В семантическом аспекте

Введение

В лингвистике существуют такие языковые феномены, которые чем глубже изучаются исследователями, тем больше остается и вновь возникает немало неясного, спорного в понимании их сущности. Экспрессивность относится к одному из таких феноменов. Через призму некоторых обозначенных далее дискуссионных моментов (частично они представлены в: [Лукьянова 2009]) в данной статье вносятся некоторые коррективы, дополнения, уточнения к пониманию этой категории, ее связей с другими категориями, в которых отражается субъективный взгляд носителей языка на мир, на отношения между людьми в обществе, а также выстраивается понятийно-терминологическая система описания экспрессивной лексики, функционирующей в разговорных стратах современного русского языка – литературно-разговорной, просторечной и диалектной. Поскольку эти страты объединяются общим признаком разговорная, то экспрессивные единицы этих страт мы объединяем определением разговорного употребления. Используя современную терминологию, их можно назвать и единицами разговорного дискурса (определение этого термина дано ниже).

Экспрессивные лексические единицы (далее – ЭЛЕ) функционируют в разных стилевых сферах русского литературного языка и социальных стратах (или средах) – от различных жанров языка художественной литературы, публицистического стиля, речевых жанров СМИ, литературно-разговорной речи до сугубо периферийных социальных сред типа внелитературного просторечия, территориальных диалектов (русских народных говоров), жаргонов, арго, сленга. Экспрессивность может рассматриваться как общеязыковая категория и как частная категория – применительно к единицам определенного уровня языка: лексическая, фразеологическая, словообразовательная, морфологическая, синтаксическая. Если выйти за рамки собственно системного подхода, в область функционирования языка, то естественно расширятся и границы частных категорий экспрессивности. Например, Б. Тошович к уровневой экспрессивности относит: графическую, лексическую, фразеологическую, фонетико-фонологическую (ее средствами являются различные «фонетические фигуры»: ассонанс, аллитерация, анафора, эпифора, анкопа и т. д.), словообразовательную, грамматическую (включающую морфологическую и синтаксическую), текстуальную [Тошович 2006: 41–42]. В данной классификации представлена экспрессивность как собственно языковая, так и речевая (стилистическая и текстовая). Экспрессивность интерпретируются в стилистическом, семантическом, прагматическом (функциональном), лингвокультурологическом, лексикографическом и других аспектах (см. об этом в: [Лукьянова 2008]). Данная статья посвящена рассмотрению экспрессивности лексических единиц (далее – ЛЕ) в семантическом аспекте. Объектом нашего описания является экспрессивная лексика разговорных страт – литературно-разговорной и диалектной. Целесообразность вовлечения в сферу исследования диалектных экспрессивных ЛЕ, наряду с разговорными ЭЛЕ, обусловлена тем, что экспрессивность и литературного языка, и говоров имеет больше общих признаков, чем различных, например:

– общие когнитивные механизмы ее порождения и воплощения в семантику ЛЕ,

– общие направления и модели метафоризации как одного из способов порождения экспрессивной семантики,

– одинаковые средства формального выражения экспрессивной семантики,

– общие модели речевой реализации экспрессивных единиц,

– ЭЛЕ разных страт выполняют одинаковые функции,

– ЭЛЕ участвуют в создании общей ценностной картины мира русского народа.

Различия связаны с составом и количеством тех ЛЕ, в которых воплощается экспрессивная семантика, а это объясняется различием чувственно-практического опыта говорящих, использующих литературно-разговорную речь, и диалектоносителей. Различия также относятся к формальным средствам выражения экспрессивной семантики: в их арсенале присутствуют, например, диалектные суффиксы, но их количество незначительно. Приводимый нами иллюстративный материал взят из толковых словарей русского языка, письменных текстов, передающих разговорную речь, наших записей фрагментов естественной литературно-разговорной речи и речи носителей говоров Новосибирской области (диалектные примеры маркируются пометой диал.).

