Д. И.Дубровский

Д. И.Дубровский

Широкий комплекс вопросов об отношении психики к деятельное головного мозга, о характере связи явлений сознания с мозговой нейродинамикой и телесными изменениями образует кардинальную проблему современной науки. Эта проблема имеет давнюю историю и всегда служила предметом размышлений. Решение вопроса о соотношении психики и деятельности мозга обязательно включает философские предпосылки и вместе с тем оказывает существенное влияние на мировоззренческие вопросы, на философское понимание природы сознания, духовной активности.

Весьма важно видеть единство и различие философского истолкования проблем материи и сознания, духовного и телесного, с одной стороны, и собственно научных или общенаучных подходов к исследованию связи психики и мозга - с другой.

Главные теоретические трудности проблемы «психика и мозг» встают перед нами, когда психическое берется в качестве явлений сознания и речь идет о выяснении двух главных вопросов:

1) как связаны явления сознания с мозговыми процессами и 2) каким образом явления сознания способны управлять телесными изменениями.

Одна из этих трудностей состоит в том, что явления сознания могут адекватно описываться лишь средствами естественного языка, художественной литературы или с помощью философских и психологических терминов, выражающих понятия ценности, интенционалыюсти, смысла. Однако последние не имеют прямых логических связей с основными понятиями естествознания, посредством которых описываются нейрофизиологические процессы, протекающие в головном мозге, функционирование отдельных его структур и целостная деятельность головного мозга как материальной системы. Сюда относятся понятия массы и энергии, всевозможные пространственные характеристики, понятия физической причинности и химического взаимодействия, которые не могут служить для описания феномена сознания.

Однако сознание есть функция головного мозга, есть функциональное свойство высокоорганизованной материальной системы, и в качестве такого свойства должно получить непротиворечивое объяснение, если мы хотим отстаивать материалистическую позицию. Впрочем и для сторонника дуализма, вынужденного считаться с общепринятыми положениями науки и медицинской практики, остается вопрос о связи явлений сознания с деятельностью мозга. Решается он им сравнительно «легко»: ведь позиция дуализма означает не только постулирование двух разнокачественных субстанций -духовной и материальной, но еще и постулирование возможности их взаимодействия. На этот дополнительный постулат делающий дуалистическое воззрение крайне «неэкономным», теоретики не всегда обращают должное внимание; принимая его, можно, конечно, построить правдоподобное объяснение любых видов психофизических взаимодействий.

В современной западной философской литературе, посвященной проблематике духовного и телесного, сознания и мозга, доминируют материалистические концепции и воззрения; защита позиции дуалистического интеракционизма встречается гораздо реже. Материалистические подходы к указанной проблематике представлены тут, главным образом, направлениями «научного материализма» и «эмерджентистского материализма». Различие между ними весьма существенное. «Научные материалисты» развивают «теорию тождества» ментального и физического, занимают большей частью позиции радикального физикализма и редукционизма (Г.Фейгл, Дж.Смарт, Д. Армстронг, Р. Рорти и др.). Согласно их точке зрения, сведение ментального к физическому, описание ментального как определенною мозгового процесса должно быть осуществлено наукой (прежде всего нейрофизиолотей, психофизиологией, биохимией и т.д.), а потому решающее доказательство истинности материализма зависит от развития науки, под которой подразумевается естествознание и его основа - физика. Более подробно о разновидностях «научного материализма» и его нефизикалистских вариантах мы скажем ниже'.

«Эмерджентистский материализм» отвергает принцип редукции, как единственную основу объяснения, показывает его несостоятельность в решении проблемы связи духовного и телесного. У наиболее последовательного представителя этого направления Дж.Марголиса^; ментальное, психическое выступает как эмерджентное свойство высокоразвитой материальной системы, как историческое новообразование, принципиально не сводимое к своей первоначальной физико-химической основе. Дж. Марголис подвергает основательной критике редукционистские претензии «научных материалистов», игнорирование ими специфики гуманитарного знания, вопросов, связанных с пониманием сознания, личности и культуры, развивает весьма убедительную версию «нередуктивистского материализма», стремится сочетать материализм с принципами диалектики.

