НЕИЗВЕСТНЫЙ КОБЭЙН. Мимо проходят люди, но им и дела нет до маленькой бедняжки — из руки её сочится шприц: пустой

— А-а-а, что с моим сердцем? — и худая девушка, очень бледная, падает в сторону стены, разбиваясь об асфальт: голова, слава богу, её никак до стены бы не долетела, а вот кисть точно указала в сторону бетона безымянным...

 

Мимо проходят люди, но им и дела нет до маленькой бедняжки — из руки её сочится шприц: пустой. И ладно бы кто-то успел остановить её до этого поступка, однако таковых здесь не было, а теперь вряд ли кто-то смог бы подавить в ней жажду...

 

— Тело зудит... — говорит девушка, скидывая с себя остатки одежды; сама она падает на пол и замирает, превращаясь в эмбриона.

 

«5-ть дней назад я думала, что сдохну. Представьте... Я валялась под дождём на улице... Никто не подошёл. Все подумали, наверное, что я бомжиха. Хм... Но далеко я не ушла; я — шлюха».

 

Конечно, некоторые могут считать, что шлюхи должны быть счастливы: они получают деньги за секс в отличие от многих женщин, однако тут не всё так просто. Марику подсадил парень, а потом она сама стала подсаживать; в обмен лишь требовала дозу себе... «Скромница».

 

Папа никогда не разрешал мне быть собой. Мамы не было: она была, конечно, но разве я её замечала дома? А когда она всё же мелькала где-то рядом, получалось, что она уже не замечала, что дома я. Став подростком я сполна ей заплатила...

 

Лёгкие странно хрипят. Иногда там что-то булькает, но выясняется скоро, что это лишь пустой желудок. Бульканье, обычно, не смущает моих ёбарей... Этих козлов ничего не смущает.

 

Порванные колготы, да длинные носочки; такие милые и забавные жирафики на них; всегда думала, что жирафа бог долго держал за голову прежде, чем отпустить на землю. И я была так долго в небе, что оказавшись глубоко в остатках стада, обезумела и стала воевать с цензурой: теперь я полностью обнажена, открыта.

 

Когда клиенты требуют анал, я хохочу и, бывает, могу наградить их каплями мочи, называя это струйным оргазмом: эти придурки даже не распознают цвет и запах, а я заливаю им рот сполна этой дрянью. Но бабушка моя так бы не сказала: она лечилась подобного рода терапиями... Так что и им полезно.

 

Пыталась стать хорошей девочкой: написала себе кучу правил, но спустя пару часов валялась с воткнутым шприцем... Похоже, я — бунтарь.

 

Однажды я простудилась, а мой сутенёр выломал дверь в мою комнату, поднял меня и отправил к клиенту. Я не имела прав сопротивляться, но смогла сбежать. Через неделю меня нашли на том же месте... Теперь мои бока болят, а ноги в синяках; славно, что сутенёр — сраный педик, иначе он трахнул бы меня, а это страшное наказание. У него такая рожа...

 

Питалась, помнится, всю прошлую неделю отходами; мусорки такие богатые. За решёткой была несколько раз, но полицейские неразговорчивы: предлагала им выпустить меня за несколько минетов, — ждал важный клиент, который драл меня тщательней остальных, — но эти суки не согласились... В итоге я получила приличную затрещину от своего сутенёра.

 

Вспоминаю, как подкатывала к нему, а потом случайно увидела его трахающимся с каким-то черномазым!.. Блять, я реально охуела, но не мне выбирать ему суженых.

 

Ощущения от наркоты уже не те, но жажда ломает мою голову. Я, словно безумная, бегу до дилера, вымаливая очередной шприц, и мне уже плевать, кололись ли им ранее.

 

— Наконец-то я добралась до дома, — кричу я этажу и понимаю вдруг, что замок на моей двери сменили.

 

Вены окрасили руку в синий цвет: болит иногда мышца бицухи, что на левой руке; переучили меня, помнится, с левой на правую в детстве — теперь расхлёбывай. Но клиентам нравится, когда я дрочу им обеими.

 

Изо рта жуткая вонища, поэтому стараюсь меньше целоваться; а вы что думали, что могу влюбиться?..

 

Последний мой хахаль был отпизжен моим сутенёром; я знаю, как заставить этого пидораса громко пищать, словно петуха, натянутого им же. Мои мысли становятся всё слаще, а душа улетает куда-то... «Где бы достать дозу...»

 

Приходится вечерком собирать кости, да топать на вечеринку: обычно они проходят на закрытых тусах, где бродит мало народу; здесь вам могут и засадить, и отсосать!.. «Анал» для этих ослов — не пустое слово; из него исходят свежие пары зрелищ и кончины, сброшенной одним из постояльцев; это если говорить, конечно, о моём анале, однако он всех тут ебёт.

 

Ему нравится смотреть: этот гад цепляет придурков по улицам, а потом достаёт их; записывает телефон, аську, всю другую хуйню, а дальше эта гнида снимет опечатки с вашей души, и вы будете ему служить (за отдельную плату).

