Материализм девятнадцатого столетия

Александр Бэн (1818-1903), близкий и уважаемый соратник Дж. С. Милля, говоря о своих достижениях в работе над текстом по психологии, написал Миллю в 1851 г. следующее:

«Я только что закончил черновой набросок первого раздела...включающего ощущения, потребности и инстинкты. На протяжении всей этой части я все время обращаюсь к материальной структуре рассматриваемых составляющих, ставя себе цель дать в этом разделе полное представление о физиологической основе психических явлений... И хотя я не мог, а в настоящее время и не желаю применять к интеллекту анатомическое объяснение, я думаю, что структура предыдущей части данного предмета обсуждения позволит воспользоваться преимуществом от такой трактовки интеллекта и эмоций, которая полностью отличается от всех имевшихся ранее. Ничего я не желал бы более, чем объединить психологию и физиологию, это могло бы заставить физиологов понять истинные цели и направление своих исследований нервной системы»²⁹.

Именно Бэн основал по существу психологический журнал Mind (Разум). Именно Бэн был автором двух наиболее влиятельных психологических текстов, появившихся незадолго до начала двадцатого столетия³⁰. Чем обусловлен столь физиологический уклон у этого эмпирика? Почему, в самом деле, в отличие от Локка, Юма и даже Милля, Бэн соединяет эмпирический ассоцианизм с наукой физиологией? Для того чтобы ответить на эти

Часть 3. Научная психология 387

вопросы, нам следует взглянуть на три удивительных достижения в нейрофизиологии, произошедшие в десятилетия, непосредственно предшествующие работам Бэна. Таковыми были: (1) закон Белла-Мажанди, (2) закон о специфических нервных энергиях и (3)»наука» френология.

Закон Белла-Мажанди назван в честь сэра Чарльза Белла (1774-1842) и Франсуа Мажанди (1783-1855), которые независимо друг от друга открыли анатомическое разделение сенсорных и моторных функций спинного мозга. Белл, рассказав об этом открытии своим коллегам на званом обеде (1811), чуть не уступил официальное признание Мажанди, представившему свою работу в наиболее надежном варианте — в виде опубликованной научной статьи (1822). Оба показали, что можно лишить животное чувствительности посредством сжатия или поперечного разреза задних корешков спинномозговых нервов. Животное, с которым поступали таким образом, все еще било способно двигать хирургически обезболенной частью тела, но не реагировало на интенсивное стимулирование, передаваемое в эту область. Аналогично, путем перерезки передних корешков можно было вызывать крики боли у животного, которое, тем не менее, не могло отдернуть свою конечность от производящего боль стимула. Закон Белла-Мажанди был важен для психологического мышления в нескольких отношениях. Прежде всего, он давал ясное анатомическое подтверждение в пользу существования механизма, который предусматривается в картезианской теории сенсомоторного функционирования. Пожалуй, самым важным было то, что он подкрепил веру в экспериментальный подход к изучению ощущения и поведения. Хотя этот закон не раскрыл действительного механизма образования рефлекса, он дал то структурное основание, на котором должны базироваться рефлекторные механизмы. Этот вклад, таким образом, расширил начатую Декартом линию исследований, получив свое экспериментальное подтверждение в работах Стефана Хейлза, Роберта Вритта и серьезное теоретическое обоснование в исследованиях Дэвида Гартли. Бэн, наиболее психологичный из ассоцианистов девятнадцатого столетия, быстро понял важность этого закона для своего проекта физиологической психологии.

Белл сам предвосхитил некоторую форму закона о специфи-

25*

388 Интеллектуальная история психологии

ческих нервных энергиях, но наиболее прочно этот закон связан с именем одного из самых выдающихся физиологов данного столетия Иоганнеса Мюллера (1801—1858), чья работа Учебник физиологии человека (Handbuch des Physiologie des Menschen) (1834—1840) была наиболее авторитетной книгой того периода. Этот закон, ставший уже банальностью, утверждает, что качество опыта определяется не свойствами объективного стимула, а теми конкретными нервами, которые реагируют на него. Ортодоксальный кантианец Мюллер считал этот закон единственно правдоподобным; иначе говоря, мы не чувствуем объективный мир таким, какой он есть, а узнаем о нем только в преобразованной форме, доставляемой органами чувств. «Вещь в себе» остается загадкой. Наше знание — это субъективированное знание, абстрагированное из объектов чувств и трансформированное посредством органов чувств. Однако, если отбросить философский идеализм, то закон специфических нервных энергий локализовал качественные и количественные аспекты опыта в нервах, то есть в природе. Он придавал эпистемологии биологическое свойство, поскольку теперь природа знания была неизбежно связана с характеристиками «органов знания».