Как «научные материалисты», так и представители «эмерджентистского материализма» резко критикуют те концептуальные подходы к решению проблемы духовного и телесного, которые основываются на принципах дуалистического интеракционизма. Несмотря на непопулярность дуализма среди современных западных философов, актуальность его критики определяется прежде всего тем, что приверженцами дуалистического интеракционизма оказались такие, выдающиеся нейрофизиолога, как Ч.Шеррингтон, У.Пенфилд, Дж.Зкклз. У двух последних есть даже специальные книге, посвященные обоснованию дуалистического интеракнионизма применительно к задачам нейрофизиологии и психофизиологии¹. Наблюдается даже своеобразный союз естествоиспытателей и философов, проявившийся, например, в совместной книге Дж. Экклза и К. Поппера⁴, представляющей значительный философский интерес. Ранее Дж.Экклз выступил автором предисловия к книге Э.Полтена, посвященной критике «научного материализма» и обоснованию позиции картезианского

дуализма как единственно приемлемой, по его мнению, для решения проблемы духовного и телесного⁵. Эта книга является, пожалуй, единственной в западной философской литературе последних десятилетий, которая ставит своей целью защиту и разработку концепции дуалистического интеракционизма.

Надо сказать, что Э.Полтен нащупывает и подвергает критике ряд действительно слабых пунктов «научного материализма» (соотношение в его построениях эмпирических и теоретических посылок, исходные определения «ментального» и «физического» и др.). Отвергая физическое объяснение ментальных феноменов, Эю Полтен вместо того, чтобы. предложить другое научное объяснение, сразу заменяет его филососким объяснением с позиций дуализма. Важно отметить, что Э. Полтен вообще не разграничивает собственно научное (прежде всего естественнонаучное) и философское объяснение, что способствует созданию видимости, будто объяснение с позиций дуалистического интеракционизма является научным. Если «научные материалисты» стремятся возвести научное объяснение в ранг философского, то их противники из лагеря дуализма выдают философское объяснение за научное; при этом наблюдается характерное явление - смешение, диффузия категориальных структур философского, общенаучного и частнонаучного знания.

Проблема «сознание и мозг» является научной, а не философской, хотя для ее постановки и разработки привлекаются понятия и принципы философии. Это -широкая комплексная проблема, объединяющая усилия многих научных дисциплин (психологии, нейрофизиолоши, нейроморфологии, биофизики, биохимии, нейрокибернетики, психонейрологии, психофармакологии и др.). Суть рассматриваемой проблемы может быть выражена словами И.П.Павлова: «каким образом материя мозга производит субъективное явление?»⁶. Попытки ответов на этот вопрос требуют соотнесения и интеграции результатов исследования множества разноплановых научных дисциплин, теоретической разработки принципов описания психических и мозговых процессов, а главное - установления между ними определенных соответствий. Здесь нужна четкая методологическая программа, способная обеспечить единство теоретических и эмпирических исследований, включающая прояснение исходных философских и метатеоретических предпосылок, а также использование определенных общенаучных познавательных средств для интеграции психологических и нейрофизиологических ракурсов проблемы.

Оставляя в стороне рассмотрение логических и методологических функций используемых философских установок, их влияние на конкретно-научное познание (поскольку об этом уже много говорилось в нашей литературе) мы сосредоточим внимание на роли метатеоретического и общенаучного концептуальных уровней в разработке проблемы «сознание и мозг». На этих уровнях фактически и определяется различие подходов к указанной проблеме и основные разногласия.

Если ограничиться последними десятилетиями, то можно выделить три главные парадигмы и соответственно три разных концептуальных подхода к проблеме «сознание и мозг». Эти подходы могут быть обозначены как физикалистский, бихевиоральный и функционалистский. Рассмотрим каждый из них в отдельности.

Физикалистский подход.