 

Проснувшись у двери своей бывшей квартиры, я скрылась в трущобах у друга; эта лесби-штучка столько раз меня доставала, но так ничего не получила — я шлюха, но дорогая шлюха всё-таки... «Блять, только не видели бы они моей руки... Как же больно...»

 

В голове начинает гудеть, и я блюю на пол; «чёрт, куда уж с этими манерами»...

 

Друг Марики непростой человек; она может уничтожить тебя одним взглядом, но в первую встречу с Марикой взгляд этой суки был менее едким. Сейчас кажется будто она гниёт изнутри, а башка её разваливается на части; «так ей, этой суке!» — меньше бы меня доставала. Когда она отошла, — передоз, — стало всё немного сложней. Хату отдали каким-то жополизам, которые в этот вечер потратили на меня несколько тысяч.

 

Мой отец долго не брал трубку, но после полугодового молчания, мы, наконец, смогли встретиться.

— Пап, мне нужны деньги... — жалобно я пыталась заглянуть в его душу, но видела там лишь похоть и стыд: этот извращенец постоянно дёргал меня за задницу, пока мама работала; жаль, что он не трахнул меня, так бы я содрала с него больше монет!

 

Мать давно свихнулась и живёт с бабушкой, которая начхала на мою жизнь; и чихала я на них тогда, однако письма я им порой пишу. В их реальности я — будущий психолог; сама же я давно уже не учусь, а лишь исследую свою среду обитания.

 

Иногда мне снятся тихие шаги отца, который желает спеть мне колыбельную; я просыпаюсь с пониманием того, что он никогда такого не делал... Да и мама перестала вскоре отвечать на мои письма; похоже, я и правда никчёмная фанера с эмоциями.

 

 

— И что из этого правда? — спросил я.

— Я слышала, что ты тоже писатель. Поэтому я набросала это за пару дней. Неизвестно ещё, где у тебя скрывается правда... Я читала твою «Джейн». Ты хочешь встретить идеальную девушку?

— Каждый хочет встретить идеальную девушку.

— Может быть, это я?

— Думаешь, тебя кто-то полюбит после того, что прочитает?

— Могу задать тебе тот же вопрос...

— Я ещё не написал ничего такого, за что бы меня хотели покарать!

— У тебя будет такой шанс.

 

Вода капала из-под крана каждую долбанную секунду, когда мы сидели напротив трупа этой прошмандовки, этой суки, этой... вичовки. Она пришла утром злая и наорала на меня, потом мы поспорили с ней вновь — сыграли в карту. Теперь эта сука мне проиграла и её драла собака! Реально! Её драл кабель прямо в пизду и в жопу! Такой был спор... Позже я рассказал об этом Марике и она дико ржала с наших проделок. Я рассказал ей всё и она плакала вместе со мной. Мы много болтали с ней и многое обсудили. Через семь часов должны прийти дети. Мы лежали с Марикой в постели, а на полу валялся труп этой суки. Она убила себя. Просто выстрелила в голову! Тот револьвер. Сука. Это всё из-за ревности. Блядина узнала о нас с Марикой и просто осмеяла меня... Она сказала, что такого быть не может. Что не может быть любви между 13-летней сучкой и мной. Я был такого же мнения, но вскоре появилась Марика и начала ей заяснять свою правду! Та не выдержала и достала пистолет из стола. Она просто открыла шкаф и выкинула на пол пиджак своего мужика. Где-то вглубине торчал мушкет. Она достала его и начала угрожать нам. Я прикрыл Марику, но хули толку? Если бы она даванула, то пуля прошла бы насквозь... Мы оба оказались бы мертвы. Тогда я сказал, что ты бы, сука, себя лучше убила! Она так и поступила. Теперь мы лежим здесь и не знаем, что будет дальше. Каждый час отстраняет нас от реальности. Мы сами будто умираем... Смерть нелегко принять. Что было делать? Мы просто легли и начали наблюдать потолок. Паутина, столетняя свалка мёртвых насекомых на ней, куча блох, прыгающих по её котам. На улице было очень жарко, но трупом ещё не воняло. На выстрел даже никто не пришёл, никто даже не осмелился прийти или выйти из домов. Мы смотрели в окна. Никто не вышел. Никому это не интересно. Что было делать? Мы просто легли и наблюдали единую картину мира. Рядом, на полу лежит труп, а мы и не думаем вызывать полицию или скорую. Крови столько, что ею можно умыться. А мы чистые... Получается, что мы чистые с Марикой, и мы даже иногда смеёмся, мечтая о том, как уедем отсюда. Так почему же нам сейчас не смотаться? Мы ждём детей. В смысле, не Марика ждёт от меня дитяток. Ха, нет. Дети Сары. Вичовки. Я даже не знаю, как зовут одного из них. Девочку зовут Лиза. Что делать? С чего мы начнём разговор? «Привет, как дела? Мы спровоцировали смерть вашей мамы!» Сыну её уже почти 15 лет. Он порой видел Марику. Марика говорила, что он в неё влюблён. А она любит меня. Как это странно. Мне 24 года, а я работаю на мусорке. Марика любит меня. Так она мне сказала. Она любит меня больше жизни, хоть и жизнь её слегка короткая. Кстати, Залупу звать Грэгом. Грэг полюбил меня. Он приглашает нас послезавтра к себе. Он решил, что я буду жить там. Я это и сказал сегодня Саре, но она не выдержала. Она дрожа держала пистолет и целилась мне сначала в грудь, а потом по яйцам. «Там у тебя эти чёртовы мысли об этой суке? Выкинь её из головы!» «Но я её люблю!» Впервые произнёс я это, а Марика страстно посмотрела мне в глаза и вышла вперёд, закрыв мою грудь. Я не знал, что делать, поэтому крикнул: «Убей себя, сука, лучше, чем трогать нас!» Она так и сделала. Она уныло поглядела на наши чувства и отдала вверх глаза... Я сразу понял, что произойдёт. Я пожалел о своих словах, но лучше же так?.. Теперь я не знаю. Двое детей. Одного зовут... Как же, блин, его зовут? Брайн, говорит Марика; кажется, его зовут Брайн. Он не переживёт, говорит она. Но что делать? Мы просто лежим на постели, на которой трахались с Сарой. Мы лежим и нам нечего делать, кроме как смотреть в потолок, где паук пожирает очередную муху. Такова жизнь. Приходится кончать с этой жизнью постепенно. Не так... Не просто... Хлоп! И её нет. Она упала как мешок с дерьмом. Я вылизывал это дерьмо. И рассказывал об этом Марике. Она не ревновала! В ней вообще нет ревности! Она ещё не знает, что это такое!.. Брайн. Когда я впервые почувствовал ревность? Помню мать драл какой-то идиот в соседней комнате... Я слышал это и очень горько плакал. Что делать? Я рыдал. Мне это не нравилось. Она стонала как шлюха! Это сейчас мне так кажется... Тогда её стон просто убивал мой мозг. Настоящая мигрень. Ужасно.