Семантический диапазон ЭЛЕ разговорного употребления довольно широкий: от (а) единиц с «полновесным» денотативно-сигнификативным содержанием, часто не имеющих формальных показателей экспрессивности, находящихся на границе с неэкспрессивными, номинативными, ЛЕ и нередко получающих неодинаковые стилистические и эмоционально-оценочные интерпретации в толковых словарях (это, как правило, неодушевленные существительные, прилагательные, глаголы, наречия), до (б) единиц с размытым или даже «пустым» денотативно-сигнификативным содержанием, «привязанных» к определенной эмоциональной коммуникативной ситуации и вследствие этого находящихся на границе с междометиями. Приведем примеры более или менее семантически близких ЛЕ с их стилевыми и эмоционально–оценочными пометами из одного и того же словаря – «Толкового словаря русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой 1997 г. издания (далее – СОШ):

(а) разгильдяйство разг., презр., аналогичные по структуре и близкие по семантике ротозейство, головотяпство, верхоглядство зафиксированы в словаре только с пометой разг., ср. соответствующие производящие слова: разгильдяй разг., ротозей разг., неодобр., головотяп разг., презр., верхогляд разг.; другие примеры: анонимка ‘анонимное письмо, сообщающее о ком-н. что-н. обидное, неприятное, компрометирующее’разг., неодобр., но фальшивка ‘фальшивый, подложный документ’ – только пометаразг., подделка ‘подделанная вещь, имитация’ – без помет; сговор ‘соглашение в результате переговоров’ обычно неодобр., но сделка ‘неблаговидный, предосудительный сговор’ – без помет; маниловщина неодобр., но обломовщина, хлестаковщина – без помет (кстати, суффикс - щин- в подобных ЛЕ В.В. Виноградов относил к экспрессивным);

(б) ахинея разг. ‘вздор, бессмыслица’, бред разг. ‘нечто бессмысленное, вздорное, несвязное’, вздор разг. ‘нелепость, глупость, ерунда’; ерунда разг. 1.‘Вздор, пустяки, нелепость’ (Молоть всякую ерунду.). 2. ‘О чем-н. несущественном, незначительном’ ( “ Сильно порезался? ” – “ Ерунда! ” ); чушь разг.‘ерунда, нелепость’; кошмар в знач. сказ.‘о чем-н., проявляющемся сильно или о большом количестве кого-чего-н.’ прост., обычно неодобр. (Денег потратили – кошмар!; А вещей ненужных повыбрасывали – просто кошмар!), а также употребляется в качестве междометия (На улице холодно – кошмар! ); ужас в знач. сказ. ‘о чем-н. изумляющем, необычном по своим положительным или отрицательным свойствам, а также о большом количестве кого-чего-н’, разг. (ср. диал. контексты: Ужас какая грязь у них в доме! / Не хочется туда заходить; На свадьбу он [жених] скоко шариков накупил! / Ужас!); беда в знач. сказ. ‘очень много’ прост. (Людей там – беда!); в диалектной речи употребляется в качестве междометия (Но'нче скоко грибов уродилось / всё лето таскали их / прямо беда!). Замечу, что в разных словарях одно и то же слово может иметь различные интерпретации в аспекте их экспрессивного и стилистического потенциала, но здесь соответствующий материал не приводится

1. Дискуссионные моменты интерпретации экспрессивности

как категории лексикологии

Существуютопределенныетрудности интерпретации экспрессивности лексики как категории в аспекте ее семантики. Это можно объяснить рядом причин.

Во-первых, в когнитивном аспекте ЭЛЕ репрезентируют результаты как логической, так и эмоционально-психической деятельности сознания в их целостности. В лексикологии (семасиологии и ономасиологии) они (результаты) именуются терминами денотативно–сигнификативное (объективное) и коннотативное (субъективное) содержание (значение, семантика) слова. Но разграничение этих двух гетерогенных частей единой, неделимой сущности – лексического значения (далее – ЛЗ) слова – не имеет под собой достаточно убедительных критериев и нередко носит субъективный характер. Так, известно, что оценки, репрезентируемые словами, философы, а вслед за ними и лингвисты разделяют на логические и эмоциональные: первые относятся лингвистами к денотативно–сигнификативной части ЛЗ слова, вторые – к коннотативной. Ср. следующие оппозиции однокоренных и разнокоренных слов с семами ‘логическая оценка (положительная или отрицательная)’ – ‘эмотивная оценка (положительная или негативная)’: добрый, доброта – добрейший, добряк; злой, злость – злющий, злюка, злючка, злодей; глупый – глупец, глупость (Не рассказывай ты мне эти глупости; «А если все узнают о твоем отъезде?» – «Глупости!» ); бездарный – бездарь; вкусный – вкуснятина; ароматный – вонючий, зловонный; ссора, скандал – буза, базар, бедлам, балаган, бенефис ирон., цирк, катавасия шутл., тарарам. Точно так же сему ‘высокая степень проявления признака предмета, явления’ можно квалифицировать как сигнификативную и как коннотативную. Ср. следующие оппозиции слов: с общим семами ‘очень спешная работа’: аврал – гонка, горячка, лихорадка, штурмовщина; с архисемой ‘сильный по степни своего проявления’ сильный – адский, дьявольский, чертовский, чудовищный, ужасный, безумный, идиотский (боль, нежность, гордость, скорость, аппетит, голод, холод, погода, ветер); с архисемой ‘большое количество однородных предметов’ много, множество – лавина (чувств, вопросов, покупок), ‘множество лиц’ – созвездие дураков, бездельников, джинсовых созданий,‘множество натурфактов’ – табун / табуны васильков, елочек, облаков, бабочек.