Суть его заключается в стремлении провести принцип физикалистского монизма в объяснении явлений сознания. Такой подход базируется на обшей установке, которую можно было бы назвать парадигмой физикализма. Последняя выражает уверенность, что весь мир есть не более, чем совокупность физических процессов, поскольку всякое знание базируется на физике. Отсюда - редукционистская программа сторонников данного подхода. Как писал Д.Армстронг: «Мы должны дать полное описание человека в физико-химических терминах»⁷.

Подобная программа символизирует позицию крайнего сциентизма. Она имеет свои философские истоки в воззрениях Ламетри и Кабаниса. В прошлом веке ее наиболее последовательные сторонники были среди так называемых вульгарных материалистов (Бюхнер, Фогт, Моллешот и др.). Однако и в наше время аналогичные взгляды популярны среди естествоиспытателей: приняв тезис о материальности мысли, психического, любых явлений сознания, можно сравнительно легко строить объясни тельные модели в тех областях естественнонаучного знания, которые призваны прояснять связь и взаимодействие психических и физиологических факторов, духовного и телесного. Отсюда стремление полагать психические явления в качестве физических или рассматривать, скажем, психический образ как объективно существующую в головном мозге химическую копию соответствующего предмета⁸.

Однако в такого рода объяснительных моделях то, что именуется психическим, явлениями сознания выступает в крайне упрощенном виде, ибо уникальные свойства психического как бы заранее элиминированы. Речь идет о субъективности, смысле, интенциональности. Если же эти свойства эксплицируются и используются для описаний явлений созна ния, то тогда вступают в силу типичные аргументы, выдвигаемые обычно против физикалистско-редукционистских концепций (скажем, о нередуцируемости качества интенциональности, о неадекватности физического описания личности и т.п.). Все это свидетельствует о несостоятельности парадигмы физикализма в качестве методологической основы разработки проблемы «сознание и мозг».

Бихевиоральный подход.

Его особенность состоит в том, что явления сознания и мозговые процессы берутся нерасчлененно, как бы в их изначальном единстве и описываются в поведенческих терминах. Действительно, всякий поведенческий акт включает единство психического и физиологического. Поэтому бихсвиоральная установка в ее общем виде имеет, конечно, существенный смысл. Но в такой весьма обшей и абстрактной форме она вряд ли пригодна для решения психофизиологической проблемы. К тому же надо учитывать ее разные интерпретации, способные принимать характер альтернативных концепций. Среди них часто встречается редукционистская интерпретация, когда сознание сводится к поведению, что свойственно концепции бихевиоризма. Методологическая несостоятельность такой редукции подробно освещалась как в советской, так и в западной литературе. Столь же несостоятельны и попытки отождествления феномена сознания с рефлексом, до сих пор встречающиеся среди сторонников учения И.П.Павлова.

Другие варианты интерпретации бихевиоральной установки исключают жесткий редукционизм, акцентируют единство психическою и физиологического, но вместе с тем полагают в качестве объекта исследования именно поведенческую реакцию в ее обусловленности соответствующими физиологическими процессами, протекающими в головном мозгу и нервной системе в целом. Такая методологическая программа характерна для концепции высшей нервной деятельности. Исходя из того, что рефлекс есть единство физиологического и психического, современные последователи И.П.Павлова истолковывают психическую деятельность, как высшую нервную деятельность и стремятся описывать психические явления в терминах высшей нервной, т.е. рефлекторной, деятельности. Категориальная структура такого описания образует синтез бихевиорального (ибо рефлекс есть реакция, поведенческий акт) и собственно нейрофизиологического (рефлекс означает вместе с тем и нервную связь).

Но поскольку описание поведенческого акта непременно включает учет определенных психических состояний, явлений субъективной реальности (чувственного образа, мотива, стремления и т.п.), теория высшей нервной деятельности претендует на своеобразное решение психофизиологической проблемы. П.В.Симонов пишет: «Психофизиологическая проблема возникла в период, когда деятельность мозга еще изучали две науки - физиология и психология. Создание науки о высшей нервной (психической) деятельности фактом своего рождения ознаменовало первый шаг к диалектическому «снятию» самой проблемы»⁹. И далее читаем: «В истории науки случалось не раз, когда ее развитие вело не к решению вопроса, длительное время волновавшего умы исследователей, но к ликвидации самого вопроса как неправомерного и бесплодного в свете новых завоеваний человеческого разума»¹⁰.