Я почти не говорил с Сарой, но Марике я рассказал многое. За это время пока мы были вместе. Пять дней и эти семь часов. Я рассказал о том, что мечтаю быть певцом, хоть и пишу каждый день по нескольку страниц всякой отсебятины и бреда. Я рассказал ей, что мечтаю натянуть фортуну и стать одной из богатых суперзвёзд! «Только ли певичеством?» — замечает Марика. Конечно, нет! Я ещё пишу охуенную музыку. Только её никто не хочет слушать. Да и музыка не слишком охуенная. Очень личная, жестокая и уродливая. «Как твой нос!» Всё это про меня. Эти семь часов мы просто разговаривали обо мне. Да и не только. Марика рассказала о себе. О том, что было правдой. Оказывается Грэг растил её с трёх лет, а мать просто куда-то исчезла. Потом Марика наткнулась на какого-то подонка и влюбилась в него. Он просто её трахнул и выкинул на улицу. Позже она сказала, что это был Брайн. Этот придурок, который постоянно смотрел мультики. Этот сраный идиот. Я хотел задать ему трёпку, но она сказала, что пусть ревность исчезнет из моего мира, иначе нам нечего делать вместе. Я посчитал, что ревность должна исчезнуть из моего мира. Паук съел уже третью муху, а ещё четыре летало по комнате. Через пару часов мух было гораздо больше, поэтому мы открыли дверь. Их стало ещё больше. Мы смеялись. Нет, не над трупом. Он был очень страшный, но мы не решились сбегать. Дети должны были встретить свою мать так, как она решила их покинуть и в той обстановке, в какой всё это произошло. А что произошло? Небольшая размолвка. Просто она сильно зависела от секса со мной. Или что, она уже перешла другую стадию? Марика сказала, что она совсем не понимает о чём я говорю. «Просто свихнулась! Ты ушёл к малолетке, а она, такая сочная, осталась одна!» Ну сочная это точно не о ней. Мы с Марикой пониманием друг друга...

Лицо Марики напоминало мне ангела, а когда я читал рассказ... с её именем. Боже. Он произвёл на меня впечатление. Она совсем не такая. Боже, это ангел. Конечно, не очень удачно, когда я говорю об этом, лёжа недалеко от трупа, с простреленной башкой, но что делать? Мы просто решили подождать её детей. Они должны были приехать с бабушкой. Надеюсь, бабушка не слишком расстроится, что теперь ей придётся содержать двух отпрысков. Лиза и Брайн. Теперь они испытают жизнь в своём новом воплощении. Без матери. Во всяком случае, это лучше, чем когда твоя мать пытается тебя трахнуть, как это было со мной. Марика смеётся. Она не верит мне. Она не верит, что моя дядя просил накончать ему полную тарелку спермы и говорит, что я сочинил это из де Сада. А я даже не понимаю, о ком она говорит. Из недавнего, что я читал, это был «Декамерон» Боккаччо. Сто историй, а я даже не могу написать одной дрянной. Сто великих историй. А я даже не могу написать одной паршивой.