Во-вторых, образность как один из компонентов значения тоже свойственна словам с денотативной семантикой и словам с коннотативной семантикой. Ср. пары однокоренных слов с номинативным и экспрессивным значением: змеевик ‘изогнутая спиралью трубка’ – змеюшник ‘собравшиеся вместе злые, враждующие друг с другом люди’; окаменелые (кости) – окаменеть (от горя); нескладный ‘c недостатками, внутренними изъянами’ – нескладица (жизни) (Он [Юра] привык к этим переменам, и в обстановке вечной нескладицы [в семье] отсутствие отца не удивляло его (Б. Пастернак. Доктор Живаго)); нервничать – нервотрёпка; вихриться (о пыли, снеге) – диал. завихе'ривать ‘быстро идти, бежать, торопиться’ (Вон бабка как завихеривает!).

Следовательно, сохраняется проблема поиска критериев отнесения названных сущностей к денотативно-сигнификативной и коннотативной части ЛЗ слов. Кроме того, высказывается мнение о том, что, кроме суффиксов субъективной оценки, не существует других «собственных средств» (не считая стилистических фигур и приемов речи) выражения экспрессивности. [Телия 1991б: 33]. В своей более ранней монографии В. Н. Телия также подчеркивает «тропоморфный и словообразовательный способы образования экспрессивной окраски», и в то же время утверждает, что «главенствующая роль» в создании экспрессивной окраски «принадлежит метафоре как самому простому по композиции, а потому безошибочно воспринимаемому приему переосмысления и усиления образного сигнала» [Там же: 1986: 71]. С мнением В. Н. Телия о «главенствующей роли» метафоры в создании, порождении «экспрессивного эффекта», конечно, нельзя не согласиться. Ее работы, посвященные экспрессивной семантике лексики и фразеологии, являются блестящим обоснованием данного положения. Однако мнение об отсутствии «собственных средств» выражения экспрессивности, кроме суффиксов субъективной оценки, спорное.

В-третьих, те признаки, которые участвуют в порождении экспрессивности, относят к коннотативной части (коннотации) лексических значений слов. Дискуссионно, по нашему мнению, широко распространенное утверждение о том, что коннотация, а следовательно, и экспрессивность, является дополнительным содержанием (разрядка моя – Н. Л.) слова, «его сопутствующими семантическими или стилистическими оттенками, которые накладываются на его основное значение» [Ахманова 1966: 203–204], а также и утверждение о том, что «фонд экспрессивных языковых средств дополнителен (разрядка моя – Н. Л.) по отношению к нейтральным общеупотребительным, по самой своей идее он настроен на более редкое использование: экспрессивность «прямо пропорциональна необычности, нестандартности, редкости слова, словосочетания, морфемы, конструкции» [Матвеева 2003: 404]. Представление о дополнительности, «неглавности» коннотации в структуре ЛЗ слова демонстрирует соответствующая терминология, привнесенная в лексикологию из лингвостилистики: экспрессивность называют оттенком значения, окраской, окрашенностью, ореолом, тем самым интерпретация экспрессивности выводится из системно–семантического русла в лингвостилистическую сферу.