Если закон Белла-Мажанди и закон о специфических нервных энергиях существенно дополняли нарождающуюся физиологическую психологию, то формулировка и распространение Францем Иозефом Галлем (1758-1828) понятия «локализация функции», можно сказать, создали эту дисциплину. Следует, однако,сразу добавить, что Галль со своей френологией ускорил появление физиологической психологии в том смысле, что он ввел представления, успешно опровергнуть которые смогла бы лишь физиологическая психология. Александр Бэн был сильно увлечен френологией, которая достигла англоязычного мира благодаря работе Шпурцгейма The Physiognomical System of Ors. Gall and Spurzheim^ и переводу работы Галля О функциях мозга и каждой из его частей: включая наблюдения над возможностями определения инстинктов, задатков и талантов или нравственных и интеллектуальных диспозиций людей и животных по конфигурации мозга и головы (On the Functions of the Brain and Each of Its Parts: With Observations on the Possibility of Determining the Instincts, Propensities and Talents or the Moral and Intellectual Dispositions of Men and Animals by the Configuration of the Brain and Head, 1835)³².

Часть 3. Научная психология 389

Здесь приводится полное название, так как оно почти исчерпывает теорию, содержащуюся в самой работе. Именно в этой работе Галль ввел четыре «неоспоримых истины» френологии:

«...мозг сам по себе обладает великой прерогативой быть органом ума... Моральные и интеллектуальные предрасположения врожденны; их проявление зависит от организации; мозг есть исключительно орган ума; мозг состоит из стольких многих особых и независимых органов, сколько имеется основных способностей ума»³³.

К счастью для истории нейронауки, френологию Галля и Шпурцгей-ма быстро подвергла сомнению группа более здравых мыслителей. Тем не менее для большей части тридцатых годов это был последний крик моды. В Европе, Англии и Соединенных Штатах возникли многочисленные журналы, посвященные этой «науке». Последний из них исчез лишь в нашем столетии. Большую часть успеха этого предприятия можно объяснить заслуженной репутацией Галля как нейроанатома и умением убеждать Шпурцгейма. Более того, основную идею, стоящую за френологией, некоторым образом поддерживали неврологическая клиника, здравый смысл и материалистический уклон психологии девятнадцатого столетия. Даже пещерный человек должен был заметить, что поверхность головы его добычи на редкость полезна для того, чтобы привести животное в состояние покоя, а если тот же пещерный человек получал несмертельные удары по своему собственному черепу, понимание этого еще более упрочивалось. Благодаря греческой и египетской медицине, а также тому, что она сохранялась в течение Возрождения, был каталогизирован ряд функций, опосредуемых мозгом. Декарт, больше любого из своих предшественников, популяризировал значение мозга для опыта и действия. Бесчисленные исследователи — последователи Декарта и гассендистов — стали повсюду распространять открытия, сделанные ими при нейрохирургических исследованиях пациентов: начиная с жестоких опытов над обезглавленными животными и кончая изучением травматических ранений головы у жертв войны и гражданского раздора. Ламетри, безусловно, придал этому вопросу ту совершенно полемическую основу, которая необходима для любого движения, и некоторые из философов, сильнее других ориентированных в направлении медицины и следующих извилистому пути Ламетри, с уверенностью перенесли в мозг и душу, и ум. Наиболее известным в этом отношении был Гольбах.