 

Первый час прошёл довольно-таки быстро. Мы просто плевались в потолок взглядом, а потом решили приподняться, чтобы обойти место... это место. Кажется, я видел на полу частички её мозга. «Зачем она это сделала?» сразу возвратилось в зону обдумывания и я вновь вспомнил, что приказал ей это сделать. Убедил её это сделать. А что я скажу детям? А что я скажу полиции? Чёрт. Такая незадача. Точнее задача не из лёгких. Из жизненных задач! А послезавтра нас пригласили на ужин. И я могу жить с Марикой. Господи... С этой божественной девушкой. А что теперь с Сарой? Она лишь в воспоминаниях... Теперь уже точно лишь в них... Я убил её. Чёрт. Это я сделал? Марика смеётся от моих мыслей. «Она просто чокнутая, пойми это! Нам даже ничего не сделают!» «А почему мы не вызываем полицию?» «Мы в шоке!» и она раздевается. Догола. Теперь она голая лежит в постели, где я драл Сару, когда ещё не знал её имя. «Надеюсь, ты не хочешь меня обоссать?» «Ну и мысли у тебя! Или фантазии? Если фантазии, я готова, сучонок!» и она наклоняается ко мне киской и уже готова. Я отлизываю у неё. А на полу лежит труп. Это глупо. Это очень глупо, но я ничего не могу с собой поделать, поэтому продолжаю и делаю. Я лижу её и беру за небольшую грудь, продолжая лизать. «Никто не зайдёт!» Иначе бы уже давно зашли! Это точно. Я продолжаю, а потом достаю член и пихаю ей в рот. Прямо перед трупом. В рот. Да. Ещё раз. И ещё раз. В рот. А потом в вагину. Кстати, с Марикой мы начали это делать. Я ей рассказал, что мать изнасиловала меня и после этого, я никого не принимал в вагину, но Марика смеялась. Давай, я буду твоей мамой. Мне это ничего не стоит. Она была моей мамой. Слава богу, тут не было моего дяди! «Нассы мне в рот, мой племяш!» Чёрт, даже сейчас просыпается эта чушь полученная с детства! Ужасно.

И мы просто трахаемся. Марика сказала, что ей плевать на мои мысли. Она сказала, что я могу называть её как угодно, лишь бы я делал своё дело. И вы не поверите, но «делал своё дело» это означает любовь во всём её ёбаном многообразии! Поэтому мы продолжали любить друг друга прямо на кровати Сары. Я даже несколько раз подумал о ней, о живой. А потом снова посмотрел в сторону и увидел её мертвой. Это было нелегко. Кончать было нелегко на постель. Поэтому Марика взяла в рот и выплюнула на труп.

— Какого чёрта?

— Прости, я же не специально! Она это заслужила!

— Чем, я хочу у тебя спросить?

— Да она психанутая сука!

Это было правдой.

Мы оделись. И снова начали пялиться в потолок.

 

Этот час мы снова провели в ласках и утехах, но потом много говорили о том, что будем делать после этого дня. Мы и не думали, что всё немного обернётся не так...

 

ЗДЕСЬ ПАХНЕТ ТРУПОМ И СЕКСОМ

 

ДА ОНИ ТУТ ТРАХАЛИСЬ

 

КАКОГО ХУЯ ВООБЩЕ

 

МАРИКА

 

БЛЯТЬ, МАМА

 

ЛИЗА: БРАЙН, НЕТ

 

Я рассказал Марике одну историю, о том, что у меня когда-то было три друга. Я решил этим друзьям, только этим друзьям говорить одну правду. Они почему-то все запротестовали, но я не отступился от своего и через некоторое время группа развалилась, однако держалась она лишь на мне. Я был винтиком, типа Кафки, который крутил эпоху и никак не мог совладать со своим талантом, а мой разум всё упрощал и просто унижал мои дарования. Я плакал в ванной, когда понял, что могу привнести в этот мир что-то ценное; а плакал потому, что считал себя недостойным этого. Теперь я понимал, что это жертва! Это реально жертва и к чёрту этих сраных друзей и моё время, и мои предпосылки к правде. Никто сейчас не открывается друг другу, никто не решается говорить важные вещи, а всё скрывает за смехом и идиотической гримасой спокойствия. Как жаль, что я до сих пор не такой умный, каким мог бы быть в свои... годы.