Вряд ли надо доказывать, что подобное «решение» психофизиологической проблемы выдает желаемое за действительное. Впечатление о «снятии», преодолении психофизиологической проблемы возникает в связи с тем, что при попытках теоретически реализовать бихевиоральную установку явления субъективной реальности берутся в «снятом» виде, не выделяются специально в качестве особых объектов описания и исследования, соотносимых, с одной стороны, с объективно фиксируемым поведенческим актом, а с другой - с определенным мозговым нейрофизиологическим процессом. Более того, тут в самой исходной посылке заложено отрицание какой-либо автономности описания явлений субъективной реальности по отношению к описанию поведенческого акта.

Не случайно, что не только представители концепции высшей нервной Деятельности, но и наиболее последовательные сторонники «деятельностного» подхода, в советской психологии (А.НЛеонтьев, В.ВДавьшов, В.П.Зинченко и др.) также проявляли тенденцию к отрицанию психофизиологической проблемы, а некоторые близкие к ним по образу мысли философы (Э.В.Ильенков, Ф.Т.Михайлов, В.И.Толстых и др.) прямо объявили ее псевдопроблемой".

На этом вопросе важно остановиться подробнее, ибо «деятельностный подход» выражал позиции ортодоксальной марксологии, питал ее ультрасоциологизаторские установки. Отсюда отрицание роли природных, в том числе генетических, факторов в формировании личности, получившее

широкое распространение и видимость незыблемой марксистской истины благодаря стараниям многих философов и психологов, особенно А.Н.Леонтьева. Дело дошло до того, что генетик Н.П.Дубинин стал доказывать, будто генетические факторы не имеют существенного отношения к формированию личности. С этих позиций он отлучал от марксизма и «фомил» своих оппонентов - таких выдающихся ученых как БЛ.Астауров, Д.К.Беляев, З.П.Эфроимсон¹². Н.П.Дубинин заявлял, что объяснение психических явлений не может опираться на функционирование нейронов мозга". «Сколько бы мы не изучали строение мозга человека и процессы, идущие в нейронах, - писал он позднее, - мы, даже получив важнейшие данные по нейрофизиологии, не поймем, что такое мысль»^и.

Очевидна некорректность таких утверждений (ибо неясно главное -в каком смысле «не поймем»), попытки Н.П.Дубинина безосновательно отвергнуть плодотворность исследований психики как функции мозга.

Социологизаторские установки выступали за последние десятилетия в разных формах, их адепты стремились вынести психику и сознание за пределы человеческого индивида, изобразить сознание как cyгу6o надличностное качество. Это характерно для статьи В.П.Зинченко и М.К.Мамардашвили, вызывавшей многие недоразумения в связи с тем, что авторы настаивали на особом статусе «психических событий», которые, по их мнению, «происходят не в голове, как нейрофизиологические события»¹⁵, а, скорее, где-то между головами людей.

По М.К.Мамардашвили термин «сознание» в принципе означает какую-то связь или соотнесенность человека с иной реальностью поверх или через голову окружающей реальности¹⁶. «И это место перехода или место связности и есть сознание, которое у нас есть или нет. То есть сознание - это место. В топологическом смысле этого слова»¹'. «То есть, вводя сознание, как место соотнесенности и связности того, что мы не можем соотнести естественным образом, мы только так и можем определить сознание»¹⁸.

Допустим, что приведенные высказывания имеют некий сокровенный смысл, но даже не вдаваясь в подробный анализ, у нас есть основание отметить, что автор итерирует такой аспект проблемы, как отношение сознания к мозгу. Это проявилось и в его интервью журналу «Вопросы философии»: «По обыденной привычке, - говорит он, - мы, как правило, вписываем акты сознания в границы анатомического очертания человека. Но, возможно, каким-то первичным образом сознание находится вне индивида как некое пространственно-подобное или полевое образование»¹''. Понятно, что при таком подходе к сознанию мозг оказывается не при чем.

