Знак естественного и формального Языков

В связи с описанными различиями в характере представлений о знаке как об элементе семиотической системы возникают разногласия по вопросу о необходимости различения знака естественного и формального (включая конвенциональные кодовые системы разного рода) языков.

В формальных языках как системах конвенциональных ex definitio вопрос о стабильности употребления знака предполагается решенным изначально, в силу условий функционирования самой системы. В качестве различий в строении знака естественного и формального языков описываются:

a) отсутствие у формального знака иных компонентов, кроме имени и десигната (референта);

b) отсутствие у формального знака полисемии;

c) отсутствие у формального знака метафоричности [ Пиотровский Р.Г. Инженерная лингвистика и теория языка. Л., 1979. С. 17-18].

Эти положения характерны для сторонников процессуальных моделей языка и основаны на убеждении в том, что работу естественного языка нельзя описать той или иной систематической теорией (концепция бесконечности множества языковых игр).

Им противостоит логико-ориентированный подход к анализу значения в естественных языках, особенно в аристотелианской традиции, считавшую грамматику "наиболее элементарной частьюлогики". В соответствии с этим подходом принципы и правила грамматики являются образцами, по которым формы языка получают соответствия с универсальными формами мышления. Эта точка зрения, как мы видели в § 1.1.2.1, получила развитие не только в общих, но и в специальных теориях языка.

В менее радикальной форме мысль об отсутствии принципиального различия между естественными и формальными языками высказывалась многими философами, логиками и лингвистами. В этой связи характерна точка зрения А. Чёрча, видящего такое различие лишь в степени эксплицирования синтаксических и семантических правил и устранения неопределенности смыслов [ Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. — Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. С. 43].

По мнению Д. Льюиса, специфика формального языка состоит для философа исключительно в том, что его закономерности могут быть эксплицированы с меньшими усилиями [ Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. — Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. С. 43].

Исследователи, развивающие идеи теоремы Геделя, пришли к мысли о том, что формальный язык тем адекватнее в своем описании, чем ближе его структура к структуре описываемого объекта [ Френкель А., Бар-Хиллел И. Основания теории множеств. М., 1966. С. 364-379].

Естественный язык, ввиду его исключительной разносторонности, сопоставим по сложности своей структуры с подлежащими описанию макроскопическими объектами (более того, способен описывать любые незнакомые объекты — например, создавать любые фантастические образы). Поэтому не существует принципиальных препятствий для снятия полисемии в естественном языке средствами самого этого языка, а следовательно, не существуетпринципиальных препятствий для использования естественного языка в качестве формального: эти препятствия носят технический характер (таким, например, представляется наложенный Д. Гилбертом запрет на интерпретацию) [ Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. — Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. С. 43] и не могут быть причиной выделения знаков формальных языков в такую отдельную категорию, для которой нельзя было бы установить семиотических закономерностей, общих со знаками естественного языка.

С другой стороны, описанные различия касались не формализации вообще, но формализации по определенным основаниям, давно не являющимся единственными. Так, интуиционистская формализация придает исключительно большое значение содержательной стороне знания, которая создается конструктивной деятельностью нашего разума, и вообще не ставит задачу снятия языковой полисемии путем формализации. Примером может служить следующая формулировка "трех методологических принципов интуиционистской грамматики":

1. Categorize what you can.

2. Do not categorize what you cannot.

3. Quasicategorize what you can. [Spang-Hanssen H. Recent theories on the nature of the language sign. Copenhague, 1954. Р. 63 – 64]

Поэтому для многих направлений исследований специальное категориальное различение, проводимое между знаками семиотических систем различного происхождения, может не быть необходимым.

Но в то же время, поскольку абстракция формального языка и абстракция естественного языка — или абстракции языка, используемые общей (логико-философской) и специальной (лингвистической) теорией языка — очевидным образом отличны друг от друга, то представляется целесообразным для объяснения стабильности знаков естественных языков учитывать сущностные (идентификационные) особенности лингвистической абстракции языка. Сама же системность языка диктует выбор тех уровней языка, единицы которых могут выступать в качестве знака.

В основе языкового кодирования лежат именно значимые (несущие в себе дополнительную к внутриязыковой информацию) единицы. В соответствии с аргументацией "значимости" языковых элементов признается, что "подлинными значащими элементами языка являются последовательности звуков, оформленных в виде слов, значащих частей слов или словесных комбинаций.