 

Трава. Она зелёная и в ней очень много кислорода. Нет. Кажется, в ней очень много воды. Но разве это важно? Важным является сейчас тот труп, который разлагается, а у нас не хватает смелости вызвать полицию. Не в том дело, что мы будем говорить, а в том, что мы не скажем. Было светло, а сейчас уже вечер... Скоро приедет бабушка, Лиза и Брайн. Брайн постоянно смотрит мультфильмы, и он трахнула однажды Марику. Он её изнасиловал в подъезде вместе с двумя друзьями. Она даже не смогла дать отпор, кроме слёз. Он просто трахнул её в анал, в вагину, в рот. Они её трахали. В подъезде. Думаете это весело? Им было весело. Они хотели потешаться над этим. Они хотели оставить это дикой тайной. Так и было, пока не узнал я. Я взял револьвер после того, как Марика рассказала мне... Я взял его и направил в зеркало, где сам стоял. Что мне теперь делать? Пристрелить этого идиота? «В моём мире, пожалуйста, без ревности!» Да, дорогая... Но я ещё не в твоём мире. Что мне делать? Этот сыч! Просто получил, что хотел, и выкинул нахер. Ей казалось, что она любила его. Она пошла с ним на встречу. Пошла беззаботно и разукрашено. А ушла плаксивой и с потёкшей тушью. «Что мы будем делать?» «Забудь!» Пистолет в моих отпечатках. Что теперь делать с этим? Скажи, что запаниковал и случайно его взял. Так могло быть. Тем более, она выстрелила себе в рот. Я не мог убить её таким образом... Или мог? Я запаниковал. Нам стоит уйти. Да нет же! Зачем? Это игра. Она убила себя. Я это видела. НИКТО ЭТОГО НЕ ВИДЕЛ! МЫ ТРАХАЛИСЬ ЗДЕСЬ. ВСЁ ВОНЯЕТ СЕКСОМ И БЕЗУМИЕМ! Этот зверь почует. Я же не знал. Так бы я ушёл. Да, я просто бы сбежал. Взял бы с собой Марику за руку и убежал бы с ней куда глаза глядят. Да мы просто бы ушли пешком. Нам бы и слова не сказали. Прошло столько времени, а никто не пришёл.

 

— Давай сбежим! — я одёрнул Марику; она улыбнулась моей трусости.

— Ты мелишь чепуху! Они скоро придут! Остался час!

— Я не понимаю, что мне говорить!

— Что придёт на ум: привет, здрасьте, она убила себя.

— Я ношу этот пистолет уже около часа!

— Так брось его. Конечно, ты с ним выглядишь весьма впечатляюще и сексуально, но нахрен он тебе нужен в руке сейчас?

— Я не знаю. Просто, когда я в последний раз положил его, я снова почему-то его поднял!

— У тебя нервишки пошаливают! Успокойся. Иди ко мне на кровать...

— Да какого чёрта, Марика? Ты не так пытаешься меня успокоить?!!!

— Ну а что мне делать, котёночек? Скоро мы останемся вдвоём! Только ты и я. Нас допросят и отпустят!

— Почему мы сразу не вызвали полицию?

— Мы были в шоке.

 

— Марика? Ты? — закричал Брайн, увидел в руках у меня пистолет. — Мама!.. Господи... Отдай мне револьвер! (я отдаю) А теперь получай, сучара!

Он стреляет в меня. Ещё раз. Потом видит бегущую на него Марику и стреляет в неё. Ещё раз.

А ведь всё могло бы быть не так...

«Почему ты выбрала меня?»

«Ну... ты второй, кто изнасиловал меня... Но ты сделал это мило и плавно!»

«Так это любовь с первого изнасилования?»

«Получается, что так...»

 

 

За шестнадцать дней умерший написал вот этот рассказ:

 

 

ЧИСТЫЙ ЛИСТ

 

 

ВСТУПЛЕНИЕ

Рано или поздно приходится с чего-то начинать. Поэтому и я начну с чего-то. Эта история произошла давно. С тех пор мои усы уж отросли, а борода облагородила лицо, но я редко вспоминал этот случай, который сошёл с чужих уст до моего сознания. Мне рассказали о человеке, поэтому и я решил вам рассказать о нём и о том, что он пережил.

Кажется, теперь-то я могу и успокоиться; отрезветь от пьяных лоскутков тех мутных дней. Могу хоть наконец-то передать кому-то правду об этом событии. Бросить всё сейчас не имело б смысла! Нужно до конца прожить, чтобы чуточку оказаться полезным... Пользой же оценивает время нашу жизнь, иначе мы б не корячились под светом звёзд, Луны и Солнца; не танцевали б хороводом и песнопениями под сводом бесконечности приятного неба, да тихого таинственного омута над головой плавучих светлячков, этих бесчисленных услад для глаза.

Его имя я совсем уж позабыл — теперь и не узнать его мне вовсе, поэтому в данной рукописи я буду называть его господином К. Начнём же!

Однажды господин К. проснулся не от быстрого сна, в котором некоторым обычно снятся яркие и насыщенные; другим же, — хоть глаз выколи — ничего не снится: пустоты, да темноты; тем не менее, К. помешал не звон будильника, который он всегда ставил точно на 7 часов и 45 минут. Нет!.. Он проснулся от резкого стука! И этот сильный стук звучал из деревянной его двери.

Господин К., испуганный столь неприятным событием, натянул сорочку и носки — пол в этой халупе постоянно ужасающе холодный, поэтому К. пришлось искать ещё и тапочки! Пока тяжёлый стук лишь докучал, порой усиливаясь и нарушая покой ближайших соседей.