Серьезные сомнения вызывают и некоторые положения статьи Е.П.Велихова, В.П.Зинченко и В.А.Лекторского, ставящей целью сформулировать методолошческие основы междисциплинарных исследований сознания⁷⁰. В ней мы видим аналогичные исходные посылки: «сознание выступает в качестве связи, посредствующего звена между деятельностью и личностью»'¹'. «В качестве концептуальной основы междисциплинарных исследований сознания, - пишут авторы, - мы выдвинули методологическую идею трактовки сознания как «духовного организма», оснащенного функциональными органами»²². Сознание - «самый сложный функциональный орган индивидуума и социума»". Это - суперорган, орган органов. Авторы следуют К.Марксу, используя его представление _о функциональных органах индивида²⁴. Для них индивидуальное сознание есть своего рода организм, порождаемый совокупной деятельностью индивидов, но вместе с тем оно является «органом этой деятельности»²⁵. «Как и всякий другой орган, сознание может быть здоровым и больным...»²⁶. Это относится, видимо, и к органам этого органа. «Например, образ мира как интегральный орган индивида обладает свойствами открытости»²⁷. И, конечно, для глубокого понимания органа и владения им нужно определить исходную «клеточку». Такой «клеточкой» для сознания, согласно авторам, выступает действие, ибо «это не только элемент структуры деятельности, но и исходная единица анализа человеческой психики и сознания...»²⁸.

Как видим, трактовка сознания как органа или органа органов, самого сложного функционального органа, имеющего своей «клеточкой» действие, базируется на бихевиоральной парадигме. Концептуальные построения, возводимые на ее основе, помимо того, что они крайне упрощают или вовсе игнорируют естественнонаучные (и многие пограничные с ними) аспекты проблемы сознания, в такой же мере редуцируют и ключевые области данной проблемы - личностно-экзистенциальные, смысложизненные ее аспекты, входящие в компетенцию психологии личности, социальной психологии, психоанализа, психиатрии, многих гуманитарных дисциплин. Вряд ли нужно доказывать неадекватность истолкования, например, любви и надежды в качестве деятельности или органов индивида.

Вернемся к вопросу об исследовании сознания как функции мозга. Такого рода исследования, согласно авторам, фактически не имеют прямого отношения к проблеме сознания. «Напомним мысль Маркса о том, - пишут они, - что все эти органы индивидуальности существуют как «общественные органы». Поэтому-то они не могут быть погружены в глубины мозга или тайны бессознательного... Общественная природа функциональных органов индивида означает вместе с тем и их надиндивидуальный характер»²⁹. В связи с такой установкой авторы весьма оригинально интерпретируют тезис о сознании как функции мозга. По их мнению, можно говорить о значении «нейрофизиологических механизмов сознательных явлений» однако, нельзя приписывать мозгу качество сознания: «в мозгу есть многое, но непосредственно в нем нет ни грана сознания»³⁰. Так считают, по их словам, и «выдающиеся физиологи и нейрофизиологи». «Они его там не нашли, хотя и добросовестно искали»³¹.

Вряд ли нужно доказывать, что подобная манера выражений и оценок является не вполне корректной. Это относится и ко многим другим высказываниям, касающимся нейрофизиологических отношений³². Авто ры, например, усматривают криминал в тех случаях, когда «нейрональные механизмы мозга наделяются свойствами предметности, в них ищутся информационно-содержательные отношения...»³³. При этом авторы не утруждают себя конкретным рассмотрением тех концепций и исследований, в которых может быть обнаружен подобный криминал. Они рассуждают сугубо абстрактно: раз сознание - «орган», который обладает надиндивидуальными и экстрацеребральными характеристиками, то ин формационно-содержательные свойства должны приписываться только ему или органу этого органа. Но как быть, если эта абстрактная схема противоречит реальным и весьма перспективным исследованиям, в которых как раз «ищутся информационно-содержательные отношения» имен но в мозговых процессах? В качестве примера можно указать на плодотворные исследования школы Н.П.Бехтеревой, в которых ставится задача расшифровки мозговых кодов психических явлений человека (о них еще будет идти речь ниже).