Среди предельных единиц языковых уровней (фонема, морфема, слово, синтагма, предложение, текст) критерию значимости отвечают все, кроме фонемы, обладающей не смысловой, но лишь смыслоразличительной функцией. Представляется важным остановиться на причинах, затрудняющих, с такой точки зрения, рассмотрение в качестве языкового знака также морфемы, являющейся минимальным значимым элементом.

Постановка проблемы в более широком горизонте, включающем формальные знаковые системы, показывает, что знак должен обладать внутренними качествами, делающими его пригодным для данной системы кодирования и для использования его субъектами коммуникации.

Слово (синтагма, предложение, текст) как знак располагает такими качествами, которые позволяют ему легко изменяться морфологически и сохранять при этом свою базисную структуру, что представляется весьма важной закономерностью языковых систем. Слово легко принимает морфологические изменения, накладываемые на него правилами грамматики, но, что не менее важно, никогда не изменяется до неузнаваемости.

Рассмотрение в качестве знака морфемы вызвало бы сдвиг во всех построениях в сторону абстракции самого знака, его большей отдаленности от обозначаемого, его способности "оставаться самим собой" при всех грамматических трансформациях и, главное, в возможностях следить за операциями с обозначаемым явлением в процессе работы системы. По-видимому, в этом заключается еще одно характерное качество знака: с одной стороны, он должен быть достаточно удален от обозначаемого предмета, а, с другой стороны, достаточно однозначно указывать на предмет, чтобы постоянно отражать обозначаемое в любых своих трансформациях.

В формальных системах уровни ниже лексического (или его аналога) обычно не выделяются.

Формальный язык может быть, как правило, рассмотрен как метаязык по отношению к некоторому объектному языку.

С точки зрения лингвистической типологии формальные языки являются языками аналитического строя. Поэтому языковым знаком следует, при подобном рассмотрении, признать не только не всякую предельную единицу языковых уровней, но и не всякую значимую единицу языка, а лишь обладающую некоторой внутриязыковой автономностью.

Таким образом, знак выступает линейной единицей языка, которая может быть употреблена отдельно от других единиц речи без потери своей референции. В современной лингвистике этому соответствует понятие "высказывание", определяемое чисто формально как "речевое проявление, способное выступать самостоятельно, т.е. между двумя главными паузами.

Определение знака, учитывающее все описанные выше особенности, может выглядеть, например, так:

Знак – материально- идеальное образование (двусторонняя единица языка), репрезенитирующее предмет, свойство отношений действительности. Он образует особого рода знаковую систему – язык. Он представляет собой единство определенного мыслительного содержания. Наиболее типичным языковым знаком является слово, ибо человеческое познание опрделено практикой и результатами мышления, предшествующих поколений, закрепленными в словах [Ярцева В. Н. С. 167].

Как утверждают Ганич и Олейник, «знак – показатель определенного языкового значения» [Ганич Д.І., Олійник І.С. Словник лінгвістичних термінів, К.: Вища шк. Головне вид-во, 1985, С. 85].

Цель и контекст выступают в качестве интерпретанты, представляющей собой тот (новый) знак или знаки, которые рождаются в языковом сознании на базе исходного знака или оказываются с ним связанными, т.е. которые включают знак в цепочку знаков. C такой точки зрения, знак не существует ни вне системы знаков, ни в отсутствие интерпретатора, который интерпретирует знак с помощью семиотического кода, используя определенную интерпретанту знака или создавая на основе кода новую. Интерпретация при этом оказывается связанной со всеми компонентами коммуникационного акта.

В то же время такое определение не противоречит представлениям соссюрианского круга, но, напротив, развивает на новом уровне ключевые для них положения о системном характере и контекстуальной детерминации знака.

Головин утверждает, что знак – это единица языка и его материальный носительх[11,С. 12].

Маслов рассматривает свойства знака:

1. Все знаки обладают материальной, чувственно воспринимаемой «формой», которую иногда называют «означающим», а мы будем называть «экспонентом знака» (от лат. ехропо 'выставляю напоказ'). Материальный, чувственно воспринимаемый объект (или материальное «событие» например, гудок в телефонной трубке) только в том случае является экспонентом какого-то знака, если с этим объектом (или событием) связывается в сознании общающихся та или иная идея, то или иное «означаемое», или, как мы будем говорить, содержание знака (ср. приведенный выше пример с двумя портфелями случайно забытым и положенным на стул сознательно).

