Место мысли Лакана: два уровня социально-пространственной критики. Дискретное и синкретное пространство.

Рецепции лакановского означающего. Славой Жижек

 

1. Место мысли Лакана: два уровня социально-пространственной критики. Дискретное и синкретное пространство. 2

2. Славой Жижек и аутодафе лакановского означающего. Бренд как означающее. 9

3. Ответ Сергею Юрьевичу Курганову. Пространство балета и тело балерины. «Социология боли» и «полет-без-тела». Понятие имплуатации. 17

Литература. 31

 

 

 

Понятие пространства является ключевым для нашего семинара. Мы извлекаем это понятие из работ Карла Маркса, полагаясь на три формы указаний на мысли о пространстве: 1) непосредственное упоминание термина «пространство», «пространственный» (Raum, räumlich), 2) опосредованное использование терминов-спутников во фрагментах, где упоминается термин «пространство», «пространственный», а также в других фрагментах, где не упоминается этот термин, но зато присутствуют термины-спутники (Erscheinungsform, sichtbar), 3) теоретико-методологические фрагменты, в которых упоминается термин «пространство», связанные с другими положениями Маркса, в которых этот термин не упоминается (фрагмент о доме в «Нищете философии» связан с критикой идеализма в «Святом семействе», а также с фрагментом об архитекторе в первом томе Капитала и пр.; здесь прослеживается теоретико-методологическая связь понятия пространства и понятия идеального).

Так, используя вторую форму указания, можно утверждать, что Маркс упоминает термины «Erscheinungsform», «sichtbar» сначала во фрагментах о пространстве в первом томе «Капитала, полагая, что в пространстве капиталистического производства различие необходимого и прибавочного труда незаметно (ist nicht sichtbar), и что различие между пространственной организацией феодального и капиталистического способов производства является различием в форме проявления (Erscheinungsform), ничего не меняющем в количественном соотношении необходимого и прибавочного труда [10, s. 251]. Затем, упоминая те же термины, а также говоря снова о пространстве, Маркс при этом приписывает свойство скрытия именно той форме проявления, которая выражается в зарплате, создающей видимость того, что весь труд является оплаченным. Заметим, что Маркс приписывает только зарплате свойство детерминировать «<…> все правовые представления как рабочего, так и капиталиста, все мистификации капиталистического способа производства, все порождаемые им иллюзии свободы, все апологетические увертки вульгарной политической экономии» [2, c. 550]. Однако мы утверждаем, что терминологическая связь с проблематикой пространства здесь очевидна, а значит – необходимо утверждать о том, что и пространству принадлежит свойство определять идеологические представления.

Экспликация определения понятия пространства у Маркса привело к следующей дефиниции: пространство, по Марксу, является местом общественного производства и воспроизводства общественных производственных отношений; то есть, в определении пространства есть и реальное и идеальное измерения. В контексте функции пространства как детерминанты идеологических представлений, необходимо говорить о том, что каждому идеологическому представлению соответствует то или иное пространство-как-место. Маркс указывал, что классическая буржуазная политэкономия билась над вопросом об источнике прибавочной стоимости, увиливая, то и дело, от анализа процесса производства, смещая фокус на процесс обращения и пр. факторы, в конце концов, приходя к сугубо идеологическим высказываниям. По Марксу, именно анализ пространства производства, процесса производства является, с одной стороны, источником проблем политэкономии, а с другой – источником разрешения этих проблем. Следовательно, материалистическая критика политэкономии, совершенная Марксом, имеет два уровня; гносеологический – это критика понятий и методологии политэкономии, выдающих видимость за сущность; и пространственный – это указание на место, послужившее основанием для проблем в политэкономии, а также анализ этого места. Обобщая, можно сказать, что, по мысли Маркса, у каждой мысли есть свое место; идеалистическая мысль по видимости существует без места, что позволяет ей универсализировать свое влияние и применимость, увековечивать данные общественные отношения и пр.