390 Интеллектуальная история психологии

В отличие от Ламетри, Галль действительно был научной фигурой и, поскольку он приступил к своим исследованиям через несколько десятилетий после Ламетри, у него было для этого существенно больше данных. Однако еще в большей степени, чем растущее число экспериментальных открытий, для развития его теории была важна твердо укрепившаяся «психология способностей», начало которой положил Локк, а развили более поздние эмпирические философии Англии и Шотландии. Как мы обсуждали в главе 7, идея «способностей» — столь же старая, как и трактат Аристотеля О душе, — получила новую жизнь в сентименталистских теориях Англии семнадцатого и восемнадцатого столетий. Ко времени Галля было общепринято наделять людей не только «внутренним светом» (разума), но также и способностями эмпатии, справедливости, любви, нравственности и т. д. Иногда такой список становился очень длинным. Галль признал эти способности — имеется в виду не более того, что он признал наличие у людей этих характеристик. Поскольку люди действительно таковыми обладали и поскольку «мозг является исключительно органом ума», потребовалось не очень трудное упражнение в дедукции для того, чтобы заключить, что каждая способность имеет особое представительство в коре мозга.

Бэн не был единственным именитым ученым среди тех, кто всерьез воспринял френологию. Герберт Спенсер (1820-1903), личность не меньшей значимости, считал эту идею более чем забавной; вспомним к тому же, что Спенсер был одним из первых самых красноречивых и самых успешных защитников теории Дарвина. Спенсер, подобно Бэну и Миллю, заботился о том, чтобы психология заняла свое место среди естественных наук и чтобы она выделилась из чисто спекулятивной дисциплины философии. Галль — и это вполне понятно, почему — предложил проект именно такого освобождения. Заявляя о том, что нравственность, совершенно так же, как ощущение и движение, следует понимать в терминах организации и функций физиологии нервной системы, Галль предлагал психологам именно ту основу, которая была нужна для развития независимой науки. Кроме того, по своему общему характеру френология не была оскорбительной для дарвинизма. Последний, подчеркивавший инстинктивные побуждения, уна-

Часть 3. Научная психология___________________________ 391

следованные привычки, рефлекторные механизмы выживания, естественный отбор нервных процессов, и в самом деле представлял собой своего рода этологическую или сравнительную френологию. Последователи Галля и Шпурцгейма, безусловно, понимали это именно таким образом.

Полемический стиль Шпурцгейма и культовый характер этой новой науки френологии вызвали немедленную оппозицию со многих сторон. Наиболее основательную критику выдвинул Пьер Флуранс (1794—1867), действительно проверивший экспериментально определенные френологические гипотезы. Флуранс проводил хирургические операции на животных, в частности, удалял полушария мозга и, кроме того, тщательно наблюдал за патологическими изменениями мозга больных пациентов, у которых незадолго до их смерти обнаруживались разнообразные неврологические симптомы. Именно Флуранс настаивал на том, что мозговая кора функционирует как целое*что тяжесть болезни не сводится просто к размеру захваченной части мозга, а сходные между собой болезни могут быть результатом повреждений в любой из нескольких областей мозга. Флуранс стремился защитить виталистические и дуалистические элементы картезианства, но, тем не менее, он успешно привлекал внимание и к чисто научным недостаткам френологической теории.

Галль умер до того, как были написаны великие работы Дарвина, Шпурцгейм продолжил дело, защищая систему мастера, вплоть до своей с смерти, которая наступила на четыре года позже, в 1832 г. Они прожили достаточно долго для того, чтобы привлечь внимание и вызвать поклонение со стороны Бэна и Спенсера, а именно этим двоим последним была дана способность увидеть связь между понятием локализации функций и эволюционизмом. В своей широко известной работе Основы психологии Спенсер отмежевался от ортодоксальной френологии своего времени, но затем добавил следующее:

«Тем не менее, мне кажется, что большинство физиологов недостаточно поняли ту всеобщую истину, общее представление о которой дает френология. Всякий начавший спокойно анализировать этот вопрос, не мог долго противостоять убеждению о том, что разные части головного мозга должны, так или иначе, содействовать разным видам

392 Интеллектуальная история психологии

психических действий. Локализация функций есть закон всякой какой бы то ни было организации; и было бы удивительно, если бы здесь нашлось исключение... Любая другая гипотеза кажется мне, по сравнению с этой, несостоятельной»³⁴.