В-четвертых,. ЭЛЕ стилистически маркированы (значимы, окрашены). Дискуссию вызывает вопрос о статусе стилевого свойства ЭЛЕ: одни лингвисты выделяют стилистическую маркированность в качестве компонента («стилевого компонента», по Матвеевой) значения ЭЛЕ, например, В. Н. Телия [Телия 1991а: 40–41], Т. В. Матвеева [Матвеева 2003: 112]; другие исследователи не включают стилевую окрашенность в значение, называя ее значимостью, например, Л.М. Васильев [Васильев 1985: 5]. А Е. Р. Курилович считает, что «экспрессивные формы и стилистические варианты <…> можно было бы объединить общим термином стилистических в широком смысле слова» [Курилович 1955: 76]. Как известно, еще Ш. Балли, заложивший основы экспрессивной стилистики, ее предметом считал «экспрессивные факты языковой системы с точки зрения их эмоционального содержания, то есть выражение в речи явлений из области чувств и действие речевых фактов на чувства» [Балли 2001: 33]. Следовательно, сохраняет актуальность проблема отграничения экспрессивности от стилистической окрашенности ЛЕ.

В-пятых, не существует единого понятийно–терминологического аппарата описания экспрессивного фонда языка. Как отмечает Г. Н. Скляревская, «в целом терминологическая система категории языковой оценки (ее работа посвящена эмотивной оценке – Н. Л.) еще не сформировалась, иерархически не выстроена, за каждым термином не закреплено одно и только одно значение и, напротив, за каждым языковым фактом – только один термин. Терминологическая полисемия и синонимия препятствуют всякий раз уточнять и определять выбранные им (исследователем – Н. Л.) термины» [Скляревская 1997: 171]. Как синонимы употребляются термины экспрессивное значение, коннотативное значение и прагматическое значение, экспрессивное и эмоциональное (значение, слово, высказывание, выражение), экспрессивный, коннотативный и прагматический (компонент значения, сема) и др.

2. Семантические основания экспрессивности лексических единиц.

Целесообразно различать термины, которые обычно используются при описании «экспрессивных» объектов. Экспрессивность может иметь системный и речевой статус, или, в терминологии О. С. Ахмановой, быть ингерентной и адгерентной [Ахманова 1966: 523], – это общеизвестное положение. Однако существует и иное мнение: экспрессивность есть чисто психологическое (не лингвистическое) явление, а поэтому оно относится только к деятельности языка, т. е. к речи (К. Вайсгербер), проявляется в употреблении слова, «а употребление и значение слова связаны живыми нитями» [Звегинцев 1957: 171.

В нашей концепции через определение экспрессивныйипроизводноеэкспрессивностьквалифицируются системные единицы, их свойства и функции:

экспрессивность – свойство ЛЕ, а также единиц других уровней языка;

экспрессивное лексическое значение (содержание, семантика) – системное значение ЛЕ;

экспрессивная лексическая единица, экспрессивное слово, экспрессивная номинация,экспрессив – лексема и лексико-семантический вариант лексемы, обладающие свойством экспрессивности, т. е. имеющие экспрессивное значение;

экспрессивная единица языка – единица любого уровня, обладающая свойством экспрессивности;

экспрессивный лексический фонд (корпус), экспрессивная(лексическая) подсистема языка – часть лексического фонда, лексическая подсистема, которую образуют, экспрессивные лексические единицы;

экспрессивный фонд (корпус)языка – вся совокупность разноуровневых единиц, которые обладают свойством экспрессивности как элементы языковой системы;

э к с п р е с с и в н ы й к о н т е к с т – речевой или текстовый фрагмент связной устной или письменной речи, выражающий экспрессивный смысл;

э к с п р е с с и в н ы й д и с к у р с – 1) то же, что экспрессивный контекст, рассматриваемый через призму внешнего (социального) контекста (отношения говорящего к предмету речи, эмоционального состояния говорящего, отношений между говорящими, исторического фона высказывания и т. п.); 2) совокупность экспрессивных контекстов, относящихся к определенному стилю литературного языка или страте языка, например, литературно-художественный дискурс, литературно-разговорный дискурс, диалектный дискурс, жаргонный дискурс и т. п.;

экспрессивная функция (функции), «экспрессивный эффект» (В.Н. Телия), – прагматическая функция (функции) экспрессивных единиц – их предназначение выражать эмоциональное состояние говорящих в момент речи, характеризовать и давать субъективные оценки окружающим предметам и другим людям, усиливать впечатление адресата от полученной им информации, воздействовать на него, побуждая к ответной реакции, и т. д. (Подробнее о функциях ЭЛЕ см. в: [Лукьянова 2008]).