К сожалению, статья трех авторов, хотя и посвящена специально междисциплинарному подходу к проблеме сознания, не рассматривает реальное многообразие современных исследований этой проблемы, в ней нет анализа подходов к изучению сознания в западной науке и философии, не говоря уже о восточной культуре. В ней нет не только критического разбора, но даже указания тех различных концепций сознания и аспектов его рассмотрения, которые характерны для отечественной литературы. Вместо этого авторы просто задают «сверху» свой абстрактный «онтологический» конструкт, не считая нужным соотнести его с наличными концептуальными подходами к такому многомерному объекту исследования как сознание.

Даже если ограничиться тем планом исследования сознания, в котором выясняется связь последнего с мозгом, то уже на этом уровне остро стоит проблема междисциплинарности, соотнесения, обобщения, интеграции результатов, полученных в рамках различных дисциплин, на основе различных методов. Уже тут мы сталкиваемся с чрезвычайным разнообразием эмпирических данных, концепций, ракурсов исследований, гипотез и теоретических обоснований.

За последние четверть века мы были свидетелями успешного развития нейрокибернетических моделей мозговой деятельности, психофармакологических исследований измененных состояний сознания, стереотаксической семиологии (существенно обогатившей наши представления о локализации психических функций), выдающихся результатов в области изучения функциональной асимметрии мозга и психофизиологии чувственного отображения. Возникли новые направления исследований, новые комплексные подходы, в которых существенную роль играют данные нейроморфологии, позволившие существенно обогатить наши представления о функциях головного мозга³⁴.

Несомненно возрастание роли современных исследований мозга как органа психики в развитии медицины, педагогики, проблематики искусственного интеллекта, многих других жизненно важных областей общественной практики. И вряд ли выглядит слишком преувеличенной следующая оценка Ф.Крика: «Нет области науки более жизненно важной для человека, чем исследование его собственного мозга. От нее зависит все наше представление о Вселенной»³⁵. Все это резко контрастирует с позицией Е.П.Велихова, В.П.Зинченко и В.А Лекторского.

На мой взгляд, трактовка сознания как органа, функционального органа, органа деятельности и т.п. вряд ли вносит серьезный вклад в «онтологию сознания», она не может служить основанием для междисциплинарного подхода к проблеме сознания. Такая трактовка, как отмечалось, является одним из выражений бихевиоральной установки. Концептуальные средства последней плохо приспособлены для описания мозговых процессов, преимущественно выносят их за скобки, что создает видимость; не существенности связей сознания и мозга для понимания сознания.

Если учесть все сказанное, то можно прийти к выводу о неадекватности бихевиоральной установки задачам разработки психофизиологической проблемы. Особенно ясно это проявляется, когда главной целью исследования становится отношение феномена сознания к мозговым процессам. Ведь явления сознания не могут быть достаточно полно и адекватно описаны в поведенческих терминах и тем более, конечно, в терминах рефлекторной теории. Попытки же такого рода описаний ведут к чрезмерно упрощенным моделям соотношения психического и физиологического, ибо в них не находят адекватного отражения такие кардинальные свойства субъективной реальности как содержание, смысл, ценностное отношение, интенциональность.

Функционалистский подход

В отличие от предыдущих он дает, на мой взгляд, гораздо более широкие методологические и теоретические возможности для разработки проблемы «психика и мозг». С этих позиций психические явления * рассматриваются в качестве функциональных состояний мозга, как функциональные свойства протекающих в нем нейрофизиологических про цессов. Такой подход логически противостоит парадигме физикализма и служит основанием для развития весьма влиятельного в западной философии «функционального материализма» (Х.Патнэм, Дж.Фодор, ДЛюис, Д.Деннет и др.). «Функциональный материализм» выступает как альтер нативный ко всем разновидностям «физикалистского материализма». Х.Патнэм подчеркивает, что функциональные отношения и свойства' нередуцируемы к физическим отношениям и свойствам. По его словам, «функциональная организация системы в принципе логически отличается как от описания в плане ее физико-химического состава, так и от описания в плане ее актуального и потенциального поведения»³⁶.