Спенсер, пытаясь связать это с теорией эволюции, к сожалению, принял представление Ламарка о наследуемости приобретенных характеристик, так что он был вынужден утверждать, что познания,, память и привычки видов проявляются в следующих поколениях. Дарвин, безусловно, посвятил себя той же самой идее. Однако, если мы исключим эту ошибку из системы Спенсера, в ней сохранится не так уж и устаревшая теория психических функций: сенсорные волокна проецируются на определенные области мозга; повторяющаяся стимуляция как-то приводит к облегчению нервной передачи; предыдущие переживания через химический механизм накапливаются внутри мозговых полушарий; и «субъективная психология» ассоциаций — это всего лишь другая сторона «объективной» или нейрофизиологической психологии, в которой ассоциации являются физическими. К этому добавляется идея Дарвина, согласно которой сложности человеческой нейроанатомической организации следует рассматривать как развившиеся формы более примитивной организации. Следовательно:

«Претензии психологии на то, чтобы ее считали отдельной наукой... не менее, а более сильны, чем у любой другой науки. Если рассматривать ее феномены объективно, просто как нервно-мускульные приспособления, посредством которых действия высших организмов постепенно адаптируются к совпадениям и последовательностям событий окружающей среды, то уже на этом основании она настолько необычна, что имеет право на особое место. Когда же для интерпретации нервно-мускульных приспособлений используется элемент чувствования, или сознания, что в такой степени демонстрируют живущие вокруг организмы, объективная психология приобретает дополнительную и совершенно исключительную самостоятельность»³⁵.

Бэн и Спенсер подошли вплотную к созданию экспериментальной психологии. Они успешно боролись за независимый статус этой науки. Они предложили такое понимание ассоцианистских законов, которого полностью никогда не достигал ни один из их предшественников по собственно эмпирической психологии. Они связали новую науку с новой биологией, и с тех пор эти две составляющие

Часть 3. Научная психология 393

никогда полностью не разделялись. Показательно, что первая глава спенсеровских Основ была озаглавлена «Нервная система», тем самым установилась традиция, которой следуют авторы учебников в течение почти столетия. Им не удалось основать экспериментальную психологию лишь потому, что они фактически не смогли заняться психологическим исследованием или создать благоприятные условия, при которых такое исследование могло бы проводиться. Поэтому честь «основателя» отдается Вильгельму Вундту (1832—1920) — он занимался исследовательской работой и взял на себя труд положить начало и дать имя лаборатории, посвященной исключительно психологии.

Вундт подготовил первую лабораторию психологии в Лейпцигском университете в 1879 г. К этому времени дарвиновская революция начинала завоевывать общее признание научного сообщества. Белл, Мажанди, Флуранс, Галль и Шпурцгейм — все они внесли свои различные вклады в нейронауку. Великий Герман фон Гельмгольц (1821—1894) не только написал классические работы по физиологии зрения и слуха, но и измерил скорость нервного импульса и выдвинул наиболее неопровержимую версию закона сохранения энергии. Стоит упомянуть об оппозиционности двух последних из упомянутых вкладов, поскольку оба они, каждый по-своему, бросали вызов пережиткам витализма восемнадцатого столетия. Обнаружив, что скорость проводимости нервов не только измерима, но даже довольно медленна (максимум =120 метров в секунду), Гельмгольц тем самым вынудил временно отойти от картезианской точки зрения о вездесущем влиянии души на тело и об исторически сложившейся вере в то, что разум недосягаем для наблюдения. Если душа воздействует на тело, то она осуществляет это через мозг, а проводящие пути и мозг исполняют свое назначение физическими способами, поддающимися измерению. Гельмгольц был самым известным и независимым из учеников Мюллера и самым громкоголосым противником виталистических элементов, содержащихся в Учебнике (Handbuch) Мюллера. Вундт после получения им своего звания в течение нескольких лет работал ассистентом у Гельмгольца, поэтому можно сказать, что ему были хорошо знакомы основные нейрофизиологические факты и теории его времени. Ясно, что ни один немецкий ученый этого

394 Интеллектуальная история психологии

периода не избежал физикалистского (то есть антивиталистского) климата, созданного Гельмгольцем, но столь же ясно, что Вундт в истории психологии был sui generis*. Даже сегодня нельзя читать его Принципы физиологической психологии³⁶, не впечатляясь его чувствованием экспериментальных, философских и биофизических проблем, уникальным образом влияющих на новую науку. Среди его многочисленных работ эта была наиболее значительной. Она, была не только одной из первых (и одной из немногих) его книг, переведенных на английский, она была также программной, что вполне осознавалось ее автором.