Квазитермины экспрессивная окраска, окрашенность, маркированность, оттенок значения мы используем для обозначения «речевых наслоений», «приращений (обертонов) смысла», которые приобретают единицы языка в речи / тексте, не будучи экспрессивными в языке-системе. Здесь для нас авторитетным является мнение Б. А. Ларина: «Семантические обертоны – те смысловые элементы, которые нами воспринимаются, но не имеют своих знаков в речи, а образуются из взаимодействия совокупности слов» [Ларин 1974: 36], т. е. это те смысловые приращения, которые слово получает в речи под влиянием внутреннего и внешнего контекстов. Его внутренним контекстом выступают окружающие его слова, а внешним – внеязыковая ситуация. В отличие от семантических обертонов, экспрессивные компоненты значения, как и экспрессивное значение в целом, имеют знаки – это формальные средства и неформальные показатели экспрессивности (см. об этом далее). Следовательно, семантические основания экспрессивности – это органичные компоненты значения ЭЛЕ, а экспрессивная окраска относится к актуальному (речевому) смыслу языковых единиц, т. е. связана с прагматикой и стилистикой речи.

Экспрессивная лексическая единица – лексема как система ее лексико-семантических вариантов (далее – ЛСВ), т. е. полисемант, и отдельный ЛСВ лексемы; они обладают свойством экспрессивности в противопоставлении другому свойству лексических единиц – номинативности. Положение о экспрессивности (эмоциональности) как о свойстве языковых единиц разговорной речи, выявляемом из их противопоставления «неэкспрессивным» (логическим) фактам, как известно, было обосновано еще Ш. Балли. С его концепцией экспрессивности связан метод идентификации, на его основе разработан метод ступенчатой идентификации Э. В. Кузнецовой. Оба метода широко используются в русистике.

Номинативность – свойство ЛЕ, связанное с обозначением и называнием предметов, соотносимое с классифицирующей деятельностью сознания (денотатом и / или сигнификатом), т. е. работой левого полушария головного мозга в когнитивно-номинативном (в аспекте порождения ЛЕ) и когнитивно-коммуникативном (в аспекте функционирования ЛЕ) процессах.

Экспрессивность – свойство ЛЕ, связанное с ее способностью в образной или (реже) необразной «форме» репрезентировать субъективные аспекты восприятия человеком действительности: представления говорящих о качественно-количественных проявлениях реалий (предметов и их признаков, признаков других признаков, действий, состояний, процессов), непосредственно переживаемые эмоции, чувства говорящих, субъективные мнения, оценки о предмете речи и т. д. Данное свойство ЛЕ соотносимо с работой правого полушария головного мозга в когнитивно-номинативном и коммуникативном процессах. Экспрессивное слово, строго говоря, не соотносится с классом однородных предметов: в сознании носителей языка не существует класса дрязг, нерях, верзил, слюнтяев, дармоедов, дебоширов и т. п. ЭЛЕ не столько называет предмет, признак, действие, явление (хотя номинативность присуща и ЭЛЕ, однако не всем и не в одинаковой степени, о чем уже говорилось в начале статьи), сколько выражает субъективное«я» говорящего / пишущего, т. е. человеческий фактор, поэтому экспрессивный фонд языка антропоцентричен.

Следовательно, экспрессивность как свойство ЭЛЕ мы рассматриваем в оппозиции номинативности и, соответственно, экспрессив – в оппозиции номинативу, а экспрессивную функцию (функции) – в оппозиции номинативной функции.

Иную точку зрения высказывает В. Н. Телия. Она считает, что эти две функции не равнозначны в аспекте их «сферы действия», а поэтому не могут участвовать в такой оппозиции. Номинативная функция «устанавливает отношение между именем и объектом (вычленяемым с точностью до класса)», «нацелена на вычленение и называние элементов внеязыковой реальности», а экспрессивная – между «оценочно–эмоциональным отношением субъекта и обозначаемой реальностью», «связана с выбором средств, которые удовлетворяют речевой интенции говорящего воздействовать на адресата и заставить его ‘сопереживать’ или ‘содействовать’ адресанту» [Телия 1991а: 33–34]. С этим нельзя не согласиться, коль скоро речь идет об экспрессивном тексте, их отрывках, один отрывок (экспрессивный диалогический) автор приводит для иллюстрации этого положения. Экспрессивный текст «создается отбором средств и способов ведения диалога», – пишет В. Н. Телия [Там же: 34]. Но для такого отбора должны существовать в системе языка соответствующие средства, уже «отмеченные» как ненейтральные нашим сознанием.