Одной из задач нашего семинара является указание на место мысли Жака Лакана, указание места мысли Лакана. Пытаясь говорить о субъекте в своем учении об означающем, Лакан очень предусмотрительно и, конечно, только по видимости, освободил свою теорию от места: а) сделав собственную позицию мерой для любых других позиций (Фрейда, Соссюра, Маркса), б) указав, что означающее представляет субъекта, создав негативную онтологию субъекта, не подчиняющегося частичной репрезентации-репрессии Эдипова комплекса, но при этом имеющим историю, которая является результатом воздействия означающих, в) подчинив любое предметное, объективное бытие способу его репрезентации, цепи означающих, г) показав, что даже выход за пределы означающего, следование jouissance возможно только в «функции свободы», в умерщвлении Большого Другого посредством создания неологизмов-означающих, д) указав предельность, инобытийность означающему (Реальное, Вещь, objet petit a), Лакан все больше начинает сомневаться во всесильности означающего, уподобляя психоанализ научному бреду. Диалектика лакановской мысли разворачивается в единстве и борьбе противоположностей захвата означающим предмета/субъекта и инобытийности предмета/субъекта означающему. Однако последователи лакановской мысли – следуя, вероятно, духу учения Лакана – предусмотрительно подчиняют мысль Лакана своим предприятиям, убирая из его учения все неудобные и противоречивые моменты. И тогда лакановская мысль проникает в пору социально-философского осмысления капитализма (что я пытаюсь показать в анализе теорий Бодрийяра и Жижека), в кинофилософию и пр., везде служа универсальным ключом ко всем явлениям, везде воспроизводя негативную онтологию субъекта, подчинения предметности означающему и трансцендентной инобытийности субъекта.

Откуда возникают эти положения лакановской мысли? Каково место его мысли? Проблемы, с которыми столкнулся Лакан, имеют разрешение только в том месте общественной практики, из которой они изначально и были извлечены, а затем, идеализированы, формализированы им. Превращение «социального вопроса», проблемы рабочего в проблему квази-буржуазного субъекта является – можно предположить – главным предметом мысли для философии ХХ века, вторящим производству особого социально-пространственного бытия рабочего, товара, капитализма, а также досуга, свободного времени, труда (то, что мы называем брендизацией капитализма) и пр. В то время как в общественной практике различные формы буржуазной субъективации «размельчали» проблему рабочего класса, в философии и лакановском психоанализе эта проблема, наоборот, была универсализирована и стала проблемой субъекта. Вернуть политическую, социально-критическую мысль в русло философии означало бы, прежде всего, уничтожить эту фальшивую, анонимную, абстрактную данность – субъекта. Для Маркса, например, субъектом при капитализме является автоматически действующая стоимость; обретение в превращенной форме рабочим квази-буржуазной, предпринимательской субъективности – это максимум, чего может достигнуть статус субъекта при капитализме. Диалектику становления квази-буржуазным пролетарием и выразил определенным образом Лакан в своем учении, что доказывается тем фактом, что он все-таки исподволь показывал на место своей мысли.

Лакан, пытаясь разработать собственную, некартезианскую, непросвещенческую, концепцию субъекта, упоминает о тех местах, которые имеют ключевое значение для конкретно-исторической определенности концептуализируемого им субъекта; эти места имеют строго историческое происхождение в общественной практике развитого капитализма второй половины ХІХ – начала ХХ веков – зеркало, экран, автомобиль, афиша, проекция и др. Однако для Лакана как у идеалиста эти места не являются действительно функционирующими факторами субъективации в общественной практике, но лишь иллюстрациями, предметами аналогии, примерами работы означающего; Лакан вместо аналитики процесса производства субъективности в данных пространствах, подчиняет их частичной репрезентации в означающих; как будто проблемы субъекта можно решить, только настроив форму репрезентации этих проблем, а, не трансформируя массовое бытие рабочего в общественной практике; если политэкономы редуцируют проблему прибавочной стоимости к обращению, психоаналитик Лакан редуцируют проблему субъекта к общению. Большой тайной для психоанализа является проблема понимания того, что пространство становится важнейшим фактором буржуазной субъективации в современном обществе. Именно к выводу о значимости пространства приходят не только представители «пространственного поворота», но и косвенно, «новые французские философы» (по версии Яна Джеймса), а также представители спекулятивного реализма и теологического поворота французской феноменологии.