Вундт, так же как Бэн и Спенсер, видел необходимость объединить две науки — психологию и физиологию. Но, в отличие как от Бэна, так и от Спенсера, Вундт был ученым — то есть работающим ученым — и, вследствие этого, он был гораздо более озабочен развитием подходящих методов и измерений. Он искал их в недавних открытиях Густава Фехнера (1801-1876), также лейпцигского ученого. В 1860г. Фехнер опубликовал работу Элементы психофизики³⁷ — книгу, знаменовавшую собой поворотный пункт и стремившуюся описать математическими средствами отношение между умственными и физическими событиями. Именно в этой работе был изложен закон Фехнера, согласно которому сила ощущения пропорциональна величине логарифма от интенсивности стимула. В этой же самой работе Фехнер продемонстрировал, как, производя повторные измерения ответов испытуемого, проинструктированного надлежащим образом, можно получить достоверные данные, сводимые к законосообразному описанию. Не нужно было больше оправдываться за «интроспективную» методику. Критика психологии Контом, казалось, исчезала под давлением закона Фехнера. Психофизические методы были просты в применении и не отличались от методов, использовавшихся в любой количественной науке, вынужденной оперировать с переменными явлениями. Вундт, редко щедрый на похвалу, отмечает лишь следующее:

«Помощь Фехнера состоит в том, что он нашел правильный путь и следовал ему; в том, что он продемонстрировал нам, как можно, в определенных пределах, реализовать "математическую психологию"

' Sui generis, лат. — своеобразный, специфический.

Часть 3. Научная психология 395

на практике... Он первым показал, как можно было бы перевести на практическое основание идею "точной психологии" Гербарта»³⁸.

Но для Вундта ни рационально-математическая дедуктивная психология Гербарта³⁹, ни дуализм Фехнера не могли служить основанием психологической науки. На самом деле Вундт не считал адекватной ни одну из более ранних формулировок. Английской эмпирической психологии он адресовал такие слова:

«В психологической части своих работ эти авторы обычно принимают теорию "ассоциации идей", тщательно разработанную в английской психологии восемнадцатого столетия. Надежным и достаточным основанием для этого они считают то, что сама теория ассоцианизма, начиная от Дэвида Гартли (1705—1757) и вплоть до Герберта Спенсера (1820-1904), преимущественно осуществляла просто физиологическую интерпретацию ассоциативного процесса»⁴⁰.

Психология, с точки зрения Вундта, должна интересоваться «многообразием сознания» и достигать понимания чего-то гораздо большего, чем законы ассоциации. Многообразие сознания включает взаимодействие ума не только с объектами чувств, не только с внешними стимулами. Она охватывает чувствования, образы, сны, память, внимание, движение. И психология, занятая изучением этих процессов, есть экспериментальная психология — такое имя ей дал сам Вундт. Эта наука должна представлять собой исследование сознания, причем посредством самого же «сознания» — здесь Вундт постарался отмежеваться от длинной истории метафизических размышлений:

«"Разум», "интеллект", "рассудок", "понимание" и так далее — это понятия...существовавшие до появления какой-либо научной психологии. Тот факт, что наивное сознание всегда и везде указывает на внутренний опыт как на определенный источник знания, можно, следовательно, считать в данный момент достаточным свидетельством в пользу психологии как науки... "Разум", соответственно, будет тем предметом, которому мы приписываем все отдельные факты внутреннего наблюдения как предикаты. Этот предмет сам, полностью и исключительно, определяется своими предикатами»⁴¹.