О, боже! Господин К. взглянул на будильник — только 6 часов! Он здорово испугался и быстро побежал к двери, запинаясь о ковёр; не спрашивая, он растворил кому-то дверь.

— Здравствуйте, господин К.!

Вошли в квартиру двое. Один толкнул К. и тот угодил в кресло, что стояло совсем близко от входной двери. Другой быстро закрыл дверь, а тот, первый, потянул к господину К. руку, видимо для того, чтобы её пожать... К. моментально отодвинулся вместе с креслом назад; а кресло старое, как ещё не развалилось — всё в заплатках, в каких-то ранах. Сам будто израненный К. сжался в страхе и попытался задать вопрос, который тотчас повис в воздухе и испарился.

Эти двое насторожились, прошлись по комнате и вновь подобрались к сидящему и сжавшемуся К.

— Ещё раз здравствуйте, господин К., — уже без рук сообщили они ему и даже поклонились. Одеты оба одинаково, но на одном из них нет шляпы; впрочем, другой был совершенно без ботинок, поэтому ступни господина К. сами сжались от холода... он немного пошевелил пальцами на ногах и внимательно попытался осмотреть своих внезапных гостей: один был холериком — он постоянно бегал взад и вперёд, жестикулировал руками, но у него как будто это плохо получалось, поэтому он снова забегал; второй же был явным меланхоликом, и очень спокойно и вяло колебался, словно от ветра и подёргиваний первого. Вскоре, по всей видимости, холерик устал чего-то ждать и толкнул спокойного — тот быстро отозвался и упал на колени прямо перед К. — тот закричал и закрыл глаза руками. Когда глаза снова открылись, а руки исчезли, шевелюра меланхолика упала на лоб господина К. — он сразу же поднялся с кресла и заорал:

— Безобразие! Кто вы такие?

К. пошёл в сторону окна и оттолкнул холерика, он побежал к креслу и уселся, но и в нём он был крайне неспокоен, поэтому пытался дотянуться до своего меланхоличного друга.

Тишина всё поглощала, но всё-таки холеричный человечек дотянулся до бирюзового в клеточку пиджака меланхолика — тот заговорил:

— Мы из Агентства!.. Мы разве не представились?.. — и он повёл бровями вниз, удивился и презрительно посмотрел на своего коллегу: — Тебе нужно было предупредить господина прежде, чем мы могли к нему прийти!.. Это и правда безобразие... — он оказался рядом с коллегой и ударил его небольшой папкой, которая неожиданно появилась в его руках. В моей комнате валялись кипы книг, и меланхолик уселся на одну из них, повёл руками вперёд, в мою сторону:

— Это вам!

И в моей руке оказался конверт.

— Что это? И для кого?

— Ни в коем случае не смейте открывать конверт! Он для лорда Садерика!

И действительно на конверте я разглядел очень мелкую надпись: «для лорда Садерика!»

— Он проживает в деревне Дохлая корова! — подключился вдруг второй и стал словно бы его соперником; он поднялся и начал ударять не очень сильно своего коллегу в руку; тот, однако, громко закричал и поднялся с кипы книг, развалив её, он сам упал и начал бултыхаться по полу. Второй, увидев безумие первого, спрятался за кресло.

Меланхолик резко поднялся и произнёс:

— Знаете, вам уже оплатили поездку до этой деревеньки, а по возвращению вам обязательно доплатят! Естественно, мы созвонимся с лордом Садериком, чтобы уточнить всё у него, но, думаю, что вы легко сможете доставить это ценное письмо! Печально, что добравшись до деревни, вам придётся самому искать дорогу к огромному особняку лорда... Однако самый высокий дом среди прочих так легко найти! — он протяжно зевнул.

Они исчезли, а дверь и не шелохнулась! «Конечно, мне это всё приснилось!» — говорил он себе, однако как только увидел конверт, моментально образумился и приковал свой взгляд к нему. Ни просвечивать, ни открывать его он никак не пытался, ведь неизвестно кто такой этот лорд Садерик... «Возможно, он щепетильно относится к разного рода вестицам, поэтому мне не стоило бы что-то пытаться разузнать; особенно никоим образом не стоит разрывать этот конверт, ведь это может помешать покою восприятия лордом этого конверта и самого письма. Не хотелось бы стать причиной неизвестно мне беды; а вдруг письмо содержит что-то важное, да и это действительно так, если ко мне прислали этих двоих... И как они одеты: один без шляпы, другой без ботинок! Не потеха ли?»

Улыбка исчезла с лица после крика с улицы; кажется, что машина подъехала!

«Так быстро?»

 

ГЛАВА 1

Таксист выкинул мой чемодан в снег, который завалил всё кругом — не видно было этих мелких разваленных домов; они красивы были под снеговыми шапками. Я впивался в белую гущу и тяжело двигался в сторону скопища домов.

Луна царила огромная, а свет разливался по окнам, сквозь них и не видно было ни человеческой души, ни тела. Воздух — свежайший, а туман пара изо рта взлетал вверх. Недалеко от меня проходил конь. Огромный и тёмный, как ночь, но с ярко-синей в темноте светящейся сбруей... Он игриво поначалу топтался в сугробе, а потом пытался, похоже, опрокинуть его на себя; пошумел там и быстро умчался в сторону домов. Я пошёл по его следам...