Нередко в качестве синонимов терминамэкспрессивный и экспрессивность употребляются номинации выразительный и выразительность. В лингвистической литературе и толковых словарях феномену выразительный (выразительность) приписывается довольно широкая гамма разнородных признаков: живо и ярко отражающий внутреннее состояние, переживания, характер, хорошо, ясно выражающий что-либо, намеренно подчеркнутый, необычный, оригинальный, нестандартный, редкий, уникальный, лаконичный, красочный и др. Поэтому номинации выразительный и выразительность не могут иметь статуса терминов, они лишь частично могут заменять первые два термина – в таких ситуациях, когда речь идет не о семантике экспрессивов, а об их функционировании в устных и письменных высказываниях.

Свойство экспрессивности лексических единиц и их экспрессивные функции детерминированы их семантикой. Общим местом теории экспрессивности является признание коннотативной природы экспрессивности как лнгвистической категории. Но коннотация, а также количество выделяемых лингвистами коннотативных сем, порождающих «экспрессивный эффект», и их соотношение в ЛЗ слова интерпретируются по-разному, поэтому и основания экспрессивности получают различные толкования.

В освещаемой здесь концепции выделяется три семантических основания экспрессивности: в семантике ЭЛЕ в разных комбинациях, или «сочетаниях», представлены интенсивность, эмотивность или эмотивная оценка и образность. Компоненты эмотивность и эмотивная оценка не объединяются в границах одного и того же ЛЗ, данные семы относятся к разным значениям, исключая друг друга. Между ними отношения дизъюнкции. Эти три основания выделяются почти во всех исследованиях экспрессивности, а термины эмотивный, эмотивность, эмотивная оценка, введенные В. И. Шаховским [Шаховский 1987: 23–29] с целью разграничения эмоциональности как свойства субъекта эмоционально воспринимать окружающий мир, эмоционально реагировать на ситуации и эмотивности как свойства языковых единицхорошо «встроились» в терминологическую систему, описывающую экспрессивность. С позиций когнитивной теории лексического значения, каждый из названных компонентов имеет когнитивную и психическую природу. Когнитивная природа языковых единиц обусловлена познавательной функцией языка, связанной с высшими психическими процессами, используемыми носителями языка для того, чтобы узнать, понять и объяснить окружающий нас мир, передать полученные знания от поколения к поколению. По словам В. Гумбольдта, «язык как бы обретает прозрачность и дает заглянуть во внутренний ход мысли говорящего» [Гумбольдт 1984: 171]. Результаты этих процессов вербализуются языковыми средствами, а последние являются выразителями наших мыслей и чувств.

Интенсивность, эмотивность, эмотивную оценку мы относим к коннотативной части ЛЗ ЭЛЕ, противопоставляя ее денотативной (или денотативно-сигнификативной, в другой терминологии – дескриптивной) части ЛЗ, а образность рассматриваем в качестве самостоятельного, целостного, неделимого компонента, равно связанного как с коннотативным, так и с денотативно-сигнификативным содержанием ЭЛЕ.

2. 1. Интенсивность

В исследованиях экспрессивности общепризнанным стало мнение о том, что одним из компонентов семантики ЛЕ является ‘высокая степень признака предмета, явления, действия / чрезмерность (гиперболизация) признака’. Этот компонент называется интенсивностью (наиболее распространенный термин), экспрессивностью(во втором, узком, значении этого термина), а также параметрическими параметрически-оценочным компонентом(Т. В. Матвеева). По определению Т. В. Матвеевой, он представляет собой квалификацию предмета с точки зрения полноты проявления свойственного ему признака [Матвеева 1986]. Интерпретация данного компонента как параметрически-оценочного соответствует пониманию количественной оценки, выделяемой в системе частных оценок в философских работах. Тезис о том, что интенсивность «провоцирует» коммуникативную (речевую) экспрессивность (выразительность), – бесспорен. Однако именовать данный компонент термином экспрессивность нежелательно по той причине, что в системе терминов, описывающих экспрессивные единицы языка, он оказывается «задействованным» трижды: как обозначение, во-первых, общеязыковой категории, объединяющей экспрессивные интенсивы разных уровней русского языка; во-вторых, лексико-семантической категории – родовой по отношению только к ЭЛЕ (категории семасиологии и ономасиологии); в-третьих, – видовой, если ее связывать с экспрессивными интенсивами только лексического уровня. Тем самым размываются содержательные границы данного термина.