Здесь в осторожной и довольно неясной форме Вундт передает потомству манифест, соразмерный юмовскому. Под «разумом» психолог будет понимать то и только то, что можно непосредственно

396 Интеллектуальная история психологии

описать как наблюдение над внутренним событием. Если разум думает, чувствует, помнит, заботится, забывает, то наука об разуме может быть не более, чем экспериментальными исследованиями детерминант мышления, чувствования, запоминания и т. д. Когда все его предикаты оказываются исчерпанными, не остается никакого метафизического остатка.

Для Вундта «психология», «экспериментальная психология» и «физиологическая психология» — три термина, обозначающме один и тот же предмет. Чтобы убедиться в этом, необходимо вспомнить, как Вундт понимал термин «физиологический», а также найти, какое место в работах Вундта отведено социальной психологии. Физиологическим (physiologische) немецкий ученый конца девятнадцатого столетия называл подход, являющийся по сути научным, управляемым законом. Данный термин, в отличие от своего современного значения, не был определенно связан с биологическими событиями или измерениями, а относился к полному спектру законосообразных операций, управляющих «животной организацией». Именно в этом смысле вундтовские термины «психология» и «физиологическая психология» можно считать синонимами. Но что есть «экспериментальная психология»? Здесь, и это будет рассмотрено подробнее в следующей главе, следует провести различие между вундтовским понятием «социальной психологии» и нашим собственным. Его более поздние работы по «психологии народов» прежде всего посвящены тому, что мы называем культурной или исторической антропологией. Именно Вундт считал, что значительные события человеческой истории, безусловно, находятся за пределами досягаемости экспериментальных методов и, что более важно, не могут быть объяснены на языке естественной науки. Иначе говоря, человеческую историю нельзя постичь «физиологически», так как эта история не развивается согласно одним только законам причинности. Об этом будет сказано больше в главе 11. Здесь достаточно понять, что Вундт считал «социальную психологию» не ответвлением психологии, а отдельным предметом, требующим своих собственных методов, измерений и принципов объяснения. Сам же, однако, термин «психология» — синоним «физиологической» и «экспериментальной» психологии. Тем не менее это тоже не связывает Вундта исключительно с биологической психологией. Он отказался и от той формы материализма,

Часть 3. Научная психология 397

в которой разум является всего лишь материей, и от менталистского утверждения о несводимости ума к материи. Иначе говоря, он отказался искать основания для своей науки в метафизических спорах. С того времени психология уже не должна быть ветвью философии, еще менее — биологии. Она должна быть экспериментальной наукой, посвященной анализу содержаний сознания или, как он выражался, многообразием сознательного опыта. В конечном итоге этот анализ можно было свести к эквивалентному анализу структурно-функциональных отношений в нервной системе. В полемике между Флурансом и Галлем Вундт занял нейтральную позицию, хорошо понимая, что утверждения Галля были лишены необходимых фактов, а Флуранс, возражая против френологии, утверждал ошибочность теории локализации в большей степени, чем того требовали факты. Вундт проанализировал в своих Принципах недавно разработанный метод прямой электрической стимуляции мозговой коры живого животного. Начиная с 18?Ь г. Фритч (Fritsch) и Гитциг (Hitzig) публиковали результаты своих исследований последствий непосредственной электрической стимуляции мозговой коры собак. Они продемонстрировали топографическую организацию ощущений и движений на корковой поверхности, а позже продемонстрировали и относительно самостоятельные корковые «извилины», связанные с сенсорными и моторными способностями. Ссылаясь на их работу, Вундт отметит «простоту структурного плана»⁴², однако понимание простоты, свойственное 1875 г., серьезно подвергалась сомнению в следующем столетии. Вундт изучал также более устоявшуюся технику оперативной хирургии и различные методы клинического анализа. Он быстро заметил узкую ограниченность каждого из этих методов и также предугадал, что ни один из них не заменит интроспективные данные, которые легко получить от сознательного здорового человеческого существа. Он тонко осознавал тот факт, что психофизическая проблема не должна исчезнуть в результате усовершенствования технологии. Он испытывал также почти современное презрение к предположению о тем, что определение материи — это обязанность именно психологии. Тематика, методы, теории, определяющие современную психологию, значительно изменились со времен Вундта, но основная ориентация сегодняшних экспериментальных психологов, можно сказать, зародилась в лейпцигской лаборатории.

398 Интеллектуальная история психологии