Неожиданно моя нога зацепилась, и я упал. Грохнулся прямо в снег! Как оказалось, это был камень. Он повалил меня наземь! Такой небольшой... У окна я увидел худощавого мужика. Он что-то раздвигал руками; кажется, это шмотки... Видимо, у него сегодня стирка. Я снова вдохнул этот воздух и попытался подняться. Залаяла собака. Её подхватили другие. Мужик этот потёр стекло и начал пялиться в округу. Видать, ничего не заметив, он отошёл от окна. Я же в этот момент разглядывал звёзды и считал, что мне очень кстати могла бы быть трубка с табаком. К сожалению, несколько лет назад я бросил курить, поэтому немного разгневался на себя, но и успел улыбнуться себе за это дело. Ко мне в этот момент кто-то подошёл.

Он помог мне подняться, а моё письмо выпало. Он поднял его, увидев, видимо, фамилию — испугался, поклонился мне и предложил войти. Я не стал расспрашивать его, просто последовал за ним.

Дома происходила мойка: одна женщина умывала двух детей за занавесками, но по крикам я услышал, что их именно двое: девочка и мальчишка. Они что-то напевали, а женщина вышла и увидела меня. Она грозно покосилась на мужа, он лишь отмахнулся и пошёл к телевизору, который что-то рассказывал. Сам я почувствовал себя очень скованно, но когда женщина снова скрылась за занавеской и продолжила нянчить детей, мне стало чуть легче, и я разделся, промокши от пота и от снега.

Спустя несколько минут я уснул, а когда проснулся, моё внимание упало на лицо женщины, что загораживала свет; она отошла, и свет ударил по моим глазам так сильно, что я отвернулся — рядом лежал тот худосочный мужичок.

— Я и тебя выгоню на пол, если произнесёшь здесь хоть слово! Я видела твой конверт! Не хочу больше ничего слышать! — после этих слов она отошла от меня к плите, затем снова покосилась на меня и подошла ближе. Вид у неё был очень запаханный, ей лет 50, она словно старуха, лицо всё блеклое и постаревшее, огромные круги под глазами и тяжесть на скулах, которые сильно обвисли как у бульдога.

Она направилась ко мне с такой сильной быстротой, что я резко поднялся, не ожидая от себя такого, и пошёл к телевизору, который до сих пор работал.

— Зачем ты встал? Я хотела накормить тебя, но раз ты позволяешь себе хозяйничать в этом доме, то... — она указала рукой на мужа и приказала взглядом идти туда. Я не стал спорить с её выразительными глазами, и без удовольствия двинулся к её мужику. Сел с ним рядом.

Мне сдаётся, она готовила либо пироги, либо пекла блины. Я затосковал по столь изящному ужину, как вдруг обратил свой взгляд на улицу — там стоял уж день!

— Который час? — произнёс я мгновенно, и уставился в окно; услышал сильный топот и рёв детей — эта баба неслась ко мне со сковородкой и по вываливающимся оттуда блинам я вдруг понял, что она сегодня готовит. Я махом выбежал из дому и поплёлся в сторону чемодана. Пройдя некоторое расстояние, я понял, что мой конверт оставлен там, но обернувшись, я увидел, как захлопывая дверь, она выкинула следом и конверт. Я обрадовался и подбежал, хоть и был уже без сил; в этом снегу я утонул. Вслед она кинула мне мою одёжку.

Тут я услышал колокольный звон и увидел совсем рядом небольшую церквушку. Я вошёл в неё и уселся рядом с каким-то мужиком. Он пил что-то из бутыля, чёрного и измазанного сажей; руки мужчины тоже были в саже, поэтому я не стал протягивать свою руку, а лишь поклонился, перед тем как сесть. Он кивнул мне, и я понял, что является доброжелателем, либо он просто был изрядно подвыпившим — от него неплохо так воняло водярой.

— Религия давно прогнила, как и эта церквушка! — он сказал это и оглядел презрительно то место, где мы находились. Это здание пахло затхлостью и прокисшей водой: явно в ней не было ничего святого.

— Но у религии фундамент крепче... — задумавшись, сказал я и попытался вдохнуть воздух, впрочем, не смог. Он поднялся и поклонился мне сам.

— Вы знаете, в нашей деревне чуть меньше ста домиков... — начал было он, но тут же уснул. Я попытался разбудить его, считая, что тот может рассказать мне: в каком из них живёт лорд Садерик, но он безответно храпел. Запах от него был смердящим, поэтому я торопливо отошёл...

Недалеко висела табличка с указанием, возможно, имени священника — Отец Яков.

Когда я вышел, увидал рядом бедолагу без левой ноги, он сидел прямо на снегу возле церкви и просил милостыню. Я дал ему несколько монет, но тот щупал меня за коленки и пытался тянуться к карману. Я ударил его по рукам и отошёл, кинув ещё пять монет. У него была лукавая улыбка, а моя физиономия окрасилась в красный цвет, пот выступил на лбу, и я спросил колеку: «Что за человек сидит и пьёт прямо в церкви?»