Функционалистский подход связан с развитием кибернетики, теории информации, семиотики, системных и структуральных исследований. Средства функционалистского описания дают широкие возможности для охвата в единой концептуальной модели психических и нейрофизиологических явлений. Они позволяют логически корректно выражать такие свойства психического как смысл, ценностное отношение и интенциональность.

Разумеется, существуют различные способы интерпретации самой парадигмы функционализма (которую можно так именовать по аналогии с парадигмой физикализма), а соответственно, и разнообразные пути решения в рамках этой парадигмы вопроса о соотношении психических явлений с мозговыми процессами. Наряду с попытками прямого представ ления, так сказать, «ментальных состояний» в качестве функциональных нейрофизиологических состояний головного мозга встречаются, напри мер, попытки рассматривать психические явления как идентичные некоторым мозговым лингвистическим структурам, несущим значения. Как полагает А Данто, «ментальные состояния» допустимо идентифицировать с мозговыми лингвистическими структурами, которые представляют собой

разновидность знаковых систем. Будучи сами по себе физическими, они функционируют согласно лингвистическим правилам. «Ментальные состояния» суть значения этих знаковых систем³⁷. Именно в таком случае, по мнению АДанто, мозговым процессам, несущим значения, можно 1Гриписывать качество интенциональности.

В русле функционалистской парадигмы решается проблема отношения психических явлений к мозговым процессам и различными представлениями «эмерджентистского материализма». Эмерджентное свойство, будучи историческим новообразованием, не допускает чисто физического объяснения, оно по необходимости носит функциональный характер. Не случайно разработка идей «эмерджентистского материализма» встретила поддержку со стороны ряда крупнейших западных нейрофизиологов, предпочитавших ранее картезианский дуализм неприемлемому для них физикалистскому редукционизму. Мы имеем в виду прежде всего задающегося исследователя мозга Р.Сперри, который еще более десяти лет назад примкнул к позиции «эмерджентистского материализма», широко используя его теоретические установки для объяснения связи психических явлений с мозговыми процессами³⁸. Другим примером может служить известный физиолог Д.Хебб, написавший предисловие к книге М.Бунге, в которой защищается один из вариантов «эмерджентистского материализма»³⁹.

Среди советских нейрофизиологов, уделявших значительное внимание психофизиологической проблеме, идеи функционалистского подхода использовали и развивали П.К.Анохин, Н.А.Бернштейн. Наиболее значительный вклад в разработку функционалистской модели соотношения психических явлений и мозговой нейродинамики внесен Н.П.Бехтеревой и ее школой. В работах этих ученых ставится задача расшифровки мозговых кодов психических явлений. Последние рассматриваются в качестве информационных процессов, что создает, по нашему мнению, плодотворную перспективу исследований и способно обогатить функционалистский подход в целом⁴⁰. Не вдаваясь в детальную оценку результатов исследований мозговых кодов, отметим, что они проводятся на основе вживления в соответствующие структуры головного мозга микроэлектродов с целью лечебных мероприятий. Опыт использования стереотаксических методов в школе Н.П.Бехтеревой существенно продвинул наши представления о психофизиологических корреляциях, положил начало такой исключительно важной в этом отношении дисциплине как стереотаксическая семиология⁴¹. Значительный теоретический интерес представляет общая информационно-кодовая концепция психической деятельности и ее мозговой организации, развиваемая в последние годы Н.П.Бехтеревой и ее сотрудниками.

Нам думается, что трактовка психических явлений как информационных процессов, осуществляемых головным мозгом, открывает весьма широкие методологические возможности для разработки проблемы «со знание и мозг». Такая трактовка выступает как типичный вариант конкретизации функционалистской парадигмы в области разработки указанной проблемы. В свою очередь понимание психических процессов и состояний как информационных допускает разные интерпретации и ведет к различным концептуальным решениям⁴².