2. Очень важным свойством знака является его противопоставленность другому или другим знакам в рамках данной системы. Противопоставленность предполагает чувственную различимость экспонентов (например, поднятое крыло опущенное крыло семафора) и противоположность или, во всяком случае, различность содержания знаков (в нашем примере: 'путь открыт' 'путь закрыт'). Из факта противопоставленности знаков вытекает, что не все материальные свойства экспонентов оказываются одинаково важными для осуществления их знаковой функции: в первую очередь важны именно те свойства, по которым эти экспоненты отличаются друг от друга, их «дифференциальные признаки». Некоторые же свойства оказываются и вовсе несущественными. Так, неважно, будет ли зеленое стекло в светофоре иметь оттенок, чуть более близкий к голубому или к желтому (но важно, чтобы оно достаточно отличалось от желтого стекла), будут ли зеленое, желтое и красное стекла расположены вертикально, одно над другим, или, как в некоторых светофорах, горизонтально и т. д. Противопоставлен-ность знаков ярко проявляется в случае так называемого н у л е в о г о экспонента, когда материальное, чувственно воспринимаемое отсутствие чего-либо (объекта, события) служит экспонентом знака, поскольку это отсутствие противопоставлено наличию какого-то объекта или события в качестве экспонента другого знака. Так, включение левой или правой «мигалки» является знаком поворота автомобиля соответственно налево или направо, а невключение «мигалки» 'еду_прямо'. Как утверждает Маслов, письмо для слепых (так' называемый "Брайлевский шрифт»), как и всякое письмо, не! принадлежит к простейшим _ знаковым _ системам!

3. Установленная для каждого данного знака связь между его экспонентом и содержанием является условной, основанной на сознательной договоренности. Она может быть чисто условной: например, связь между зеленым цветом и идеей 'путь свободен'. В других случаях связь между экспонентом и содержанием может быть в большей или меньшей степени мотивированной, внутренне обоснованной, в частности, если экспонент имеет черты сходства с обозначаемым предметом или явлением. Элементы такой изобразительной, наглядной мотивированное™ находим в некоторых дорожных знаках (например, изображение бегущих детей, зигзага дороги, поворота и т. д.).

4. Что касается содержания знака, то его связь с обозначаемой знаком
действительностью носит принципиально иной характер. Содержание знака есть отражение в
сознании людей, использующих этот знак, предметов, явлений, ситуаций действительности,
причем отражение обобщенное и схематичное. Так, знак извилистой дороги (изображение
зигзага) в каждом конкретном случае своего использования указывает на реальные извилин

данной конкретной дороги, вообще же (потенциально) относится к любой извилистой дороге, к классу извилистых дорог, обозначает самый факт извилистости дороги как общую идею, в отвлечении от частного и конкретного. Этим содержанием знак обладает также и тогда, когда никакой извилистой дороги поблизости нет (например, в учебной таблице дорожных знаков) [12, С. 186].

Он же утверждает, что языковыми знаками можно считать, конечно, только значащие, двусторонние единицы, и прежде всего слово (лексему) и морфему. Значение, выражаемое словом или морфемой, есть содержание соответствующего знака. Материальным экспонентом знака является звучание (вообще, план выражения) слова или морфемы. В частном случае экспонент может быть нулевым: например, отсутствие окончания в форме ворон есть показатель значения именительного падежа единственного числа (ср. другие формы того же слова—ворона, ворону, вороном, вороны, снабженные положительными, т. е. ненулевыми, окончаниями). Высшая языковая единица — предложение — чаще всего есть некая комбинация языковых знаков, создаваемая по определенной модели в процессе порождения высказывания.

Фонемы, будучи единицами односторонними, не являются знаками, но служат «строительным материалом» для знаков, точнее — для экспонентов знаков. Известный языковед Луи Ельмслев (1899—1965) называл фонемы «фигурами плана выражения», «фи­гурами, из которых строятся знаки». В определенных случаях экспонент морфемы и даже слова состоит всего из одной фонемы. Таковы окончания -а, -у, -ы в разных формах слова ворон или предлоги к, у, с, союзы и, а и т. д. Но эти случаи, конечно, не стирают принципиального различия между фонемой и знаковыми (двусторонними) единицами языка, так же как случаи однословных (и одноморфемных) предложений не стирают принципиального различия между предложением и словом (или морфемой) [12, С. 190].