Итак, существуют, по крайней мере, два уровня критики лакановского лингвидеализма: 1) анализ и критика его теоретико-методологических положений, предполагающих наличие скрытых социально-пространственных факторов, определяющих функционирование лакановской теории и психоаналитической практики, 2) анализ и критика тех мест, которые служат иллюстрацией положений Лакана, отсылая к действительным местам производства его мысли. Благодаря процессу указания места мысли Лакана раскрывается история и логика социально-пространственной легитимации капитализма, выраженная в производстве пространств, так или иначе, определяющих социально-пространственное бытие современного рабочего-квази-буржуазного субъекта. Именно особое функционирование социального пространства капитализма приводит к тому, что, по видимости, исчезает пространство, место мысли, а частичная репрезентация выдает себя за единственно возможную. Этот процесс оформляется в психологизации, которая научно легитимирует требования капитала к рабочему, в результате чего весь процесс брендизации капитализма приобретает видимостно субъектную форму.

Однако при этом указание места мысли Лакана оказывается исследованием совокупности мест, социального пространства в целом. Если для марксовой критики политэкономии было достаточно указание одного места, места производства и воспроизводства общественных производственных отношений, то для критики лакановской мысли необходимо исследование социального пространства. В этом смысле методология Маркса должна быть дополнена теорией Анри Лефевра о производстве пространства. Если у Маркса наличествует дискретное понимание пространства, пространства как прерывной череды мест, то Лефевр предлагает синкретное понимание пространства, в котором само пространство понимается как средство производства, объект производства и результат общественных отношений; пространство, по мысли Лефевра, понимается как непрерывность. Но по логике брендизации производится ведь не социальное пространство, а совокупность частичных пространств бренда, в которых организуются, по видимости, неантагонистические отношения. Поэтому марксовский, топический, дискретный подход актуализируется в качестве средства познания конкретно-исторического, пространственного существования легитимации капитализма. Но при этом, поскольку в контексте семинаров мы утверждаем об анатопичности всех изучаемых нами пространств, то необходимо все же обращаться к непрерывному, синкретному пониманию пространства Лефевра, не упуская при этом марксову дискретность. Это необходимо также и потому, что, хотя брендизация капитализма овеществлена в частичных пространствах, но формы субъективации распространяются по всему обществу (МЭМ-комплекс, психологизация, пространства-репрезентации); при этом, чтобы поддерживать свое квази-буржуазное бытие рабочие должны, так или иначе, посещать исходные частичные пространства, пространства-репрезентанты. Кроме того, именно абсолютизация синкретности пространства привела Лефевра к тому, что он, в конце концов, в «Производстве пространства» утверждает о гомогенизации пространства при капитализме, о подчинении пространства абстрактными, гомогенными знаками (тем самым прокладывая дорогу своему ученику – Жану Бодрийяру, вполне подчинившему абстрактному анализу проблему пространства, используя понятие означающего); у самого Лефевра, репрезентации пространства, то есть, пространство как оно мыслится и проектируется, подчиняет пространство репрезентации, то есть, пространство как оно проживается; хотя Лефевр критикует такой подход, но при этом сам же к нему и приходит. Впрочем, в отношениях теорий Маркса и Лефевра необходимо диалектическое тождество, поскольку если марксово пространство-как-место вполне фундирует понятие метахоры, то социальное пространство, по Лефевру, может быть хорошим подспорьем для разработки гибкой теории анатопии пространств брендизации капитализма. Следовательно, пространство в брендизации капитализма, можно предположить, является единством прерывных пространств-репрезентантов и непрерывных пространств-репрезентаций и телесных форм буржуазной субъективации. Поэтому-то критика лакановской мысли предполагает не только разбор логики и анализ различных мест, но также и понимание некоторого единого, социально-пространственного процесса, что и определяется тем, что речь идет о выяснении источников формирования современной, буржуазной субъективности рабочего.

Итак, по Марксу, особая организация пространства делает невидимым (unsichtbar) общественные производственные отношения, при этом создавая видимость, которая служит основой для идеологических представлений. Какая же видимость послужила основой для идеологических представлений Жака Лакана? Особая организация пространств брендизации капитализма, в которых, по видимости, представлена только цивилизующая функция капитала, трансляция буржуазного габитуса, свободы от мира социально-природной необходимости, в форму требования субъективации рабочего. Спецификой видимости пространств брендизации является то, что она имеет двойное значение: эстетической видимости, видимости цивилизующих сторон капитала, а с другой – социально-пространственной видимости, скрывающей процесс цивилизующей эксплуатации и частичный характер пространств-репрезентантов. Лакановская редукция субъекта к «бытию, которое говорит», является результатом пространственной организации пространств-репрезентантов (в том числе, психоаналитического кабинета), в котором организованы, по видимости, неантагонистические отношения и пр.