимозависимость реальных и ирреальных отношений и связей субъектов хорошо раскрывает следующее социально-христианское направление теории милосердия.

Проблема взаимоотношения власти и социальных низов всегда актуальна; порой она принимает новые формы. Уже говорилось о том, что к XV-XVI вв. на Руси, как и в странах Западной Европы, сформировалась определенная социальная группа — профессиональные нищие. Осмысление этого феномена требовало как реальных социальных условий, поскольку нищие являлись очагом социальной нестабильности, так и новой государственной идеологии. Особенно этот вопрос назрел после того, как Москва становится правопреемницей византийского православия. Немалую роль здесь сыграла и теория монаха Филофея о Москве как о «третьем Риме», где «освященная» персона царя обязана заботиться о своих поданных, причем не только в пределах своего государства. Все это вносит определенные коррективы в теорию милосердия. И хотя догмат о милосердии в качестве аксиомы остается, тем не менее в методе аллегорезы происходит изменение. Принцип аналогии не изменяется, тезис требует подтверждения определенными примерами, нельзя не заметить, как меняются в качестве аналогий сами примеры. Все меньше их берется из Святого Писания, а все больше используется восточный и западноевропейский социальный опыт (последний приобретает статус своеобразной идеальной модели, правила, образца). Происходят перемены и в ориентирах идеологии помощи.

Довольно распространенной становится книга «Тайная тайных», где собрано множество вопросов, связанных с государственным управлением. В их основе лежит новая для России государственная идеология управления, образованная не на положениях «номоканона», а на рациональных принципах пользы, нашедших свое отражение в римском праве. Так, милосердие необходимо государю, ибо оно способствует сохранению его доброй славы. Поддерживать нищих в тяжелый для них час необходимо, поскольку «и они будут в тяжелый час твоей опорой. Так ты сохранишь свой закон и укрепишь свое царство».

Инок Фома в «Слове похвальном» воздает милосердию князя Бориса хвалу, вкладывая ее в уста различных митрополитов. «А мителенский митрополит сказал: " О милостях и щедротах великого князя Бориса говорят во всех землях"...» «Митрополит Дорофей сказал: "... великого князя Бориса милости и щедроты творятся не только на Русской земле, но как свет зари, разливаются до самого Царьграда, и лот Святой горы, и даже скажу — до самого Иерусалима"». Теперь в милосердии видят не только следование православным традициям, но оно выступает в качестве инструмента внешней политики, определенного идеологического влияния. И то что радение о нищих становится не обязательно христианским догматом, но и составной частью «социальной политики», направленной на стабильное существование государства, находит отражение в «Большой челобитной» Ивана Пересветова. Рассказывая о государственном управлении молдавского царя Константина, Пересветов обращает внимание на то, что обнищание воинства, переход его в другую социальную группу приводят к государственным конфликтам, «так что впустил в свое царство междоусобную войну своих вельмож и во всем прогневал Бога».

Не менее интересны подходы Максима Грека. Новая социальная мифология требовала иных аналогий, оставаясь в рамках христианских догм. Будучи истинным ревнителем христианских традиций, в западном опыте он находит примеры, оправдывающие институт нищенства как институт социального воспитания, необходимый для гармонизации отношений всех слоев общества. Приводя примеры о добровольном нищенстве как монашеском подвиге, он раскрывает «технологию», «способ подаяния». Сбор милостыни осуществляется по определенной системе: «...обходят дома, находящиеся на одной улице, и просят Господа ради хлеба на братию». Но главной особенностью западного нищенства является то, что к нему добровольно приобщаются богатые и благородные люди — стержень христианских традиций и института нищенства. «Это бывшие прежде благородные и богатейшие люди, которые, подражая господней нищете, добровольно делаются нищими и не стыдятся послужить нуждам своей обители, без ропота и раздумий». М. Грек мечтал о своеобразной культуре нищенства как культуре равенства и справедливости, воспитывающей у всех членов общества благородные чувства. Показателен в этом отношении и другой «западный» пример. Сын некой бедной женщины, живущей в «крайней нищете», находит кошелек с золотыми монетами. Она относит его «священному учителю города», чтобы тот опросил прихожан о потере. Находится хозяин кошелька, и за то, что «убогая вдова» «в чужом и значительном имуществе проявила свою правдивость и человеколюбие», следует награда «сто золотых монет». Так, мотив об убогой вдове (достаточно распространенный в христианской и отечественной литературе) получает свою новую интерпретацию. Не божественная благодать, а реальное значимое социальное вознаграждение следует за благородным поступком «убогой вдовы». Ее «человеколюбие» вызывает ответное чувство, значит, устанавливается общественная гармония.