В одной из более ранних наших работ была выделена терминологическая оппозиция интенсивность – экстенсивностькак обозначение противопоставления увеличенного (усиленного) и уменьшенного (ослабленного) признака предмета, явления, действия, например: каланча, верста, жердь, жираф(а) и кнопка, пуговка, карлик, гном – о человеке очень высокого – очень низкого роста; мчаться, нестись, лететь, нестись сломя голову, наяривать, улепётывать,диал. завихе'ривать и тащиться, тащиться как черепаха, плестись, диал. канды'бать / шканды'бать ‘передвигаться очень быстро – очень медленно (о человеке)’. Однако позднее мы отказалась от этой оппозиции, считая, что целесообразно выделить не две, а одну абстрактную сему ‘преувеличение / преуменьшение меры, нормы признака’, которая вербализуется следующими метасловами и метасловосочетаниями, обычно используемыми в словарных толкованиях и называемыми интенсификаторами, по своей семантике это семантические примитивы (А. Вержбицкая, Ю. Д. Апресян): очень, сильно, очень сильно, излишне, крайне, в высокой / низкой степени, в крайней степени, чрезвычайный, очень быстро / медленно, а также очень много / мало, в большом / малом количестве, огромное множество и др. Данная сема «спаяна», «сращена» с другими семами значения ЛЕ, которые отражают тот признак предмета, другого признака, свойства или действие, процесс, который в нашем сознании представляется либо как интенсивный, либо как экстенсивный.

Интенсивность как семантический феномен мы связываем не с любой количественной квалификацией предмета, явления, а только с такой, которая демонстрирует отклонение от «нормальной меры», т. е. от зоны нормативности, от некоторого «нуля нормативности», и вследствие этого воспринимается нашим сознанием, в соответствии с определенными культурными установками говорящих, иначе, чем обычный, соответствующий некоторой социальной норме, или мере, предмет, явление.

Причем, ЭЛЕ актуализируют не преувеличение (усиление) или преуменьшение (ослабление) некоторого признака предмета, явления, а представление говорящих о такой мере явления (количественный параметр), которая в культуре социума приравнивается к новому качеству. Так, глаголы бежать не передают представления о реально возможной степени быстроты бега (бежать можно очень быстро, очень-очень быстро, очень-очень-очень быстро, но не 3, 5 или 10 км в час) – он передает представление о некоторой социальной норме, «нулевой» степени меры. В отличие от него, глагол-метафора лететь выражает представление говорящих о гиперболизированном процессе и поэтому необычном по сравнению с процессом ‘бежать’. Лететь, а также мчаться, нестись, нестись сломя голову, наяривать, шпарить, диал. завихе ׳ ривать обозначают представления об ином качестве процесса ‘бежать’.

Приведем примеры. Глагол получить ‘взять нечто даваемое, приобрести вручаемое, предлагаемое, искомое’(деньги, книги, журнал, квартиру, звание) обозначает такое действие, которое может быть интерпретировано в аспекте его меры как соответствующее некоторой социальной норме, или «нулевой степени меры», и поэтому является номинативом в системе лексики: деньги и звания люди получают за свой труд, квартиру – например, по очереди, а книги и журналы – по подписке (как это было в советское время) или в дар, звания – за достижения в науке, искусстве, спорте и т. д. В отличие от него, глагол заграбастать актуализирует этот же смысл плюс еще признак ‘много / сверх меры’, который в контекстах репрезентируют также и различные языковые средства: местоимение всё, все (например: [О детях] Заграбастали всё, что осталось у отца (разг. речь); [О директоре НИИ] Заграбастал все звания, какие только можно получить (разг. речь)), наречие много, существительные с количественной семантикой (заграбастали много / уйму денег) и другие (например: Заграбастал сразу две квартиры, для себя и для дочери, а люди остались без квартир (разг. речь)). Данный глагол описывает ситуации иного плана, чем глагол получить: они связаны с нарушением морально-этической нормы: заграбастать – значит не столько ‘получить’, сколько ‘присвоить много, сверх меры чего-н., нечестным путем или используя свое служебное положение, родственные или дружеские связи, и т. п.’, а также ‘завладеть чужим, не заработанным самим, не принадлежащим тебе’, ‘отнять, захватить силой’. Своей внутренней формой глагол заграбастать соотносится с глаголом грабить, первичное значение которого – ‘сгребать сено или зерно в кучу граблями’, сохраняющееся в говорах (Женщины всё делали / и коров доили / и в поле ро'били / и на сенокосе / сено грáбили.).