— Это отец Яков...

— О чём это вы здесь бормочите, граф Лазанье? — крикнул вдруг из двери отец Яков. Он вытащился на улицу вместе с бутылём, а руки опять-таки были в саже.

— Ни о чём, отец Яков! Только о вас!.. Но мы ни слова не сказали о религии!

— Религия обезумела! — крикнул отец и повалился на пол, начал колыхаться на нём, словно вянущий стебелёк, потом поднялся и ударил бутылём о костыль, что стоял рядом; тот точно упал и ударился о голову бедолаги, который сразу же потерял сознание! — Пойдёмте со мной, господин! — остервенело шепнул отец, и мы двинулись в сторону того дома, откуда я сбежал; но он резко остановился, будто что-то почуяв неладное... Я, было, испугался, а он мне крикнул и сумасшедшим взглядом посмотрел на меня: — Зачем вам этот чемодан? Вы можете смело оставить его прямо на улице! Он никому здесь не понадобится!

— Но в нём мои вещи!.. Там рубашка и брюки...

— Они вам не понадобятся! — утверждающе крикнул снова отец, подошёл ко мне и дал пощёчину. Я не устоял и даже упал. Тот выкинул чемодан в сторону церкви и схватил меня, ведя в сторону дома. Я жутко перетрухал.

Отец Яков повёл меня в сторону того домишки, спрятавшего себя за забором. Там за окном в карты играли те люди, которые недавно выгнали меня... мужик ложил сверху туза крестового, четвёрку бубей. Теперь ясно, кто здесь главный козырь...

Священник вошёл в дверь и накрыл карты руками; те покрылись сажей и баба эта заорала:

— Да что тебе надо, Яков?

— Жёнушка... Что же ты снова разошлась? — поднялся мужик со стола и попытался её обнять; она ускользнула от его объятий и продолжила крики:

— Пусть проваливает! Ему нечего здесь делать со своей дряной религией!..

Вечерело, а на улице собирался сброд. Какой-то фокусник проводил представление: он быстро вращал руками, словно вертолёт, монета исчезала, а зеваки гордо аплодировали, будто сами у себя украли деньжата. Один даже так был очарован игрой фокусника, что слюна с его рта почти доставала землю. Он заинтересованно наклонился и попытался воочию разглядеть, что же этот транжира делает со своими руками, но так и не смог понять! В это время к нему сзади пристроился человек, лицо которого напоминало философа или некоего учёного; он тайком у зеваки вытащил несколько золотых и попытался свистнуть ещё и ключики, но тот заметил всё это и накинулся на своего соотечественника! Он быстрыми движениями отобрал у него свои золотые, да поддал ему по зубам; выпал ещё один золотой, который зевака положил к себе в карман, после этого закрыв его пуговкой.

Представление продолжалось, и вдруг вылетел отец Яков. Он закричал на зевак и погнал их куда-то, заодно прихватив и меня своим взглядом, поэтому я быстрёхонько пошёл за ним. Облака были зеленовато-тусклыми, а Солнце печалило своей кровавостью и заходило уже за горизонт... Отец быстрей, ещё пуще прежнего погнался за простофилями, а я запыхался сам! Через пару вздохов я увидел, как рядом проносят четыре человека гроб. Его несли в сторону шумихи, поднятой отцом Яковом. Тот, видимо и сам, запыхавшись, подгонял какую-то старуху; она с ним как будто в чём-то не соглашалась и, в конце концов, просто плюнула ему в лицо; тот упал на землю и спохватился — бутыль его упал и разбился. Он зарыдал.

В это время гроб несли четыре товарища, которые пытались обходить лужи и грязь; у них это слабо выходило, поэтому сплошь и рядом они спотыкались, пятились, косились набок, а вскоре и вовсе потонули в грязи по колено... Гроб торчал из их рук, а они сами между собой бранились. Священник не обращал поначалу никакого на них внимания, поднялся и начал читать свои мантры. Через пару мгновений к нему подошла та же старуха, похоже, это была та женщина, что недавно выгнала меня! и она ударила священника своей огромной сумкой, взялась она не пойми откуда, ведь в обеих руках её были детишки, одного из которых она сосила. Священник открыл глаза и понял, что находится хоть и на том месте, но не совсем в то время, поэтому быстро отошёл от дыры в земле, предназначавшейся для гроба, подошёл к парням, которые застряли в грязи и начал произносить заново:

— Всемилостивый отец наш высший, который делает порядок порядком! Пожалуйста, внеми эту проповедь, эту историю, эту деятельность мою и не назови это святотатством! Я знаю, что не каждому дано быть священником, но каждый может быть мэром! Вот и наш мэр скончался... О, горе тому, кто мог бы убить этого мэра, но он самовольно решил уйти от нас несколько дней назад! Мы омыли его и пытались напоить святой водой, но у нас получилось т