Новое рациональное начало в делах милосердия как основы государственного порядка находит отражение в Посланиях Федора Карпова. Размышляя о том, что «начальники» не заботятся о своих «подданных и сиротах», оставляют их без должной охраны, он выходит на глобальные обобщения о немощи человеческого рода, который «поддается влечению чувственному, нежели правому суду разума».

Он не против законов. Они должны быть основой государственного порядка, предотвращать «бесчинства». Однако, приводя изречения апостола Павла, Федор Карпов подчеркивает, что закон обязан не только карать, но и поддерживать «малодушных», «слабых». Поэтому государственное управление должно включать в себя и определенные «милости». Именно на сочетании «правды» и «милости» достигается социальная стабильность, защита нуждающихся, «слабых», контроль «бесчинных». Именно таким должно быть государственное управление, а следовательно, мир и порядок в обществе. «И это все делается правдой, и милостью, и истиной. Из-за милости ведь правитель и князь поданным весьма любим, а из-за истины его боятся. Ибо милость без правды есть малодушество, а правда без милости есть мучительство, и оба они разрушают царство и всякое общежитие. Но милость, правдой поддерживаемая, а правда милостью укрощаемая, сохраняют царю царство на многие дни».

Помимо переосмысления концепций христианского милосердия, оценка исторических событий может даваться с традиционных позиций. Имеется в виду распространенная концепция. божественного «справедливого возмездия», которое наступает, когда правитель нарушает христианские законы справедливости. Иван Пересветов, негативно относящийся к правлению Бориса Годунова, анализирует действия императора Тита применительно к российским условиям. «Вдовствующее» состояние московского государства он видит прежде всего в том, что «выгнав из города» «скитающихся по миру нищих», в злобе своей правитель восстал «на самого Бога». Отсюда все беды и социальные потрясения, которые обрушиваются на Московское государство. Причем в своей притче он говорит об ответственности власти за свои поступки, нарушающие извечные христианские законы справедливости, призывает к ответственности и преемственности в политических реформах власть держащих, чтобы они не оставляли народ один на один со своими проблемами, подобно оставшейся после мужа вдовы, «которая находится во власти своих же собственных рабов».

В «Политике» Ю. Крижанич рассматривает различные вопросы человеческого бытия, но особое место в нем занимают государственно-правовые и этические проблемы. Концепция стабильности и «неизменности власти» — особая тема в его рассуждениях. «Благо» как феномен социального мира им осмысляется в контексте закона и легитимности власти, умения собирать «казну трудолюбиво», налоги. Отдавая предпочтение развитию внутреннего рынка, он предлагает систему поддержки трудового населения через выдачи кредитов под залог имущества, тем самым предполагалось возможное улучшение «обеспечения» населения, а также предотвращение «лихоимства и грабежа». В этой части, по его мнению, должно быть государственное регулирование, поскольку под заклад тогда было бы можно выдавать суммы и «убогим людям». Рассматривая сословия государства, он выделяет убогих людей как особую группу населения, которая занимает промежуточное положение между «привилегированными» и «черными людьми». Убогие люди делились на собственно убогих, охраняемых государством, и «больных членов», куда включали расточителей, бездельников, игроков и пьяниц. Хотя и те и другие не служат «общенародному благу», первых (хромых, слепых, нищих) берегут из «любви по Божьей заповеди», к последним (причиняющим зло) необходимо применять строгие меры — «отдавать их в деревни в холопство боярам и ссылать в Сибирь или иначе наказывать»..

«Слово о милости и кии просящих достойни суть милости, кии же ни» Епифания Славинецкого — одно из первых светских представлений о сущности милосердия, хотя работа построена на основе христианских канонов. В основу милосердия им положен принцип богоуподобления и любви к ближнему. Автор широко понимает общественное призрение, выделяя в нем три уровня поддержки: помощь духовную, помощь институциональную, «нищепиталище долгое», и помощь традиционную, «нищепиталище общее».

Впервые Епифаний Славинецкий рассматривает «людей церкви», нищих не только как заступников перед всевышним, но и как тунеядцев, обманом промышляющих и спекулирующих на добрых чувствах христиан. «Множество праздных тунеядцев и здоровы, и жены младые с детьми, паче же девицы постогнам бродящих, уже в таковое безчинство,