Задарить – ‘сделать много подарков, а также подкупить подарками’ (сему ‘много / сверх меры’ выражает приставка за-). Такое толкование дает, например, СОШ [1997: 203]. Значение данного глагола тоже можно интерпретировать как совмещенное, но оно поддается «расщеплению» на два значения: 1) номинативное – ‘преподнести, сделать много подарков кому-нибудь’ – вполне реальны ситуации, когда сделать много подарков кому-нибудь необходимо (например, к свадьбе, юбилею), а для кого–то это нормальное состояние: человек любит дарить подарки или дарит много подарков кому-то, уважая, любя данного человека (например, такая ситуация: Дед задарил подарками свою любимую внучку); 2) экспрессивное – ‘подкупить кого-н. многими / частыми подарками или большими деньгами, тем самым склонить на свою сторону в каком-либо деле, какой-либо ситуации, получив от этого необходимую выгоду, используя одариваемого в корыстных целях’, – а это уже является нарушением морально–этической и нравственной норм. Таким образом, оба лексико-семантических варианта (далее – ЛСВ) данного глагола обозначают меру действия, но различную: «нормативную» (первый ЛСВ) и «ненормативную» (второй ЛСВ). Но если в первом ЛСВ представлена только мера количества, которая в лингвистической интерпретации называется интенсивностью, то во втором ЛСВ количественная мера совмещается с «мерой» морально-этического качества.

Данный пример иллюстрируют положение о переходе количества в новое качество на уровне внеязыковой действительности. ЭЛЕ регистрируют результаты когнитивной обработки такой трансформации. А поэтому ЛЗ экспрессивов отражают не нарушение нормальной меры признака предмета, явления, действия, а представление говорящих о таком нарушении (преувеличении). Таким образом, интенсивность экспрессива мы связываем с отраженным в его ЛЗ представлением о ненормативном (преувеличенном или преуменьшенном) в аспекте некоторой социальной меры, нормы признаке предмета, явления, процессе, действии.

В ментальном пространстве говорящих представление о высокой степени (признака предмета, действия, другого признака) либо существует как отдельная структура – образ (ср. репрезентанты адский, собачий, чертовский (голод, холод) ‘очень сильный в своем проявлении’, адская, бешеная, безумная (скорость) – в словарях подобные метафоры подводятся под обобщенную схему толкования ‘высокая степень (в высокой, крайней степени) проявления признака’),либо воплощается в том образе, в котором мыслится предмет, явление, действие в его целостности. Например: долговязый ‘очень + высокий, как правило, худой, нескладный (о лице мужского пола)’ (долговязый образовано путем сложения долгий ‘длинный’ и вязы ‘шея’, сохранившегося в некоторых говорах, первоначальное значение ‘длинношеий’), долгоязыкая ‘слишком + болтливая (о лице женского пола)’, звездануть ‘сильно + ударить кого–л.’; синонимы поразить, огорошить, ошеломить, ошарашить ‘очень сильно + удивить кого-нибудь чем-либо’, вожжáться прост., неодобр.‘длительно + заниматься чем-либо; заниматься каким–либо делом, доставляющим + много + хлопот, труда; излишне + медленно и кропотливо делать что-либо’ (в СОШ этот глагол семантизируется через синонимический глагол возиться); отбрыкаться прост.‘долго + и упорно, + иногда путем обмана, + отказываться от чего-либо, + добившись своей цели’.

Представление о высокой степени признака предмета, явления связано как с рациональной, так и субъективной (эмоционально-психической) сферами сознания: с одной стороны, на уровне действительности высокая степень признака есть свойство реальных предметов, явлений; с другой – на когнитивном уровне лю