Одним из таких решений является предложенный нами более четверти века тому назад информационный подход к проблеме «психика и мозг», получивший затем развитие в ряде работ⁴³. Суть информационного подхода (как разновидности функционального подхода) определяется общей теоретической идеей самоорганизующейся системы и связанным с ней комплексом общенаучных понятий, раскрывающих существенные свойства самоорганизации. Центральное место среди этих понятий занимает взятое в широком смысле понятие информации. Последнее по своему содержанию является, если так можно выразиться, двумерным, ибо фиксирует и семантический (а также прагматический) аспект информации, и ее кодовую форму, т.е. позволяет отобразить в едином концептуальном плане и свойства «содержания» информации и свойства ее материального носителя, свойства ее кодовой организации (пространственные, энергетические и другие физические характеристики).

Поскольку феномен сознания требует «содержательного» описания (в контексте понятий смысла, ценности, интенциональности), а мозговые процессы предполагают описание в естественнонаучных терминах (в контексте понятий о пространственных и физических свойствах), понятие информации позволяет достаточно корректно охватить и совместить в едином теоретическом плане оба этих разных типа описаний, а тем самым послужить основой для концептуального объяснения связи явлений сознания с мозговыми процессами. Ведь вполне естественно интерпретировать всякое явление сознания в качестве информации (ибо оно всегда есть отображение чего-либо, а значит, несет субъекту об этом информацию; оно интенционально, направлено на определенный объект, не бывает «пустым»). Но информация по необходимости имеет свой носитель, не существует вне и помимо своего материального носителя; и если явления сознания интерпретируются в качестве информации, то ее носителем выступает определенный мозговой процесс (некоторая мозговая нейродинамическая система). Эти соображения и составляют исходный пункт информационного подхода к проблеме «сознание и мозг» (и шире -«психика и мозг»).

Рассмотрим подробнее некоторые следствия, вытекающие из указанных выше посылок информационного подхода.

Итак, если отношение между психическим состоянием (явлением сознания) и соответствующим мозговым процессом допустимо рассматривать как отношение между информацией и ее носителем, то тогда всякое поддающееся дискретизации и осознанию психическое явление (обозначим его А,), переживаемое в данном интервале (t,) определенным человеком, имеет своим материальным носителем некоторый мозговой процесс (обозначим его X,), который правомерно описывать как сложную мозговую нейродинамическую систему. Связь между А, и X, является функциональной,' это явления одновременные и однопричинные. Будучи носителем информации Xj является кодом А,, ибо информация не существует вне своей кодовой формы, которая может быть различна (в силу инвариантности информации поотношению к физическим, пространственным, субстратным свойствам своего носителя, что и определяет возможность множества способов кодирования одной и той же информации).

Отсюда видно, что связь А₁ и X относится к тому типу связи, который именуется кодовой зависимостью. Ее исследование предполагает решение задачи расшифровки кода. Это - центральная (и весьма специфическая) задача познания объектов живой природы, психики и культуры. Она носит герменевтический характер, ибо требует постижения некоторого содержа ния, смысла, воплощенных в той или иной предметной (точнее будет сказать: вещественной или даже материальной) форме⁴⁴. Можно выделить два типа такой познавательной задачи: 1) когда имеется кодовый объект и требуется выяснить его информационное содержание; 2) когда нам дана некоторая информация, но ее конкретный носитель, т.е. кодовый объект, неизвестен, и требуется найти его, установить соответствие между известной нам информацией и свойствами ее носителя (первый тип задач мы называем прямыми, второй - обратными). Обратная задача является, как правило, более трудной, чем прямая. Это важно отметить, поскольку расшифровка мозговых кодов психических явлений является обратной задачей.

Под «известной нам информацией» имеется в виду рефлексивно отображаемое явление, которое может быть достаточно четко дискретизировано. Исследование идет в таком случае от непосредственно данной нам информации к определению кодового объекта и расшифровке кода, т.е. установлению однозначного соответствия между данной информацией и свойствами ее носителя. Важно, однако, отметить следующее обстоятельство. Когда гово